След на весеннем снегу

– Мам, да не надо меня охранять и за мной присматривать, – взмолилась она. – Скорее всего, кто-то пытался отобрать у меня старинные монеты. Город же маленький, слухи сразу разбежались. Никто ж не знает, что нет в этих монетах ничего сверхценного. Не озолотишься на четырех штуках точно.

– Слушай, Милка, а вдруг этот негодяй влез к тебе не из-за монет, а из-за того, что ты могла видеть в лесу что-то… Ты бы вспомнила хорошенько.

– Мам, ничего я не видела. Я и не углублялась в него, в этот лес. Мы у самой кромки оставались. Кактус сначала начал нору рыть, а потом в кустах заворочалось что-то крупное, я еще успела испугаться, что это кабан или лось, Кактус залаял, побежал туда, я позвала его, и он довольно быстро вернулся, как будто понял, что то, что там было, не представляет для него никакого охотничьего интереса.

– Например, если это был не лось, не кабан, а человек, – подсказала мама.

– Да даже если и так. Я же его не видела. А Кактус при всем желании описать этого человека не сможет. Кроме того, человек, который тащил меня за волосы, несколько раз повторил, чтобы я отдала, что взяла. А в лесу я ничего не брала. Мне нечего возвращать. Понимаешь?

– Если честно, то не понимаю, – ответила мама со вздохом. – И предпочла бы сейчас быть с тобой рядом, чтобы хорошенько во всем разобраться. И желательно вместе с Андреем, потому что его аналитическим способностям я доверяю, разумеется, гораздо больше, чем своим. Ладно, с этим мы что-нибудь придумаем. В общем, Милка, ты главное ничего не бойся, держи хвост пистолетом и будь умницей. Поняла?

Мила заверила маму, что поняла. До вечера, к счастью, больше ничего не произошло. И до утра тоже. Почему-то Мила ждала, что Савелий ей позвонит или напишет перед сном, чтобы убедиться, что все в порядке, но он никак не проявился, и Мила легла спать, немного огорченная тем обстоятельством, что он и думать о ней забыл. Мелькнула мысль, что с ее новым знакомым могло случиться что-то нехорошее, но тут же пропала, потому что излишней тревожностью Мила не страдала. Не звонит, значит, занят.

Мила была уверена, что не сможет заснуть, постоянно прислушиваясь, не лезет ли кто-то в дом, но уснула сразу, едва коснувшись головой подушки, и открыла глаза от звонка будильника, поставленного на шесть утра. К семи она, как всегда по утрам, приготовила и съела нехитрый завтрак, приняла душ, умело подкрасила лицо, на что из-за замазывания синяка ушло довольно много времени, выбрала практичное и не привлекающее внимания платье.

Здесь, в Малодвинске, она носила именно такие – свободные, не облегающие фигуру удлиненные платья или широкие брюки. Она помнила, какую получила выволочку, когда надела узкую, чересчур облегающую юбку в день первого педсовета, и больше моральные устои возрастного педколлектива не смущала. Да и не перед кем ей было наряжаться.

Ровно в семь под окном гостиной зашуршала колесами подъехавшая машина. Мила выглянула в окно, ну да, «Альфа Ромео», ее новый знакомый, как всегда, точен. Спустя минуту он уже звонил в ее дверь.

– За ночь без происшествий? – спросил он, даже не поздоровавшись, когда Мила открыла.

– Да, совершенно.

– Тогда выдавайте мне Кактуса и можете не спеша собираться на работу. Во сколько вам там надо быть?

– Без десяти восемь, – улыбнулась Мила.

Обычно она гуляла с собакой с семи до половины восьмого, после чего заводила пса домой и за двадцать минут неспешного хода успевала добраться до своей школы. Но если Савелий и правда подвезет ее на машине, то езды тут минут семь, не больше.

– Давайте вместе погуляем, – предложила она и, быстро скинув тапочки, сунула ноги в утепленные резиновые сапожки. – А то это какая-то эксплуатация человека человеком получается.

– Давайте, – согласился он. – Я просто думал, что, может, у вас есть какие-то дела.

– Я в это время всегда гуляю с собакой, – ответила Мила. – Так что никаких других дел у меня нет.

С утра, как и в прошлые дни, приморозило. Зима не собиралась сдаваться и на календарь ей было плевать. Мила спустилась с крыльца, стараясь не поскользнуться, Савелий придержал ее под локоть. Очень корректно придержал, без всяких вольностей. Господи, и о чем она только думает.

На улице еще только начинало светать. Все выглядело серым, полустертым, как бывает в сумеречном мире. Пожалуй, если бы она была одна, ей было бы не по себе. От стены ее дома внезапно отделилась слившаяся с ней фигура в чем-то черном и с капюшоном на голове. Чем-то неуловимым она напоминала вчерашнего нападавшего, и Мила от испуга дернулась, поскользнулась, нога поехала в сторону, она чудом не упала, но удержалась на ногах благодаря подхватившим ее сразу четырем рукам – Савелия Гранатова и неизвестного в капюшоне.

– Осторожно, – воскликнул первый.

– Камилла Александровна, не бойтесь меня, – успокаивающе сказал второй.

– Вы кто?

– Я сотрудник Соболева Александра Николаевича. Меня Игорь зовут. С сегодняшнего дня я буду вас охранять.

Значит, мама выполнила свое обещание и попросила Погодина позвонить в Малодвинск, и теперь у нее есть охрана. С одной стороны, это хорошо, потому что можно не бояться, что на нее снова нападут. Охранник выглядел так, как ему и было положено по роду службы – высокий, крепкий, с накачанными мускулами. В случае опасности от него было явно больше толку, чем от явно не увлекающегося чрезмерными физическими нагрузками архитектора. С другой стороны, теперь у последнего не было ни малейшей причины два раза в день гулять с Кактусом и подвозить Милу на машине.

Гранатов тоже, видимо, сразу это смекнул.

– А какие у вас указания, Игорь? Что именно входит в ваши обязанности по отношению к Камилле? – спросил он.

– Быть рядом. Сопровождать во время перемещений по городу. Во время уроков находиться перед школой в машине. В остальное время дежурить у дома.

– Круглосуточно, что ли? – не выдержала Мила.

– Посменно, – спокойно ответил Игорь. – Сегодня моя смена с семи утра до семи вечера. Потом меня сменит мой напарник. Вы не думайте, вы нас даже не увидите, мы вам не помешаем.

– Да я и не думаю, – пробормотала Мила.

– Да вы, оказывается, на особом счету у отцов города, – с веселой беззаботностью сказал Савелий. – А я-то с вами так по-простому. Но это хорошо, что у вас будет охрана, признаться, меня это успокаивает.

За разговорами они шли вдоль улицы, позволяя Кактусу с интересом обнюхивать съежившиеся сугробы под кустами. Возле одного из таких кустов он вдруг застыл, встав в охотничью стойку, и тут же зашелся истошным лаем, натянув поводок. Мила притянула его к себе, наклонилась, чтобы покрепче взять за ошейник, еще вырвется, чего доброго, и тут увидела лежащего в кустах человека.

То, что это человек, она поняла сразу, хотя скорее он напоминал куль с тряпьем. Черный и очень грязный. На второй секунде пришло понимание, что это не мужчина, а женщина. Боже милостивый, если они нашли еще один труп, то она этого не переживет.

– Там, там, – задыхаясь, проговорила Мила, показывая рукой в кусты.

Все детство мама отучала ее от этого жеста, утверждая, что пальцем показывают только некультурные люди. Впрочем, ее спутники уже и сами заметили неладное.

– Стойте, Камилла Александровна, – коротко сказал, точнее, приказал охранник Игорь, заученным движением присел, протянул руку, приложил пальцы к шее лежавшей женщины, проверяя пульс.

В ответ на его прикосновение куль с тряпьем заворочался с каким-то глухим утробным бурчанием. С некоторым усилием сел, уставившись на застывшую посредине улицы троицу с собакой. Помимо задравшегося на подмерзшем снегу платья, из-под которого торчали бесформенные, опухшие, обтянутые порванными черными колготками ноги, гендерную принадлежность также выдавало лицо, когда-то миловидное, ныне сильно отекшее женское лицо с огромным фингалом под глазом, почище чем у Милы.

– Вы кто? – требовательно спросил голос, хриплый, пропитой, но все-таки тоже женский. – Вы как тут очутились?

– А вы кто? – спросила Мила.

Вспыхнувший в ней испуг уходил, как накатившая на берег волна, стремительно убегающая обратно в море. Кто бы ни была неизвестная пьянчужка, от которой шла ударная волна отвратительного запаха, состоящего наполовину из перегара, наполовину из мочи, она была жива и невредима. Не труп, спасибо тебе, господи.

– Я – человек! – гордо, но нетвердо сообщила женщина. Кажется, она была в дымину пьяна.

Как это часто бывает у сильно пьющих людей, определить ее возраст было совершенно невозможно. Не двадцать лет, конечно, но вот тридцать и шестьдесят ей можно было дать с одинаковой вероятностью.

– Это сомнительно, – Мила стремительно повернулась к сказавшему это Савелию, потому что не узнала его голос. Он был низкий, глухой, наполненный отчаянием и отвращением одновременно. – Зовут тебя… вас как?

Сидящая на грязном снегу женщина молчала, внимательно разглядывая архитектора, как будто на нем расцветали невиданные узоры. На Милу и Игоря она не обращала внимания, как будто их тут и не было, а вот Савелий явно вызвал ее живейший интерес. Впрочем, Мила ее понимала. Его распахнутое кашемировое пальто, узкие брюки и лакированные ботинки смотрелись на утренней улице Малодвинска так же странно, как выглядел бы случайно попавший в курятник павлин.

– А ты не сумлевайся, – наконец глубокомысленно сказала женщина. – Я, конечно, малость не в форме, в смысле выпимши, но это не мешает мне быть человеком. Я, между прочим, когда-то красивая была, ух. Ты бы меня лет пятнадцать назад встретил, шею бы свернул, вслед смотря. Вот какая я была. А сейчас, вижу, брезгуешь…

– Красавчик, – теперь она обращалась уже к Игорю, которого соизволила заметить, – а ну-ка помоги даме встать. Придатки простужу, худо будет. В больницу сейчас попадать хуже, чем в тюрьму. Да и была я там недавно. Сколько времени-то? Как давно я тут… лежу?

– Понятия не имеем, сколько вы тут лежите, а времени десять минут восьмого. Утро совсем. Вы правы, нельзя по такой погоде долго на земле лежать. Игорь, помогите ей встать, надо ее домой отвести. Вы где живете?

– Вот еще, буду я домой всякую шваль отводить, – обиделся охранник. – Я к ней прикасаться не собираюсь. Изгваздает всего, потом не отмоешься. Если она тут с вечера лежит и не подохла, так и до дому сама доберется.

Савелий стоял неподвижно, смотрел на пьянчужку во все глаза, на лице его отразилось страдание. Ну надо же, какая у него тонкая душевная организация. Словно решившись на что-то, он шагнул вперед и протянул женщине руку, в которую она тут же вцепилась.

– Давайте я помогу вам встать. Как вас зовут и где вы живете?

– На Сокольничьей я живу, – сообщила женщина, поднявшись на ноги и с трудом выпрямляясь. – Знаете, где это? А зовут меня Полина Егоровна.

Убедившись, что их «находка» приняла вертикальное положение, Савелий оторвал ее руки от своего рукава и сделал шаг в сторону.

– До Сокольничьей один квартал. Ночью вы не дошли всего ничего, – сказал он. – Постарайтесь теперь все-таки добраться до дома. Вас там кто-то ждет, Полина Егоровна?

– Дети, – гордо заявила женщина и икнула. – Сын и дочь. Двойняшки. По четырнадцать им.

Мила заметила, как Савелий снова поменялся в лице. В несколько шагов он метнулся в кусты, где его начало мучительно выворачивать. От ужасного запаха, что ли. Она топталась на месте, не зная, как ему помочь. Дождавшись, пока он выберется из сугроба обратно, бледный, с покрытым испариной лбом, она молча протянула носовой платок, к счастью, лежащий в кармане. Он с благодарностью взял, приложил ко рту, тяжело дыша.

– Спасибо. Простите.

– Ничего страшного.

– Пойдемте. Нам, наверное, надо уже возвращаться, чтобы вы не опоздали на работу.

Мила с сомнением оглянулась на Полину Егоровну, которая медленно и не очень уверенно, но все-таки брела в сторону ближайшего перекрестка, туда, где действительно начиналась Сокольничья улица.

– Игорь, может, вы все-таки проследите, чтобы эта женщина дошла до дома? Вы же слышали, ее там дети ждут. Мы с Савелием отведем Кактуса домой, и он доставит меня на работу на машине, так что по дороге со мной точно ничего не случится. А вы бы потом приехали прямо в школу, если уж это столь необходимо. Так-то у меня уроки до четырнадцати тридцати, поэтому я обещаю, что до этого времени из здания не выйду и одна не останусь. Если надо, то я позвоню Александру Николаевичу, чтобы сказать, что это я вас попросила. Пожалуйста.

– Ладно, – сдался охранник, – только вы сначала позвоните, чтобы он такое распоряжение отдал. Я только его поручения выполняю, Камилла Александровна.

Пришлось так и сделать. Соболев, которого Мила разбудила, признаться, ничего не понял, но получив ее заверения, что за ней присмотрят, а охранник позже присоединится к ней в школе, милостиво согласился, чтобы тот выполнил Милину просьбу.

– Я перед Андреем Михайловичем в долгу, так что моими ребятами можете распоряжаться как хотите. Дайте Игорю трубку.

Еще через две минуты Игорь, вздохнув, сопровождал пьянчужку домой, а Мила и Савелий с резво бегущим по дороге Кактусом шли в обратную сторону.

– А вы, оказывается, добрая, – сказал Савелий через пару минут молчания. Видно было, что он думает о чем-то своем, довольно тяжелом, и Мила не рисковала первая нарушить воцарившуюся между ними тишину. Странный он был человек, этот архитектор. – Вас так взволновала судьба этой мерзавки и ее детей.

– Почему она мерзавка? Несчастная опустившаяся женщина. Можно только пожалеть, – заметила Мила. – И вы зря стараетесь казаться хуже, чем есть на самом деле. Вас тоже ее положение задело за живое.

– Если бы я мог сделать это безнаказанно, я бы ее убил, – с отвращением сказал ее спутник. – В этом существе сосредоточено все, что я в этой жизни больше всего ненавижу. И наличие двоих детей ее не оправдывает, а совсем даже наоборот.

– Мы не знаем, почему она оказалась на улице пьяной, – упрямо сообщила Мила. – Возможно, с ней это случилось в первый раз в жизни.

– Вы рожу ее видели? Она же пропитая вся.

– Лицо. Видела. Даже если и так, и эта женщина сильно и давно пьющая, это все равно не повод дать ей замерзнуть в снегу и уж тем более убивать. Савелий, я вам не верю, вы не можете на самом деле желать ей смерти.

– Ну и не надо мне верить, – вздохнул он. – Иногда я сам себе не верю. Отведите собаку в дом, Мила, я буду ждать вас в машине.

В школе, разумеется, только и разговоров было о вчерашнем убийстве и о том, что «англичанка» нашла клад. Второе, разумеется, меркло в сравнении с поножовщиной. Еще из книги Николая Валевского Мила знала, что древние монеты тут находили довольно часто. Сам старый учитель, купивший участок, на котором когда-то располагался старинный храм, и обследовавший его с металлоискателем в поисках обломков церковного колокола, тоже находил несколько монеток, серебряных и медных.

Конечно, в горшке, вырытом Кактусом, монет было много, но в целом стоимость клада все равно не была такой уж значимой, чтобы о ней говорили взахлеб. Правда, нашлись и те, кто два события, произошедшие воскресным утром в Кузнечной слободе, связывали между собой.

– Может, Серегу-то убили за то, что он про клад знал да хотел его забрать? – спросила у Милы маленькая, кругленькая, почему-то в одном и том же кримпленовом платье учительница биологии Ирина Сергеевна с выпученными от базедовой болезни глазами, которую ученики меж собой, как знала Мила, называли «жабой». – То есть его конкурент какой убрал, а пока они между собой разбирались, вы, Камиллочка, их и обошли на повороте.

Выпученные глаза светились таким острым любопытством, что Миле стало смешно.

– Никого я на повороте не обходила, Ирина Сергеевна. Я просто гуляла с собакой. Вы мне лучше скажите, а дом этот брошенный, на территории которого клад оказался, он чей?

– Так государство выкупило, – с недоумением посмотрела на нее биологичка. – Там же дорогу к аэропорту будут строить. Вот все участки на окраине Кузнечной слободы и выкупили. Вы же знаете, Камиллочка, что из-за этого воспитанницу Валевского и убили. Его-то участок в результате государству и так отошел, без всяких денег. Наследников-то не было, а директор интерната Сыркин убийцей оказался, а потому наследовать никак не мог. А еще пять участков выкупать пришлось. Государственные они теперь.

– Этот-то у кого конкретно выкупили? – спросила Мила с досадой.

Ей часто было непонятно, как не очень умные и быстро соображающие люди умудряются еще учить чему-то других. Ирина Сергеевна не поражала интеллектом, если честно.

– Да его не то чтобы выкупили, скорее на другое жилье поменяли. Дом-то видела, совсем же развалюха покосившаяся, в землю вросшая. Семья Кедровских там до последнего времени жила. Бабка-то у них, Аполонией звали, дельная была, в советские годы в ателье работала, потом на дому шила. Весь Малодвинск к ней ходил, если надо было простыни подрубить или пошить чего несложное. Работящая была, непьющая. Старший сын у нее в Афганистане погиб, а младшая дочка непутевая с юности оказалась. Я-то знаю. Классной руководительницей я у них была. Аполония ничего с Полинкой сделать не могла. Уж и драла ее, и дома запирала, и в колонию сдать обещала, а только все впустую. С юности девка пила да гуляла. Только и делала, что матери в подоле внуков приносила. А та знай воспитывай.

Признаться, Мила слегка запуталась. В восьмом классе у нее учились брат и сестра Кедровские, Витя и Оля. Плохо учились, надо признать. В голове у нее что-то щелкнуло, вспомнилась утренняя пьянчужка, представившаяся Полиной Егоровной и утверждающая, что дома ее ждут сын и дочь, двойняшки. Что ж это получается, это она и есть та самая беспутная Полинка, приносившая матери в подоле, которой, если верить биологичке, принадлежал раньше дом, под которым оказался зарыт клад?

– Погодите, Ирина Сергеевна. Это семьи Вити и Оли Кедровских дом?

– Бабки их Аполонии. Когда она померла, дом в наследство Полинке остался. А она, известное дело, только пьет да гуляет. Не работает нигде. Ни за домом, ни за детьми не смотрит. В общем, когда участки стали выкупать, никто в здравом уме Полинке деньги бы в руки не дал. Ей ее долю квартирой в городе отдали. Двухкомнатная, добротная, с отоплением и горячей водой. О дровах заботиться не надо.

– На Сокольничьей, – пробормотала Мила.

– Вроде да. Я не интересовалась, мне без надобности. Но этой зимой дети хоть не мерзли, а раньше-то бывало, когда дров, понимаешь, не было…

– А на что же они живут, если эта женщина нигде не работает? Дети что едят?

– В школе бесплатно обедают. Да и пособия на двух детей государство все ж таки платит. Как малообеспеченным. Ну и старший брат у них еще есть, Антоном зовут. Он на фанерном заводе работает. Живет отдельно и матери денег не дает, конечно, знает, что пропьет, но продукты приносит. Да и Вите с Олей помогает, то одежду покупает, то канцтовары. Не бросает их.

– Что же они при переезде горшок с монетами не забрали? Или не знали о нем?

– А может, и не знали. Аполония от Полинки с детства все прятала. Девка-то была чисто клептоманка, все тащила, что плохо лежало. А уж потом, как пить начала, так и вообще. Как Аполония слегла, так она из дома чуть ли не все вынесла. Если от предков чего ценного и оставалось, так неудивительно, что Аполония сховала все надежно да с дочерью местом схрона делиться не спешила. Пропила бы все равно.

– А в результате дом достался государству, и теперь клад принадлежит ему, а не детям, которым положенная за него сумма очень бы даже пригодилась.

– А кстати, ты-то со своей долей что делать будешь? – биологичка буравила Милу острым взглядом. – Ты же клад нашла. Или все-таки Васин? Вы вообще с Олегом Ивановичем чего вдвоем в Кузнечной слободе делали? И глаз тебе кто подбил? Неужто он?

Прозвеневший звонок, к счастью, лишил Милу необходимости отвечать. Первый урок у нее был как раз в том самом 8 «В», в котором учились Витя и Оля Кедровские. Почему-то сегодня она смотрела на них с болезненным любопытством. Как должны выглядеть дети, чья мать ночевала в сугробе под кустом и добрела до дома, когда им уже нужно было убегать на уроки? Ели они сегодня что-нибудь или пришлось обойтись без завтрака?

Выглядели они, впрочем, как обычно. Потертые, но чистые джинсы, черные одинаковые толстовки. Светлые головы. У Вити коротко стриженная, а у сестры его с длинными волосами, собранными в аккуратный хвостик. Не толстые, но и не изможденные. Лица открытые, славные, глазки умненькие. Оле английский давался легче, чем Вите. Точнее, мальчик просто откровенно забивал на домашние задания и на зубрежку, без которой выучить иностранный язык невозможно. А вот Оля старалась, и если в первой и второй четверти у нее по английскому языку выходила тройка, то сейчас Мила была уверена, что в третьей четверти поставит девочке заслуженную четверку.

Прозвеневший звонок известил о конце урока, все школяры, как стайка птенцов, сорвались с места, собирая тетрадки и пеналы, подхватывая рюкзаки. К учительскому столу подошли Оля и Витя.

– Камилла Александровна, а правду говорят, что вы у нашего старого дома вчера клад нашли? – спросил мальчик с вызовом. Его сестра, потупившись, стояла рядом.

– Правда. А кто говорит, Вить?

– Да люди говорят, – степенно ответил он. – Эх, не знал я, что у нас там чего-то спрятано, а то бы сам вырыл.

Теперь в голосе мальчика сквозило сожаление.

– И Антоха не знал. Говорит, что в детстве с друзьями они иногда искали клады, особенно когда старый учитель на своем участке с металлоискателем бродил, но бабка от дома всегда гоняла, говорила, что дурью маются. Даже интересно, сама она знала, что под домом горшок зарыт и от мамки его прятала, или просто не в курсе была. Да теперь уж не узнаешь.