Помоги проекту - поделись книгой:
...В первый раз Дендебу женили, когда ему было двенадцать лет. Смутно помнит он, как отец, вернувшись с охоты на изюбров, снял с бата полтуши мяса и велел сыну собираться в путь. Мать одела мальчика во все новое, дала ему на дорогу три юколы, десяток пресных лепешек и проводила до протоки.
— Куда едем, отец? — спросил Дендебу.
— Невесту тебе покупать буду в стойбище Сулендзиги. Там хорошая девочка есть.
Гулунга встретился с Сулендзигой на охоте. Оказалось, что оба они шли по одному и тому же следу изюбра, а когда убили оленя и разделили поровну мясо, сели у костра отдохнуть. Во время разговора выяснили, что у Сулендзиги есть дочь Гяндяли, а у Гулунги — сын Дендебу. Поскольку охота кончилась миром и дружбой, удэге решили породниться. Договорились о примерном тори — выкупе за Гяндяли, и Гулунга пообещал приехать на Улакан с сыном.
Как раз наступил сентябрь — пора чудесной осени и время заключения браков. Вот почему Гулунга, вернувшись с охоты, сразу же заторопился с сыном в дальнюю дорогу.
Целый день гнали они оморочку вниз по быстрой горной реке и к вечеру, когда стало заходить солнце, причалили к берегу, где стояла среди молодого орешника юрта Сулендзиги. Встречать гостей выбежала Гяндяли. Девочка не знала, зачем они пожаловали, и, схватив Дендебу за руку, повела его смотреть молодых соболят, которые резвились в тесной клетке из ивовых прутьев.
— Мне их ама подарил, — похвасталась девочка.
— А я кабаргу копьем убил, — в свою очередь похвастался Дендебу. — Хочешь, покажу тебе то копье?
— А кингуласти есть у тебя?
— Нет.
— А у меня есть кингуласти. — Гяндяли побежала в юрту и принесла дудочку из подсохшего стебля соссюреи. У мальчика загорелись глаза.
Он выхватил из рук Гяндяли кингуласти, сильно подул в нее, но дудочка молчала. Зато у Гяндяли она запела тонко и нежно.
— Подари мне ее, — попросил Дендебу.
— Тебе лучше копье идет, — сказала она, пряча за спину дудочку. — Ведь ты охотник.
Тогда он кинулся к девочке, повалил ее на траву и забрал кингуласти. Гяндяли заплакала. Мальчику стало жаль ее.
— Ладно, бери ее. Я себе другую сделаю...
...Гулунга и Сулендзига тем временем сидели около юрты, курили трубку и беседовали об охоте. О свадьбе разговор пойдет после — за угощением, которое готовили женщины. А готовили они изысканное блюдо — сяйни — из спинок хариусов и моченых ягод. Старая жена Сулендзиги крошила рыбу, а молодая — мяла ягоды. Эту темно-сизую смесь надо было еще полить медвежьим жиром и сдобрить острой травой люцайкой. На все это нужно время. Но хозяин не торопил своих жен.
Удэге говорили, что нынче мало изюбров, поэтому бог тайги Онку разрешил убивать по одному изюбру на двоих. Зато много горбуши поднялось в таежные речки, так что юколы заготовили на зиму впрок.
— Все равно добрая нынче осень, — заключил Гулунга, — хватит нам всего...
— Добрая потому, что наш брат удэге все лето следил за огнем, не заливал костры водой, не ворошил пепел палкой, — сказал Сулендзига.
— Два новых бата нынче летом выдолбил из живых тополей, к мертвому дереву ни разу не прикасался! — сказал Гулунга.
— Не носили унты из бычьей кожи, поэтому изюбр нам легко дался! — в тон ответил Сулендзига.
— Рыбу вверх головой не жарил, вот и привалило нынче много ее! — продолжал Гулунга.
Словом, они успели выкурить не одну трубку и вдоволь наговориться, пока женщины принесли угощение: сяйни, вареное оленье мясо и черемшу.
Гулунга достал фляжку со спиртом.
Пока всю осушили, вызвездило небо и из-за горных вершин показался молодой месяц. Договорились о тори. Гулунга обязался внести за Гяндяли два чугунных котла и пять копий. Сверх того он отдал Сулендзиге три серебряных полтинника, хранившиеся у него в складках хэйги — узких дабовых штанов.
— Котлы и копья привезу весной, — пообещал Гулунга.
Сулендзига, взяв серебряные полтинники, тряхнул их на ладони, потом попробовал на зуб и, уверившись, что они настоящие, спрятал в карман.
В знак того, что удэ породнились, они обменялись трубками и помпу — головными покрывалами — и пожелали друг другу счастливой удачи на зимней охоте.
Когда наступила долгожданная весна, вскрылись реки, на деревьях лопнули почки и брызнула изумрудная поросль листвы, в стойбище рода Сулендзиги побывало, как говорят удэге, худое поветрие. В течение нескольких дней люди вымерли от оспы.
Так Дендебу, которому только что исполнилось тринадцать лет, «овдовел».
— Вот, внучка, как дело мое было, — закончил свой рассказ Дендебу.
— А бабушку Икью ты тоже в жены себе покупал? — спросила Ольга.
— Нет, не покупал он меня, — отозвалась старушка. — В стойбище Сосоли жил один богатый старик. Меня хотел купить третьей женой себе. Как узнала, что он собирается приехать с тори, я ночью в тайгу убежала. Много дней бродила там, на одних кедровых орешках жила. Потом соболевщиков встретила, к ним пристала. Дендебу в своей юрте и приютил меня. С тех пор вот уже пятьдесят зим и живем вместе. Старые стали, однако два сына у нас, внуков пять человек, а ты теперь шестая внучка будешь.
— Наш дом — твой дом! — сказала Яту.
Зинзай Пеонка спросил:
— Ольга Ивановна, а какой тори наш Юрка отдал за тебя?
Ольга смутилась.
— Мы полюбили друг друга, разве это не дороже всего?
— Таких слов прежде у нас вовсе не было, — заметила Яту.
В это время чья-то тень мелькнула за окном, и Ольга насторожилась.
— Мама, кто-то в окошко заглядывает! — сказала она тревожным шепотом.
Не успела Яту подбежать к окну, как широко распахнулась дверь и на пороге появился человек в ватной куртке и в меховой шапке-ушанке.
— Багадыфи! — поздоровался он на родном языке.
— А-а, Николай Гайбович Канчуга, заходи!
— Почему раньше не пришел? — спросила Икья.
— Ветряк заработал, движок запустил, в Сиине радио заговорило.
— Заговорило? — всплеснула руками Икья и, подбежав к репродуктору, сунула вилочку в штепсель.
Шла передача для пограничников Дальнего Востока. Приятный грудной голос пел:
Канчуга сел к столу.
— Теперь, однако, за тебя, Николай Гайбович, медовухи выпьем, — предложил Зинзай. — Все-таки ты самый интересный у нас человек.
— Это добрый бог Эндури спас тебя после казни, Канчуга, — не то в шутку, не то всерьез сказал дедушка Дендебу.
Все рассмеялись.
«Как это Канчуга живет после казни?» — подумала Ольга, вглядываясь в лицо Николая Гайбовича. Он как-то странно сидел за столом: ссутулясь, втягивая шею в плечи и склонив набок голову.
— Николай Гайбович, — спросила Ольга, — это правду про вас говорят, будто вы после казни живете?
— Наверно, так, — ответил Канчуга.
4. Первый из удэге
Сперва и я этому не поверил. В самом деле, как мог остаться в живых человек после того, как японцы казнили его?
Мунов, когда я спросил о Канчуге, сказал:
— Правильно говорят. Ты читал, конечно, книжку «Последний из удэге»? Думаю, читал. Хорошая, верная книжка. Ее наш добрый друг товарищ Фадеев написал. А про Николая Канчугу, я тебе скажу, тоже книжку написать можно. Он будет первый из удэге! Только, пожалуйста, не думай, что я тебе легенду говорю. Легенду, сам знаешь, сочинить надо. А Канчуга живой человек. Иди, дорогой, поговори с Канчугой, а то не будет картины.
И вот что мне рассказал «первый из удэге».
...Детство его было печальным. Из всей многочисленной семьи Канчуга один остался в живых. Дед, отец, мать — вторая жена отца, пять братьев и две сестры почти в одно время ослепли от трахомы. В поисках пищи они долго брели по тайге, слишком далеко ушли от родной речки Сулюнчи и, запутавшись среди бурелома, погибли от голода. Десятилетний мальчик в это время кочевал по тайге со старшим братом отца, Богдэ. О том, что род Канчуга потерял сразу столько людей в «лето большого падения звезд», они узнали гораздо позже — осенью, идя по следу изюбра. След привел их на крутой берег Сулюнчи, к опустевшей юрте с погасшим очагом. Здесь было так тихо, что в ста шагах от юрты в густых зарослях шиповника отчаянно дрались из-за важенки два рогача.
— Уйдем отсюда, бата[3], — сказал Богдэ упавшим голосом и увел мальчика к реке.
Они плыли на оморочке, с трудом преодолевая встречное течение стремительной горной реки. Богдэ энергично работал шестом, часто глядел в лесную чащу, словно искал чего-то среди тополей и лиственниц, оплетенных лианами китайского лимонника. Может быть, он искал следы своих родичей, которые брели здесь на ощупь в поисках пищи. Иногда Богдэ казалось, что в заросли ведет узкая тропинка. Он напрягал зрение и тут же убеждался, что тропинки там нет. Однажды за поворотом реки его ищущий взгляд выхватил несколько поломанных кустов, и Богдэ уже хотел было причалить к берегу, но передумал. Нужно было как можно дальше уйти от места, где болезнь захватила род Канчуга, чтобы не подвергать опасности племянника.
Миновали перекат, потом обогнули скалистую сопку, увидели берег, заросший тальником. И тут Богдэ сказал:
— Остановимся здесь, бата!
Постепенно осенние сумерки сгустились. На дальнем горизонте догорал закат, на мглистом небе зажглось множество звезд, таких острых и колючих, что на них нельзя было долго смотреть. В лесу стало прохладно. Богдэ не давал костру погаснуть и все время подкладывал валежник: он быстро сгорал, трещал и покрывался розовым пеплом. Над костром поднимался легкий, вьющийся дымок.
— Я, однако, бата, завтра на кабана пойду, нынче их бродит немало. А ты сиди, жди меня тут...
Дальний край неба потемнел. Еще больше высыпало звезд. Высокие темные ильмы, сомкнувшись могучими вершинами, перебирали, казалось, звездные огоньки, гася самые маленькие, а покрупнее оставляли гореть холодным голубоватым огнем. Николай, уставший за день, лег на барсучью шкурку, свернулся калачиком и крепко уснул.
На рассвете, когда Николай еще спал, Богдэ отправился в глубь леса. Он шел и повсюду оставлял свои отметки. В дупло старого тополя положил заструганную палочку, в зарослях лещины надламывал ветки, на невысокую черную березу положил горсть мха, а на просеке выкладывал стрелки из тонких веточек орешника. По этим знакам Богдэ будет возвращаться.
Когда солнце брызнуло мальчику в лицо палящими лучами, он вскочил и протер глаза. Не найдя Богдэ, он сперва испугался, но тут же, как это бывало не раз, заметил знаки, оставленные дядей, успокоился и стал ждать. Но прошел день, наступил вечер, а Богдэ все не приходил.
Когда совсем стемнело, Николай подбросил в костер сухого валежника и лег у огня, попытался заснуть. Сон не приходил. Он с тревогой подумал, что с дядей, возможно, случилась беда. Из рассказов Богдэ он знал, что в лесу живет злой дух Окзо. Похожий на огромную птицу с железными крыльями и клювом, Окзо с быстротой молнии проносится над тайгой и часто, настигнув в пути охотника, убивает его. Вспомнив об этом, Николай закричал, но голос его потонул в темноте.
Едва забрезжил рассвет, он побежал искать Богдэ. У горного перевала знаки кончились, а дальше идти Николай побоялся.
Мальчик печально побрел назад. Три дня прожил один на берегу протоки, все еще надеясь, что дядя вернется. Так и не дождавшись его, сел в оморочку и, долго не раздумывая, поплыл на Сулюнчи, где на холмистом берегу стояла старая юрта отца.
Ничто в юрте не изменилось. Она осталась такой же, какой он видел ее в последний раз. Только на плоской крыше, уже поросшей бурьяном, гнездились птицы. Они так обжились здесь, что не взлетели даже, когда Николай стал выбивать жердь, подпиравшую снаружи крохотную дверцу.
Он перенес из оморочки в юрту скудные запасы пищи — немного юколы, немного вяленого мяса, мешочек муки, соль. Спускаясь за водой к речке, мальчик заметил, как в нору под елью побежал барсук. Он срезал ветку, обстругал сучки, привязал к палке нож, притаился за деревом и стал ждать, когда барсук выйдет из норы. Ждать пришлось недолго. Как только зверек выскочил и побежал по траве, Канчуга метнул в него самодельное копье. Увидев, что барсук упал, Николай запрыгал от радости. Но тут же, вспомнив о Богдэ, затосковал. Не стал кипятить воду, пошел в юрту, лег и крепко заснул.
Он проснулся среди ночи от шума дождя и оттого, что косые холодные струи хлынули через крышу и погасили очаг.
Он пытался разжечь его, но спички отсырели. Тогда он отодвинулся в угол, нащупал в темноте подстилку из кедровой коры и лег на нее...
Утро, на счастье, выдалось хорошее. Дождь давно перестал. Но на зелени еще лежали дождевые капли. Стоило задеть ветку, как на голову обрушивались потоки воды. Канчуга сорвал с толстого кедра два куска коры и заделал отверстие в крыше, придавив кору камнями. Потом взял острогу поменьше и отправился рыбачить. Он поймал двух нярок и тайменя. Вдруг из-за поворота показалась оморочка, и мальчик, увидев ее, вздрогнул от неожиданности. В оморочке сидел старый удэ. На голове у него была маленькая шапочка — богдо, а на плечи ниспадало широкое помпу, вышитое по краям ярким орнаментом.
Когда оморочка подошла совсем близко, удэ спросил:
— Много рыбы поймал?
— Две нярки и тайменя!
— Не худо!
— Дядю моего не встречали? — спросил Николай.
— А как зовут его?
— Богдэ Канчуга!
— Нет, не встречал.
— Ушел он на кабана. Говорил, чтобы я ждал его, и не вернулся. Теперь я совсем один живу.
— Такой маленький — и один живешь?
— Почему маленький? — с обидой произнес Николай и показал удэгейцу два ножа, висевшие на поясе.
— Уже охотник?
— Да.
— Умеешь копье в зверя метать?
— Хогдо[4] в барсука метал. Сразу убил!
Поделиться книгой: