Том I. Стихи, рассказы, сказки

Сергей Алексеевич Баруздин

Стихи, рассказы, сказки

Том I

Все начинается с детства

«Все начинается с детства…» — крылатые слова. Характер, а отсюда и многое в будущем, закладывается тогда, когда маленькое живое существо лежит еще не вдоль, а поперек постели. Младенчество, детство, отрочество, юность, зрелость и далее — последовательные ступени в развитии человека, определяющие его роль и место в обществе. И все же… все же хочется выделить детство несколько наособицу.

Удивительный возраст! Невероятна быстрота и избирательность подробностей, с какою в детстве воспринимаются картины мира и затем надежно остаются в памяти, создавая драгоценное хранилище знаний. Безудержно работает фантазия, счастливо соединяясь с реальностью окружающей действительности. И происходит все это не в виде некоего «запрограммированного» биологического процесса. Как известно, маленькие дети, волею случая оказавшиеся взращенными в лесных дебрях дикими животными, а потом найденные и пригретые людьми, катастрофически останавливались в своем интеллектуальном развитии. Прежде всего потому, что им был неведом дар слова, величайшего чуда, единственными средствами которого и строится логическое мышление; слова, услышанного от родителей, от старших, от маленьких сверстников своих; наконец, слова с точным его значением, произнесенным самим ребенком. А ведь именно с той минуты, когда он впервые выговорит «мама», зная уверенно и торжествующе, кого называет этим словом, хотя и не зная еще, что это и абстрактное понятие — степень родства, он станет ловить и ловить новые слова, будет и сам создавать, чтобы с их помощью скорее, скорее все видимое закрепить в своем сознании.

Несколько позже возникает у него и знаменитое, неизбежное «почему?» — органическая потребность ребенка уяснить для себя и свойства предмета, который дотоле ему был ведом только по названию. «Все начинается с детства»! — с этой поры жадного и всестороннего открытия мира.

По мере же овладения ребенком-«почемучкой» тайной письменного слова книга, да еще с хорошими рисунками, образно развивающими события, о которых говорилось на ее вкусно пахнущих типографской краской страницах, такая книга превращается для него в высочайший авторитет. С ней спорить невозможно. Перечитай ее хоть несколько раз, книга от своего не отступит. Впрочем, перечитай, перечитай — полезно, — и она еще понятнее разъяснит какое-нибудь «почему?», при первом торопливом прочтении остро не схваченное. Велика познавательная и воспитательная сила книги! Велика… Если умело написана. То есть чистым языком (но богатом в своем словарном составе); так построена, что трудно от нее оторваться и перехватывает дыхание: а что же дальше? В ней можно узнать себя, своих товарищей, дом родной, семью (но вместе с тем отыскать и совсем что-то новое, незнакомое, и потому особенно интересное) и, обязательно, загореться желанием написать полное доверия письмо автору книги (он тоже «свой», он все знает, и с ним хочется разговаривать запросто).

Это высокое доверие к книге — к хорошей книге — с детских лет сохраняется у человека потом навсегда.

К книгам Сергея Баруздина, думается мне, такое доверие обеспечено. Он видит жизнь светло и светло о ней рассказывает. И в прозе и в стихах. Общее, что сближает и все книги Сергея Баруздина, и всех его читателей, — это прежде всего призывы к доброте.

Человек по самой натуре своей должен быть добрым — это одно из основных и самых высоких его нравственных качеств. Но доброта, как и все особо драгоценное, требует постоянной бдительной охраны от злых разрушительных сил, которых в жизни тоже немало. Писатель Баруздин в числе таких ревностных охранителей. Настойчиво и тактично напоминает он через поступки и образ мыслей своих литературных героев, насколько доброта украшает человека и совершенствует отношения людей между собой. Баруздин исходит из твердого убеждения в том, что именно с детских и отроческих лет, когда стремительно быстро формируется характер человека и его мировоззрение, нравственным идеалом ему должна видеться победа добра над злом. А применительно к книге — ее оптимистический конец, создающий светлое, уверенное настроение. Закалять в предвидении будущих житейских бурь юных читателей нужно верой в бесконечную силу добра.

Есть у Баруздина превосходный цикл рассказов о животных. С кем только из них он нас не знакомит! Ящерицы, пеликаны, ослики, бурундуки, крокодилы, тигры, слоны, бегемоты, собаки, олени, яки, ежи, совы, белки, коровы, лоси, медведи, удавы, куры, носороги, перепелки, кошки, верблюды, вороны, жирафы, ехидны, ламы, еноты, зебры… Я должен остановиться, потому что список баруздинского «зоопарка» неисчерпаем. Но что же в этом «зоопарке» привлекает особое внимание, заставляет с мягкой улыбкой прочитывать страницу за страницей? Да то, что всех этих разнообразнейших животных, хотя среди них есть и те, к кому больше подходит определение — звери, Баруздин показывает нам только с лучшей стороны. Сомнений нет, они бывают и злыми, жадными, мстительными и так далее, ан нет — писатель в свою коллекцию наблюдений за их жизнью заботливо отбирает только такие эпизоды, в которых видны их сообразительность, дружба между собою, готовность стать на защиту слабого, нежность и ласка к своим малышам. И это не плод свободной писательской фантазии, не скрытое в форме незатейливого рассказика нравоучение: вот, мол, люди дорогие, сказка ложь, да в ней намек — добру молодцу урок. То, что рассказал нам писатель, все это он видел своими глазами, видел хорошее — этим и поделился с читателем. А о плохом, тоже увиденном, забыл. Не на дурных примерах надо учить, а на хороших.

И если он с мягкой усмешкой рассказывает о птичках, зверях и зверушках, то в своих произведениях, где героями предстают и сами маленькие читатели, Баруздин находит несколько иную тональность, наполненную еще большей простотой и еще большей доверительностью. Так и кажется, что он сам присутствует в этом дружеском кругу и где-то либо подбодрит своего героя, либо осторожно поправит, подмигнув ему лукаво и тихо приложив палец к губам. Он это умеет: и писать для детей и выступать перед ними, повторяю, как «свой». Сергей Баруздин — писатель детский.

Вообще он очень много умеет. «Могутный» — уже выходящее из обихода хорошее народное слово, но для этого случая, мне кажется, самое подходящее. Могутный — только не фольклорный, этакий кряжистый богатырь, а обыкновенный человек, даже чуточку, пожалуй, тощеватый, в котором зато притаилась тихая, но удивительно настойчивая сила. С детского еще возраста, когда он начал писать первые свои стихи, да так удачно, что их с охотой печатали пионерские газеты и журналы, артисты читали по радио.

Тогда талант Сергея Баруздина приметила Надежда Константиновна Крупская, поговорила с ним и дала направление в литературную студию Московского городского Дома пионеров. Этим сразу твердо и определилась линия его дальнейшей судьбы. Шагом. Шагом, веселым шагом — в литературу, сочетая поэтическое творчество с работой очеркиста и даже «собственного корреспондента» детской газеты. Но годы быстро летят, и Великая Отечественная война застает его, пятнадцатилетнего, на работе катошника в типографии, а потом — литературного сотрудника в газетах. И тут же — прямое участие в обороне Москвы. А со второго года войны он в Красной Армии, сначала курсантом, затем артиллерийским разведчиком. И снова шагом. Шагом, уже твердым, солдатским, целенаправленным шагом. Висла, Одер, Берлин, Прага… Вот откуда «Ее зовут Елкой», «Речка Воря», «Верить и помнить» и «Повторение пройденного». И навсегда железное нравственное правило: должен — могу, надо — сделаю.

Таким мне видится Сергей Баруздин. Умеющий свободно разговаривать в своих книжках с той малышней, которой только едва-едва открывается волшебный мир образного мышления, закрепленного типографскими знаками на белых листах бумаги. Умеющий остро войти в душу и тех читателей, что уже многое повидали и испытали на своем жизненном пути. Горькую долю матерей, потерявших на полях сражений своих сыновей. И солдатских жен, которым выпала потом судьба называться вдовами. И рано повзрослевших на голодном пайке детей, знающих отцов своих только по фотографиям в семейном альбоме.

Он честно рассказывает на страницах своих произведений о неизмеримых тяготах огневой полосы вое́нного времени. Героическое начало, подвиги, страсть патриотов, с которой советские люди защищали свою Родину в смертных боях и в недостаточно еще возвеличенном титаническом труде в тылу на оборону, — вот то главное, что определяет творческий почерк писателя, работающего тонким, мягким пером, почти акварельной кисточкой. Особенно там, где настоятельно просятся на бумагу слова нравственной поддержки, одобрения. У Баруздина-писателя хороша литературная улыбка. И тяжело нахмурены брови, когда его охватывает гнев. Сергей Баруздин — писатель военный.

С шестнадцати лет он в комсомоле, а в двадцать три года — член КПСС. В двадцать пять лет — член Союза писателей СССР.

Сравнительно недавно он отметил уже и «первую возрастную юбилейную ступень». Обзавелся усами и бородкой. Даже чуть с проседью. Но в творчестве своем он по-прежнему остался молодым, задорным комсомольцем, готовым в любой момент по зову Родины ехать хотя бы на край света. А вместе с тем стал человеком основательным, с большим партийным опытом и стажем, тоже готовым выполнить любое поручение, любое задание, зная, что здесь не всегда первое место принадлежит эмоциям, больше подходит мудрое народное правило «семь раз примерь, один — отрежь». Но у Баруздина то и другое удачно соединяются.

На «край света» его впервые увела война, когда слова «Германия», «Чехословакия» почти по-детски казались скорее глобусными и книжными понятиями, нежели реально существующими странами.

Путь туда от Москвы для Сергея Баруздина был не быстрым. Разделить все же невообразимо большое это расстояние на два года, и получится — тихим шагом. А где-то и ползком. Но упорно вперед и вперед. Запоминая мельчайшие детали обстановки, подробности каждого прожитого дня. Это — нагрузка своей памяти — стало профессиональной привычкой. Писатель Баруздин редкостно точен. Когда читаешь его рассказы, стихи, очерки или репортажи о дальних поездках — а нынешние поездки Баруздина всегда быстры, по срокам необходимо коротки, он хотя духовно и блаженствует в них, но прежде всего озабочен выполнением поставленной перед ним деловой задачи, — так вот, когда читаешь его, и не подвергай себя искушению заглянуть либо в географический атлас, либо в энциклопедию с целью подловить на чем-то писателя: зря будет потеряно время. А сами «края земли» у него далеко раздвинулись во все стороны. Это теперь и Камчатка, Сахалин, Корея, Монголия, пожалуй, все социалистические страны Европы, Непал, Индия, Ливан, Каир, Сирия, Египет, Уганда, Сомали, Сенегал да, собственно, едва ли не вся Африка, Латинская Америка, США, Белое море, Черное море… И опять я должен остановиться, потому что надежнее будет сказать, что С. Баруздин пока еще не был в Антарктиде и на Северном полюсе.

Я назвал его — «могутный». Но уж коль обращаться к народному словарю, так добавил бы еще «семижильный». И опять-таки не в лобовом смысле предельной выносливости человека — впрочем, само по себе это качество отнюдь не плохое, — а с тем еще оттенком, что за один «упряг» человек способен делать сразу несколько различных дел. Работа с перегрузками для него не тягостная обязанность, от которой хотелось бы освободиться, это естественное его состояние, душевная потребность, возникшая и закрепившаяся в характере, может быть, с тех пор, когда он безусым юнцом совершал свой медленный, опасный, на крайнем пределе физических и духовных сил, победный путь до Берлина. И позже, одновременно работа в журналах литературным сотрудником, въедливая правка чужих рукописей и гранок; собственное творчество — конечно, по ночам — когда же больше? — и заочная учеба в Литературном институте имени Горького. Что ж, надо успевать, надо все вмещать на равной основе в своем сердце и в сознании…

Жизнь дается не без счета, А по дням и по часам. Птицу судят по полету, Человека — по делам!

Возвышенно-почтительное отношение Баруздина к труду — «… руки, брат, великий клад! Для дел даются руки!» — пронизывает все его произведения. Труд — первооснова жизни на земле. Но Баруздин никогда не впадает в наставнический тон, он дружески разъясняет маленькому читателю, да и взрослому тоже: «Много слов на свете, много дел на свете. Если дела нету, слово — это ветер. Слово улетает, не поймаешь снова. Человек без дела — человек без слова!»

Сергей Баруздин писатель разножанровый — он поэт и прозаик. То и другое — литературное творчество. Однако ж по манере своей, по системе образного воспроизведения далеко не одинаковое. Поэзия гражданственная, поэзия лирическая. А вместе: «Пусть тебе худо и чуда не будет, но лучше поверить в чудо!» И проза, захватывающая движением сюжета, развитием характеров, свойственной писателю крылатой мечтой: «Чем вовсе не верить и ждать, покуда встречу я это, — худо!» И проза публицистическая, не терпящая промедления, словно работа артиллерийской разведки в предвидении большого, решающего сражения. Сергей Баруздин всем этим владеет.

Но он еще и редактор. Не тот, что с толстым карандашом гоняется по рукописи за неудачными строчками, он главный редактор журнала «Дружба народов», то есть журнала, целиком построенного на многоцветье наших братских, советских литератур. И здесь — главному редактору — не толстый карандаш помощник, а великолепное знание каждой из национальных литератур, да притом и каждого из писателей, создающих эти литературы. Мало подобрать для журнала высокоидейное, талантливое произведение, в котором «слово — не ветер». Надо найти и столь же талантливого переводчика, чтобы два таланта, соединясь, не теснили друг друга, а образовывали единое прекрасное целое.

Неким продолжением именно этой своей сущности для Сергея Алексеевича, так мне кажется, являются его выступления перед широкой аудиторией, связаны ли они с его личным творчеством или с рассказом о жизни и творчестве других писателей. Очень просто и задушевно он проводит литературные вечера. Себя, автора, он всегда держит в тени, представительствуют перед слушателями его рассказы, стихи, наблюдения публициста. Если же речь идет о других, он с глубоким проникновением раскрывает те творческие удачи писателя, которые составляют не просто его литературное богатство, а литературное явление. В общественном значении этого слова.

Ну а как не обмолвиться и о том, что Баруздин — один из секретарей Правления Союза писателей СССР и в этом своем качестве совершенно безотказен. Он не спрашивает настороженно: «когда?», «где?», «куда?». Он лишь просит уточнить, что именно он должен сделать. Не каждому под силу неожиданные и дальние поездки. «Могутному» Баруздину тоже даются они нелегко. Особенно когда нездоровится, а ехать надо. Он едет усталый, а возвращается словно умытый живой водой. Потому что любая поездка — это лучший источник познания действительности, а значит, и творческого вдохновения. Оттого и пролегли его главным образом воздушные трассы по всем широтам и меридианам.

Есть у него и особые привязанности. Юридически это называется шефством, а на простом языке — душевным расположением. Речь о строительстве знаменитой Нурекской ГЭС. Чем она так полюбилась Сергею Алексеевичу, спрашивать не станем, любовь всегда неподотчетна, но, право же, очень, очень хорошо для человека, для писателя быть влюбленным. И делать для любимой что-нибудь приятное.

И он это делает. С охотой, с радостью. Назову хотя бы только одно, совершенно не связанное со служебными обязанностями: создание для строителей нурекского чуда, скажем прямо, уникальной по богатству своему — многие тысячи томов! — библиотеки с автографами писателей. Черта человеческого характера…

Баруздину приближается шестьдесят. Бывает, что в таком возрасте люди уже становятся стариками. Баруздину духовная и творческая старость, мне думается, никак не грозит. Ни в шестьдесят, ни в семьдесят, ни во все последующие годы. Потому что он от природы жадно трудолюбив, а тот, кто любит труд, никогда не стареет. И еще потому, что «все начинается с детства», а для Сергея Алексеевича с детства началась счастливая дорога в Литературу. Счастливая тем, что ему есть что рассказать читателям, и особо счастливая тем, что ведь многие слова улетают, а дело всегда остается.

Дело писателя Сергея Баруздина — заронять в души людские добро.

Сергей Сартаков

Шаг за шагом

Шаг за шагом

Человеку — ровно год. Он по комнате идет. Первый шаг — не пустяк, Трудно сделать первый шаг. Что ни половица — Человек садится. Плохо получается — Очень пол качается!

* * *

Может, стоит зареветь? Человек решил терпеть. Он слезу зажал в кулак, Сделал шаг и снова шаг. Не качается пол — Человек всерьез пошел. Есть в ногах силенка У малого ребенка! За окном растаял снег, Подрастает человек. Он идет не спеша Со второго этажа. Пусть круты ступени — Не дрожат колени. Человек шагает сам — Хорошо, что он упрям!

* * *

Человек живет, растет, По своей земле идет. Ну, а если это так, Человеку нужен флаг. Не любой, а, ясно, Самый лучший — красный. Красный флаг отец принес. Он сам под красным флагом рос!

* * *

Майским днем, хорошим днем Человек идет с флажком. Сам не больше флажка, Каждый шаг — полвершка, А идет, как знаменосец С красным знаменем полка. Рядом с ним ручей журчащий Ускоряет к речке бег… Человеком настоящим Будет этот человек!

1956

Ошибки

Человек совершил ошибку, А лет человеку — восемь… И мама прячет улыбку, И папа прячет улыбку. Стоит человек на допросе. Он вышел во двор без спросу, Бегал, где не положено. И сам же стукнулся носом О что-то о загороженное. Стоит человек — страдает От боли, от ожидания… Все верно! Он тоже знает, Что нет ему оправдания!

* * *

Человек совершил ошибку И сам начинает мучиться. Люди! Не прячьте улыбку! Будьте строги, да не шибко! Человек на ошибках учится!

Недоразумение

А вот стихотворение Про недоразумение! Про юного мужчину Из дома номер семь, Который беспричинно Канючит целый день. Он, вставая, ревет, Он, гуляя, ревет. Он хандрит за едой, Он скулит за игрой. И ему самому Неизвестно: почему? Он ходит без улыбки И хнычет нараспев. Наверно, по ошибке Его назвали — Лев! А что скажете вы? Разве львы таковы?

Кто с кем дружит

Дружит солнце с небом ясным, С ветром дружат облака, И конечно, не напрасно С родником дружна река. Дружит дерево с землею, Дружит с солнцем и дождем, Дружат снег и лед зимою, Летом — молния и гром. Как дорог на свете много! Не пройдешь по ним пешком! Дружит колесо с дорогой, А дорога — с колесом. Дружат улицы с домами, В доме дружат этажи, Дружат лампы с проводами, По которым ток бежит. Как слова в стихотворенье, Дружат люди и станки, Что приводятся в движенье По волшебным мановеньям Человеческой руки. Все на свете людям служит: И земля, и солнца свет… Человек с работой дружит, Этой дружбы лучше нет!

Почему девчонка плакала

В маленьком скверике Возле Волхонки Плачет девчонка От мамы в сторонке, Простая девчонка, Светловолосая, С носом курносым, С лентами в косах, С мишкой под мышкой, С лопаткой в руке… Рядом мальчишки Играют в песке, Рядом девчонки Хохочут и скачут. А девочка плачет, А девочка плачет. Слезы — не самая Сладкая штука! Бабушки с мамами Плачут от лука. Плачет спросонок От мокрых пеленок Малый грудной, Несмышленый ребенок. Плачут березки От случая к случаю, Плачут, поскольку Зовутся плакучими. Ревет бегемот, Заболевший ангиной… Плачет лишь тот, Кто имеет причины. Но почему же Девочка плачет? Что это значит? Что это значит?

* * *

В маленьком скверике Возле Волхонки Играли мальчишки, Играли девчонки. Вместе играли В салки и в прятки И вдруг увидали Девчонку с лопаткой, С лопаткой и мишкой, Зажатым под мышкой, Тихую слишком, Скучную слишком. — Чего ты скучаешь? — Спросили ребята.— Чего не играешь Своею лопатой? Побегаем вместе! Пошли поиграем! Ведь так интересней! Мы знаем! Мы знаем! Довольна девчонка Светловолосая, С носом курносым, С лентами в косах, С мишкой под мышкой, С лопаткой в руке: — Пошли поиграем! Хотя бы в песке! Довольна девчонка, Довольна и рада. Но мама сказала: — Аленка! Не надо! Тебе мы купили Лопатку и мишку. При чем здесь девчонки? При чем здесь мальчишки? И, кроме того, Мы их вовсе не знаем! Играй, дорогая, Пока мы гуляем! Удрали ребята, А девочке стыдно. Ей очень, Ей очень, Ей очень Обидно! Удрали девчонки, Мальчишки удрали. — Прощай, задавака! — Они ей сказали. И плачет девчонка От мамы в сторонке В маленьком скверике Возле Волхонки. А мама читает На лавке газету, Читает-вздыхает О том и об этом. В сквере вовсю Зеленеет трава. Плачет девчонка, Девчонка права!

Окна и двери

Дом Без окон, Без дверей Можно встретить У зверей. Хоть На горе́, Хоть Под горой Стоит Звериный дом, А все ж Зовется он норой: Жизнь беспросветна В нем. В нем Солнца нет, В нем Душно, В нем Даже зверю Скушно. А человеку Нужен свет И чистый воздух Нужен, И если рядом Друга нет, То жизнь Звериной хуже. Чтоб в доме Не было темно Ни летом, ни зимою, Построил человек Окно И дверь Себе построил. Чем больше Окон и дверей, Тем больше у людей друзей!

Руки

Немало живности земной Живет по белу свету, И, как замечено не мной, У каждой есть приметы. У льва — большая голова И внешность не простая! И все же я смотрю на льва: Чего-то не хватает! Куда уж любопытней слон! Он симпатичный малый. Слон хоботом своим силён, Но только им, пожалуй. Верблюду или два горба, Или один дается. Но что верблюжья нам судьба? К тому ж верблюд плюется. Другое дело — пеликан. Он, правда, плохо скроен, Зато он житель дальних стран, Да и на вид он скромен. Но вот не рвется он летать. Почистит клювом крылья И вновь бросается глотать Рыбешку в изобилье. Короче говоря, не хвост, Не крылья, и не тело, И даже не жирафий рост Решают в жизни дело. Немало есть зверей вокруг, У всех свои приметы. Но нет у них обычных рук, И, значит, дела нету. А ты, смотрю, от скуки рад Засунуть руки в брюки. А руки, брат, великий клад! Для дел даются руки!

Стихи про верблюда

Интересно прокатиться На коне и на слоне! Но удобнее сидится У верблюда на спине! Как автобус двухэтажный, По асфальту мостовой Он идет, большой и важный, Чуть кивая головой. С виду горд и непреклонен, Он на деле не таков! По натуре он тихоня И добряк из добряков! У него душа овечья, Хоть размер великоват. Он почти по-человечьи Любит взрослых и ребят. У кого возможность будет Съездить в жаркие края. Покатайтесь на верблюде! Право, здорово, друзья!

Ничего особенного

Ничего особенного, Ничего такого, Не скажу читателю Я дурного слова. Просто как-то по лесу Я ходил с корзиной, Собирая ягоду, Ягоду малину. Пели птицы дружно, Солнышко светило… И малины-ягоды Очень много было. За гречишным полем, За лесным болотом Кто-то веселился И смеялся кто-то. Я туда направился, Где слова звучали: Видно, там малину Тоже собирали. Я туда направился Прямо через поле: Встреча всюду радость, А в лесу тем более. — Здравствуйте, ребята! — Здравствуйте! Здорово! — Двое мне ответили И спросили: — Кто вы? Что сказать мальчишкам И девчонкам тоже? — Кто я? Сами видите, Человек прохожий! Что вы так серьезны? Ведь сейчас смеялись. В рот воды набрали Или испугались? Тут один промолвил: — Не о том печали. Здесь малина наша! Сами примечали! Девочка добавила: — Как-то странно даже… Что ли, зря стараемся! Мамкам на продажу!

* * *

Ничего особенного, Ничего такого, Не скажу читателю Я дурного слова. Пели птицы дружно, Солнышко светило… Но в душе, признаюсь, Очень скверно было.

1958–1969

Сказка о трамвае

На окраине столичной Во дворце из кирпичей Жил да был трамвай обычный, Друг надежный москвичей. И зимой и жарким летом Просыпался он с рассветом, С петухами просыпался В час, когда все люди спят, Первым делом умывался С головы до самых пят. Чистил кресла и подножки, Мыл стеклянные глаза И посапывал немножко, Проверяя тормоза. Впереди работы много, И трамвай спешил в дорогу С гордо вскинутой, тугой Электрической дугой. Молодой, веселый, звонкий, С номерком на голове, В желто-красной одежонке Бегал он по всей Москве. Колесил по всей столице, Все довольны были им. Был он самой важной птицей, Так как был незаменим. Он один возил весь город, И, наверно, потому Все извозчики в ту пору Уступали путь ему.

* * *

Жил трамвай со всеми в дружбе, Верно людям он служил. Он возил людей на службу И со службы их возил. Даже «зайцам» на подножке Он местечко находил. Он ходил всегда исправно По блестящим колеям, Он ходил по самым главным Улицам и площадям. С остановки к остановке По Неглинной, по Покровке, По Садовой, по Тверской Колесил он день-деньской. Был доволен он судьбою. Он со всей Москвою рос: Пассажиров стало вдвое, И тогда он за собою Прицепной вагон повез. А потом пора настала — Двух вагонов стало мало. Что тут делать? Как тут быть? Надо третий прицепить. И опять по рельсам гладким Заспешил трамвай вперед. И, казалось, все в порядке, Раз по рельсам жизнь идет.

* * *

Но не так на деле было. Незаметно шли года, И с трамваем приключилась Настоящая беда. Он проснулся как-то утром, Не успевший отдохнуть, И пошел своим маршрутом, Направляя к центру путь. Вдруг на людном перекрестке Возле старых стен кремлевских — Светофора красный свет: «Стоп! Дороги дальше нет!» Что случилось? Рельсы сняты, Шпалы сняты с мостовой, И столбы ушли куда-то, Провода забрав с собой. Рот раскрыв от удивленья, Стал трамвай и зазвонил: «Кто посмел закрыть движенье? Кто меня остановил?» Он железными боками Загремел что было сил И, ударив буферами, Искры по́ ветру пустил. «Объясните мне толково, Где проложен мой маршрут?» В этот миг автобус новый Появился тут как тут. Едким запахом бензина Он пахнул трамваю в нос И, осев на мягких шинах, Речь такую произнес: «Вы, трамвай, солидный житель, Для меня вы брат и друг. Так зачем же вы шумите, Беспокоя всех вокруг? Если вы благоразумны, То сумеете понять: Я удобный, я бесшумный, Нелегко меня догнать. Вам со мною не тягаться — Я быстрее вас вдвойне. Лучше в сторону податься, Уступить дорогу мне!»

* * *

Спорить было бесполезно, Не пошел трамвай на спор. Он характером железным Отличался с давних пор. Потому без разговоров, Для порядка дав сигнал, Застучал трамвай мотором И обратно побежал. Он решил: «Пойду к Садовой Через центр, по Тверской». Вдруг на площади Свердлова Снова чей-то голос: «Стой!» Вновь трамвай остановился, Снова выключил мотор. Тут троллейбус появился, Мчавшийся во весь опор. Он застыл перед трамваем, Молод, свеж и обтекаем, И сказал: «Ну что же, брат, Поворачивай назад! Мы с тобой чуть-чуть похожи, Мы с тобой почти родня, Но, скажу по чести, все же Отстаешь ты от меня. Я без рельс хожу свободно, Я в пути не грохочу, Я сверну куда угодно, Если только захочу!» Побежал трамвай к Неглинной — Надо ж где-то путь найти. Что за странная картина: На Неглинной нет пути! Там, где раньше рельсы были, Где извозчики тряслись. Там теперь автомобили По асфальту понеслись. Побежал трамвай к Волхонке, Чтобы там продолжить рейс. А ему кричат вдогонку: «На Волхонке нету рельс!» Вот так та́к! Пришлось трамваю Призадуматься всерьез. Жил трамвай не унывая, А теперь повесил нос: «Был я раньше важной птицей, А сейчас — сказать смешно! — Впору в землю провалиться Мне с прицепом заодно!»

* * *

Вдруг негаданно-нежданно Чей-то голос безымянный Заявил из глубины: «Под землей вы не нужны! Здесь лежит моя дорога, Ну, а вы — жилец земной, И для вас работы много На земле, не под землей. Только, прежде чем трудиться, Вам полезно отдохнуть. Вам полезно обновиться И моложе стать чуть-чуть. Вас троллейбус обгоняет, Вас автобус обогнал. И все реже на трамвае Едут люди на вокзал. Посмотрите: с каждым годом Молодеет все вокруг. Разве можно с прежним ходом, С прежним видом жить, мой друг?» «Что ж, совет у вас толковый,— Говорит трамвай в ответ.— Но позвольте: Где вы? Кто вы? Если это не секрет. Или вы — земля сама, Или я сошел с ума!» — «Я отвечу на вопрос,— Тот же голос произнес.— Вы здоровы несомненно. Я подземный ваш собрат — Поезд метрополитена, И, признаться откровенно, Я знакомству с вами рад».

* * *

На окраине столичной Во дворце из кирпичей, Там, где жил трамвай обычный, Друг старинный москвичей, Как-то раз поу́тру рано Появился невзначай Новый житель, с виду странный Не похожий на трамвай. Шел автобус — удивился, Шел троллейбус — сразу стих, И в метро подземный поезд, В свой обычный рейс готовясь, Был смущен не меньше их. Незнакомец краснокожий С ярко-желтой полосой, На автобус чуть похожий, На троллейбус чуть похожий — Кто же все же он такой? «Неужели вы забыли? — Он с обидой им сказал.— Вы же сами говорили, Что от жизни я отстал. По Неглинной, по Тверской Колесил я день-деньской. По Покровке, по Садовой Я ходил десятки лет. Я трамвай, да только новый,— Вот, пожалуй, весь секрет. У меня внутри сиденья — Как пружинная кровать. И во время отправленья, „Зайцам“ всем на удивленье, Стал я двери закрывать. Обтекаем я снаружи И красив со всех сторон. Я теперь ничуть не хуже, Чем троллейбусный вагон. У меня мотор отличный, И скажу вам не тая, Что теперь вполне приличный Внешний вид имею я. Правда, люди мне сказали, Что бесшумным буду я. Хоть бесшумен я едва ли, Все ж колеса меньше стали Грохотать по колеям. Был я стареньким трамваем — Оказался не у дел. А теперь неузнаваем, На сто лет помолодел!»

* * *

Над Москвой луна — как блюдце, Бродят тени облаков… Но уже успел проснуться Наш трамвай — и в рейс готов. Чисто вымытый и свежий, По земле бросая тень, Он выходит в путь, как прежде Начиная новый день. Неба краешек искрится, Шпиль высотный заалел. Просыпается столица,— Значит, надо торопиться: У трамвая много дел. В пять утра по распорядку Он на станцию идет. Сделал первую посадку И к метро повез народ. На завод спешит строитель, Доктор едет в детский сад. В класс торопится учитель, А троллейбуса водитель И автобуса водитель На трамвае в парк спешат. В летний зной и на морозе Он идет путем своим. Он к метро людей подвозит И домой с метро развозит, Если рельсы есть под ним. Он гремит по рельсам гулко Вдоль окраин городских По безвестным переулкам, Мимо улочек глухих. Мимо рек и огородов, Мимо парков и садов Вдаль уходит с каждым годом Нить трамвайных проводов. Но столица вырастает Не по дням, а по часам, И автобусы шагают, И троллейбусы шагают У трамвая по пятам. Вот идет он полем ровным, Миновал лесок и пруд И в совхозе подмосковном Завершает свой маршрут. Стал трамвай, сверкая краской, У совхозного крыльца. Ну, а значит, в нашей сказке Добрались мы до конца.

1956

Алешка из нашего дома

Жил в нашем доме человек. Большой или маленький, трудно сказать. Из пеленок он давным-давно вырос, а до школы еще не дорос.

А звали человека Алешкой.

Все умел Алешка делать. И есть, и спать, и гулять, и играть, и слова разные говорить.

Увидит отца, скажет:

— Папа!