Помоги проекту - поделись книгой:
Подводя первые итоги экспериментальных исследований в области коллективной рефлексологии, Бехтерев писал: «Анализ полученных данных показал нам, что коллектив способен увеличивать объем знаний своих сочленов и частично исправлять их ошибки (опыты на репродукцию и способность различения), что он сглаживает крайности и резкости в заявлениях отдельных лиц (опыты на творчество), а также смягчает отношение к тем или другим поступкам стороннего человека (опыты на оценку поведения)» (Бехтерев, Ланге, 1925, с. 55).
В «Коллективной рефлексологии» Бехтерев писал о применении статистического метода, дающего возможность учитывать действия масс, будь то общественное настроение, общественный кругозор, нравственность, вкусы и т. д.) Каждая из поставленных задач требует сбора материала там, где его можно получить прямым или косвенным путем. Так, характеристику общественного настроения дадут сведения о посещаемости театров, ресторанов, игорных домов, церквей, количествах самоубийств. Торговая и промышленная статистика дает указания на ряд потребностей, вызываемых бытом, укладом жизни. Могут быть использованы анкеты или опросники, методы прямого эксперимента над коллективом в школах и других учебных заведениях, в том числе и метод естественного эксперимента. С дошкольниками коллективный эксперимент строится в условиях игры.
В «Коллективной рефлексологии» сосуществуют две линии. Одна в определении предмета коллективной рефлексологии и ее задач, развивая общественную психологию, строится на том, что «психология отдельных лиц непригодна для уяснения общественных движений и развития общественных событий, поскольку отдельная личность не может быть олицетворением всего общества или народа» (Бехтерев, 1921а, с. 14). Согласно этой точке зрения, коллектив проявляет себя как целое, в его деятельности возникают новые качества и свойства его членов. Но «Коллективная рефлексология» включает и другую линию. Выделенные существенные психологические особенности коллективов снимаются утверждением, что «деятельность коллектива развивается теми же путями и по тем же законам, как и деятельность отдельной личности» (там же, с. 40). «Законы деятельности коллектива в общем суть те же, что и законы проявления деятельности отдельной личности, ибо коллектив, представляющий собой собирательную личность, действует в целом как объединенная группа индивидов» (с. 421). Проявления собирательной личности, открываемые при анализе общественной жизни, имеют формы, общие с проявлениями отдельной личности.
Придерживаясь взгляда, что мир управляется одними и теми же основными законами, Бехтерев рассматривал их в отношении к «собирательной личности». Он считал возможным объяснить явления социальной психологии законами более простых форм движения — механических. Возникала цепь уподоблений — коллектив уподоблялся личности, личность рассматривалась как биосоциальное явление, а истоки социальности относились к биологическим потребностям низших животных. «Биологически социальная жизнь начинается с агломерации низших животных и кончается социальными группами в жизни человека» (Бехтерев, 1905, с. 285). Бехтерев полагал, что признание биосоциальности личности решает вопрос о взаимоотношении биологического и социального и позволяет понимать общественные явления как коллективные рефлексы.
Вторая часть «Коллективной рефлексологии» была посвящена общим законам жизни. Здесь в наибольшей степени проявился механицизм, свойственный мировоззрению Бехтерева. Его представление о единстве мира толкало на поиск единых законов, действующих в неорганическом, органическом и надорганическом мире. Однако поиск этот, не совмещаясь с представлениями о разных уровнях закономерностей, свойственных жизни человека, оказался скованным механистическими установками. Бехтерев пытался объяснить явления социальной психологии физическими законами путем их универсализации. Таких законов, взятых из физики и других естественных наук и применимых в коллективной рефлексологии, он насчитывал более двадцати, в их числе закон сохранения энергии, законы тяготения, инерции, энтропии и др. Подобный подход к явлениям общественной жизни немедленно обнаруживал свою несостоятельность, не давал возможности подойти к закономерностям общественного развития, поскольку эти закономерности имеют качественное отличие от форм движения неорганического мира. Уподобляя высшие формы движения материи низшим, Бехтерев делал ошибочные механистические заключения. Так, выделяя идею преемственности культуры, наследования поколениями духовных богатств прошлого, он усматривал причину этого в действии закона сохранения энергии. Конечно, такое объяснение ни в какой мере не раскрывало эту особенность развития человеческого общества. Приложение закона тяготения к собирательной личности Бехтерев характеризовал тем, что и в социальной жизни мы встречаемся с особыми центрами тяготения — промышленными, научными и т. д. Такое же порою абсурдное уподобление совершается им и по отношению к другим законам, которые он прилагал к социально-психологическим, экономическим и политическим явлениям. В одной из статей, опубликованных одновременно с «Коллективной рефлексологией», Бехтерев пишет о законе ритма или периодичности и уподобляет вращение Земли вокруг Солнца и своей оси, колебания маятника и колебания боевого настроения солдат на войне (Бехтерев, 1921а).
Воззрения Бехтерева и взгляды Троицкого, их цели в построении психологической науки в целом и их отношение к социальнопсихологическим проблемам в частности были противоположны, и тем не менее и тот, и другой находились в плену у интроспективной концепции сознания, которая рождала их заблуждения. И если для Троицкого психическое могло быть изучаемо только в пределах самого сознания и социально-психологические явления становились предметом исследования лишь после того, как они отрывались от деятельности человека, то для Бехтерева явления сознания оказывались не подлежащими изучению, а изучаемое поведение было оторвано от сознания. И тот, и другой принимали постулат об изучении непосредственно данных явлений. Для Троицкого это представлялось возможным только при субъективном методе изучения непосредственной данности явлений сознания. Для Бехтерева это означало изучение объективным методом внешних двигательных реакций человека на внешние раздражители, изучение деятельности человека, его поведения вне связи с психическими процессами. Отношение психических явлений к рефлекторным процессам понималось как отношение соответствия, параллельности.
Здесь речь идет о проблемах социальной психологии. Но они отражали в теоретических установках двух противоположных концепций — интроспективной и поведенческой — методологические трудности психологической науки, выразившиеся в противостоянии психологии сознания и психологии поведения.
Позже, в годы становления советской психологии, когда обсуждению подвергся кризис в мировой психологической науке, выразившийся в столкновении интроспекционизма и поведенчества, с позиций марксизма был дан критический анализ этого кризиса и определен единственно возможный выход из него путем выяснения связи сознания с деятельностью, доказательства объективной опосредованности сознания, обоснования принципа объективного изучения психики через деятельность.
Из многочисленных учеников В. М. Бехтерева проблемами социальной психологии занимались Г. Е. Шумков, В. Я. Анфимов и А. Ф. Лазурский. Первые изучали военную психологию и в ее контексте исследовали социально-психологические проблемы. (О Г. Е. Шумкове и В. Я. Анфимове будет сказано в главе 3, посвященной социально-психологическим проблемам в военной психологии.) Главной темой работ А. Ф. Лазурского была психология личности. Ее он относил к индивидуальной психологии, или науке о характерах, которую вместе с рядом других психологических дисциплин, занимающихся частными вопросами, называл «промежуточной психологией», поскольку основными психологическими дисциплинами считал общую психологию и социальную психологию. Лазурский пояснял, что науки, относящиеся к «промежуточной психологии», «должны будут занимать среднее положение между психологией, посвященной разработке основных проблем, с одной стороны, и психологией народов, социальных групп, толпы и т. п. — с другой» (Лазурский, 1908, с. 8). Подробная разработка отдельных вопросов психической жизни, полагал Лазурский, поведет не к непосредственному решению основных проблем, т. е. проблем общей психологии и социальной психологии, а к предварительному созданию нескольких новых дисциплин, собирающих практический материал и первично его обобщающих для основных дисциплин. «Не следует обольщать себя надеждой, что из мелких фактов сразу вырастут крупные теории», — продолжал он (там же).
Плодом научной деятельности Лазурского был ряд трудов, в которых он изложил и обобщил факты, собранные им самим и его сотрудниками. Эти труды должны были служить и общей, и социальной психологии. Широкую известность получили такие работы Лазурского, как «Очерк науки о характерах» (1906), «Школьные характеристики» (1913), «Классификация личностей» (1922). Проблеме личности и поискам новых методов экспериментального ее исследования были посвящены доклады и речи Лазурского на дореволюционных съездах по педагогической психологии и экспериментальной педагогике.
Лазурский, как и Бехтерев, считал, что только объективный метод позволит создать теорию, которая придет на смену интроспективной психологии. Ему принадлежит заслуга создания метода, который вошел в практику под названием естественного эксперимента. Естественный эксперимент отвечал требованиям объективности, что для Лазурского было главным критерием научного экспериментального метода. По замыслу автора, естественный эксперимент должен был совмещать эксперимент с естественностью условий протекания психических процессов (Лазурский, 1911, 1918). Лазурский изучал ребенка, школьника и взрослого в связи с их деятельностью: ребенка в игре, школьника в учении и игре, взрослого в труде и общественной деятельности. Так он собирал материал для школьных характеристик и для составленной им классификации личностей.
