Помоги проекту - поделись книгой:
– Да. Видишь, благоговение, скромность присутствуют даже в его ошибках.
О благоговении внешнем
Тот, в ком есть крепкая вера и истинное благоговение, питается высшим, духовным, тем, что неописуемо. Однако есть и такие, кто имеет лишь сухое, внешнее, благоговение. Такие люди сухо говорят сами в себе: «Так, сейчас я вхожу в церковь, значит, надо аккуратно сесть, двигаться не следует, голову нужно склонить, а крестным знамением осенять себя вот так!» Бывают и такие, что относительно веры могут колебаться, а целое бдение простаивают на ногах.
– Они что, геронда, обеспокоены чем-то, ищут чего-то? Почему они так себя ведут?
– Что-то есть в них… Всё это хорошо, но чувствовать это нужно изнутри. Эти поступки не должны совершаться лишь внешне. Снимать скуфью, входя в церковь, от благоговения – это одно, и снимать её, чтобы освежить голову, – это другое. Благоговение видно в том, как мы причащаемся, как берём антидор и тому подобное.
– Геронда, а может ли один человек искуситься тем, как проявляет благоговение другой?
– Вот что я тебе скажу: если осенять себя широким крестным знамением, но делать это просто, смиренно, то других это не заденет. Но если человек думает о том, видят ли его другие и без конца крестится, то над ним станут смеяться. Или если он проходит мимо храма и смотрит, есть ли поблизости народ, или может даже маленько «потерпеть», чтобы народу собралось побольше, и только тогда начинает креститься и класть поклоны с тем, чтобы его увидели, тогда другие правы, насмехаясь над ним. Видишь, что мирской дух не принимается. Когда есть настоящее благоговение, его видно. А без настоящего благоговения благообразно[91] превращается в «безобразно».
Когда люди дают вам одежду больных, чтобы приложить её для освящения к святым мощам, то смотрите внимательно, чтобы это были только маечки, а не другое нижнее бельё. Другое что-нибудь не годится – это неблагоговение. Понятно, что солнце не испачкаешь и Бога тоже не испачкаешь. Дело в том, что самими же нами от такого неблагоговения овладевает нечистый дух.
Раньше люди, заболев, брали маслице из своей лампадки, помазывались им и выздоравливали. Сейчас лампада горит просто как формальность, лишь для подсветки, а масло, когда моют лампаду, выливают в раковину. Как-то я был в одном доме и увидел, как хозяйка моет в раковине лампадку. «Вода куда идёт?» – спрашиваю я её. «В канализацию», – отвечает она. «Понятно, – говорю, – ты что же это, то берёшь из лампады маслице и крестообразно помазываешь своё дитя, когда оно болеет, а то всё масло из стаканчика льёшь в канализацию? Какое же ты этому находишь оправдание? И как придёт на твой дом благословение Божие?»
В теперешних домах некуда выбросить какую-то освящённую вещь, например бумажку, в которую был завёрнут антидор. А я помню, что у нас в доме не шла в канализацию даже та вода, которой мыли тарелки. Она сливалась в другое место, потому что даже крошки освящаются, раз мы молимся до и после еды. Всё это сегодня ушло, потому ушла и Божественная благодать, и люди беснуются.
Будем, насколько возможно, внимательны ко всему. Хорошо будет после Божественного Причащения, антидора или соборования протереть руки смоченной в спирте ваткой, а потом сжечь её. Когда мы чистим алтарь, то всё, что соберётся после уборки, надо выбросить в море или сжечь в чистом месте, потому что на пол могла упасть частичка антидора или Святого Тела. Конечно, если падает на пол малая частичка Святого Тела, то Христос не остаётся на попрание, но от нас самих уходит Божественная благодать.
За границей в храмах нет даже специальных сливов. Вода с проскомидии сливается вместе с дождевой. «Нам, – говорят заграничные священники, – запрещают делать специальные сливы, чтобы не размножались микробы». Всех людей заполонили микробы – и телесные и духовные, а они, если капля мира попадёт им на голову, говорят: «Микробы будут размножаться!» Как же придёт благодать Божия? Беснование в миру начинается отсюда. К счастью, есть ещё благоговейные женщины, молодые и пожилые, и ради них Бог хранит этот мир.
– Геронда, одна госпожа попросила нас написать икону святого Арсения, чтобы повесить её у себя в гостиной.
– У неё там будут одни иконы? Не будет ли там других картинок, фотографий? И потом: курить не будут в этой гостиной? Пусть она лучше поместит эту икону в другую комнату в иконостас вместе с остальными образами и молится там. В одном доме, где мне как-то пришлось побывать, иконостас устроили под лестницей, хотя места имели предостаточно. А в другом доме хозяйка устроила себе иконостас перед канализационной трубой. «Хорошо, – спросил я её, – как же это ты додумалась в таком месте сделать иконостас?» – «А мне, – говорит она, – здесь нравится». И не то, чтобы к востоку было это место, нет – к северу! Так как же после этого придёт благодать?
Благоговение потихоньку теряется, и зло, которое мы видим, происходит от этого. От невнимания можно даже бесноватым стать. Была одна женщина – Бог её простит, она уже умерла, – так она стала бесноватой, потому что вылила в раковину святую воду. У неё в бутылочке оставалось немножко святой воды. «А, – сказала она, – эта святая вода несвежая, надо её вылить, да и пузырёк мне нужен». Вылила она святую воду, ещё и помыла бутылочку, потому что внутри были остатки базилика, а потом начала бесноваться. Ушла благодать, потому что благодать не может пребывать в человеке неблагоговейном.
– А если, геронда, кто-то выльет святую воду по ошибке?
– Если он сам поставил бутылку со святой водой, например, в шкаф, а по прошествии времени не обратил внимание на то, что это святая вода, то на нём полгреха. Если же её поставил туда кто-то другой, а выливший не знал, что это святая вода, то он не виноват.
Как Божественной благодати приблизиться к человеку, если он не благоговеет перед святыней? Благодать пойдёт к тем, которые её чтут.
Благоговение во всём
И вот ещё в чём будьте внимательны: у вас на диване было постелено что-то с крестами, но садиться на кресты и наступать на них нельзя. Евреи делают обувь с крестами, изображёнными часто не только на подошве снаружи, но и изнутри – под каблуками и подошвами. И денежки плати и кресты попирай! Они же раньше делали погремушки, на которых с одной стороны был Христос и Божия Матерь, а с другой – Петрушка. Они словно говорили этим: «А какая разница: что Петрушка, что Христос!» Несчастные люди видели Христа и Богородицу и покупали эти погремушки своим детям. Младенцы бросали погремушки на пол, наступали на них, пачкали их… А сейчас, мне рассказывали, где-то возле Китая католические миссионеры надевают на себя такие медальоны, на которых изнутри изображён Христос, а снаружи Будда. Либо изобразите одного лишь Христа изнутри, либо исповедайте Его явно! Иначе ведь не придёт благодать Божия! И здесь, в Греции, к несчастью, нашлись такие, что, не подумав, изобразили Пресвятую Богородицу на почтовых марках, которые бросают и топчут.
– Геронда, может ли человек в чём-то иметь благоговение, а в чём-то нет?
– Нет. Если благоговение настоящее, то человек имеет его во всём. Однажды в монастыре Ставроникита гостил один священник. На шестопсалмии[94] он опустил сиденье стасидии и сидел. «Отче, – говорю ему, – шестопсалмие читают». – «А я, – отвечает он, – так его лучше воспринимаю!» Подумай-ка, а! По прошествии многих лет он приехал опять и нашёл меня. В разговоре он упомянул о том, что наклеивал бумажные иконки на деревянные дощечки и раздавал их в благословение. «А как ты их клеишь?» – спрашиваю. «Намазываю, – говорит он, – на дерево клей, сажаю на него иконку, а когда наделаю их побольше, кладу одну иконку на другую, а сверху сажусь сам, чтобы клей хорошо схватился. Возьму и книжку какую, почитаю маленько». У меня, когда я это услышал, волосы на голове встали дыбом! «Ты что же, – говорю, – делаешь! Садишься на иконы, чтобы они приклеились?!» – «А что, – спрашивает он, – нельзя?»
Видишь, до чего потихоньку доходят? Плохо то, что неблагоговение не стоит на месте, развивается к худшему. Человек развивается или в добром, или в злом. И этот священник, смотри, с чего начал и до чего дошёл! Сперва: «Так я лучше воспринимаю шестопсалмие», а потом дошёл и до того, что говорил: «Так и иконы приклеются, и я почитаю». Тогда в Ставрониките ему показалось странным, что я сказал ему о шестопсалмии. А ведь были там и другие старые монахи, которые стояли. Маленько опирались о стасидию и нисколько не шевелились. Одно дело – когда ты устал, болен, ноги дрожат, и поэтому ты садишься; ну не казнит тебя за это Христос. Но другое дело – считать, что так, как ты делаешь, – правильнее и говорить: «Сидя я лучше воспринимаю». Какое этому оправдание? Духовная жизнь – это не приятное времяпровождение. Если тебе больно – сядь, Христос не тиран. И авва Исаак говорит: «Если не можешь стоя – сядь»[95]. Но не говорит же он: «Если можешь – сядь!»
– Геронда, скажите, а почему мы не садимся на шестопсалмии?
– Потому что оно символизирует Страшный Суд. Поэтому хорошо, если во время чтения шестопсалмия ум идёт на час Страшного Суда. Шестопсалмие занимает шесть-семь минут. После первой статьи мы даже не крестимся, потому что Христос придёт сейчас не для того, чтобы распяться, но явится миру как Судия.
О том, какое благоговение было раньше
– Почему же, геронда, благоговение столь нечасто встречается в наши времена?
– Потому что люди перестали жить духовно. Они истолковывают всё посредством мирской логики и изгоняют Божественную благодать. А раньше какое же было благоговение! В Акарнании и Этолии[96] были бабульки, очень простые и благоговейные, так они падали на землю перед мулами монастыря Пруссу и кланялись им, когда монахи спускались на мулах по делам. «Это ведь, – говорили бабули, – Божией Матери мулашечки!» – и давай класть им поклоны! Если они проявляли столько благоговения перед мулами обители Пресвятой Богородицы, то, представь, сколько благоговения они питали к Ней Самой!
– Геронда, а благоговение, которое было у фарасиотов, развил в них святой Арсений?
– У них и прежде было благоговение, а святой ещё больше развил его в них. У фарасиотов было благоговение по преданию. У старика Продро́ма Карцино́глу, певчего святого Арсения, было много благоговения. Он и в Конице, по переезде туда, был певчим в храме. Этот старик, которому было больше восьмидесяти лет, каждое утро спозаранку примерно полчаса спускался пешком в Нижнюю Коницу для того, чтобы петь в церкви. «Аз, – говорил он, – есмь пес Христов». Зимой, в заморозки, спуски были очень опасные. Дорога покрывалась льдом, и надо было искать, куда наступить, чтобы не поскользнуться. А он на всё это не обращал внимания. Вот какое благоговение!..
Родители рассказывали мне, что фарасиоты, когда они ещё были у себя на родине, собрали деньги, чтобы построить там, в Фарасах, церковь. Однако потом святой Арсений хотел раздать эти деньги нищим, потому что храм в Фарасах уже был. Сам святой пошёл по бедным семьям раздавать деньги, но несчастные их не брали. Как забрать деньги у церкви? И поскольку деньги не брали, преподобный был вынужден послать старосту[97] сельской общины с этими деньгами к владыке в Кесари́ю. «Возьми, – сказал ему святой, – спутника в дорогу». – «Хватит мне, – ответил староста, – твоего благословения». Когда он привёз деньги владыке, тот спросил его: «Хорошо, а что Хаджефенди вам велел с ними сделать?» – «Раздать бедным семьям», – ответил староста. «Почему же вы не послушали его?» – «Не берут люди этих денег, потому что они церковные». В конце концов и владыка вернул эти деньги старосте. Фарасиоты, уезжая из Фарас по обмену, сказали святому Арсению, что возьмут эти деньги с собой, чтобы построить в Греции церковь. Тогда святой Арсений заплакал и сказал им: «В Греции вы найдёте много церквей, но той веры, которая здесь, вам там не найти».
Благоговение к иконам
А какое благоговение должны мы питать по отношению к иконам! Один монах приготовил кому-то в благословение икону святителя Николая: завернул её в хорошую бумагу и на время положил в шкаф. Но по невниманию он поставил икону вверх ногами. Вскоре в комнате стал слышен какой-то стук. Монах начал глядеть туда-сюда, чтобы понять, откуда этот стук исходит. Но разве догадаешься, что он идёт из шкафа! Стук продолжался довольно долгое время: тут-тук-тук! – и не давал монаху покоя. Наконец, подойдя к шкафу, монах понял, что стук раздавался изнутри. Открыл он шкаф и увидел, что стук исходил от свёртка с иконой. «Что это с иконой такое? – удивился монах. – Дай-ка посмотрю». Развернув икону, увидел, что она стояла вверх ногами. Тогда он поставил её как подобает, и шум сразу же прекратился.
Человек благоговейный особенно благоговеет перед иконами. Говоря «благоговеет перед иконами», мы подразумеваем, что он благоговеет перед тем, кто на ней изображён. Если человек, имея фотографию своего отца, матери, деда, бабушки или брата, не может порвать её или наступить на неё, то разве не в гораздо большей мере это относится к иконе! У иеговистов нет икон, и честь, которую мы воздаём иконам, они считают идолопоклонством. Как-то раз я спросил одного иеговиста: «У вас что, в домах нет фотографий?» – «Есть», – ответил он. «Хорошо, – говорю, – разве мать, когда её дитя находится в дальней отлучке, не целует его фотографию?» – «Целует», – говорит иеговист. «А что она целует: бумагу или своё дитя?» – «Своё дитя», – отвечает он. «Ну так вот, – говорю, – как она, целуя фотографию своего ребёнка, целует его самого, а не бумагу, так и мы целуем Христа, а не бумагу или доску».
– Геронда, а если на какой-то доске раньше была икона Христа, Божией Матери или какого-то святого и краски от времени стёрлись, то должны ли мы всё равно её лобызать?
– Да, конечно! Когда человек с благоговением и горячей любовью лобызает святые иконы, он как бы вбирает, впитывает в себя краски этих икон, и в нём самом, внутри, изображаются эти святые. Святые радуются, «отрываясь» от бумаг и досок и запечатлеваясь в человеческих сердцах. Когда христианин благоговейно лобызает святые образы и просит помощи от Христа, Матери Божией, святых, то он совершает лобзание своим сердцем, которое впитывает в себя не одну только благодать Христову, Матери Божией или святых, но всего Христа или Пресвятую Богородицу или святых, которые встают в иконостас его внутреннего храма. Человек есть
– Геронда, почему в молебном каноне Пресвятой Богородице в одном из богородичных говорится: «Не́мы устне́ нечести́вых, не покланя́ющихся о́бразу Твоему́ честно́му»?
– Если у кого-то нет благоговения и он прикладывается к иконам, то разве его уста не немы, не беззвучны? И разве не благозвучны уста человека благоговейного, когда он лобызает святые образы? Некоторые, прикладываясь к иконе, даже не касаются её. Другие, прикладываясь к иконе, только дотрагиваются до неё губами. Вот так[99]. Слышали что-нибудь?
– Нет.
– Ну вот, значит, уста «немы», беззвучны. А если икону лобызает человек благоговейный, его целование слышится. И тогда уста благозвучны. Когда о устах говорится «немы», это не значит, что они богохульствуют. Но факт есть факт: одни уста беззвучны, а другие – благозвучны. Когда мы видим святые иконы, наше сердце должно преизливаться от любви к Богу и святым, и нам следует падать пред ними, поклоняться им и лобызать их со многим благоговением. Если бы вы видели одного благоговейного старенького монаха из монастыря Филофей – отца Савву: со скольким же благоговением, с каким умилением и любовью он прикладывался к иконе Пресвятой Богородицы «Сладкое лобзание»! На этой иконе Божией Матери образовался даже бугорок, потому что отцы лобызали её в одно и то же место.
Тот образ, который пишется с благоговением, впитывает от благоговейного иконописца благодать Божию и передаёт людям вечное утешение. Иконописец «перерисовывает», переводит себя на ту икону, которую он пишет, поэтому его душевное состояние имеет большое значение. Батюшка Тихон[100] говорил мне: «Я, сынок, когда рисую плащаницы, пою „Благообра́зный Ио́сиф, с дре́ва снем…“» Он не переставая пел и плакал, и его слёзы капали на икону. Такая икона совершает в мире вечную проповедь. Иконы проповедуют и проповедуют веками. И когда кто-то, например человек, которому больно, бросает взгляд на икону Христа или Божией Матери, то получает утешение.
Вся основа в благоговении. Кто-то лишь прикасается к стене, к которой была прислонена икона, и уже принимает благодать, а кто-то может иметь самую лучшую икону, но не получать пользы, потому что у него нет благоговения. Один может получить пользу от обычного креста, а другой, не имея благоговения, не получит пользу от самого Животворящего Древа.
В приношение Богу должно отдавать самое чистое
Однажды здесь, в вашем храме, я пришёл в смущение: увидел, что вы зажигаете на святом престоле вот такую маленькую свечечку. Я у себя в церкви таких маленьких свечек не оставляю даже на подсвечнике перед иконостасом – считаю это пренебрежением.
– Однако, геронда, говорят, что свеча должна догорать до самого низа.
– Да, пусть догорает до низа, но имеет значение то, где она догорает. Одно дело, если она сгорает до низа на тех подсвечниках, где ставит свечи народ, и другое дело – на святом престоле или жертвеннике. Не годится зажигать в алтаре полусвечечки, это пренебрежение. И в паникадиле, даже если свечи и дотянут до конца службы, всё равно, если они очень маленькие, заменяйте их. А на входах Божественной Литургии – малом и великом – всегда используйте большую свечу, потому что она символизирует Честного Предтечу. Кое-где для экономии даже лампады гасят, не понимая того, что, если благоговеть перед Богом, Он пошлёт великие благословения. И на панихидах будет пренебрежением использовать тонюсенькие свечки, всё равно что опущенные в воск нитки. Такие свечи и давать-то людям стыдно.
– Геронда, а сёстры в своих кельях пусть жгут свечи, сколько хотят?
– Пусть жгут, чтобы и диавол сгорел. Тут вон весь мир полыхает. Только свечечка, которую они зажигают, должна быть со смыслом, то есть она должна сопровождаться молитвой.
Великое дело – отдать себя Богу! Мы едим сладкие плоды, а смолу деревьев в кадиле приносим в жертву Богу. Вкушаем мёд, а в жертву Богу приносим воск, но ведь и тот мы часто смешиваем с парафином! Одну-то лишь восковую свечу мы приносим Богу из благодарности за Его щедрые, богатодаянные благословения, так что же – смошенничаем и с ней? А если бы Бог хотел, чтобы мы приносили Ему мёд? Представляю, что бы мы делали тогда! Мы приносили бы Ему в жертву или медовый сиропчик, или немножко водички с сахаром. Да не примет нас Бог всерьёз! Экономить можно на всём, кроме служения Богу. Богу должно приносить самое чистое, самое лучшее.
– А народ, геронда, не очень-то понимает, почему жечь парафиновые свечи – это неблагоговение.
– А вы им скажите: «Жечь парафиновые свечи в храмах вредно для вашего здоровья». Тогда они маленько задумаются. А если храм ещё и маленький, то с такими ненатуральными свечами можно задохнуться! Лучше возжечь одну маленькую свечечку, но из чистого воска, чем здоровенную свечу из парафина. Как раз от этого многие чувствуют себя дурно в храмах и падают в обморок. Маленький храмик – и полыхает весь этот парафин!.. Но если бы ещё только это… Маслами, негодными в пищу, хотят наполнять лампадки. До чего же дошли люди! В Ветхом Завете говорится, что елей, который использовался в храме, должно было изготовлять из маслин, собранных с деревьев, а не из тех, что упали на землю. Что, Бог имеет нужду в масле и ладане? Нет, но от этого Он приходит в умиление, потому что это приношение, через которое выражается благодарность и любовь человека к Нему. На Синае на меня произвело впечатление вот что: бедуины не имеют, несчастные, ничего для приношения Богу. И что же они делают: подбирают камушек, который чуть-чуть отличается от других – во-о-т такой малюсенький, или если найдут где-нибудь в расселине два-три листочка, кладут это на тот камень, в который Моисей ударил жезлом и истекла вода, и оставляют своё приношение там. А матери, кормящие грудью, идут туда и выдавливают на этот камень несколько капель молока, помышляя: «Да даст мне Бог молоко для кормления моих детей». Посмотри только, какая у них благодарность Богу! Это ведь не пустяшное дело. А что творим мы?.. Эти люди будут судить нас. Они оставляют там, на камне, деревяшечки, листочки, камушки… Что, Богу всё это нужно? Нет, не нужно, но Бог помогает, видя благое сердце, благое произволение.
– Геронда, зажигая свечу, надо говорить, что она ставится ради такой-то цели?
– Ты зажигаешь свечу – куда ты её посылаешь? Разве ты не посылаешь её куда-то? Свечой мы что-то просим у Бога. Когда ты возжигаешь её и говоришь: «За тех, кто страдает телесно и душевно, и за тех, кому это нужно больше всего», то среди этих людей есть и живые и усопшие. Знаешь, какое упокоение испытывают усопшие, когда мы ставим за них свечу? Так мы находимся в духовной связи с живыми и усопшими. Одним словом, свечка – это «антенна», с помощью которой мы вступаем в контакт с Богом, с больными, с усопшими и так далее.
– Геронда, а зачем мы кадим ладаном?
– Мы возжигаем его для славословия Богу. Его мы славословим и благодарим за Его великие благодеяния во всём мире. Ладан – это тоже приношение. И после того как мы, покадив иконы в храме, приносим его Богу и святым, мы кадим и людей – живые иконы Бога.
В просьбе ли, в благодарении ли – прилагайте сердца. «Боже мой, всем сердцем прошу, чтобы Ты оказал мне эту милость», – так я «говорю» свечой. А ладаном я «взываю» так: «Благодарю Тебя, Боже мой, всем сердцем моим за все Твои дары. Благодарю Тебя за то, что Ты прощаешь многие мои грехи, и всего мира неблагодарность, и собственную мою неблагодарность многую».
Насколько можете, возделывайте в себе благоговение, скромность. Это поможет вам приять благодать Божию. Потому что, имея благоговение, духовную скромность, человек, если он ещё и смиренный, принимает Божественную благодать. Если же в нём нет благоговения и смирения, то благодать Божия не приближается к нему. В Священном Писании написано:
Глава пятая. О том, что даяние содержит в себе Божественный кислород
Люди забывают о тех, кто страдает
Геронда, раньше Вы говорили о том, что насколько избегаешь утешения человеческого, настолько принимаешь божественное. Так вот почему, когда ты голоден, то лучше ощущаешь молитву?
– Да, но, кроме того, и один голодный понимает другого. Сытый голодного не разумеет. Я слышал, что в одном городе выбрасывают еду, а чуть подальше живут переселенцы из России, которым нечего есть. Эти несчастные ютятся в каких-то теплицах, в сараях из жести. Предположим, что те, кто выбрасывает пищу, не знают о том, что рядом с ними есть люди, имеющие нужду. Но почему же они не спрашивают, чтобы узнать? Выбрасывают еду! Мы не даём даже того ненужного, что у нас есть. Когда один человек не может купить необходимого ему, а другой имеет вещи, которые сам не использует и не даёт их тому, кто в нужде, – то это грех. Для меня это самая большая мука. Христос скажет нам на Страшном Суде:
Некоторые имеют всё и говорят: «Сегодня нет нищеты». О ближнем они не думают. Они не ставят себя на место другого, чтобы не потревожиться и не потерять своего покоя. Но с таким внутренним расположением как они смогут найти бедняка? Если человек думает о другом, то он находит бедняка и находит то, в чём он имеет нужду. А сколько есть сирот, которых некому погладить по головке! Люди забывают о тех, кто страдает. Их ум занят теми, кто живёт припеваючи, и с ними, а не с теми, кто страдает, они сравнивают себя. А если бы они подумали, например, о тех несчастных жителях Северного Эпира (Албании), которые за то, что осеняли себя крестом, по двадцать лет сидят в тюрьме, в тесной камере, один на другом!.. Тогда люди смотрели бы на вещи по-другому. Страшно! Мы даже подумать об этом не можем. Знаете, что такое один на другом? И не сидя, и не лёжа, и не стоя… И какое там окно, хорошо ещё, если есть какая-нибудь дырка в стене[103].
– То есть в могилах, геронда!
– В могиле у тебя хоть ноги протянуты. Какие же муки! В мире сегодня много горя, потому что боеприпасы производят, а людей бросили на произвол судьбы. В Африке я видел, как люди едят верблюжий помёт. Человеческие тела там не похожи на тела. Как лягушки. Грудная клетка как корзиночка из прутиков. Почему мне больно? У нас есть всё, и поэтому нам не больно за других. А ещё в рай хотим попасть…
Когда я в 1958 году приехал в монастырь Стомион, то в Конице был один протестант, который, благодаря экономической поддержке из Америки, совратил в протестантство восемьдесят семей. Он даже успел построить им молитвенный дом для собраний. Несчастные люди находились в большой нужде, великая нищета вынуждала их становиться протестантами, потому что последние помогали им материально. Как-то раз один из этих несчастных сказал мне: «Да я не только протестантом, но и евреем стать готов, потому что нахожусь в нужде». Услышав это, я сказал: «Надо что-то предпринимать». Собрал людей, которые, имея некоторый материальный достаток, могли помочь другим, и поговорил с ними. Они, бедные, были тогда людьми совершенно мирскими, но имели добрую настроенность. В частности, один из этих людей, несмотря на то что вёл совершенно мирской образ жизни, имел широкое сердце. Я, когда впервые увидел его, сказал: «Снаружи выглядит гнилушкой, но внутри есть добрая лучина». Итак, мы решили собрать какие-то деньги и раздать их бедным семьям. Я посоветовал имевшим достаток самим идти к бедным и раздавать им деньги, для того, чтобы и сами они пришли в умиление и получили пользу. Так их сердце, будь оно и каменным, смягчалось, становилось человеческим. Так им открывалась райская дверь. В короткое время все эти благодетели изменились, потому что они видели то горе, которое жило рядом с ними, и их уже не тянуло развлекаться по клубам и танцулькам. «Ты, – говорили они, – нас разоружил. Как мы теперь пойдём развлекаться?» Они и к церкви приблизились, а об одном из них я после узнал, что он даже стал певчим. Но и те восемьдесят семей по благодати Божией одна за другой вернулись в православие. Когда потом приехали американские протестанты, чтобы посмотреть, чего добился протестант-проповедник, то они подали на него в суд, потому что последователей у него уже не было!
– Геронда, одни, имея нужду, не стесняются просить помощи, другие же ничего не говорят.
– Многие стыдятся и не хотят портить свою репутацию. Такие люди нуждаются в помощи больше, чем другие. И правильнее помогать в первую очередь им. Я знаю двух врачей, у которых, когда случилось какое-то несчастье, не было денег даже на аспирин. Человек, имеющий любовь, не довольствуется лишь тем, чтобы давать тому, кто попросит у него милостыни, но и сам ищет людей, находящихся в нужде, чтобы поддержать их. Моя мать очень старалась делать это.
Критерий любви
Если человек имеет достаток и подаёт милостыню, то невозможно понять, есть у него любовь или нет, потому что он может давать не от любви, но для того чтобы избавиться от каких-то вещей. Любовь видна, когда человек даёт, сам находясь в лишении. Допустим, я считаю, что у меня есть любовь. Бог, для того чтобы испытать мою любовь, посылает мне бедняка. Если у меня есть, к примеру, двое часов – одни хорошие, а другие немного испорченные, – и я отдам бедняку испорченные, то это значит, что моя любовь второго сорта. Если я имею настоящую любовь, то отдаю бедняку хорошие часы. Однако впутывается ущербная логика, и мы говорим так: «Хорошие, что ли, отдавать? Да для него, раз у него вообще нет часов, хорошими будут и старые». И я отдаю ему старые часы. Но когда ты даёшь старое, то в тебе ещё живёт ветхий человек, если же ты даёшь новое, то ты человек возрождённый. Состояние же, когда ты оставляешь у себя и старые и новые и не даёшь вообще ничего, является адским.
– Геронда, как выйти из этого состояния?
– Надо размыслить так: «Если бы на месте нищего был Сам Христос, то что я дал бы Ему? Безусловно, самое лучшее». Так человек понимает, какова настоящая любовь, принимает твёрдое решение следовать её принципам и в следующий раз отдаёт лучшее. Вначале ему может быть немного трудно, но, подвизаясь таким образом, он достигает такого состояния, что помогая другим, отдаёт и старое и новое. Сам он хотя будет и вовсе без часов, зато с Христом внутри и будет слышать сладкий стук своего сердца, играющего от божественной радости. Если у тебя взимают ризу, а ты отдаёшь и ту срачицу, что имеешь[104], то тебя потом оденет Христос. Если тебе больно за какого-то несчастного и ты помогаешь ему, то подумай, на какую бы ты пошёл жертву, если бы Сам Христос был на его месте. Так человек сдаёт экзамены. В лице своего ближнего верующий видит Христа. А Христос Сам говорит, что, делая что-то одному из несчастных, вы тем самым делаете это Мне[105]. Конечно, каждому подобает воздавать соответствующую ему честь, но любовь должна быть для всех одна и та же. Министр и нищий, генерал и солдат занимают в сердце человека верующего одинаковое место.
– Геронда, почему иногда бывает так, что человек благодетельствуемый неуважительно ведёт себя в отношении к тому, кто ему помогает?
– Встревает диавол и подзуживает того, кому мы помогли, дурно вести себя по отношению к нам, чтобы мы разгневались. Сделанное нами добро мы при этом теряем. Человек не виноват, его подстрекает диавол для того, чтобы лишить нас всего. Делая добрые дела, имейте всегда такое чувство, что вы обязаны их делать, и будьте готовы встретить искушение, чтобы вы не потеряли то добро, которое сделали, и весь прибыток с этого добра был вашим. Например, человек жертвует какие-то деньги, не желая выставлять это напоказ. Но встревает искуситель и подстрекает других сказать ему: «Ведь ты сребролюбец: ничего не пожертвовал, а такой-то сделал то, такой-то – другое». Так диавол вынуждает этого человека «смиренно» ответить: «Так ведь и я сделал некую малость. Устроил… больницу». Или же враг побуждает его разгневаться и выдать: «Кто, я?! Я, человек, сделавший и то и сё?!» И так он теряет… всё. Или диавол подтолкнёт того, кому человек оказал благодеяние, сказать ему: «Скряга! Эксплуататор!» – чтобы благодетель ответил: «Кто? я, что ли, эксплуататор? Я, человек, сделавший тебе добро, оказавший тебе такое благодеяние?» – «Ах, он неблагодарный, – скажет он потом, – ведь я, конечно, не хотел, чтобы он говорил мне „спасибо“, но уж, по крайней мере, мог бы признать то, что я его благодетель!» Однако если человек ждёт признания своих заслуг, то он теряет всё. Если же сделавший благодеяние в добром помысле скажет так: «Даже хорошо, что он забыл добро, которое я ему сделал», или так: «Может быть, он был расстроен или устал и потому разговаривал в таком тоне», то он оправдывает ближнего и не теряет сам. Когда мы не ждём воздаяния, то имеем чистую мзду. Христос сделал для нас всё, а мы Его распяли. Как мы поем в храме? «За ма́нну желчь»[106]. Итак, будем всегда стараться делать добро, не ожидая за него воздаяния.
Дающий приемлет божественную радость
Две радости имеются у человека: одна – когда он принимает, и другая – когда даёт. Радость, которую испытывают, отдавая, несравнима с той, которую ощущают, что-то принимая. Человеку, для того чтобы понять, верно ли он преуспевает в отношении духовном, должно прежде всего испытывать себя, радуется ли он, отдавая, а не принимая. Расстраивается ли, когда дают ему, и переживает ли радость, когда даёт сам? И потом, если он правильно трудится в духовном отношении, то, делая какое-то добро, он никогда его не запоминает, но никогда не забывает даже самое малое добро, сделанное ему. Он не может закрыть глаза даже на самое ничтожное благодеяние других по отношению к нему. Сам он, может быть, подарил кому-то целый виноградник и забыл об этом. Но одну виноградную гроздь, данную ему из подаренного им же самим виноградника, он не может забыть никогда. Или, может быть, он дал кому-то много резных деревянных икон и этого не помнит. Если, однако, этот «кто-то» подарит ему одну иконочку, запаянную в пластик, то он придёт в умиление от этой иконочки, несмотря на её малую цену, и с благодарностью будет потом думать, как за это отплатить. Он может построить целую церковь, пожертвовать землю под строительство и забыть об этом. То есть правильный духовный путь таков: забывать добро, сделанное тобой, и помнить добро, сделанное тебе другими. Пришедший в такое состояние становится человеком, Божиим человеком. Если же кто-то всё время забывает добрые дела, сделанные ему другими, и помнит добрые дела, сделанные им самим, то это делание противоположно тому, которого хочет Христос. Но и расчёты вроде: «Ты мне дал столько-то, а я тебе столько-то» – это мелочный базар. Я стараюсь дать тому, кто находится в большей нужде. Я не мелочусь по-базарному, типа: «Такой-то дал мне эти книги, теперь я ему столько-то должен, надо отдавать, чтобы расплатиться». Или: «Если другой мне не дал ничего, то и он от меня ничего не получит». Это правда человеческая.
Тот, кто что-то берёт, принимает радость человеческую. Тот, кто даёт, приемлет божественную радость. Мы приемлем божественную радость даянием. Например, кто-то даёт мне книгу, и в это время он радуется духовно, божественно, я же, взяв книгу, радуюсь по-человечески. Отдав эту книгу другому, я тоже возрадуюсь божественно, а тот, кто её от меня получит, возрадуется по-человечески. Отдав её, в свою очередь, другому, испытывает божественную радость и он, а человеческую радость ощущает тот, следующий, кто её примет. Но и он, если отдаст её кому-то, возрадуется божественно и так далее. Видите, как от одной вещи многие люди могут испытывать радость и божественную и человеческую?
Надо выучиться радоваться, подавая. Человек занимает верную позицию, если он радуется, подавая. Он «подключён» тогда ко Христовой «сети» и имеет божественную радость. Радость, которую он испытывает, раздавая что-то или в чём-то помогая, содержит в себе Божественный «кислород». Но когда человек радуется тому, что он принимает, или тому, что другие жертвуют собой ради него, то в его радости есть зловоние, удушье. Люди, которые, не принимая в расчёт своё «я», отдают себя другим, будут очень скоро судить нас. Какую же радость испытывают они! Им покровительствует Христос. Но большинство людей радуется, принимая. Они лишают себя божественной радости и потому испытывают муку. Христос приходит в умиление, когда мы любим нашего ближнего больше, чем себя, и исполняет нас божественным веселием. Смотри, Он не ограничился заповедью
Сребролюбец собирает для других
– Вот, геронда, два маленьких братишки: младший раздаёт, а старший нет.
– Пусть родители выучат и старшего находить сладость в даянии. И если старший потрудится над этим, то он получит воздаяние большее, чем младший, дающий по своей природе, и станет лучше его.
– Геронда, как избавиться от сердечной стеснённости, которая мешает нам давать что-то другим?
– Ты что же это, скряга?! Вот я тебя! Выгоню! И на послушании, например, если ты трудишься в архондарике[107], то сразу на будущее возьми себе благословение раздавать (чтобы не испрашивать каждый раз вновь). Видишь, сколь независтно Бог подаёт всем Свои благословения? А если не привыкнуть давать, то потом приучаешься к скупости и дать что-то другому уже нелегко.
Сребролюбец – это копилка, он собирает для других. Таким образом он теряет и радость даяния, и воздаяние божественное. «Что ты их копишь? – спросил я как-то одного богача. – Обязательств у тебя нет. Что ты с ними будешь делать?» – «Когда умру, – отвечает он, – здесь останутся». – «А я, – говорю ему, – даю тебе благословение взять всё, что накопишь, с собой на тот свет». – «Здесь, – говорит он, – здесь останутся. Если умру, то пусть другие их разберут». – «Здесь-то, – говорю, – они останутся. Но задача в том, чтобы ты раздал их своими руками сейчас, пока ты жив!» Нет человека глупее, чем многостяжатель. Он постоянно собирает, постоянно живёт в лишении и в конечном итоге на все свои сбережения покупает себе вечную муку. Многостяжатель дошёл до последней степени глупости, потому что он не даёт другим материальные блага, тонет в них и теряет Христа.
Над скрягой смеются люди. Был один помещик, очень богатый: и земли имел в одной области, и апартаменты в Афинах, но уж очень он был скуп. Однажды он сварил для рабочих, которые трудились у него на полях, кастрюлю фасолевой похлёбки, жидкой-прежидкой. А в те времена несчастные работники начинали трудиться с утра, с восхода солнца, и заканчивали на закате. В полдень, когда они присели отдохнуть, хозяин опростал похлёбку в большой противень и позвал их обедать. Бедняги рабочие расселись вокруг, начали есть: то какую фасолину подцепят ложкой, а то одну жижу! А один из этих рабочих здорово умел поддеть. Откладывает он ложку, отходит в сторонку, снимает башмаки, носки и делает вид, что хочет забраться с ногами в противень с похлёбкой. «Ты чего делаешь?» – спрашивают его остальные. «Да вот, – говорит, – хочу залезть внутрь, поискать, может быть, нашарю какую-нибудь фасолину!» Таким вот скрягой был этот несчастный помещик. Поэтому в тысячу раз предпочтительнее, если человеком овладеет расточительность, чем скупость.
– Скупость, геронда, это болезнь.
– Очень страшная болезнь! Нет болезни страшнее, чем овладевшая человеком скупость. Бережливость – это дело хорошее, но надо быть внимательным, чтобы диавол потихоньку не овладел тобой с помощью скупости.
– А некоторые, люди геронда, от скупости остаются голодными.
– Разве только лишь голодными? Был один богатый торговец, держал большой магазин, а сам разрезал перочинным ножиком спички на три части. А у другой большой богачки была сера, так она всегда держала горящие угли и, чтобы развести огонь, зажигала серу от углей, чтобы не потратить ни спички. А сама имела дома, земли, богатое состояние.
Я не говорю, что надо быть транжиром. Но транжир, если у него что-то попросишь, по крайней мере, даст тебе это легко. Скряга же пожалеет дать тебе что-либо. Однажды две соседки, домашние хозяйки, завели беседу о салатах, об уксусе, и в разговоре одна из них говорит: «У меня есть очень хороший уксус». Прошло какое-то время, и другой бедолажке понадобилось немного уксуса. Пошла она к соседке с просьбой, а та ей в ответ: «Послушай-ка, милая, ведь если бы я свой уксус раздавала, то он бы у меня и по семи лет не водился!»
Хорошо одновременно быть бережливым и раздавать. Бережливый не значит скряга. У моего отца деньги не задерживались. В Фарасах не было гостиницы, вместо неё был наш дом. Кто приходил в село, шёл на ночлег к старосте. Гостя кормили, мыли ему ноги и ещё носки ему чистые давали.
Сейчас я вижу, как даже в некоторых храмах, где бывают паломники, целые кладовые забиты лампадами, но всё равно не говорят: «У нас есть», чтобы люди перестали их приносить. Ни использовать эти лампады не могут, ни продать, но и не раздают их. Начав собирать, человек этим связывается и отдавать уже не может. Но если человек начнёт не собирать вещи, а раздавать их, тогда его сердце – он и не поймёт, как – соберётся во Христе. У какой-то вдовы нет денег, чтобы купить на одёжку своим детям аршин ткани, а я буду копить? Да как я это вынесу? У меня в каливе нет ни тарелок, ни кастрюль, есть жестяные баночки. Чем покупать что-то для себя, я предпочитаю дать пятьсот драхм какому-нибудь студенту, чтобы он смог поехать из одного монастыря в другой. Не собирая, ты имеешь благословение от Бога. Когда ты даёшь благословение другому, то берёшь благословение сам. Благословение рождаёт благословение.
Доброе расположение – это всё
– А если, геронда, у меня просят помощи, но мне нечего дать?
– Когда я хочу подать милостыню и мне нечего дать, я даю милостыню кровью. Тот, кто что-то имеет и оказывает другим материальную помощь, испытывает радость, тогда как человек, которому нечего дать другим, постоянно страдает и в смирении говорит себе: «Я не оказал милостыни своему ближнему». Доброе расположение – это всё. У иного богача есть что дать, но он не даёт. А какой-нибудь бедняк хочет дать, но не даёт, потому что дать ему нечего. Одно от другого отличается. Богатый, подав милостыню, чувствует удовлетворение. А бедному больно, он хочет сделать добро, но ему нечего дать ближнему. Он душевно страдает, тогда как, будь у него что-то, он отдавал бы его и не мучился. Доброе расположение видно по делам. Если кто-то попросит милостыни у бедняка и тот, сам испытывая лишения, подаст ему, то независимо от того, пропьёт ли эти деньги человек, получивший милостыню, бедняк, подавший её, получит душевную радость, а Бог, просветив кого-то ещё, поможет материально и милостивому бедняку. А иногда, знаете, какая случается несправедливость? Человек, чтобы помочь ближнему, отдаёт ему то, что имеет сам, а другой в своём помысле истолковывает это, как ему нравится…
– Что Вы имеете в виду, геронда?
– Предположим, что у какого-то несчастного есть всего-навсего пять тысяч драхм[108] в кармане. Встречает он на дороге нищего, суёт их ему в руку и убегает. Нищий видит, что это пять тысяч, и радуется. Проходит в это время мимо какой-то богатей и, видя, что другой подал пять тысяч милостыни, говорит в своём помысле: «Раз он так пятёрки раздаёт, то кто его знает, сколько у него денег? Миллионер, небось!» И подаёт этот богатей нищему пятьсот драхм, успокаивая помысел тем, что исполнил свой долг. Между тем всё, что имел тот несчастный, и была эта пятёрка. И как только он увидел нищего, его сердце взыграло, и он её отдал. А если бы и богач немножко духовно работал над собой, то имел бы добрый помысел и сказал бы: «Гляди-ка, отдал последнее», или: «У самого и было-то всего тысяч десять, а пять отдал нищему». Но как ему придёт добрый помысел, если он духовно не работал над собой? Вот он и комментирует: «Раз он так деньгами швыряется, значит, лопатой их гребёт».
А некоторые люди подают пятьсот или тысячу драхм нищему, но с бедным работником, трудившимся у них, из-за пяти или десяти драхм устраивают целые еврейские базары. Я не могу понять: ну хорошо, ты даёшь пятьсот или тысячу драхм тому, кого не знаешь, и при этом оставляешь голодным того, кто рядом с тобой и помогает тебе? А ведь его ты обязан полюбить и ему помочь прежде всего. Но, видимо, милостыня этих людей делается для того, чтобы их похвалили. А какого-нибудь рабочего такие люди, движимые мирской логикой, могут ещё и в суд потащить – якобы для того, чтобы не быть посмешищем в глазах других. Одна женщина, ходившая в церковь, рассказала мне[109], что однажды она хотела купить дрова у одной бабушки, которая их три часа везла на мулах из леса в деревню. А в тот день эта бабушка прошла ещё полчаса лишних, то есть в общей сложности три с половиной, потому что обходила сторожевые посты, чтобы её не схватили лесники. «И почём же?» – спрашивает её госпожа. «Пятнадцать драхм», – отвечает старушка. «Нет, – говорит госпожа, – это много. Я плачу тебе за них одиннадцать драхм». «Так-то вот, – сказала она мне потом, – это чтобы нас, людей духовных, не считали дураками». Я ей после задал трёпку! Бабуля держала двух мулов и потеряла два дня, чтобы выручить двадцать две драхмы. Почему бы не дать ей двадцать драхм сверху?! Так нет же, вместо этого надо было устроить настоящую еврейскую торговлю.
Поделиться книгой: