Тевтонка

— Ага!

Хорошо, конечно, что выкрутилась. Но не заподозрят ли в ней стяжательство?

Поль помахал факелом перед лицом Греты:

— Месье, смотьрите, какая у нашего 'еньриха рожя кислий!

— Он в тоске, — откликнулся Одо. — Ветхий Завет запрещает в сторону зайца даже смотреть, а тут тащить надо. Послушание — прежде всего, брат Генрих, теперь без зайца в замок ни-ни.

— Говорят, кто зайца сиесть, у того детей миного будет.

Коротышка захихикал:

— А то у мейстера их маловато, всего парочка!

Великий Магистр, как и все рыцари Ордена, давал Клятву, детей у него быть не может. Конечно, всякие слухи ходили… Но шутить на эту тему — верх беспутства!

— Прекратите! — в ярости оборвала братьев Грета. — Что за сплетни? Нет мне дела до зайцев. Впереди туннель вполне мог обвалиться, да и сзади — не обрушится ли? Попридержите языки.

Но замечание помогло ненадолго. Бриан сначала нёс Густава, но через сотню шагов дал ему хорошего пинка и пьянчуга заковылял сам, затянув песню[1]. От неё с потолка падали пауки и ползли за шиворот.

— Устав в главе восемнадцатой предписывает хранить молчание после Повечерия, — заметила Грета, шедшая первой. За ней семенил отец Антонио. — Заткните кто-нибудь брата Густава ради спасения его души!

— Он не виноват, что в замке не найдёшь нормальной закуски, — возразил Фед. — А на закуску лучше всего сало. Моя мамочка делала так: топила смалец, прибавляла к нему розмарин, мелко-мелко резала укропчик, да макнуть туда солёный огурец…

— Нет, я с яблоком люблю, — перебил Одо. — А ещё взять такой огромный ломоть ветчины, на хлеб его, только лепёшку надо чтоб прям из печи, хрустящую, в подсолнечных зёрнышках…

— Уже почти пятница, пост. — Тон Греты окунал в прорубь и придавливал сверху кованым сапогом. — О каком сале вы, братья? Только «Отче наш», прочтённый девятикратно, очистит греховные помыслы.

— Да, именно! — Отец Антонио встал, как на грабли наткнулся, словно его озарил свет истины. Остальные врезались ему в спину. — Смалец едят с луком, без лука — всё насмарку.

Грета не стала приводить строки из Устава о воздержании, не стала цитировать Пророка Исайю. Она отметила в себе ярость и желание съездить в рожу хохочущему брату Одо. Это грех гордыни. Следует сечь спину бичом не менее пятнадцати раз после вечерней молитвы.

Она поёжилась — раны от палок, которые прописал Конрад, только-только зарубцевались. Но послушание есть послушание, и бич не залежится. Если, конечно, удастся вернуться в замок.

Прогрызенный пекарями коридор вышел в другой, пошире. Его стены обложили кирпичом, пол промазали глиной — видимо, этот туннель строили вместе с башнями. Судя по плану, который прочно сидел в памяти, сейчас нужно свернуть направо. Грета подняла факел повыше: слева виднелась куча обломков. Возле завала что-то блеснуло.

— О, чур моё! — Фед кинулся туда.

Он сцапал с пола золотой обруч, поднёс факел и принялся рассматривать, остальные сгрудились вокруг. Обруч казался массивным и состоял из плоских пластин, нанизанных внахлёст, как чешуйки.

— Ливониская гьривна, — определил Поль. — В ней униций восемь! Мон шер, тонько сработано: одна к одной плястинки, иглю не виставишь.

— Брось! — Грета отпрянула с презрением. — Брату Ордена ни к чему золото, особенно языческое. На месте замка раньше капище было, здесь кланялись поганым богам!

— Ну нет, в Данциге у меня намечаются большие траты! — Фед улыбнулся довольно и запихнул находку за пазуху. — Девочки любят подарки.

Остальные начали обшаривать все углы, переворачивать битые кирпичи.

— Пойдёмте! — взывала к ним Грета. — Чувствуете, как трудно дышать? Мало воздуха, а у нас огонь. Надо выбираться скорее!

Больше никто ничего не нашёл, и братья двинулись вниз по туннелю. Одо выспрашивал Феда, какие такие расходы ему предстоят, и подсчитывал, сколько шлюх можно нанять, продав одну пластинку от гривны.

— Послушайте, — взмолилась Грета, — вы же рыцари Марии, вы Воины Христовы! Вспомните о целомудрии!

Коротышка посмотрел на неё неопределённо, как будто потерял нить рассуждений. Потом обрадовался, вспомнил:

— А за два шиллинга она нарядится монашкой и отпустит вам все грехи. Все-все, досуха, — заверил он под дружный гогот.

Уши Греты снова заполыхали. Число вечерних ударов бичом превысило полсотни.

Вдруг Фед завопил, начал колотить себя в грудь. С него стащили рясу и кольчужную рубашку, расстегнули куртку. Справа на груди сочилось кровью отверстие, будто от штыка, только полукруглое.

— Где моя гривна? — взревел Фед, отпихнул отца Антонио с повязкой и принялся перетряхивать свои вещи. Золото пропало. Он бросился с кулаками на Одо, известного воришку, Поль вступился. Густав был рад подраться, и уже вскипала потасовка, но выручил Бриан. Его мощная фигура вклинилась между братьями, как ядро в стаю голубей, и разом их раскидала.

С помощью молодого рыцаря Грета кое-как успокоила отряд и заставила-таки читать «Отче наш», после чего повела дальше. Через десяток шагов ход упёрся в огромный чёрный валун, который словно в печи оплавили.

Древние строители туннеля пытались пробить глыбу, но она оказалась слишком твёрдой. На месте скола виднелся отпечаток мокрицы величиной с ладонь. Тут коридор сворачивал, огибая неожиданное препятствие, потом снова пошёл на северо-запад.

— Братья, вы когда-нибудь видели, чтобы Генрих чесался? — задумался Одо, просовывая руку себе под кольчугу. — Генрих, тебя вши вообще не берут?

— Месье, они бояться подихватить занюдство. — Поль сложил губки бантиком и начал повелительно водить пальцем.

— Нет, его кусают, а он терпит, как святой Макарий, которого комары загрызли, — решил Одо. — Когда умрёт, Генриха порежут на мелкие кусочки и растащат по всем христианским городам, чтобы лечить понос.

— О, дай-ка ухо, мине для ляданки! — пристал Поль.

— Чур мне ножку! — выкрикнул Густав и тыкнул кинжалом «святому» пониже спины.

Грета отпрянула в сторону, заломила руку с клинком и нацелила его пьянчуге в глаз.

— Ну, Генрих. — Бриан похлопал её по плечу. — Парни шутят, чего ты.

От смуглого лица исходило что-то доброе, как тепло от очага.

Грета опустила кинжал. Кивнув, двинулась вперёд.

Сто ударов.

Стоп. Их только шестеро вместе с отцом Антонио, куда подевался Фед? И… какой странный звук!

Тип-тип-тип. Сзади слышался тихий скрип и мелкое тиканье, как будто сверчок.

Отряд остановился. Вернулись на сотню шагов, широко поводя факелами. Одо обнажил меч и сразу схлопотал кличку «барсук с морковкой наперевес».

Тип. Тип. Что это? Там, близко, за поворотом. Обогнули оплавленную глыбу…

От увиденного даже Густав протрезвел.

Брат Фед ел камни. Стоял у булыжника, подбирал осколок и пихал себе в рот, словно сдобный крендель. Зубы его скрипели и крошились, глаза бездумно смотрели перед собой. Тип-тип-тип — падали песчинки, скатываясь по бороде на живот.

— Са ва бьен, брать Федь? — спросил Поль как-то слишком вежливо. — Ти… Ти как себя чувишвуешь? Э… Зубов не жалько?

— Розыгрыш, да? — Одо недоверчиво скривился. — Пойдём уже, хочется наружу поскорей.

Отец Антонио на всякий случай осенил Феда со всех сторон крёстным знамением, приложил ко лбу распятие. Пробовал заставить помолиться, но тот упрямо продолжал жевать, хотя за остальными побрёл.

По стенам сочилась влага, капли падали с каменных сосулек, которые связками торчали над головой. Сапоги хлюпали в воде — путники шли сейчас под самой рекой.

Кирпичная кладка впереди оборвалась, брёвна кое-как подпирали потолок. Грета жестом остановила отряд: неизвестно, насколько они прогнили. Потыкав просмолённое дерево мечом, решила, что пройти можно, если аккуратно.

Ещё бы объяснить братьям слово «аккуратность». Поль выводил его от «кура».

Когда опасный участок миновали, снова показались кирпичные стены, пол пошёл вверх. Посреди него тянулась тёмная полоска ила. Грете показалось, что Фед шагает очень странно: высоко поднимает ногу, как на плацу, сгибает, чётко ставит, дёргает в ритме движения ладонью с прижатыми пальцами.

— Фед, с тобой всё хорошо? — уточнила Грета.

Тот рывком повернул голову — как шею не вывихнул! — и монотонно произнёс:

— Скоро всё будет хорошо.

— Генрих, где ты был две недели? — спросил Бриан и смущённо улыбнулся. — Как тебе удалось выжить, пробраться снаружи в замок? Трое парней видели, что ты упал со стены, в спине у тебя торчал арбалетный болт, к тому же внизу копошились литвины, которые не упустят отличные доспехи и меч.

— Да! — Одо забежал вперёд, загородив проход. — С места не сдвинусь, пока не расколешься. Мы с Густавом на шиллинг поспорили, что ты продался шляхтичам. А Поль говорит, что ты упырь.

Братья сгрудились вокруг, требуя объяснений. Грета вздохнула. Кому ещё рассказать, если не им?

— Я падал, грудь разрывало болью, — начала она. — И тут боль прошла. Оказалось, что я стою посреди высоченного круглого зала с арочными нишами, которые рядами уходят в небеса. Впереди громоздилась мраморная лестница, я поднялся по ней к трону. Трон словно сплели из загнутых под углами стержней, он сиял синими звёздочками.

— Ого! — восхитился Одо. — А на троне сидел старец с белой бородой? Или Мадонна с младенцем на руках?

— Ничего подобного. На нём возникла женская фигура, прозрачная, как из воды, без одежды и волос. Она сказала: «Мы — Свидетельство. Мы те, кто поджидает окончания каждой человеческой жизни. Мы берём память и возвращаем вас в момент смерти… Фу, вы из Средних веков, что ли? Эй, сделайте кто-нибудь дезинфекцию, тут дышать невозможно!» Ко мне протянулись странные металлические руки, окружили облаком, от которого я почувствовал во всём теле небывалую лёгкость. Был такой странный запах… Будто вообще все запахи исчезли и ничего не осталось.

— Как зимой в лесу?

— О, зимой в лесу веет снегом, мокрой корой, морозец щиплет. А там словно и нет никого, хотя кругом полно этих, стеклянных. И других ещё людей, в смешной одежде или почти голых, даже мавры стояли с медными ободками на кудрях. Я заметил Флоренца, моего оруженосца, помахал ему. Он казался очень бледным, напуганным. Прозрачные создания окутывали его голову верёвками, такими чёрными и гладкими. Стеклянная женщина и на меня тоже попыталась надеть ободок с верёвками, помянула ангелов Энцефалограмма с Синапсом. Я увернулся и спросил: «Вы от бога или от дьявола?». «Нет ни того ни другого, — отвечала она, — и души у человека нет, от вас останутся только терабайты данных. Мы — ваши отдалённые потомки, путешествуем во времени, собираем снимки воспоминаний и вносим в базу. Будете уже одевать сканер?»

— А кто-нибудь взвешивал на огромных весах твои хорошие и плохие поступки?

— В том-то и дело, что не взвешивали! Даже не спросили, почему на прошлой неделе пропустил утреннюю молитву. Нацепили ободок, пожужжали чем-то — и вот я снова падаю со стены, боль невыносимая. Земля воткнулась в меня, как копьё. Уже теряя сознание, я заметил, что к моему животу ползёт толстый корень, сам ползёт, вылезает из грязи, за ним ещё и ещё…

— М-да, — протянул Одо. — Кто бы другой рассказал подобное — я бы в рожу плюнул. Но брат Генрих вообще не умеет сочинять. Он даже детей своих назвал бы Первый, Второй и Третий, если бы они у него завелись.

Внезапно Фед повернулся к Густаву и вцепился тому в щёку латной перчаткой. С чего, зачем?! Густав в ответ врезал наотмашь кулаком; звук раздался такой, словно не по груди человека бьют, а по пустой бочке. Но латная перчатка крепко держала щёку пьянчуги.

Капюшон сполз с головы Феда, и все увидели, что у него золотой шлем. Шлем, похожий на череп — без забрала, с круглыми отверстиями для глаз и прорезью на месте рта. Сверху шла квадратная ручка, как у чайника. Странно!

Самое удивительное то, что щекастая голова Феда попросту не влезла бы в этот шлем, хоть ты прыгай сверху.

Латная перчатка тоже оказалась золотой. Из её указательного пальца выбежала жёлтая мокрица с длинными усиками и заползла Густаву в открытый рот.

Первым очнулся Бриан. Он схватил за шкирку Феда и отбросил, тот ударился о стену. Густав упал и принялся кататься по земле, держась за горло.

«Откуда золотые доспехи? — пыталась сообразить Грета. — Нашёл? А когда успел переодеться? И перчатки какие узкие, неужели в них помещаются эти пальцы-сардельки?»

Но пока мозг ещё барахтался, пытаясь выплыть из потока непонятных впечатлений, тело действовало. Грета выхватила меч и рубанула по плечу того, кто раньше был Федом, а теперь стал сверкающим призраком.

Хорошо замахнуться в туннеле не получилось, однако такой удар мог разрубить до пояса человека в лёгкой кольчужной рубахе. В призраке меч только завяз, погрузившись на ширину клинка.

Раненый встал, разогнулся. Движения его стали прерывистыми, какими-то неживыми. Он отбросил застрявшее оружие, схватился за прореху и содрал с себя кольчугу, рясу и ремень, разрывая их, словно всё это было из бумаги. Кожаная куртка и штаны тоже полетели на пол.

— Ничего себе силища, — прошептал Одо, крестясь.

________________________________________________________

[1] Густав пел старинную балладу о лорде, который вернулся с охоты жутко усталый, но обнаружил, что его тёплое место занято. Лорд вежливо спрашивает:

«Мягка ли, Мэтт, моя постель, удобна ли кровать?

Пришлось ли по сердцу на ней с моей женою спать?»

И припев: «О ла-ла-ла — ла-ла-ла, о ла-ла-ла».

Окончание баллады в разных местах переделывали по-разному. По одной из версий над кроватью развешаны старинные мечи, секиры и чеканы — молоты с клювами. Лорд долго выбирает, чем приложить гостя, чтобы и в руку хорошо легло, и дедовское оружие не опозорить. Мэтт в это время сбегает.

На просторах Лотарингии пели, что гость прячется в сундуке, а лорд закидывает туда свои носки. К утру неудачника находят мёртвым, «завязавшегося в узел, с посиневшим лицом». По итальянскому варианту лорд возвращается с охоты, кладёт на постель зайца и читает проповедь парню. Потом оглядывается на супругу и видит, что та делает с зайцем. В результате Мэтт отпущен, а жена сожжена на костре.

Глава 6. Мертвец

На месте солнечного сплетения призрака горел синий фонарь — или глаз? Весь рыцарь оказался золотым, причём, где и из чего сделан его панцирь, Грета не взялась бы сказать. Она всмотрелась в разрубленный край: чёрный материал, слоистый, сверху только блестит. Изнутри били маленькие молнии.

— Производится усовершенствование, — монотонно произнёс призрак.

Он замер. Прореха срасталась волшебным образом.

— Алонсо! — крикнул Поль и кинулся вперёд, выставив узкий меч.

Призрак тут же очнулся, завертел головой, как сова, выворачивая лицо даже назад — и в прованца ударила струя белого пламени. Поль согнулся, схватился за живот.

Бриан был выше Греты, замахнуться в туннеле ему оказалось ещё сложнее. Но помогла то ли данная богом сила, то ли ярость — полуторный клинок прочертил горизонтальную полосу и смял шею врага. Голова с ручкой звонко врезалась в стену, полетели искры.

Кровь не шла. Безголовое тело продолжало плеваться огнём, лучи выскакивали из правого наруча. Все попадали носами в ил. Бриан же прыгнул вбок, ударом кулака свалил призрака на пол, бухнулся на колени и рассёк туловище на две половины.

Из обрубка били молнии. Внутри не оказалось кишок, лишь диски с угловатыми узорами и гладкие верёвки.

Мертвец.

Адский огонь продолжал поливать потолок, кирпичи от него взрывались, осколки чиркали по спинам, пока Бриан не разрубил колдовской наруч.