Помоги проекту - поделись книгой:
Прямо на площади приступили к записи, а затем произвели строевой расчет добровольцев. Принимали с отбором: в первую очередь отличившихся в бою за Ровно, тех, за кого могли поручиться товарищи как за верных бойцов революции.
В тот же день председатель ВРК Г. Разживин доносил главкому Н. Крыленко: «Из числа солдат Особой армии Юго-Западного фронта на добровольных началах организован Ровенский красногвардейский отряд в количестве 1500 человек. В него вошли коммунисты — рабочие города Ровно — 50 человек; из Туркестанского и 25-го корпусов —1100 человек; 150 кавалеристов 13-го Орденского полка с конским составом и вооружением, автобронерота Юго-Западного фронта в полном составе, две полевые батареи Туркестанского корпуса в полном составе под командованием тт. Карпухина и Эрбо; 25 человек из 25-го инженерного полка. Командиром отряда избран Киквидзе».
Мало кто из бойцов отряда представлял тогда, что бой за Ровно — только первый, за которым последуют еще три года гражданской войны. Большинство полагало, что их пребывание в отряде продлится месяц-другой, пока не разгонят гайдамаков, а для этого нужно идти на Киев, чтобы задать жару ненавистной Раде.
Киквидзе рассудил иначе. Ему стало известно, что полковник Оскилько стягивает в свою разбитую группу подкрепления и намеревается снова захватить Ровно. Причем петлюровцам удалось заручиться поддержкой белопольского отряда, расположенного в Сарнах. Стало быть, идти на Киев, по мнению Васо, было никак невозможно.
Отряд был только что сформирован из добровольцев, в большинстве старослужащих солдат, которым осточертело подчиняться чьим-либо приказам, если только они сами не признавали разумность этих приказов. Красная Армия едва зарождалась, старая воинская дисциплина испарилась, новая, сознательная дисциплина воинов народных вооруженных сил еще не родилась. Киквидзе был всего-навсего выборный командир, чья власть держалась лишь на согласии бойцов подчиняться ему, пока они того сами желают. Поэтому, дав бойцам три часа для отдыха, Киквидзе пришел к ним и не приказал, а предложил: выступить немедленно, но не на Киев, а на Сарны. Иначе гайдамаки захватят этот железнодорожный узел сами, объединят свои силы и отрежут красногвардейский отряд от всех центров. Доводы командира были убедительны, его поддержали все бойцы отряда. Больше Киквидзе уже никогда не требовалось прибегать к подобному митинговому способу командования. Бойцы поверили в него и выполняли все распоряжения без обсуждения, тем более прекословия.
Бой с гайдамаками состоялся утром 3 января близ станции Нелевичи, в семи верстах южнее Сарн, и провел его Киквидзе с военной точки зрения уже вполне грамотно, правильно учтя свои ровенские ошибки.
В частности, в критический момент боя он удачно инсценировал отход своей пехоты. Решив, что наступил момент развивать успех, Оскилько бросил в дело кавалерию. Ее разметали орудия батарей и бронепоезда, буквально за одни сутки приведенного в боевую готовность ровенскими рабочими и скрытно переброшенного к Нелевичам. А затем Киквидзе ударил по обнажившемуся левому флангу вражеской пехоты своей конницей, о наличии которой у него петлюровцы не подозревали.
Гайдамаки были разбиты, но не прошло и нескольких часов, как Киквидзе доложили о приближении со стороны местечка Бережницы немецкой пехоты и кавалерии.
Посовещавшись с командирами, Киквидзе принял решение занять оборону на западной окраине Сарн, но огня не открывать до последнего момента.
— Чего с ними цацкаться? — шумел разгоряченный успехом Еремин. — Немцев мы не били, что ли?
— Не шуми, Кириле, — добродушно, но твердо осек друга Киквидзе, хрустя пшеничным сухарем. — У нас с немцем перемирие, или забыл? Мы первыми стрелять начнем — кайзеру руки развяжем. А ему, может, только того и надо. Понял? Погрызи лучше… — и он великодушно протянул Еремину половину сухаря.
…Цепи немецкой пехоты приблизились к замершей позиции красных бойцов на несколько сот метров. Шли с винтовками наперевес, четко печатая шаг, солдаты в касках, офицеры в шлемах с шишаками.
Киквидзе на своем командном посту молча взирал на этот грозный парад. Внезапно запищал комариным писком полевой аппарат — Карпухин просил разрешения обеими батареями открыть огонь.
— Рано! — только и бросил в ответ Васо, стирая ладонью пот с взмокшего лба.
Все ближе немцы, уже видны погоны офицеров… Теперь Киквидзе и сам протянул руку к аппарату. И вдруг они встали как вкопанные, круто развернулись и тем же четким размеренным шагом двинулись обратно.
Германское командование не решилось нарушить перемирие, а сбить красных бойцов с позиций без выстрела не удалось.
Все ликовали. Доволен был и Киквидзе, что хватило выдержки не поддаться на провокацию.
В бою с гайдамаками Васо получил первую — в руку — из своих тринадцати ран. Если разложить на год с небольшим, то выйдет, что ранило его каждый месяц. И ни разу он не покидал строй. До той, последней пули…
Оставив в Сарнах кавалерию — для прикрытия эвакуации войск фронта, — Киквидзе по распоряжению ревкома вернулся с отрядом в Ровно. Тут он узнал, что Чрезвычайный съезд, завершив свою прерванную петлюровским налетом работу, постановил отвести войсковые части с оружием в глубь страны.
Но Василий Киквидзе провел еще один бой — его отряды стремительным броском, смяв гайдамацкие заслоны, захватили Житомир. Вслед за Житомиром был освобожден и Бердичев, куда переехали ВРК и полевой штаб Юго-Западного фронта. Ровенский отряд к этому времени насчитывал уже свыше пяти тысяч человек.
Киквидзе и Разживин хорошо понимали, что такими силами немецкого наступления не остановить. Перед ними стояла другая задача — удерживать Бердичев до тех пор, пока не будет завершена организованная эвакуация Юго-Западного фронта. Круглые сутки стучали по стыкам рельсов узловой станции эшелоны, вывозя оружие, боеприпасы, военное снаряжение. Ни один вагон с этим имуществом не должен был попасть в руки немцев или гайдамаков.
Только проводив последний состав, Киквидзе отдал приказ отходить на Киев, освобожденный 26 января советскими войсками. 30 января в Киев переехало Украинское советское правительство. Центральная рада, навек запятнавшая себя кровавой расправой с восставшими рабочими «Арсенала», бежала на Волынь. Она обосновалась по иронии судьбы в том самом Житомире, который незадолго до этого оставили отряды Киквидзе после того, как до конца выполнили свою задачу.
Почти месяц, непрерывно отражая нападения мелких подразделений петлюровцев, отряд Киквидзе продвигался к Киеву, чтобы вступить здесь в бой с новым, куда более сильным и опасным врагом — войсками кайзеровской Германии.
После заключения Брестского мира продвижение австро-германских войск в пределах Советской России прекратилось, но на Украине, воспользовавшись сговором, заключенным с Центральной радой, оккупанты продолжали наступать. Триста тысяч отборных солдат бросило австро-германское командование на Украину.
По призыву Советского правительства Украинской республики народ повсюду поднимался на самоотверженную борьбу с превосходящими силами врага, чтобы задержать его продвижение в глубь страны. В обозе оккупантов двигалась и окончательно продавшаяся Центральная рада, кое-как сохранившая с помощью немецких подачек свое жовто-блакитное воинство.
Около недели Ровенский отряд вел бои с наступающими гайдамаками на подступах к Ршеву в районе Волынского поста в треугольнике железных дорог. Здесь в его ряды влилась большая группа киевских рабочих, а также чехов и словаков — бывших военнопленных австрийской армии. Из них был потом сформирован Чехословацкий отряд. А когда к Киквидзе пришли немецкие, австрийские, китайские, венгерские, польские добровольцы, Чехословацкий отряд был преобразован в Интернациональный полк.
Пятнадцать раз Ровенский отряд поднимался в атаку, отбрасывая врага яростным штыковым ударом. В одной из схваток Киквидзе снова был ранен, и снова в руку.