И при проведении естественных экспериментов, и при обследованиях, проводившихся по составленным им обширным программам, Лазурский уделял внимание социально-психологической характеристике личности. В программы входил раздел «Чувства по отношению к другим людям», который включал родственные привязанности, чувство симпатии, общественные чувства, отношение к родителям, своей семье, детям, виды симпатий, любовь, способность к дружбе, чувство уважения, отношение к старшим и начальству, отношение к слабым (к старикам, больным), сострадательность и другие общественные чувства. Особо выделялась характеристика общественной направленности деятельности. В личности Лазурский различал представление о своем Я и чувство своего Я. Представление о своем Я включает физическую, социальную и духовную стороны личности. Социальная личность — это моя репутация, мнение обо мне других людей, добрая или худая слава, честь имени и другие социальные черты личности. Объединяясь, эти черты образуют определенное целое представление о личности.
Разбирая связь разных наклонностей в личности (а именно установление такой связи Лазурский считал одной из главных задач характерологии), он выделял степень сопротивляемости внешним влияниям (самостоятельность — внушаемость). В это качество личности входит отношение к мнению общества, к чужим мнениям и советам. Сила внешних воздействий обнаруживается в ряде сложных проявлений. Значительная сопротивляемость ведет или к образованию сознательной самостоятельности мнений и поступков, или к тупому ограниченному упрямству. Отсутствие сопротивляемости порождает внушаемость, подражательность и легковерие. Понятию внушаемости при этом давалось расширительное толкование. Первоначально оно относилось лишь к гипнозу, потом его стали переносить на социальные отношения людей. По Лазурскому, главным элементом, характеризующим состояние внушаемости, является пониженная сопротивляемость человека по отношению к воздействиям со стороны других людей. В современной психологии такое свойство обозначается термином «конформность».
Конкретные психологические исследования Лазурского, его сотрудников и учеников опирались на теоретическую концепцию, разработка которой исходила из определенного понимания соотношения физиологического и психического, внешнего и внутреннего, биологического и социального в психическом развитии человека. Формирование личности понималось как реализация природных свойств. Ядро человеческой личности образуют эндопсихические элементы, выражающие внутреннюю взаимозависимость психофизиологических функций — нервно-психическую организацию человека. Вторую сторону личности составляют отношения личности к среде. Причем понятие среды включает все то, к чему человек может так или иначе относиться: не только природа, люди и человеческие взаимоотношения, но также духовная культура, идеология. Эту сторону личности Лазурский называл экзопсихической. Взаимоотношение эндо- и экзопсихики представляет собой психический уровень каждого человека.
Биологизаторские тенденции в учении Лазурского скрещивались с попытками социального подхода. «Классификация личности должна быть не только психологической, но и психосоциальной в широком смысле этого слова», — писал он (Лазурский, 1922, с. 6). «Личность не может развиваться и проявляться вне общества. Развитие личности. может произойти только в обществе и через общество» (Лазурский, 1918, с. 183). Однако социальный подход к личности был подчинен биологическому. Индивидуальными природными различиями Лазурский стремился объяснить общественные явления. Неравенство общественного положения и социальное подчинение ставилось Лазурским в зависимость от неравенства природных данных, а отсюда делался вывод о зависимости общественного строя от психологических особенностей входящих в общество разных человеческих групп.
Приняв за основу личности ее органические, врожденные особенности и разделяя взгляд Бехтерева на наличие у человека психической энергии, Лазурский делил людей по природной одаренности и запасам психической энергии на три группы — низшего, среднего и высшего психического уровня. В зависимости от уровня духовной одаренности социальное положение людей и их межличностные отношения, так же как и отношения к духовным благам, складываются по-разному. «Бедно одаренные индивидуумы обычно всецело подчиняются влияниям среды, ограничиваясь, в лучшем случае, чисто пассивным приспособлением к ее условиям и требованиям; натуры, богато одаренные, стремятся, наоборот, активно воздействовать на окружающую их жизнь, приспособляя и переделывая ее сообразно своим запросам и стремлениям; начиная, подобно более примитивным натурам, с подражания и пассивного приспособления, они затем, по мере своего духовного роста, превращаются постепенно в творцов и преобразователей жизни» (Лазурский, 1922, с. 7).
На разных уровнях отношение между личностью и окружающей ее средой, а значит, и между эндо- и экзопсихическими элементами личности различно.
На низшем уровне преобладает влияние внешней среды, поэтому ценность личности в социальном отношении незначительна, а саму личность можно охарактеризовать как недостаточно приспособленную. Среда насильственно приспосабливает психику малоодаренного человека, и он не может выявить свои эндоспособности. Лазурский отказывает представителям низшего уровня, отличающимся бедностью и разрозненностью психики, в цельном миросозерцании.
Людей среднего уровня можно назвать приспособившимися. Они выбирают себе род занятий, соответствующий их способностям. Этому уровню соответствует самостоятельное мышление.
Представители высшего уровня могут переделывать, видоизменять среду, поэтому Лазурский называет их приспособляющими.
Из неравенства одаренности людей следует их неравенство в общественном положении. «Неизбежность социального подчинения прямо вытекает из основных особенностей низшего уровня» (там же). С повышающейся полнотой приспособления личности к условиям жизни усиливается элемент активности и соответственно изменяется ее социально-психологическая характеристика. Принадлежность к низшему уровню накладывает отпечаток на выбор профессии — либо это физический труд, либо профессии, требующие механического исполнения однообразной работы. Представители низшего уровня находятся в подчинении у представителей высших уровней, направляющих их деятельность. Социальные чувствования остаются примитивными и недостаточно сознательными. Если обстоятельства заставляют, представители этого уровня принимают участие в общественных делах, но остаются пассивными.
На среднем уровне отношение к социальной среде изменяется, социальные связи значительно углубляются и укрепляются. Симпатические чувства преобладают над эгоистическими, сильно развиты способность сочувствия, соответствие между словами и действиями. В то же время наблюдается слепая преданность авторитетам.
К высшему уровню относятся люди, обладающие наибольшим количеством психической энергии, максимальным «психическим фондом». Отсюда — богатство личности, разнообразие и дифференцированность ее психических проявлений: с одной стороны, их сила и интенсивность, с другой — объединение психических свойств вокруг одного более или менее обширного центра. Талант и гений являются выражением принадлежности личности к высшему уровню. «Творческая инициатива делает представителей высшего уровня руководителями общественных движений, подчиняя им народные массы» (там же, с. 240).
На каждом уровне мы встречаемся с одними и теми же типами людей, обладающими одинаковыми группами основных наклонностей, но видоизмененными по содержанию. Среди типов с преобладанием эмоционально-волевой сферы выделяется тип общественников, их деятельность направлена на «межчеловеческие отношения», на первый план у них выступает общественная жизнь. Они общительны, тяготеют к людям, подвижны, энергичны, наблюдательны, сообразительны. Данные черты позволяют людям этого типа становиться своего рода социальной спайкой. Обычно у них хорошее настроение, несколько повышенная эмоциональность.
В классификации личностей Лазурского имеется характеристика научно-общественного типа. Представителям его свойствен интерес к науке, к знанию, сопровождаемый большой общительностью. Люди этого типа охотно занимаются педагогической деятельностью, чтением лекций. Их привлекает общение с другими людьми, в частности, с учениками, слушателями, читателями.
Иной тип властных людей. У них на первый план выступает энергия, смелость, решительность. Сильно развитая воля проявляется в воздействии на других людей. Они властно распоряжаются ими, направляя массы к достижению определенных целей.
В характеристике типов людей Лазурский неизменно останавливался на социальных связях, но его ошибка состояла в том, что он индивидуальными природными различиями стремился объяснить общественные явления. И вместе с тем он разорвал рамки индивидуальной психологии разработкой нового общего теоретического принципа психологического исследования. Он предложил изучать личность в условиях ее деятельности. Установление связи между личностью и деятельностью было фактом первостепенной важности в психологической теории. Требование психологического изучения личности в естественных условиях деятельности человека после смерти Лазурского в 1917 г. было развито в первые годы советской психологии его учеником и сотрудником М. Я. Басовым.
М. Я. Басов в архиве А. Ф. Лазурского нашел тетрадь его заметок с 1915 по 1916 г. «О жизни людей, народов и человечества» (Басов, 1922). Главная мысль ученого заключалась в разработке естественного эксперимента диагностического и педагогического типа с функционально-характерологическим анализом разных социальных профессий или занятий, который должен был бы определить необходимое направленное воздействие на каждого члена той или иной общественной группы для воспитания его способностей и развития эндопсихики.
Созданные в первые десятилетия XX в. специальные психологические институты — открывшийся в 1907 г. в Петербурге Психоневрологический институт, созданный Бехтеревым, и Институт психологии при кафедре философии Московского университета, начавший работать в 1912 г. под руководством Г. И. Челпанова, — организационно закрепили успехи, достигнутые психологией, и вместе с тем отразили два основных направления ее развития.
Г. И. Челпанов, возглавлявший кафедру в Московском университете после смерти Н. Я. Грота, преемника М. М. Троицкого, последовательно отстаивал линию идеализма в психологии. Новым в его Институте психологии было введение экспериментальных исследований. Что касается вопросов социальной психологии, которые ранее привлекали внимание Троицкого, то они остались вне сферы деятельности московского института.
По-иному обстояло дело в бехтеревском институте. По замыслу его организатора, он должен был представлять собой учебное и научно-исследовательское учреждение с очень широкой программой, включающей разнообразные науки о человеке, как естественные, так и общественные. К преподаванию социологии там были привлечены Е. В. де Роберти, Н. И. Кареев.
На педагогическом факультете Психоневрологического института был введен курс общественной психологии. Курс этот включал определение общественной психологии — ее отграничение от социологии и от индивидуальной психологии. Общественная психология понималась как психология общения — интерментальная психология. Программа предлагала классификацию форм общения: 1) интеллектуальное, эмоциональное, волевое; 2) двустороннее и одностороннее общение; 3) симпатическое и антагонистическое, к которому причисляли отношения властвования и подчинения (они считались продуктом антагонистического общения). К технике общения относились мимика и язык. Рассматривались психологические основы письменного общения, искусство как особая форма общения, социально-психологические основы религии. Специальные разделы были посвящены организованному коллективному общению, общественному мнению, учению о социальных группах и межгрупповых отношениях, видам групп (семья, профессиональная, религиозная группа, нация) (Вестник., 1912).
Со времени самоопределения психологии в середине прошлого века до наступления коренного перелома в ее развитии, который принес советской психологии переход к марксизму, социальная психология в России, начав с описаний социально-психологических явлений, пришла к определению ее предмета и задач.
Существенным отличием положения социально-психологических проблем в русской дореволюционной психологической науке явились их связь с общественной практикой и включение в отрасли психологии, формирующиеся в разных сферах общественной жизни, деятельности. Этим разносторонним связям социальной психологии с наукой и практикой посвящены последующие главы.
Глава 2
Социально-психологические проблемы в юридической психологии
В первые пореформенные десятилетия в России нарождается юридическая психология как отрасль психологической науки, утверждавшаяся на стыке психологии и права. Проблемы, которые встали перед этой пограничной областью знания, возникали и ранее. Соображения о необходимости учитывать психологию преступника высказывались еще в XVIII и в первой половине XIX в. Но поскольку тогда еще не сложилась психология как самостоятельная наука, эти соображения принадлежали лишь отдельным прогрессивным деятелям русской культуры — И. Т Посошкову, В. Н. Татищеву, А. М. Галичу и др.
Развитие психологии во второй половине XIX в. обусловило первые шаги юридической психологии, которые были сделаны в ответ на требования теории и практики судебного дела. Эти требования были вызваны новым порядком судопроизводства, введенным в России судебными реформами 1864 г. Психология стала привлекать внимание юристов как наука, которая позволит найти закономерности, определяющие поведение людей. Многие юристы второй половины прошлого и начала нашего века писали о том, что психология должна составить научную основу уголовного права. На началах психологии, считали они, нужно строить в уголовном праве учение о субъекте преступления, о вменяемости преступника, о содержании наказания. Под влиянием психологии, отмечали они, установилось начало индивидуализации преступного деяния и вместе с этим начало индивидуальной ответственности, возникло учение о личной преступности как объекте наказания.
Одно из первых определений предмета судебной психологии было дано А. У. Фрезе. Он считал ее задачей применение к юридической науке сведений о нормальной и ненормальной душевной жизни. Д. А. Дриль полагал, что психология и право имеют дело с одними и теми же явлениями — законами сознательной жизни человека. Право должно заимствовать у психологии средства для изучения сознания; прежде всего на психологию должно опереться уголовное право. Д. Д. Безсонов, занимаясь исследованием массовых преступлений в общем и военно-уголовном праве, научной основой своего исследования считал психологию массового поведения и психологию воинских масс (Безсонов, 1907; Бобрищев-Пушкин, 1896; Болтунов, 1916; Владимиров, 1873, 1877, 1901; Дриль, 1890, 1895; Фрезе, 1871; Кони, 1913). «Психология сама по себе, — оговаривал он, — является наукой молодой, ее будущее еще, можно сказать, впереди. Добытые ею научные выводы имеют огромное значение, но область духовной жизни человека настолько сложна и в то же время изменчива под влиянием осложняющихся социальных форм, что жизнь и повседневный опыт оказываются далеко впереди, и на долю психологии как науки остается лишь поспешить за действительной жизнью и приступить к их исследованию только в то время, когда они уже получили широкое общественное значение» (Безсонов, 1907, с. 9). А. П. Болтунов полагал, что судебная психология является отраслью прикладной психологии, которая занимается психологическими основами судебной деятельности. В нее включаются две дисциплины: юридическая психология, рассматривающая факты, относящиеся к судебной деятельности, и криминальная психология — наука о преступнике и преступности.
В числе актуальных проблем судебной психологии досоветского периода были, во-первых, психологические вопросы суда присяжных, во-вторых, личность преступника и преступный мир, в-третьих, вопрос о массовых преступлениях (за этим названием скрывались революционные действия народных масс), в-четвертых, психологическая концепция права.
Судебные реформы, проведенные после отмены крепостного права, имели своей целью приспособить судопроизводство самодержавно-полицейского строя России к потребностям капиталистического развития, сохранив его классовую дворянско-помещичью сущность.
Сословность, отсутствие гласности, бюрократизм, административно-полицейский произвол характеризовали русский дореформенный суд. Масса крепостных крестьян не имела права обращаться в государственные суды. Расправу над ними чинили помещики: они могли передавать своих крестьян в арестантские роты, в рабочие дома, наказывать розгами, отдавать в солдаты или ссылать в Сибирь. Особые суды существовали для купечества, духовенства, военных и т. д. По большой категории дел судебные функции выполняла полиция. Судопроизводство велось канцеляриями, которые рассматривали дела заочно, без участия сторон, заинтересованных лиц. Свидетельские показания оценивались в зависимости от общественного положения свидетеля, преимуществом пользовались свидетельства знатного перед незнатным, богатого перед бедным, духовного лица перед светским.
Судебная реформа ввела в стране новое судоустройство. Старые сословные суды были заменены общими судебными учреждениями для лиц всех сословий. В основу нового судебного устройства были положены принципы бессословного суда, равенства всех граждан перед законом, публичность суда, независимость судей. Суд стал открытым, гласным, с активным участием сторон, судебный процесс велся устно и проходил по принципу состязательности сторон, обвинителем выступал прокурор, а обвиняемый имел право защищаться лично или обращаться к защитнику — адвокату. Приговор выносился судом присяжных. Предварительное следствие по уголовным делам, которое раньше вела полиция, передавалось судебным следователям, подчиненным судебному ведомству. Был создан институт присяжных поверенных, адвокатов, не состоявших на государственной службе.
В каждом судебном округе были учрежден окружной суд, решения которого принимались с участием присяжных заседателей. Присяжные заседатели назначались из населения по жеребьевке в количестве 12 человек. Так как присяжные должны были обладать определенным имущественным или служебным цензом, цензом грамотности и оседлости, суд находился в руках имущих классов. Присяжные решали вопрос о виновности или невиновности подсудимого, а состав суда — председатель и два члена — определял степень наказания. На основании данных судебного следствия и прений сторон присяжные должны были ответить на вопрос: виновен ли подсудимый в приписываемом ему деянии, и если виновен, то не заслуживает ли он снисхождения? В том случае, когда присяжные выносили решение о невиновности подсудимого, суд немедленно освобождал его.
Хотя из компетенции суда присяжных с самого начала были изъяты дела о государственных и некоторых служебных преступлениях, что умаляло общегражданское и политическое значение суда присяжных; хотя судебная реформа сохраняла ряд элементов крепостнического порядка, а вскоре последовавшие изменения внесли ряд отступлений даже от принятых нововведений, — все же судебная реформа получила широкий общественный отклик. Восторженно встреченная либерально настроенными судебными деятелями, она вызвала большое недовольство реакционных кругов. Либеральные деятели видели в суде присяжных значительный для общества прогрессивный шаг.
О том, как относились к суду присяжных передовые юристы середины прошлого века, дают представление слова Л. Е. Владимирова, который в предисловии к своей монографии — первой работе, посвященной действию нового института в русском судебном деле, — писал: «Значение этого учреждения для России громадно… период истинной общественной деятельности начался в России с тех пор, как завелась в ней скамья присяжных заседателей» (Владимиров, 1873, с. 33). Суд присяжных расценивался им как форма общественной деятельности, как суд общества над преступником, как выражение общественного мнения. Институт присяжных, полагал он, действует по принципу народного суда, следуя чувству нравственной обязанности «творить суд нелицеприятный, на пользу общества, во имя правды, для поддержания в обществе нравственности» (там же, с. 19). Известный юрист А. Ф. Кони так характеризовал значение присяжных: «Зачерпнутые из глубин общественного моря и уходящие снова, после дела, в эту глубину, ничего не ищущие и по большей части остающиеся безвестными, обязанные хранить тайну своих совещаний, они не имеют соблазна рисоваться своим решением и выставлять себя защитниками той или другой теории». «Присяжные заседатели — люди жизни, а не рутины» (Кони, 1966, с. 333, 341). Реакционные публицисты называли суд присяжных «судом улицы», «судебной республикой». Тот же А. Ф. Кони вспоминал: «Первые шаги нового суда возбуждали чрезвычайный интерес в обществе. Многочисленная публика терпеливо и упорно проводила долгие часы в слушании рядовых гражданских процессов или несложных и однообразных уголовных дел о бродягах, печать посвящала им целые столбцы отчетов» (там же, с. 408).
Социально-психологические мотивы преступлений, общественные условия, порождающие их, преступность как общественное явление и психология преступника стали темой многих публицистических выступлений, произведений художественной литературы. Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой, А. П. Чехов, М. Горький, В. Г. Короленко и другие писатели, воссоздавая картины русской действительности, заставляли читателей задумываться над мучительными проблемами преступления и наказания.
Юристов же волновали практические вопросы, связанные с психологическими особенностями суда присяжных: коллективность решения присяжных и его мотивация, зависимость группового решения от социального состава присяжных и его социально-психологических особенностей, правосознание присяжных и действующие правовые нормы и ряд других. Немалое затруднение в выработке группового решения представляло случайное сообщество людей, оказавшихся в одном составе заседателей, разных по своему образу жизни, образованию, воспитанию, религиозным убеждениям, имеющих разные привычки общежития, разный нравственный уровень. В деятельности суда присяжных обращал на себя внимание ряд условий. От 12 присяжных требовали единодушного решения, которое выносилось ими в результате знакомства с делом на судебных заседаниях. Несведущие в юридической стороне дела, не зная законов, не имея права ни с кем советоваться, они должны были довольствоваться только своим впечатлением и судить «по совести». Поэтому особое значение приобретали метод разработки доказательств в судебном процессе, психологические особенности свидетельских показаний. Содержание этих проблем было по сути социально-психологическим.
Те, кто писал о суде присяжных, сразу же обращался к психологическим и социально-психологическим категориям, к категориям морали и нравственности. «Принцип суда юристов — исполнение закона. Присяжные не связаны законом: они его не знают и они не излагают мотивов своего решения. Высшая для них инстанция — их внутреннее убеждение, их совесть» (Владимиров, 1873, с. 19). Присяжным не известно, что было на предварительном следствии. Лишь перед удалением присяжных для обсуждения дела и вынесения решения председатель суда в напутствии объяснял им существенные обстоятельства дела и законы, относящиеся к определению данного преступления. Поэтому происходило столкновение норм права, которым нужно было следовать на суде юристам, и тех представлений об этих нормах, которые существуют в сознании населения и реализуются данным составом присяжных. Такая ситуация не могла не вызвать стремления юристов выяснить психологию присяжных.
Достоинство суда присяжных виделось прежде всего со стороны его социально-психологических оценок судебного дела. Так, в оценке уголовных доказательств Л. Е. Владимиров высказывал такие соображения: поскольку эти доказательства берутся из жизни, существенно знание присяжными разных слоев общества. «Оценка, например, свидетелей обусловливается знанием известного класса, из которого они вышли, его нравов, обычаев, словом, — быта народного» (там же, с. 57). «Можно смело сказать, что дворянское, купеческое, мещанское и крестьянское сословия живут совершенно отдельною жизнью, отличаются различным характером, различным миросозерцанием» (с. 58).
Обсуждению подвергался вопрос о том, как в судебном заседании сделать очевидными для 12 присяжных, не знакомых ни с законами, ни с разработанным судопроизводством, ни с судебным следствием, дело, подлежащее рассмотрению, и деяния подсудимого, в которых он обвиняется. Очевидность эта должна была быть такова, чтобы группа присяжных пришла к единому решению. Возникал вопрос о коллективном действии присяжных — принятии ими единого решения. Юристам, хорошо понимавшим, сколь различны по своим индивидуальным качествам присяжные, сколь различны они по своим социальным связям, по образу жизни, приходилось задумываться над тем, каким путем вырабатывается общее решение. Можно ли считать, что это не единоличное, а групповое решение и в силу этого более объективное. Обсуждая преимущества суда присяжных, его сторонники писали: «Для того, чтобы оценка известного доказательства достигла известной степени объективности, нужно, чтобы она была произведена значительным числом оценщиков, рассматривающих его с различных точек зрения сообразно своим индивидуальным особенностям. Это — единственное существующее средство сделать определение силы доказательств по возможности объективным… все исключительно субъективное должно отпасть — остается только то, что может вынести процесс всестороннего обсуждения» (с. 56).
Главная задача подготовления судебного процесса — обеспечение судебным следствием материала, убеждающего присяжных (свидетели, факты, улики). А далее — решение присяжных: виновен или невиновен. Предполагалось, что, когда вердикт дается единогласно, в деле не остается никаких сомнений, поскольку рассмотрение и обсуждение доказательств производится значительным числом лиц.
В чем же видели трудность единогласия? Конечно, в том, что каждый из присяжных выносит свое мнение о подсудимом и о преступлении. Возможность прийти к соглашению открывается совместным обсуждением преступления, анализом доказательств, представленных за и против подсудимого. «Единогласие присяжных означает, что все присяжные настолько удовлетворены представляемым доказательством, что они не имеют основания сомневаться в виновности подсудимого» (с. 157).
Юристы задумывались над способом разработки доказательств, представляемых в судебном заседании перед присяжными, перед людьми, впервые столкнувшимися с судебным исследованием, не имеющими ни опытности, ни необходимой сноровки. Присяжные, согласно статусу, могут знать только то, что им представлено в судебном заседании. Отсюда внимание к самому убеждению, к судебному доказательству, отсюда разработка методов судебного доказательства.
Поскольку доказательства предъявлялись присяжным в судебном заседании, стали играть немаловажную роль показания свидетелей. Из опыта работы пореформенного суда выяснилось, что психология свидетельских показаний требует специального изучения. Об этом писал такой выдающийся юрист, как А. Ф. Кони, этому вопросу были посвящены специальный сборник и ряд статей в журналах (Кони, 1909). Предметом обсуждения становится возможность привлечения психологической экспертизы с применением экспериментальных психологических методов изучения как преступника, так и свидетелей.
Соображения по поводу психологии свидетельских показаний касались, во-первых, проведения психологической экспертизы свидетелей и, во-вторых, зависимости показаний свидетелей от ряда социально-психологических факторов. Неопровержимым был факт, что свидетельское показание, даже данное в условиях, направленных к обеспечению его достоверности, нередко оказывается ложным. Свидетели по одному и тому же делу передают виденное и слышанное по-разному. Причина этого крылась в индивидуальных их различиях, в особенности их памяти, внимания, мышления и т. д., а также в социально-психологических характеристиках самих свидетелей, в социально-психологической характеристике самого преступления и оценке его свидетелями.
А. Ф. Кони, подводя итог многолетним судебным наблюдениям, указывал ряд индивидуальных и социально-психологических свойств свидетелей, отражающихся на их показаниях. Весьма важную роль, писал он, играют бытовые и племенные особенности, род занятий свидетеля, его сословная принадлежность, бытовая разница семейных отношений, например, между мужем и женой великороссов и малороссов. «Нужно ли говорить, что горожанин и пахарь, фабричный работник и кустарь, матрос и чиновник, повар и пастух, будучи свидетелями одного и того же события, в своих воспоминаниях непременно остановятся на том, что имело какое-либо отношение к их занятиям и роду жизни, а для других прошло, совершенно не возбудив внимания» (там же, с. 97).
Спустя три десятилетия после судебной реформы был выпущен обширный труд юриста А. М. Бобрищева-Пушкина, подводивший некоторые итоги деятельности русского суда присяжных (Бобрищев-Пушкин, 1896). Замысел автора заключался в том, чтобы произвести анализ тех судебных дел, которые были решены судом присяжных с 1873 по 1890 г. и попытаться вывести, как указывал автор, эмпирические законы деятельности этого судебного института. В анализе судебных дел его интересовала в первую очередь психологическая сторона деятельности присяжных. «Имеются ли сколько-нибудь серьезные труды по психологии присяжных заседателей?» — вопрошал он и утверждал, что нет, так как то, что есть, опирается на личный опыт, но не сводится воедино и не анализируется опыт в целом. Между тем знание психологии присяжных требовалось практике судебного дела потому, что судебные процессы с участием присяжных вынуждали юристов приноравливаться к уровню присяжных, — это касалось и судебного следствия, занимающегося подготовкой доказательств, и допроса свидетелей на судебном заседании, и выступлений как прокурора, так и защитника, и напутствия присяжным председателя. Перед юристами стояла задача соблюдения законности, а значит, соответствующей подготовки решения присяжных.
Автором работы был опытный юрист, и целью его было выяснение того нового фактора в судебной деятельности, который внес суд присяжных, с тем чтобы иметь возможность учитывать и направлять его действия для осуществления правовых норм. Практика судов присяжных выявила расхождение между утвержденными правовыми нормами и правосознанием присяжных, согласно которому они действовали, осуждая или оправдывая подсудимых. Поэтому предметом исследования становились правосознание присяжных и его роль в психологии присяжных.
Согласно тщательно разработанной программе, в которой значительное место занимали психологические и социально-психологические вопросы, Бобрищев-Пушкин обследовал материалы судебных процессов, подлежавших рассмотрению судами присяжных, в которых он сам принимал участие как юрист и судебный работник. «Мною прослушано по предварительному изучению письменного производства и записано 716 процессов и анализировано 1508 постановленных по ним вердиктов», — писал он (там же, с. 11). Кроме того, автор пользовался сводом статистических сведений Министерства юстиции. На каждое дело была составлена подробная карта, содержавшая сведения о составе присяжных (национальность, сословие, занятия, образование и т. д.), характеристику преступления, данные о преступнике, о свидетелях и их показаниях, изложены мотивация решения присяжных и результаты первичного анализа этих данных. Принимая участие в судебном процессе, он имел возможность, не нарушая требований судопроизводства, в личных беседах со старшинами групп, в опросах присяжных выяснять коллективную деятельность присяжных, их психологию — оценки, суждения, принятие решения. Эта сторона суда присяжных больше всего интересовала Бобрищева-Пушкина. Таким образом он выяснял мотивы поведения присяжных, формирование общего мнения группы в отношении подсудимого и отношение самих присяжных к правовым нормам.
Автор хотел выяснить объективным методом, на основе статистических подсчетов и анализа полученных показателей, психологические и социально-психологические закономерности деятельности судов присяжных. Прежде чем приступить к анализу собранных данных, Бобрищев-Пушкин обобщил их, ранжировал и свел в таблицы. Из 84 таблиц и диаграмм была составлена Сводная таблица, включавшая 230 тысяч показателей. «На выработку рубрик Сводной таблицы… ушло около двух месяцев, а на составление самой таблицы затрачено около двух лет», — сообщал автор (с. 2). Монография включала две части: атлас таблиц и их всесторонний анализ. По каждой из принятых рубрик были выделены типичные случаи и подробно разобраны на конкретных примерах, пояснены те выводы, которые следовали из всех показателей данного раздела. Особо рассматривались отклонения, исключительные случаи.
Судебные дела были сгруппированы и проанализированы по содержанию: преступления против порядка управления; должностные преступления; подделка документов; преступления против системы, против личной неприкосновенности; поджоги; мошенничества; кражи; растраты и т. д. В каждой группе преступлений рассматривались мотивы действия присяжных, зависимость решений от личного состава присяжных и характера преступлений.
Мотивы действия присяжных, приходит к заключению Бобрищев-Пушкин, «могут лежать как в характере деяния, так и в личности подсудимого, а также в особенностях постановки дела на суде и личного состава присяжных» (с. 185). При этом исследователь считал невозможным отделить факты объективные от субъективных, т. е. обстоятельства дела от соображений присяжных. Здесь на первый план выступает вопрос о правосознании присяжных, которое проявляется в отношении к доказательствам преступления, к его составу и наказуемости. «Присяжные ведают вопросы права, относительно которых суд присяжных действует самостоятельно, воплощая в вердикте свое понимание о необходимости охранять то или другое благо, а следовательно, и свое толкование и применение закона» (с. 584). Главным критерием для присяжных является факт соответствия или несоответствия данного деяния нравам среды, в которой жил и действовал подсудимый. К такому выводу приходит Бобрищев-Пушкин.
«Одним из главных оснований оправдательных приговоров, кроме невыгодных условий постановки дела на суде, является несоответствие уголовных законов действительной жизни, т. е. с жизненным воззрением членов общества, призванных выражать их» (с. 614). Результаты правосознания присяжных надо принимать как социальные факты, с которыми приходится считаться: действует неписаный кодекс. «Изучая правосознание присяжных, мы входим в какую-то своеобразную область, по-видимому, самозванных законодателей» (с. 37).
В отношении к социальному составу присяжных и их приговорам по однородным уголовным делам выяснилось, что строгостью отличались приговоры присяжных, среди которых было большинство интеллигентов или же на весь состав один интеллигент. В последнем случае он явно становился лидером и вел за собой остальных. Более строгими были суды присяжных в Петербурге и Москве, менее строгими — провинциальные. Поведение юристов, оказавшихся в составе присяжных, вызвало удивление самого автора-юриста. Зная законы, они, казалось бы, должны были прилагать усилия, чтобы приговоры присяжных следовали правовым нормам. Однако опыт показывал, что, несомненно лидируя в группе присяжных, юристы, будучи не только свободными от выполнения своих обязанностей, но и неконтролируемыми в своих решениях, действовали вопреки этим нормам. Знание правовых норм в условиях их работы в качестве присяжных заседателей не означало принятия этих норм. Юрист, участвовавший в судебном процессе в качестве присяжного заседателя, заявил: «Я сам не понимал, что со мной сделалось: я, защитник по профессии, в силу только перемены места в той же судебной зале сразу стал на совершенно новую точку зрения; при рассмотрении некоторых дел мне казалось странным, о чем хлопочут и защитник, и прокурор; ведь дело ясно, виновность несомненна, как можно отпустить подсудимого? С этого положения меня не сбивали самые хитрые доводы защиты, напротив, их искусственность казалась мне очевидной до неловкости, и я с ужасом спрашивал себя, неужели я бы то же самое говорил в роли защитника?» (с. 16). Далее тот же юрист, оказавшийся в группе присяжных, отметил, что он «чувствовал себя, несмотря на привычку к судебному следствию, потерянным в обстоятельствах дела, с которым ознакомился только по чтению обвинительного акта», и он опровергал мнение многих судебных работников о бесполезности прений.
Вопрос о правовых нормах в действии суда присяжных на основании исследования Бобрищева-Пушкина приобретал общее значение. Можно было наглядно убедиться, что подсудимые, совершившие преступление, каравшееся по закону достаточно сурово, оправдывались присяжными. Причем оправдательные приговоры по делам определенной категории выносились разными составами присяжных в различных судебных округах. Как правило, отвергалась виновность в формально поставленных обвинениях. Нарушение какого-либо закона само по себе в глазах присяжных недостаточно для осуждения. Например, подлог, совершенный для превращения себя в законного сына с согласия отца, признается ненаказуемым. Преступления, получившие название преступлений против системы, обычно не вызывали обвинительного приговора. Подлоги в актах правительственных — разного рода справки волостных правлений, послужные списки, присвоение прав состояния и т. д., подделки документов — обычно оправдывались, если они не приносили кому-либо вреда. Присяжные признавали такие действия безвредными, чисто формальными преступлениями против системы. Преступления против системы признавались преступлениями и карались присяжными в тех случаях, когда они имели действительно противообщественный характер, т. е. причиняли вред обществу.
Другая категория дел — дела о кражах — рассматривалась на суде присяжных в пользу обвиняемого в тех случаях, когда выяснялись крайность его положения и отсутствие средств к жизни. «Мы имеем дело с могущественным фактором, который на суде присяжных совершенно законно, как фактор социологический, все шире и шире проявляет свою деятельность… Общим правилом можно считать, что крайность всегда признается, когда есть к этому малейшие фактические основания», — пишет Бобрищев-Пушкин (с. 481). Состояние нужды квалифицируется присяжными как состояние крайней необходимости. Отмечается еще такая особенность: несовершеннолетние по большей части приговариваются к наказанию и им отказывают в снисхождении. Такое расхождение в оценке делается из педагогических соображений: для помещения детей и подростков в исправительные заведения.
Как правило, оправдывались подсудимые, жившие по чужим паспортам, скрывавшиеся от царских властей по тем или иным причинам, но не совершавшие тяжких преступлений. Далеко не всегда признавались виновными те, кто обвинялся в служебных преступлениях. Мотивом такого решения бывали соображения о том, что проступок явился вынужденным в служебных условиях. В делах крестьянских — тяжбах о земле, столкновениях с помещиками и т. п. — решение нередко было в пользу обвиняемых. Государственные правовые нормы оказывались неприемлемыми. И это происходило в обстановке, когда в присяжные избирались лица с определенным имущественным цензом.
Была замечена одна подробность — вывод о зависимости решения группы присяжных от последовательности слушания судебных дел в течение заседания, вернее сказать, о влиянии предыдущих решений на последующие, принятые в течение рабочего дня. Решение, к которому приходили присяжные по первому делу — оправдание или осуждение с теми или иными оговорками, — влияло на решение последующих дел, имевшихся в повестке данного дня. Никакого другого объснения этой зависимости, кроме как создание коллективного настроения и воздействие его на всю работу группы присяжных, нельзя дать.
Учитывая результаты анализа судебной практики присяжных, Бобрищев-Пушкин давал ряд рекомендаций юристам. Среди них было и указание на значение напутствия председателя суда присяжным, на тщательность подготовки дела к слушанию и учета при этом личного состава присяжных, их взаимооценки, особенностей их восприятия доказательств, показаний свидетелей, на роль старшин как официальных руководителей присяжных и неофициальных руководителей, смену их (иначе говоря, об официальных и неофициальных лидерах).
Оригинальное по своим задачам и методу изучение опыта работы судов присяжных, проведенное Бобрищевым-Пушкиным, явилось конкретным социологическим, социально-психологическим и психологическим исследованием работы присяжных.
Вопрос о психологическом исследовании в уголовном суде был поставлен юристами сразу же после введения судебной реформы. Однако возникал другой вопрос: кто же возьмется за эту задачу? Врачи-психиатры, которые первыми начали экспериментальные психологические исследования и читали курсы психологии на медицинских факультетах, осуществляя судебно-медицинскую экспертизу, касались и состояния психики подсудимого, его вменяемости, разрабатывали положение о том, какие показания дают основание для того, чтобы считать лицо, совершившее преступление, ответственным за свои поступки или квалифицировать его как невменяемого.
На основании тридцатилетнего опыта работы судов присяжных Л. Е. Владимиров писал: «Людьми всегда судится целый человек, а не таксируется отдельное, вырванное из его жизни деяние» (Владимиров, 1901, с. 290–291). Поэтому-то и нужно в судебном процессе психологическое исследование. По его мнению, «целям уголовного правосудия удовлетворяет лишь медико-психологическое исследование» (там же, с. 290). Такому исследованию следовало бы подвергать каждого обвиняемого в деянии, влекущем наказание не ниже тюремного заключения. Такое исследование может своевременно заметить признаки психического заболевания, установить признаки какого-либо из состояний уменьшенной вменяемости, дать данные о душевном мире обвиняемого. Важные для судебного процесса медико-психологические исследования нуждаются в специально подготовленных медиках-психологах. Под ними этот профессор-юрист разумел «собственно общеобразованного и специально подготовленного психиатра». Медико-психологическое исследование должно включать исследование содержания психической жизни — сферы чувств, умственной жизни, воли, мотивов, внушаемости личности. Такое исследование может установить состояние психической недостаточности. Эта психологическая характеристика вводится в судебно-психиатрическое исследование в дополнение к понятию о вменяемости. На основании собственных наблюдений опытный юрист Л. Е. Владимиров, сторонник введения психологического исследования в уголовном суде, доказывал необходимость выделения состояния психической недостаточности и давал следующую характеристику этому состоянию. «Кроме признанных в настоящее время в уголовном законодательстве состояний, несколько ослабляющих психическую сопротивляемость субъекта, есть еще состояния психической недостаточности, характеризующиеся душевною неустойчивостью, низводящего психическую сопротивляемость на степень меньшую, чем та, какая нужна человеку в жизни, чтобы отразить навязывающие преступные мотивы. Все эти состояния могут быть соединены в настоящее время под общим названием промежуточных степеней между вменяемостью и невменяемостью» (с. 270). Медико-психологическое заключение позволит судить о степени психической сопротивляемости человека, т. е. о его социально-психологической устойчивости.
При выяснении психологического состояния подсудимого могут быть замечены признаки, указывающие на уменьшенную вменяемость. «Ни один психолог и ни один психиатр, — писал Владимиров, — не откажутся от признания разных степеней между нормальною душевной жизнью и ненормальной» (с. 120). Психологическое исследование подсудимых позволит оценить степень опасности преступника и оградить общественную безопасность, позволит судить о степени нормальности его и сделать заключение о возможности его самостоятельного существования в обществе. Только медико-психологическое исследование может удовлетворить требование — решить, причинит ли данное лицо вред обществу. Такое решение может быть принято только потому, что медико-психологическое исследование отказывается от субъективных впечатлений и пользуется точными естественнонаучными методиками. Это исследование включает: наследственные данные, антропологические, физиологические, психологическое обследование (испытание тестами), выяснение степени внушаемости. Посредством тестов или психологических проб устанавливаются умственный склад, общее направление человека. «Чужая душа не всегда потемки. Научная психология дает свет» (с. 262), — такова оценка роли психологии в уголовном деле. Оценка эта связана в первую очередь с той помощью, которую ждали юристы в отношении социально-психологической характеристики подсудимых. «Задача психологического исследования в области уголовного суда имеет в виду, главным образом, общежительную сторону человека, отношение его к ближнему… отношение его к самому себе здесь лишь настолько, насколько оно вообще необходимо для выяснения свойств человека как животного общественного, мы. должны выяснить, какое в нем есть преобладающее чувство, характеризующее его как ближнего, как сочлена человеческого общежития» (с. 196). В этом отношении должны быть расследованы чувства симпатии к другим людям, чувство жалости. «Жалость, по нашему мнению, — пишет Владимиров, — есть мерка для оценки человека как существа общежительного» (там же). Безжалостность — черта тяжкого преступления.
Согласно так поставленной задаче, в медико-психологическое исследование включается социально-психологическая часть. Об этом пространно говорится: «Медико-психологическое исследование преступника не дало бы полной картины, если бы не обследована была социальная сторона данного преступления, влиявшая на психическую жизнь преступника. Преступление ведь есть явление не только психическое, но и социальное, — оно есть явление психосоциальное. Конечно, говоря об исследовании социальной стороны преступления, мы имеем в виду не социологическое исследование преступного класса, а социальное исследование данного, отдельного, индивидуального преступления. Каждый человек принадлежит к известному народу, сословию, профессии, семье, кружку. Расовые, сословные и профессиональные черты не могут составлять предмета исследования в каждом отдельном случае, но должны быть принимаемы во внимание; это — справки. Но затем человек принадлежит к известной семье. Недаром называют семью ячейкой государства. В семье нужно искать ту атмосферу, в которой зародился нравственный тип человека. В семье нужно искать основную причину того или другого нравственного отпечатка, который в каждом человеке следует отличать. Но затем идет далее: кружок знакомых, отчасти человеком унаследованный от семьи, отчасти составленный самостоятельно. В этом кружке уже подготовляется и дальнейший путь человека к жизни. Трудно преувеличить значение для жизни отдельного человека того кружка, в котором он живет. Кружки представляют отчасти результаты и психологического подбора, следовательно, недостатки и недочеты человека в нравственном отношении в кружке получают усиление и освящение. Кроме того, здесь действует страшная сила внушения и самовнушения, делающая из кружка настоящий очаг психической заразы, потому что совершается постоянный психический взаимообмен» (с. 226).
Второй проблемный узел судебной психологии в начальный период ее развития составляли социально-психологические вопросы о личности преступника и преступном мире как особой социальной общности. Вопросы эти обсуждались с различных сторон и вызывали разные суждения. Ими занимались и юристы, и психиатры, и естествоиспытатели, и журналисты. Однако представители официальной психологии, далекие, как уже говорилось, от нужд практики, стояли в стороне и от этой проблемы.
В последней четверти XIX в. получила распространение концепция биологической природы преступности. Первоначально она выражала механистические вульгарно-материалистические взгляды, но потом в своем развитии пошла по пути позитивизма. Возникшее в криминалистике антропологическое направление опиралось на получившую широкую известность теорию Ч. Ломброзо — итальянского психиатра и криминалиста, утверждавшего биологическую обусловленность уголовной преступности, предопределенность преступности индивида его врожденными патологическими свойствами. Ломброзо полагал, что преступные наклонности наследственны и не могут быть искоренены, а потому от преступных типов людей общество может быть избавлено только их истреблением. При такой постановке вопроса в учении о преступлении социально-психологические проблемы начисто снимались, хотя доктрина эта вступала в противоречие с притоком знаний из социальных наук.
Уголовно-антропологическая школа привлекла к себе внимание в России потому, что она, опираясь на естествознание, доказывала возможность открытия детерминант преступлений. «Несомненно, что юридические науки, следуя прогрессивному течению человеческой мысли, вырабатывают нормы, которые имеют для общежития людей такую же важность, какая принадлежит великим открытиям в области естественных наук», — писал один из русских юристов в критическом очерке учений уголовно-антропологической школы (Закреевский, 1893, с. 3). Существенное различие условий, в которых совершаются открытия в науках естественных, от тех, которые совершаются в науках юридических, автор видел в том, что «юридические нормы, касаясь прав как отдельных граждан в отношениях их друг к другу, так и общества над единицами, входящими в состав его, а также касаясь сферы действия властей, руководящих судьбами общества, гораздо ближе затрагивают принципы установленного авторитета и средств, которыми он пользуется для поддержания своего господства» (там же). Уголовно-антропологическая школа связывала непосредственно биологическое с социальным, рассматривая преступление как болезнь в общественном организме, «упомянутое учение представляет собою как бы курс общественной патологии и терапии» (там же, с. 7).
Среди русских сторонников уголовно-антропологического направления учение о природных типах преступников не имело тех крайних форм, которые оно приняло у итальянского ученого и его прямых последователей. Принималось положение об органической и психической наследственности свойств, обусловливающих преступные действия, однако предполагалось, что внешние социальные факторы воздействуют и обусловливают проявление преступных склонностей.
Одним из виднейших сторонников уголовно-антропологического направления был Д. А. Дриль, занимавшийся изучением условий возникновения и развития преступности и психологией преступности (Дриль, 1884, 1886, 1890, 1891, 1895, 1904б). Причисляя себя к представителям уголовно-антропологической школы, он указывал на односторонность взглядов Ломброзо, считал необходимым изучать преступников и совершенные ими преступления как «естественно-общественные явления» и определять меры наказания в зависимости от изучения индивидуальных особенностей «деятеля преступления». Вопреки ломброзианским взглядам на способы искоренения преступности, Дриль стоял за разработку системы принудительного воспитания не только малолетних, но и взрослых преступников как в физическом, так и в психологическом смысле (воспитание культуры чувствований, представлений, понятий). Задача состоит в том, чтобы «оскуделые натуры» (употребляем выражение Дриля) приобщить к жизни в обществе, содействовать беспомощным в социальном отношении, беспризорным, «ничьим» детям в их становлении как членов общества.
Сущность уголовно-антропологической школы, по словам Дриля, заключается в признании неизмеримой важности органического фактора в вопросе о преступлении и безусловной необходимости применения естественнонаучных методов исследования и изучения преступника. Идея о прирожденном преступнике явилась как результат допущения, что психофизические особенности организма определяют наклонность или предрасположение к преступлениям и подчиняют себе другие склонности и стремления человека. И все же Дриль не признавал за органическим фактором безусловно предопределяющего характера — фактор этот подвижен и изменчив. Воспитанием или уголовным исправлением его можно устранить, равно как и путем установления благоприятных общественных отношений в окружающей человека социальной среде.
«Преступление, — писал Дриль, — как и всякое другое действие, есть производное от взаимодействия внутренних и внешних факторов» (Дриль, 1904а, с. 415). Внутренними факторами являются биологические и психологические свойства человека. Внешними — социальные условия его жизни, общественная среда, в которой находится человек. Психические особенности преступника рассматривались прежде всего как проявление его психофизического типа. Роль психологии в уголовно-антропологическом учении, по мнению Дриля, состоит в том, что психологические исследования позволяют выяснить психофизические типы преступников и распределить их по степени опасности для общества. Психология позволяет соотнести преступника как личность, стоящую ниже типа нормального общественного человека, обладающую минимальной степенью приспособленности всей психофизической структуры, с условиями жизни окружающего общества.
Преступный мир описывался многими журналистами с большим или меньшим вниманием к социально-психологической его характеристике. С точки зрения социально-психологической наибольший интерес представляет книга Н. М. Ядринцева «Русская община в тюрьме и ссылке. Исследования и наблюдения над жизнью тюремных, ссыльных и бродяжнических общин», изданная в 1872 г.
В середине прошлого века после судебной реформы поднялся вопрос о реорганизации тюрем и характере заключения. О тюрьмах было напечатано немало статей в периодических журналах, выпущены книги. Одним из первых авторов, собравших богатый материал об этой стороне жизни в царской России, был Н. М. Ядринцев, журналист и исследователь Сибири. Он занимался изучением истории этого края, экономикой и общественным бытом как русских поселенцев, так и сибирских народностей.
Обстоятельства жизни Н. М. Ядринцева сложились так, что он, сибиряк по происхождению, не закончив Петербургского университета, вернулся в Сибирь и был там обвинен по делу о так называемом «сибирском сепаратизме». Его арестовали и посадили в Омский острог, где он пробыл три года, пока тянулось следствие. Суд приговорил Ядринцева к двенадцати годам каторги, затем приговор был смягчен и осужденного сослали в Архангельскую губернию.
В годы заключения и ссылки Ядринцев записывал свои наблюдения и беседы с заключенными, производил их обследование и опросы. На основании собранных материалов Ядринцев дал социально-психологическую характеристику разных групп заключенных, находившихся в общих камерах, и узников, содержавшихся в одиночках. Он пришел к выводу о том, что можно говорить о тюремной общине как о социальном явлении и о ее воздействии на поведение заключенных.
В предисловии к книге говорилось: «Несколько лет тому назад автор этой книги имел случай близко познакомиться с миром преступников и с жизнью сибирских тюрем. Присматриваясь к внутренней жизни острога, он, естественно, имел возможность сделать много наблюдений в этом „отверженном“ мире и наглядно изучить историю преступлений. Сведения, добытые личными наблюдениями и расспросами, автор признал необходимым проверить исследованием об историческом значении русской ссылки» (Ядринцев, 1872, с. 3–4).
Внимание Ядринцева привлекла коллективная жизнь острога. «Жизнь преступников, — писал он, — может служить доказательством того, что инстинкты общежития, взаимных привязанностей и симпатии не пропадают даже в самых тяжелых тюремных условиях. Даже там складывается коллективная жизнь — тюремная община» (там же). Через всю книгу проходит мысль о том, что нет преступных по своей природе типов людей, что преступники — те же люди, попавшие в особые жизненные обстоятельства. Ядринцев выделяет потребность человека в общении как одну из насущнейших. Поэтому столь тяжким является одиночное заключение. Долгое и вынужденное одиночество губит человека. Великую роль играет для сохранения личности заключенного привычка к умственному труду. Лишенный общения с другими людьми, узник не может удовлетворить «чувства и потребности общежития». У тех, у кого нет привычки самостоятельно возбуждаться мыслью, наступает в отсутствии общения какое-то отупение. «По мере того, как при келейном заключении присужденный снабжается занятиями, чтением и письмом (что составляет косвенное общение с другими людьми)., — писал Ядринцев, — по мере того, как ему дозволяется свидание или переписка с родственниками, — шансы к тоске, аффектам и сумасшествию уменьшаются и наконец исчезают» (с. 26).
По-иному обстояло дело в общих камерах. Заключенные этих камер в условиях сибирского острога имели возможность общаться друг с другом (камеры запирались лишь на ночь) и объединяться в группы. Объединение происходило по разным признакам — по социальному положению в бытность на воле, по приобретенной «специализации» в преступлении, а соответственно, и положению среди уголовников и т. д. Ядринцев так передавал свое первое впечатление, когда он арестантом вошел во двор острога: «На этом дворе копошился народ самого разнообразного свойства. Русые крестьяне в окладистых бородах, конокрады в красных рубахах, обдерганные мазурики. седовласые старцы-раскольники. и невыбритые, всклокоченные, пропившиеся чиновники в лохмотьях и с виду совершенно убитые. Были тут и цыгане, и черкесы, и армяне, и евреи, и казанские татары. Настоящих бродяг, поселенцев и каторжных можно узнать и по осанке, и по приемам» (с. 31).
Две черты тюремной жизни выделяет Ядринцев — общение и деятельность. И общение, и деятельность приобретают в условиях тюрьмы уродливую форму, но именно они являются стержнем жизни каждого из ее обитателей и объединяют их в общину, или коллектив (по терминологии автора). Тут в каждой общей камере проявляются разные взаимоотношения внутри отдельных групп, между группами, кружками, а также между теми, кто живет в «общежитии», как пишет Ядринцев, и «секретными», т. е. теми, кто заключен в одиночки. По отношению к ним тюремные жители прилагают всевозможные усилия, чтобы наладить общение с ними. «В общей тюрьме положение секретного возбуждает величайшее сострадание и ревностные попечения других арестантов», — сообщал Ядринцев (с. 54). Для общения с одиночниками устраиваются различные лазейки, буравят стены. «Сношения, таким образом, развиваются быстро, а проявления участия и сострадания у арестантов к секретным — замечательные» (там же).
Потребность в деятельности удовлетворяется самым разным путем. Деятельность ищут какую угодно: чинят лохмотья, шьют из них одежду по бытующей моде — разной среди разных групп обитателей тюрем, делают потайные ящики, рисуют фальшивые ассигнации, выбивают на копейке оттиск двугривенного, точат осколки железа. «Удивительное разнообразие занятий можно было встретить в каждой камере. Здесь можно было найти все, кроме разве производительного и полезного труда, в котором старый тюремный устав и старые смотрители отказывали арестантству» (с. 57). Вместо него арестанты принуждены были создавать свои особые занятия. Для самых праздных и неумелых существовало два занятия: игра в карты и пьянство. «Игра в карты, — замечает Ядринцев, — здесь является не развлечением, но своего рода средством приобретения, заменяющим труд. Каждый скопленный грош, каждая корка хлеба ставится на ставку, как необходимая затрата на предприятие, обещающее выгоду. Поэтому у бедного арестантства игра есть необходимость, обусловленная бедностью обстановки; она является борьбою за хлеб, за удовлетворение необходимых потребностей; она есть ремесло, профессия и заработок» (с. 58–59). Отсутствие труда и тюремная тоска особенно способствуют страсти к игре в карты.
Какие же формы приобретает труд в тюрьме? Одно из самых распространенных занятий — фабрикация фальшивых кредитных билетов. Звание «монетчика» в остроге — одно из самых почетных, так как здесь отдается дань уважения мастерству, ремеслу. Другим видом занятий, заменяющих трудовую деятельность, является такое «ремесло», как подделка паспортов для беглых и бродяг, выделка печатей. За этим идет ряд других «ремесел» — поддельные золотые кольца, серьги и т. п. «Отсутствие труда в русских тюрьмах не остановило стремления к деятельности; явилась подпольная работа — делание фальшивой монеты, подделка паспортов и т. п. Природа человека при стеснениях могла проявиться только уродливым образом», — пишет Ядринцев (с. 184). Все эти «ремесла» являются предметом обучения, которое поставлено в каждой тюрьме. Овладение такого рода профессиями определяет положение заключенного в тюремной общине. Особую отрасль составляет наука о побегах и бродяжничестве (обучение приемам, которые позволяют разбивать кандалы, пилить решетки, делать подкопы и т. д.). Ядринцев описывает поиски арестантами разного рода занятий: у одного — это фельдшерская практика, у другого — парикмахерское дело и т. д. Потребность трудиться требует своего удовлетворения — к такому выводу приходит Ядринцев.
Ядринцевым описаны не только тюремные, но и поселенческие, бродяжнические и каторжные общины, присущие им нравы и обычаи, действующее там самоуправление. Он выделил роль и значение среди них общественного мнения. Общины разных острогов связаны между собой, арестантские установления, обычаи переходят от общины к общине, их переносят бродячие ссыльные арестанты, бегло-каторжные. В общине существуют иерархия должностных лиц, определение повинностей — наблюдение за кухней, за раздачей хлеба и подаяний, представительство у начальства, участие в общинном суде. Община помогала своим членам в судебном процессе. Опытные, бывалые арестанты, обычно каторжные старейшины, давали советы молодым, такую же роль выполняли арестанты, знавшие судейское дело, бывшие писари, чиновники. Они учили арестантов, как вести себя во время процесса, как давать показания; иногда арестанту давали новое имя, что позволяло избегнуть наказания, или же устраивали его побег. Здесь действовал принцип взаимной помощи. Острожная община заботилась о своих членах и тогда, когда они уходили в ссылку или отпускались на свободу.
Идея договора, взаимного доверия проникает и в ссыльные группы, и в арестантские роты. Ядринцев отмечал общественный дух и единство заключенных, «общественный механизм» — так он определял общественные организации тюрьмы. «Самый поучительный урок арестантская община дает в деле обуздания и перевоспитания личности, она побуждала личность сообразоваться в поступках с интересом общественного блага, дисциплинировала своих членов и заставляла их повиноваться правилам, созданным общественным мнением» (с. 185). «Никто лучше не может покорить личность, как общество; никто лучше не повлияет на направление его деятельности; никто лучше не перевоспитает его, как общественное мнение», — пишет Ядринцев на основании исследования взаимоотношения коллектива и личности в столь необычных, по выражению автора, самых враждебных условиях, какие создавались в сибирском остроге второй половины прошлого столетия.
Своеобразное сообщество представляло бродяжничество в Сибири, которое охватывало тысячи людей — беглецов с каторги и поселений. В необычных условиях жизни, будучи разобщенными огромными пространствами, не имея ни дома, ни средств к существованию, бродяги составляли, как писал Ядринцев, «отдельное сословие, живущее независимо и следующее своим правилам и принципам. Массы этого бродячего населения создали интересы своей корпорации, свои нравы, обычаи, поэзию, предания, мифы и свое законодательство» (там же, с. 364, 368). Бродяги чинили суд и расправу над членами своей корпорации, преступившими ее обычаи и действующие среди ее членов правила взаимоотношения между собой, с полицией и администрацией острогов, с местным крестьянским населением. «Бродяжническая корпорация, как всякая корпорация, выработала свои типы и идеалы. Отличительные признаки такого героя — неустрашимость в опасностях, смелость в похождениях, хитрость для того, чтобы провести преследователей; он должен быть отличный вор; деньги у него не должны переводиться, он должен кутить и вести ожесточенную борьбу с властями и крестьянством» (с. 400). Именно бродяги поддерживали связь между заключенными разных острогов Сибири, переносили поклоны, послания, выполняли поручения по связи между заключенными. В тюрьмах бывалые бродяги составляли особый контингент, хотя, находясь в тюрьме, входили в тюремную общину.
В годы первой русской революции для юристов царской России стал актуальным вопрос о массовых преступлениях. Проблема эта объединяла судебную и военную психологию. Здесь сплетались два вопроса — революционные народные действия, квалифицируемые как массовые преступления, и действия тех воинских частей, которые направлялись на подавление восставшего народа, но переходили на его сторону. Вопрос о массовых воинских преступлениях волновал военных юристов настолько, что Александровская военно-юридическая академия утвердила Д. Д. Безсонову в качестве диссертационной тему «Массовые преступления в общем и военно-уголовном праве». Постановка этой темы была вызвана тем, что революционное движение охватило и воинские части, а у юристов не оказывалось пригодных правовых норм для привлечения к ответственности и наказания участников массовых выступлений солдат против самодержавия.
Революция явилась грозным признаком силы народных масс. Революционные события показали, что и воинская «масса» оказывается порой не против, а вместе с той «толпой», которая так страшила защитников правопорядка и которой они противопоставляли войска. Надо было квалифицировать «массовые преступления», выработанное правом учение о соучастии не позволяло это сделать, и диссертант предлагал «раздвинуть тесные рамки сложившегося учения о соучастии, обобщить, начала особой ответственности субъекта массового преступления» (Безсонов, 1907, с. 478).
Намечая границы и содержание своего исследования о массовых преступлениях, Д. Д. Безсонов отмечал, что мало разработанный вопрос о преступлениях толпы может быть исследован с самых разнообразных точек зрения — исторической, социальной, психологической и, наконец, юридической. Первая часть его работы была посвящена психологии массового поведения и психологии воинских масс, вторая — массовым преступлениям в общеуголовном и военно-уголовном праве, а также общим началам «конструкции ответственности за массовые преступления». В источниках была указана литература по социальной психологии (русская и зарубежная), военно-психологическая, военно-педагогическая и юридическая.
Предметом своего исследования Безсонов считал психологию толпы, которую понимал не как психологию особого коллективного Я, но как психологию индивидов в толпе, характерной чертой которой является особая внушаемость, в силу чего лица, объединенные в толпу, находятся в особом психологическом состоянии. Психология каждого входящего в состав толпы индивида изменяется. «Мы отрицаем особую психологию толпы как таковую, — писал Безсонов, — но допускаем и признаем психологию индивида, пребывающего в толпе» (с. 23). Свойства каждой данной толпы определяются как причинами, которые свели отдельных индивидов в толпу, так и ее личным составом. Вместе с тем, как бы ни были различны индивиды, входящие в толпу, всякая масса имеет общие черты.
В характеристику толпы Безсонов вводит понятия пассивности и активности. «С психологической стороны должно различать толпу пассивную (выжидающую) и толпу активную (действующую). Только в первой наблюдается общность психического состояния образующих ее индивидов, в толпе же активной преобладающее значение имеют индивидуальные свойства каждого», — утверждал он (с. 10). Непослушание, неповиновение составляют пассивное сопротивление толпы, всякое действие, хотя бы в форме угрозы, выражает активность.
Военный юрист Безсонов перечисляет разные мнения о факторах, определяющих преступное поведение толпы: антропологические, социальные, психологические и т. д. Он отрицательно относится к утверждению существования прирожденного преступника. «По сравнению с антропологическим, равно как и физическим факторами, мы признаем главную роль за факторами социальными. — пишет он. — Возьмем ли мы холерную толпу, толпу 9-го января, мятежные толпы матросов и солдат, толпу погромщиков, крестьянские скопища, громящие усадьбы, толпы, нередко доходящие до нескольких тысяч людей, — можем ли мы объяснить их действия, и в особенности возникновение, антропологическим фактором? Одинаково, можно ли причины их усмотреть в физическом факторе?» (с. 85).
Поделиться книгой: