Владимир Круковер
Криминальный попаданец 2
Для начала второй книги (так сказать — для разгона) использованы в первых главах отрывки из повести: «Профессора строгого режима». В частности, использован образ громилы и бандита Гоши Бармалея. В роли мошенника Профессора действует главный герой, попаданец из будущего и ГГ Овчаренко Владимир, собаковод и нынче сыщик МУРа 1961 года.
Глава 1
Я опять на зоне. Сложная операция по внедрению в банду Бармалея — Бермалеенко Георгия, который в данный момент и чалится (отбывает наказание) на этой зоне в бараке № 2. Через месяц подходит дата его освобождения («звонком» — по истечении семилетнего срока) и мне предписано наладить с ним контакт. Чтоб мы смогли выйти одновременно сделаны документы, будто меня перевели сюда с «крытки» связи с резким ухудшением здоровья — вторая стадия тубика (туберкулеза). Частое явление, кстати, среди сидельцев в шестидесятых. А именно в «Кёнике — Кенигсберге, как часто кличут Калининград», заново отстроенном немецкими пленными, есть инвалидный отряд, где много разных больных. В том числе и с закрытой формой туберкулеза (без кровохарканья).
«Послужной» список сделан так, что на неопытный взгляд и не подкопаешься, на первое время должен сработать. Действительно, был такой зэк Курушин Виктор Викторович с погонялом Профессор: порочный интеллигент, мошенник высшего класса. Последний срок отбывал в Заполярье, в Норильске, где Бармалей — любитель южного климата стопроцентно не бывал. Ушел в побег и сгинул в тундре. Дело в том, что Заполярные зоны вовсе не огорожены забором, так — натянута колючая путанка из проволоки, чисто символическая преграда для воров: кинул бушлат и гуляй Вася! Так вот, в моей новой биографии я ни в какой побег не уходил, а был этапирован на материк по причине болезни и после лечения в тюремной больнице переведен в зону с инвалидным отрядом — досиживать, пока в Москве документы оформляют. Дело в том, что безнадежных больных в СССР освобождают, дает им возможность спокойно умирать на свободе. Вот такое у нас гуманное законодательство.
Конечно, если покопаться в биографии человека, которого я изображаю, поискать сокамерников, то разоблачить милицейскую задумку легко. Но предполагалось, что за короткий срок Гоша Бармалей такую проверку провести не успеет и мне хватит времени узнать, куда бандюган затырил похищенные им в последний раз бриллианты из коллекции Московского музея. Выставка там была драгоценностей Дома Романовых, вот Гоша и отличился со своей бандой. Половину налетчиков задержали, а похищенное не нашли.
Ситуация забавная, ибо я и есть в первой жизни тот самый интеллигент — порочный мошенник высшего класса. Правда, с разными кликухами. Но Профессор присутствовала. Хорошо хоть фильм: «Бриллианты для диктатуры пролетариата» еще не вышел на экраны, а то совсем комично было бы.
В общем о моей роли знали не многие, а я, пройдя этапом, прибыл в бывший немецкий город, отвоеванный нашими отцами у фашистов. Зона у них находится прямо в городе — такое огороженное пространство монастырского комплекса, который даже разбомбить не смогли, мощные постройки.
Как я в этом мире очутился? А так, перед самым Новым годом в 1960 год провалился после своей смерти в 2020. Умирать не страшно. Закрыл глаза, открыл глаза…
Вот и я закрыл глаза, намереваясь вздремнуть в госпитале на удобной кровати с колесиками и множеством хитрых приборов. Так и время такое — двадцать первый век, век сплошной электроники и кибернетики. Доктор сказал, что давление они уравняли, от спазма сердца нужные растворы ввели, а мне лучше вздремнуть, чтоб через пару дней поехать домой совершенно здоровым. Хотя, какое здоровье в 79 лет? Ну я и задремал, а глаза открыл в совершенно непонятном месте!..
Более подобно о том, где и в ком очутилось мое сознание, вы можете узнать у тех, кто прочитал первый том «Криминального попаданца». У тех, кто благожелательно отнесся ко всему бреду, изложенному мной в первой книги и у тех, кто даже попросил продолжить нести эту фантастическую отсебятину.
Да, хочу пояснить, что сотрясение головы я пережил, всего три дня пролежал в госпитале. А тем временем проводник служебных собак (девушка Светлана Позднякова, сержант) нашла подход к моей собаке и с её «моральной помощью» при обыски в квартире Маневина (главаря грабителей) нашли МУРовцы доказательства совершенных грабежей раненного мной преступника. Переоценил я осторожность Олега.
Об этом радостно доложили Хрущеву и он возжелал еще раз со мной выпить на брудершафт. Но не удалось — я лежал в больнице с сотрясением. А потом подоспело это важное дело с затерянными бриллиантами, с преступной деятельностью отсидевшего срок Гоши Бармалеенко. И меня с фальшивыми документами отправили на зону. В следующей главе расскажу, сколь потешно это выглядело.
Глава 2
Сразу пересечем пустынный плац и спустимся по закопченным ступеням в полуподвал 15-го инвалидного отряда. Только осторожно. Колония располагается в бывшем Кенигсбергском монастыре, в этом подвале был когда-то монастырский погреб, водосборные и отстойные трубы не менялись с 17-го века, так что в отряде нынче небольшое наводнение.
Профессор спустился по тронутым временем каменным ступеням мрачного здания и остановился в недоумении. Под ногами, покрывая часть лестницы, весело плескалась темная жидкость. В жидкости мелькали какие-то продолговатые, проворные существа. Приглядевшись, Профессор узнал обыкновенных крыс, которые бойко плавали брассом по своим крысиным делам. Прямо от затопленных ступеней начиналась временная переправа. На табуретки были положены скользкие доски, чуть выступавшие над темным разливом. Пахло от этой жидкости в точности так, как пахнет из выгребных ям. В этом не было ничего удивительного — канализация в этом районе не обновлялась с семнадцатого века и в период дождей заливала болотистый район колонии, а в первую очередь, естественно, полуподвал инвалидного отряда № 15.
Раздумья Профессора прервало появление на шатких мостках фигуры высокого офицера в звании капитана. Ловко балансируя на досках, капитан сказал приветливо:
— Вы новый осужденный? Мне звонили о вашем прибытии. Я ваш начальник отряда, моя фамилия Свентицкий. Проходите, не робейте. У меня даже одноногие тут смело ходят.
Не вполне поняв репризу про одноногих, Профессор отнес ее в область черного юмора странного офицера и робко ступил на шаткие мостки. Табуретки кряхтели, покачивались, но выдерживали немалый вес нового обиталища бывшего преступника. Пройдя под сводчатыми потолками, Овчаренко в облике Профессора с изумлением заметил одноногого человека, который бойко прыгал по параллельной навесной дороге в глубину барака. Одним костылем он упирался, а вторым помахивал над головой для равновесия. Профессор посмотрел на плотную спину идущего впереди капитана с уважением. Зря он отнес его реалии к юмористическим абстракциям. Начальник отряда был, видимо, четким прагматиком, смотрел на жизнь трезво.
Они дошли по понтонному мосту до кабинета капитана и дружно взгромоздились на канцелярский стол.
— Рассказывайте, — с прежней приветливостью начал беседу офицер, — какая у вас профессия, где бы вы хотели работать, в каком классе учитесь?
— А что, — осторожно спросил милиционер под прикрытием, — у вас широкий выбор рабочих мест?
— Что вы! — радушно удивился капитан. — У нас же отряд инвалидный. Кто работает — тот только сетки вяжет, такие авоськи, видели в магазинах овощных. Очень хорошие сетки вяжут. А другой работы нет, откуда.
— А можно вообще не работать? — осторожно спросил Профессор.
— Почему нельзя — можно, конечно. Но скучно же. Да и на отоварку деньги ведь нужны, правда?
Свентицкий смотрел на Профессора чистыми и ясными глазами.
— Можно узнать ваше имя-отчество? — спросил Овчаренко. Он просто не мог больше обращаться к этому приятному человеку официально — «гражданин начальник отряда».
— Конечно, — радостно ответил Свентицкий. — Меня зовут Олег Павлович. Можете ко мне в частной беседе так и обращаться.
— Спасибо, Олег Павлович. Вы, должен заметить, очень милый и приятный человек.
— Взаимно, — расцвел капитан. — Я буду рад, если мы подружимся. У меня как раз есть вакансия председателя КМС, это мы так называем культурно-массовую секцию. Выпуск стенгазеты, сотрудничество с клубом. Очень нужная секция, многие осужденные с удовольствием туда записываются.
Профессор помрачнел. Он имел твердые предубеждение против «козлов», в каких бы секциях они ни маскировались. Но в «козлиной» иерархии он, признаться, не разбирался. На северных зонах, где он в первой жизни тянул срока, ментовских прихвостней было так мало, что их даже не выводили в рабочую зону, боясь расправы над необходимыми для отчетности добровольными помощниками лагерного руководства. Профессор еще не знал, что попал в «сучью» зону, в которую ни один уважающий себя авторитет не поднимется, предпочитая гнить в ШИЗО. Он еще выйдет из барака и протрет изумленные глаза, узрев на каждом третьем зэке повязку или иную нарукавную эмблему, свидетельствующую о принадлежности этого зэка к многокрасочному племени сук. Но в данный момент сыщик под прикрытием подумал только о том, как бы не обидеть приветливого начальника и потому сказал сдержанно:
— Я, знаете ли, подумаю…
— Конечно, конечно, — фамильярно потрепал его по плечу Олег Павлович. — Как же иначе, на новом-то месте. Осмотритесь, обвыкните, а потом — сразу ко мне, в КМС.
Несколько смущенный таким обращением, Профессор вспомнил, весьма кстати, приемы своего прежнего «Я» и автоматически спросил:
— Вы учитесь, Олег Павлович?
— Да, на юрфаке, заочно.
— Может, дадите мне какую-нибудь работу, у вас же времени нет все эти контрольные и курсовые писать?
— Я подумаю, — ответил капитан, удивленный предложением. Он читал дело поступившего в его отряд мошенника. И не вполне понимал, как Профессор профессиональный аферист может помочь ему в написании контрольных работ для третьего курса юридического факультета. Но тем не менее, ему было приятно. Эти письменные задания отнимали у него все свободное от службы время, он с удовольствием спихнул бы их на какого-нибудь головастого зэка. Только не попадали в его инвалидный отряд головастые. И все же ему было приятно услышать предложение о помощи. И сам разговор с опасным бандитом, который вел себя столь вежливо, был Олегу Павловичу приятен. Он приписывал своему воспитательскому опыту уважительное обращение отпетого вора.
Дважды живущий облизывался, предвкушая обильные гонорары. Он не сомневался, что, имея учебники, сможет скомпилировать курсовую по любому гуманитарному предмету. Они с капитаном явно не понимали друг друга. Но, когда начальник отряда спросил: «намерен ли гражданин осужденный продолжать учебу в седьмом классе?» — Профессор заподозрил подвох и попытался торопливо исправить выдуманное прошлое.
— Вы не сомневайтесь, — заспешил он, — по научному коммунизму или там по уголовному праву за один вечер напишу. Были бы учебники, такую компиляцию сотворю — комар носа не подточит. Мы в студенчестве всегда подрабатывали у заочников. Помню, писал одному с четвертого курса по структурной лингвистике, так я в этом предмете вообще был меньше, чем дилетант, а сочинил на твердую четверку.
Свентицкий внимательно слушал зека и не верил ни одному его слову. Свентицкий вообще никогда и никому ни в чем не верил. Он уже с детства знал, что белорусов всегда обманывают, поэтому взял себе за правило — не верить. И не верил. Но его все равно обманывали. Он даже подумывал сменить в паспорте национальность на еврея, только не знал — как быть с различными анкетами, где указывается прежняя национальность. Могло же получиться разночтение, неприятности могли произойти.
— Отгадайте загадку, — сказал Свентицкий. — Мы ходим ночью, ходим днем. Но никуда мы не уйдем.
— Часы, наверное.
— А вот и нет. Это часовые на вышках.
— ?????????????????????? — на большее Профессора не хватило. Внутренний голос советовал ему нечто более сочное, но вежливый в новой жизни Овчаренко сдержался.
Глава 3
Первый день на этой зоне был для меня днем сплошных загадок. Я старался вести себя соответственно, и это мне пока удавалось. По беспроволочному телеграфу информация о живучем мошеннике, который вскоре откинется по причине тубика, в зону была доставлена давно, так что мое странное поведение никого особенно не удивляло. Но я все равно смущался, был в некоторой степени шокирован порядками в этой зоне.
Шок — это по нашему и этот шок настиг меня после встречи с начальником медсанчасти майором Момот О.А. (Я, честно говоря, и с самого момента попадания в параллельный, столь похожий на мой мир, не принимал его всерьез. Сперва из-за амнезии, потом из-за абсурдности развитого социализма, в котором колбасу надо доставать. Нет, колбаса была вкусная, но дефицит многих необходимых вещей и продуктов в таком богатом государстве меня сперва смущал, а после контузии — смешил. и казался нереальным, больше похожим на сцену огромного театра абсурда). Судите сами!
Пришел в отряд «шнырь» санчасти и сказал, что осужденного Курушина (меня) вызывает начальник. Я и пошел себе. Санчасть застал в окружение строительного мусора. Битые кирпичи, сгустки окаменевшего раствора, известь — все валялось в беспорядке, напоминая о неукротимом желании дотошного начальника превратить это больничное учреждение в музейный экспонат.
На свежей побелке стены санчасти красовалась ни менее свежая надпись: «Момот — вшивый обормот».
Я осторожно пробрался сквозь строительные завалы и поднялся по лестнице, отделанной изобретательными зэками под мрамор. Потом пошел коридором, читая элегантные надписи, отделанные под старинную бронзу: «Не прислоняться!», «Не разговаривать.», «Не вставать с сидений без разрешения.», «Не сморкаться!», «Не испускать нестандартные звуки.»… Самая красивая и большая надпись, свидетельствовала, что за дверью (отделанной под красное дерево) находится создатель этого уникального дизайна майор и начальник по фамилии Момот О. А.
Я постучал и, получив разрешение, вошел и представился:
— Осужденный Курушин Виктор Викторович, пятнадцатый отряд, прибыл по вашему приказанию.
Некоторое время майор и я в образе Курушина разглядывали друг друга. Момот сидел за сверкающим полировкой столом и соревновался с этим столом в сверкании. Он (майор) был чист и аккуратен до неправдоподобия. Мне почудилось, что педантичный начальник так и родился: в отглаженной чистенькой форме, с фуражкой и в майорских погонах. Его (майора) нельзя было сопоставить с пеленками, детским плачем, соской… Даже тот, вроде бы неоспоримый факт, что майор был рожден женщиной, представлялся сомнительным. Таких не рожают, таких производят на конвейере при участии лучших специалистов по часовым механизмам.
Майор тщательно выверенными движениями достал из верхнего ящика полированного письменного стола марлевый тампон и убрал с края столешницы какую-то микроскопическую пылинку. Использованный тампон начальник аккуратно положил в корзину для бумаг, достал из другого ящика новый тампон и бутылочку. Свинтив с бутылочки пробку, майор смочил тампон и протер им то же место. После этого майор достал из третьего ящика третий тампон, смочил его из той же бутылочки и аккуратно протер руки. В комнате резко запахло спиртом. Потом Момот поднял голову, внимательно посмотрел на меня и, тщательно выговаривая каждое слово, сказал:
— Вы можете сесть.
— Спасибо, — ответил я, присаживаясь на железную табуретку у самого входа.
— Я просмотрел вашу медицинскую карточку, — с монотонностью хронометра продолжил майор, — вы болеете туберкулезом. По данным фтизиатров больницы следственного изолятора города Калининграда вы до сих пор можете быть потенциальным носителем болезни, которая распространяется микробами, носящими имя доктора Коха. Их еще зовут — палочки Коха. Но это вам знать не обязательно. Вы меня поняли?
— Не совсем, — приподнялся я, офигевая от майора, — я не вполне понял, что мне не положено знать. Я хотел бы уто…
— Сидеть! — прервал меня майор. — Ни в коем случае не вставать и не приближаться, иначе я вызову конвой. — И, уже успокаиваясь, начальник добавил:
— Вы должны были прочитать указательные, рекомендующие и предупреждающие надписи в коридоре и в точности следовать сути этих надписей. Когда я вас отпущу, внимательно перечитайте и запомните. Теперь вернемся к нашему разговору. Я задал вам вопрос, вы ответили, что вы не можете точно сказать — поняли вы меня или не поняли. Сейчас вы подумаете и попробуете ответить. Но ни в коем случае не вставайте со стула для осужденного контингента.
— Мое противоречивое сознание, озадаченное смертью в ином мире и недавней контузией, сотворило кульбит и передало управление речью неправедному спинному мозгу.
— Ты чего, начальник, мозги мне пудришь. Во-первых, это не стул, а табурет, во-вторых, чего я должен понимать. Ты мне чернуху не гони, если чего надо — так и прикалывай в открытую.
— Осужденные, согласно «Правилам содержания осужденных в местах лишения свободы», должны обращаться к администрации, сотрудникам конвойной и иной служб, а равно к другимпредставителям аппарата мест лишения свободы на вы, — равномерно сказал Момот.
— Простите, — торопливо вмешался разум, — я имел ввиду, что не вполне вас понял.
— Тут понимать нечего. Я процитировал вам пункт седьмой из «Правил содержания осужденных в местах лишения свободы», который объясняет установленную форму обращения осужденного контингента к контингенту руководящему. После окончания ремонта избранные отрывки из этих «Правил» будут повешены перед входом в санчасть. Пока же я позвоню Вашему начальнику отряда капитану Свентицкому и попрошу ознакомить вас с этими правилами.
— Насчет правил я понял, — попытался я исправить положение. — Я не вполне понял по пункту первому нашей беседы, где вы упоминаете о чем-то, что мне знать не положено. (Я невольно начал строить предложения по момотовскому образцу. Этим я подсознательно хотел смягчить начальника, памятуя, что портить отношения с охранниками не выгодно).
— Что может быть не понятно по пункту первому? Объясняю вторично. Вы болели туберкулезом. По данным врачей следственного изолятора города Калининграда. Я просмотрел вашу медицинскую карточку. Туберкулез распространяется в виде микробов, которые по традиции носят имя ученого их открывшего. А точнее — Коха. Их иногда так и именуют — палочки Коха. Но это вам знать незачем. Вам надо знать, что вы можете быть потенциальным носителем инфекции. Теперь вам понятно?
— Не совсем. Вы меня, конечно, извините, но я хотел бы уточнить. Вы сказали, что тот факт, что я болел инфекционной болезнью под названием туберкулез. И что эти данные вы получили, ознакомившись с моей медицинской карточкой, по данным врачей следственного изолятора города Калининграда. Потом вы соизволили уточнить, что туберкулез вызывается определенной разновидностью микробов, которые носят имя человека их открывшего — доктора Коха. Все это мне вполне ясно. Мне не понятно по факту того, что мне не положено знать?
— Осужденный Курушин, — строго, но по-прежнему равномерно и чисто, произнес аккуратный майор, — в медицинской карточке есть копия экспертизы по поводу вашей психической вменяемости. Вы признаны дееспособным, что подтверждено решением суда, приговорившего вас к отбыванию наказания в колонии строгого режима. Следовательно, вы совершенно напрасно пытаетесь ввести в заблуждение начальника медицинского учреждения исправительно-трудовой колонии номер девять, то есть — меня. Я вынужден буду написать рапорт на имя начальника вашего отряда капитана Свентицкого о вашем дерзком поведении и несоблюдении «Правил», о которых я говорил раньше.
— Но позвольте… — привстал я возмущенно.
— Сидеть, — громко сказал майор, одновременно называя кнопку вызова внутренней охраны лагеря.
В кабинет вошли два санитара из числа осужденных и встали по бокам от меня. Спустя несколько минут появился и прапорщик в лице Толи Ковшова под кличкой Толя-Жопа, приобретенной им благодаря неистребимой привычке бить осужденных по тугим задам длинной табличкой из ДВП со списком осужденных, выводимых в рабочую зону.
— Пойдем, — сказал Толя-Жопа, не вдаваясь в подробности. Тревожные звонки из кабинета Момота стали для охраны делом повседневным, так как визит каждого второго осужденного в санчасть кончался ими.
Выходя с равнодушным прапорщиком я посмотрел на надпись, характеризующую майора Момота нелестным образом, поднял кусок кирпича, зачеркнул слово «вшивый» и крупно написал «стерильный». Толя-Жопа зевнул и прочитал вслух новый афоризм: «Момот — стерильный обормот», еще раз зевнул и сказал равнодушно:
— Иди в отряд, дурачина.
Глава 4
Гоша Бармалей при всей своей ограниченности был к жизни приспособлен. Методом ошибок он выработал четкую линию поведения: никому не верить, бить первым и получать удовольствие пока не отняли. Поэтому он жил не просто одним днем, но порой и одним часом. Счастливый человек.
Где-то в глубине души Гоша ощущал себя ничтожеством и боялся, что об этом узнают окружающие. Поэтому он пил все, что горит. В пьяном виде он становился уверенным и решительным. Уверенность не синоним с решительностью. К примеру, Гоша в трезвом виде был решителен в добыче опохмелки, но уверенности в результате не испытывал.
Кроме того Бармалеенко любил нюхать собственный пот. Поковыряет между пальцами ноги и нюхает.
Мечты его были односложные и коротенькие: вот откинется (выйдет на волю), поканает в кабак (зайдет в питейное заведение), накидается от души (выпьет и покушает), снимет шмару (найдет проститутку) и нахарится вдосталь (совершит несколько половых актов). А на другой день опохмелится и поедет выкапывать бриллианты… Дальше Гоша пока не планировал. Но вот эти четыре фактора в одинаковой последовательности часто гонял в голове. И чувствовал в себе сжатую пружину не свершенных действий.
И когда новенький из инвалидного отряда снес его со шконки ударом в живот и в голову, Бармалей только и успел ойкнуть и, уже вставая с пола, испытал радость от возможности кому-то навалять люлей — распрямить эту пружину.
А хитрому Овчаренко в образе Профессора только этого и надо было! Его ужасно раздражало (бесило буквально) то, что в самый разгар становления первого послевоенного Центрального питомника служебно-розыскных собак и будущий Школы кинологии, весь такой обласканный начальством герой МУРа — сыщик (почти волкодав) вдруг стал подсадным на зоне. Это вообще-то, хоть и негласно, самый низ в иерархии ментов. Вертухаи и подсадки вообще суки среди вертухаев.