Виталий Примаков, прославленный герой гражданской войны, в десятую годовщину Красной Армии вспоминал об этих боях:
«Небольшого роста, энергичный, подвижный, весь — огонь и порыв, Киквидзе поспевал везде: и на линии фронта, и в деле формирования пополнений — слышалась его гортанная речь, гремело горячее слово. Две дивизии немецкой пехоты и отряды петлюровцев подошли к Киеву. Приходилось отступать. Мой отряд и отряд Киквидзе были назначены в арьергард — прикрывать отступление. Пять дней мы удерживали переправу на Днепре, пока наша армия не прошла к Ромодану и пока немцы не установили на киевских высотах тяжелые батареи. Эти пять дней и ночей жарких боев научили меня уважать Киквидзе. Спокойный перед лицом смерти, он был подвижен как ртуть и везде поспевал на своей лошади. Когда положение стало совершенно невыносимым, мы решили отойти».
Только после того, как 1 марта была закончена эвакуация ценного военного имущества из Киева, Киквидзе приказал красногвардейцам отойти на левый берег Днепра. Под прикрытием ночной темноты, в полном молчании киквидзевцы переходили великую реку. У некоторых на глазах блестели слезы. В городе стояла тишина, лишь изредка нарушаемая случайными ружейными выстрелами и собачьим лаем. Трудно было смириться с мыслью, что утром в Киев войдут оккупанты. Но никто не сомневался — в скором времени древний русский город снова будет освобожден.
На станции в Дарнице, где скопилось большое количество разных воинских эшелонов, царила суматоха и неразбериха. И тут, на забитом мятущимися людьми перроне, Еремин впервые увидел обычно спокойного Киквидзе в ярости. Вид у Васо был страшный: воспаленные глаза горели, левая рука в пропитанном кровью рукаве подвешена на ремне, в правой — маузер…
С помощью подоспевших Медведевского, Клименко, других командиров Киквидзе пресек панику и навел порядок. Только после этого позволил увести себя в станционный медпункт. Миновали сутки, как Васо был ранен, но настоящей помощи ему еще так и не было оказано. Он потерял много крови и теперь, после бурной сцены на перроне, едва держался на ногах.
Вынуть руку из насквозь пропитанного кровью и замерзшего рукава оказалось невозможно. Молоденькая сестра милосердия с трудом разрезала шинель и гимнастерку, извлекла руку и стала осторожно ее обмывать. Увидев красную опухоль вокруг раны, девушка перепугалась, предложила послать за врачом, так как была угроза заражения.
Киквидзе, морщась от боли, приказал:
— Какой тут врач… Некогда, сама режь…
Он произнес «нэкогда» и «рэжь» с кавказским акцентом, который всегда пробивался у него в минуты волнения.
Сестра послушно обработала рану сама. Когда же закончила и подняла испуганные глаза, то обомлела: Киквидзе спал непробудным сном смертельно уставшего человека.
Часа через три Васо проснулся, вышел на перрон. Стояло на редкость ясное утро. Вдали, за Днепром, ослепительно сияли на солнце купола Киево-Печерской лавры. Правее, на Владимирской горке, отчетливо выделялся громадный памятник князю Владимиру с крестом в поднятой руке.
Осторожно умывшись снегом, Киквидзе долго смотрел на красавец город, в котором за неделю боев он так и не побывал. К нему подошел незнакомый командир, осведомившись, точно ли он Киквидзе, пригласил пройти в стоявший на пути правительственный вагон. Васо встретила моложавая на вид, миловидная женщина с волевым лицом и твердым взглядом строгих серых глаз. Это была Евгения Богдановна Бош, один из народных секретарей Украинской республики и председатель областного комитета большевиков Юго-Западного края. В вагоне уже собрались другие ровенские командиры: Разживин, Медведовский, Чайковский.
От имени правительства республики Евгения Бош поблагодарила всех членов ВРК за их боевую деятельность. В ходе совещания его участники пришли к выводу, что ВРК и полевой штаб Юго-Западного фронта свои функции выполнили и надобность в их дальнейшем существовании отпала.
4 марта в Харькове для организации планомерных боевых действий против германо-австрийских интервентов было создано Главное командование советских войск на Украине. Командующим был назначен один из руководителей штурма Зимнего дворца, человек, арестовавший Временное правительство, Владимир Александрович Антонов-Овсеенко.
В марте 1918 года усилиями нового Главного командования все разрозненные советские отряды, действовавшие на фронте от Бахмача до Черного моря, были сведены в пять армий, общей численностью всего-навсего в 20 тысяч бойцов. В составе этих армий сражались геройский Луганский отряд Клима Ворошилова, Харьковский — Николая Руднева, конники Григория Котовского, червонные казаки Виталия Примакова, бойцы группы Рудольфа Сиверса и многие другие.
По приказу Антонова-Овсеенко в подчинение Киквидзе были переданы отряды Чудновского и Ауссема. Эта группировка войск послужила основой 4-й армии.
Приказ Антонова-Овсеенко, полученный Киквидзе 9 марта, гласил: удерживать Гребенку как можно дольше, чтобы не дать немцам выровнять фронт по железной дороге Гомель — Черкассы, и вывести из-под удара красные отряды в Золотоноше и Бах-маче. Главком рекомендовал: «Действуйте налетами, обходами, партизанскими группами, мужицкой войной».
Киквидзе так и действовал…
Посланные Антоновым-Овсеенко подкрепления опоздали, но все же почти неделю киквидзевцы и экипаж бронепоезда под командованием легендарной Людмилы Макиевской сдерживали натиск превосходящих сил немцев, обеспечивая эвакуацию Гребенки. В последней контратаке Киквидзе и его помощник Медведовский были легко ранены одной и той же пулей.
После двух недель непрерывных боев Киквидзе отвел свой сильно поредевший отряд к Полтаве.
Короткую передышку Василий Исидорович (Васо его теперь называли только несколько старых друзей, да и то не на людях) использовал, чтобы дать небольшой отдых бойцам, поднять их настроение перед новыми боями. Как-то, проезжая во главе эскадрона орденцев мимо старой шведской могилы, Киквидзе, взмахнув плетью, громко сказал:
— Тут, на этом месте, предки наши остановили уже однажды незваных чужеземных гостей. Наша задача, товарищи, подготовить для немцев не одну такую могилу! И мы это сделаем! Пусть знают враги, как ходить на нашу землю!
Однажды на окраине города приземлились два советских самолета. Все отправились туда. Самолеты оказались старыми, латаными-перелатаными английского происхождения истребителями «ньюпор». Возле них прохаживались летчики — молодые статные ребята, с ног до головы одетые в кожу, с большими очками-консервами на круглых шлемах. Под ногами мельтешили, визжа от восторга, должно быть, все мальчишки Полтавы.
Завидев подходивших командиров, летчики побросали цигарки и представились. Это были прославленные впоследствии герои гражданской войны, удостоенные соответственно трех и двух орденов Красного Знамени, — И. У. Павлов и А. К. Петренко.
Киквидзе расцеловал обоих пилотов, с любопытством осмотрел, покачивая головой, самолеты, спросил, чем может быть полезен. Петренко передал Киквидзе пакет и от имени своего командира изложил просьбу — помочь бензином, спиртом и… касторкой.
Василий Исидорович оторопел:
— Бензин — без него самолет не летает, спирт — тоже понимаю, без него летчику летать скучно, скажи — для чего касторка нужна? Животом болеете?
Летчики долго смеялись. Объяснили, что спирт и касторка нужны им не для личного пользования. Просто по тем временам эти продукты представляли из себя ценные ГСМ — горюче-смазочные материалы.
Теперь настала очередь смеяться Киквидзе. Отсмеявшись, приказал: выделить авиаотряду из взятых трофеев 300 пудов бензина и 50 пудов спирта. Надо сказать, что Киквидзе, чьим любимым литературным героем был Рахметов, придерживался почти аскетических правил: мало ел, не курил, в рот не брал спиртного. Пьянства не терпел, весь попадающий в отряд спирт шел только в медсанчасть, поэтому с излишком этой жидкости Киквидзе расставался без малейшего сожаления.
Сложнее оказалось с касторкой. Таковой среди трофеев не было. Тогда Киквидзе самолично отправился с летчиками в город, обошел аптеки и больницы и реквизировал именем революции всю имевшуюся в наличности касторку, заметив при этом, что, поскольку ожидаются сильные бои, можно обойтись и без слабительного.
Летчик Петренко впоследствии еще не раз прилетал к Киквидзе (уже в дивизию), выполнял по его заданиям разведывательные полеты над территорией противника.
…Под Полтавой сильные бои не состоялись. 29 марта обескровленные советские войска перед угрозой полного уничтожения превосходящими силами интервентов, взорвав мосты, переправы и водокачки, оставили город и перешли на левый берег Воркслы.
Цель продолжающегося немецкого наступления была очевидна — Харьков с его крупнейшими заводами и главным железнодорожным узлом всего юга России.
Утратив связь с соединениями своих соседей — Р. Ф. Сиверса и Г. К. Петрова, Киквидзе принял решение оборонять Харьков со стороны Богодухова. В предыдущих боях 4-я армия потеряла почти половину бойцов, последние дни сражались чуть ли не в полном окружении. Киквидзе поставил в строй всех ездовых и поваров, легкораненые вернулись сами.
Тяжелые потери понесли и другие советские части. Получил контузию и едва не погиб опытный командир Григорий Петров, в прошлом прапорщик, в будущем один из двадцати шести бакинских комиссаров. Пал в бою Григорий Чудновский, герой штурма Зимнего, делегат Второго Всероссийского съезда Советов. С группой бойцов Григорий оказался в окружении. Они отстреливались пять часов. Расстреляв все патроны, Чудновский последнюю пулю пустил себе в сердце…
Снова — опять, в руку! — был ранен Киквидзе, когда под Богодуховом лично повел в атаку бойцов.
Много лет спустя В. А. Антонов-Овсеенко писал: «Положение… было критическим. Свежих надежных частей в Харькове почти не было. Примаков взывал о помощи. Киквидзе, раненный в руку, оставался в строю, энергично понукая к борьбе свой расшатавшийся отряд».
8 апреля с северо-восточной, наименее защищенной стороны немецкие войска ворвались в Харьков. Однако упорное сопротивление на подступах к городу отрядов Василия Киквидзе, Николая Руднева, 1-го Луганского и других позволило эвакуировать из него все ценное оборудование.
В боях за Гребенку, Полтаву, Харьков вскрылись и весьма существенные недостатки В. Киквидзе, впрочем присущие тогда и многим другим командирам Красной Армии. Он не ладил с воинской дисциплиной, проявлял своеволие, дело доходило до того, что, случалось, Киквидзе отказывался подчиняться приказам главнокомандующего, если они его не устраивали. Так, в частности, отказался он перейти в подчинение к другому командиру, когда этого потребовала обстановка на фронте.
«Ответ его был столь резок, — вспоминал Антонов-Овсеенко, — что я продиктовал телеграмму, предлагающую Киквидзе немедленно сдать отряд и удалиться с фронта. Но тотчас же отменил отправку этого приказа: Киквидзе как-никак был храбрейший из наших командиров и держал в безусловном подчинении довольно крупный отряд».
Надо отдать должное Киквидзе — молодой командир сумел сделать правильные выводы из этого и некоторых иных подобных случаев. Киквидзе пересилил себя, свой буйный нрав и в поразительно короткий срок из нарушителей дисциплины стал ее самым горячим поборником. Более того, когда в армии почти повсеместно еще царили партизанщина и митингование, Киквидзе сумел подчинить своей воле и воинской дисциплине части, которыми он командовал, что по справедливости отметил Антонов-Овсеенко. Очень скоро это отметит как особую заслугу Киквидзе и другой нарком — Подвойский.
…К началу мая 1918 года почти вся Украина оказалась под пятой оккупантов.
По приказу Главного командования отряд Киквидзе с целью сохранения личного состава и переформирования был отведен на территорию Советской России, в Тамбов.
«Я, сын трудового народа…»
Маленький, провинциальный, скучный Тамбов. Ничем не примечательный в остальные времена года, сейчас он поразил яркой, не опаленной войной зеленью, буйным цветением сирени, спокойным, десятилетиями устоявшимся бытом. Казалось, что жизнь здесь замерла давным-давно, не было ни империалистической войны, ни революции, ни интервенции.
Но так только казалось на первый взгляд бойцам и командирам, вдруг и сразу перенесенным из неумолчного четырехмесячного сражения в мирный, обойденный войной сытый городок. На самом деле (и Киквидзе это быстро понял) обстановка в Тамбове была далеко не простой и вовсе не безмятежной. Чуть ли не половина членов губисполкома, встретивших приход армии весьма неприветливо, состояла из меньшевиков и эсеров. В окрестных селах было множество кулачья, даже не скрывавшего своего антисоветского настроения. Город наводняли бывшие царские офицеры, они вели контрреволюционную пропаганду в благодатной для этого среде тамбовской буржуазии и зажиточных обывателей, плели паутину заговоров и мятежей. В окрестностях Тамбова орудовали банды. Сформированный недавно 1-й Тамбовский социалистический полк был сильно засорен кулацкими элементами, многие командные посты в нем занимали бывшие офицеры.
Всей этой публике прибытие в город закаленного в боях, сплоченного воинского соединения, конечно, пришлось не по душе. Зато с какой радостью встречал бойцов трудовой люд Тамбова, рабочие пороховых заводов Кандауровки, солдаты преданного Советской власти 1-го Тамбовского артиллерийского дивизиона.
Разобравшись в сложной ситуации, Киквидзе заявил на совещании комсостава:
— Мы здесь не хозяева, а гости. Так покажем себя на деле хорошими гостями, заслужим авторитет у хозяев.
На следующий день тамбовцы стали свидетелями зрелища, которого они не видели с довоенных лет: по городским улицам, сверкая медью труб и амуниции, под звуки бравурного марша проходили ровными рядами эскадроны Орденского кавалерийского полка…
Не было, конечно, на бойцах ни киверов, ни доломанов, но одеты они были аккуратно, чисто выбриты, в седлах держались лихо. Кони были худыми, но ухоженными, подобраны в масть. А вечером в раковине городского сада впервые за многие годы зазвучали вальсы и марши в исполнении армейского духового оркестра.
Обыватели были потрясены: красные бойцы вовсе не походили на «бывших каторжников и дезертиров», какими их изображали базарные слухи, распространяемые шептунами и поднатчиками.
Киквидзе понимал, что война только начинается. Поэтому главное внимание уделял занятиям в поле, причем — что очень важно — не только дневным, но и ночным.
Политотделов и комиссаров в частях тогда еще не было, их заменяли выборные комитеты, которые, по сути дела, вели всю политическую работу. Они же выполняли, если возникала надобность, и функции военно-революционных трибуналов. Председателем армейского комитета был С. Медведевский, пользовавшийся огромным авторитетом у бойцов и командиров за личную храбрость, ум, доброжелательность и справедливость.
Еремин, по-прежнему часто беседовавший с Киквидзе на правах старого друга по душам, приметил одну новую черту в его поведении. Каждый вечер Киквидзе подходил к одному из старослужащих солдат или унтер-офицеров и вызывал его на долгие воспоминания о сражениях мировой войны.
— Охота тебе слушать эти охотничьи байки? — с недоумением спросил он как-то Киквидзе.
— Чудак, — ответил Васо, — они четыре года воевали, а я четыре месяца.
Киквидзе, сам получивший образование на медные деньги, остро переживал, что многие бойцы малограмотны, плохо разбираются в политике, никогда в жизни не видели театрального представления. Он отдал специальный приказ, чтобы для бойцов устраивались лекции и доклады на разные темы, бесплатно раздавались петроградские, московские и местные газеты, организовывались выступления артистов и даже спортивные состязания, в том числе скачки с препятствиями на призы.
Внешне Киквидзе выглядел много старше своих двадцати трех лет, казался суровым, даже грозным, но, в сущности, оставался удивительно непосредственным и романтичным человеком. Эти его качества своеобразно отражались даже в отдаваемых им приказах — выразительных и немного с нынешней точки зрения наивных.
Приказ № 3
советским войскам 4-й армии
27 апреля 1918 года.
Город Тамбов
Ввиду предстоящей демонстрации в честь общего пролетарского праздника 1 Мая приказываю командирам частей и отрядов производить ежедневные строевые занятия, дабы показать, что и Красная Армия может дать строевые ряды бойцов за идею. Музыкальной команде изучить «Интернационал», а драгунскому эскадрону выделить песенников и изучить народно-революционные песни.
30-го сего апреля в 14 часов командирам частей выстроить свои части для репетиции на казарменном плацу у деревянных конюшен. Пехоте иметь на правом фланге музыкантов, артиллеристы должны быть в пешем строю, эскадрон — в конном. Пехота должна быть без шпор, шашек и револьверов.
Предписываю командирам частей смотреть за тем, чтобы солдаты, увольняемые в город и на станцию, были без оружия.
Подлинно подписал:
Первомайский праздник прошел организованно и весело. Сам Василий Исидорович с делегацией бойцов — один командир и два красноармейца от каждого подразделения — и с духовым оркестром побывал на вечере у рабочих пороховых заводов на станции Кандауровка. Когда начались танцы под оркестр, Киквидзе долго крепился, потом не выдержал и, сбросив неизменную кожанку, ворвался в круг. Командарм танцевал лезгинку: с гиканьем, выкликами «Асса!», лихими прыжками на колени… Танцевал самозабвенно, до полного изнеможения, словно предчувствуя, что танцует в последний раз в жизни…
В начале мая Киквидзе был срочно вызван в Москву для доклада о положении в войсках. В столице он пробыл всего одни сутки.
В ту пору отряды, пришедшие на территорию РСФСР с Украины, распускались. Из бойцов и командиров заново формировались полки и дивизии Красной Армии. Киквидзе в Москве доложил, что возглавляемые им отряды фактически уже представляют сплоченное и дисциплинированное соединение, которое после пополнения людьми и должного материального обеспечения может быть сохранено как вполне боеспособная воинская единица. Поверить в такое очень уж оптимистичное заявление было, конечно, трудно.
…Как-то в поле, по обеим сторонам дороги, соединяющей город со станцией, шли обычные тактические учения. Стоял жаркий, по-настоящему летний день. На небе — ни облачка. Неожиданно со стороны станции показался весь окутанный клубами пыли легковой автомобиль. Подпрыгнув на ухабе, машина встала у ближней цепи бойцов. Из нее вышли Киквидзе и незнакомый красноармейцам человек лет тридцати пяти, высокий, в полувоенном костюме и фуражке. Продолговатое лицо с большим лбом, мягкие черты лица, бородка клинышком. Взгляд — внимательный… Киквидзе громко скомандовал: «Отряд, смирно!» — и, повернувшись к незнакомцу, доложил, что бойцы ведут тактические занятия на местности.
Это был прибывший из Москвы народный комиссар по военным делам и председатель Высшей военной инспекции Николай Ильич Подвойский. Три дня наркомвоен проводил, придирчиво и тщательно, инспекционные тактические занятия с выходом в поле днем и ночью при участии всех родов войск. И не сделал ни одного замечания ни по единому поводу. Боевая подготовка красноармейцев, уровень знаний командиров, их высокий моральный дух произвели на него самое хорошее впечатление. Особенно поразило Николая Ильича, что все бойцы по утрам организованно занимались физзарядкой. Этот незначительный, казалось, факт в ту пору красноречивее иных других говорил о дисциплине в соединении, серьезном отношении бойцов к своему воинскому долгу. А ведь армия еще строилась на добровольческих принципах, декрет об обязательном наборе в РККА только будет принят ВЦИК.
— Поздравляю вас, товарищ Киквидзе! — сказал в конце третьего дня Подвойский. — Ваше заявление, сделанное в Москве, Высшая военная инспекция подтверждает полностью и безоговорочно. О расформировании такого отряда не может быть и речи.
Киквидзе слушал и не верил собственным ушам. Отряд останется в прежнем составе! Боевые друзья, ставшие ему дороже братьев, те, кого сроднила пролитая за общее народное дело кровь, сохранят свой сплоченный строй и впредь! Теперь он мог признаться самому себе, что больше всего на свете опасался расформирования. Значит, его заботы, труд тысяч бойцов и командиров, их ратные заслуги признаны и оценены.
Словно не замечая глубокого волнения Киквидзе, Подвойский продолжал:
— Командование решило создать на базе вашего отряда первую дивизию внеочередного формирования Рабоче-Крестьянской Красной Армии!
Стиснув в огромной ладони серую кавказскую папаху, Киквидзе вскочил со стула и радостно гаркнул:
— Готов служить в родной дивизии на любой должности, за честь сочту встать в строй рядовым красноармейцем!
Подвойский улыбнулся:
Поделиться книгой: