День начинается утром

— А? — спросил и Шурка. — Рыбу будем ловить и вообще… А там моря нет. Там песок.

Толик кивнул и положил Мите на плечо руку. Митя, видно, не ожидал такого разговора. Он покраснел так, что слёзы выступили, подался вперёд… Было видно, что ему очень хочется остаться.

Все четверо молчали. Костик, Шурка и Толик, улыбаясь, глядели на Митю и ждали.

Но Митя вдруг сник, нахмурился и сказал, как взрослый:

— Не могу я, ребята. Если ещё и я сяду на шею вашей бабушке, ей совсем плохо будет.

Такой он, видно, был человек, Митя.

Мальчишки долго ещё стояли. Говорить не хотелось.

Потом паровоз загудел и эшелон медленно тронулся. Митю подсадили на ходу. Несколько рук сразу вцепились в него, втащили в теплушку.

Костик, Шурка и Толик шли рядом с вагоном, потом стали отставать. Митя крикнул:

— Ребята, я когда-нибудь приеду! Обязательно!

Поезд набирал скорость, вагоны стали сливаться в сплошную серую полосу, и скоро уже нельзя было разобрать, какой из них Митин.

Костик глядел на красные огоньки и пронзительно чувствовал, как это странно, что Митя ещё минуту назад был здесь, а теперь, может быть, они никогда не встретятся.

И впервые он подумал о том, как много людей на свете и как много дорог, — у каждого своя.

Он изумился этой мысли. И ему стало тревожно и радостно.

Про акул и морских котов

Солнце пекло вовсю. Красноармейцы в тяжёлых сапогах, со скатанными шинелями за плечами шагали по бульвару, ползали, бегали, кололи чучела.

Красноармейцы обливались потом. Когда, в перерыв, снятые гимнастёрки высыхали, их можно было поставить на землю, и они стояли.

Солдаты были издалека. Из Сибири. Они привыкли к снегам, морозам, а тут сразу двадцать восемь градусов жары. Тяжело.

Почти все они были здоровенные, высокие. И называли себя непонятным словом «чалдоны». Говорят по-русски, а сами — чалдоны.

Костик, Шурка и Толик ходили с ними купаться. Умора! Такие большущие, ну просто богатыри, а воды боятся. Визжат, как женщины. А если окунаются с головой, то долго и тщательно зажимают пальцами нос и уши. И глаза закрывают. Окунаются медленно-медленно, тут же быстро выскакивают, отфыркиваются и трясут головой.

Как-то раз Толька стал рассказывать про акул. Будто их тут видимо-невидимо.

— А ротище у них — во! — говорил Толька, разводя руки. — А зубы — во! — показывал он ладонь. — Как цапнет поперёк живота — так и перекусит.

Все они стояли в воде, и красноармейцы стали ёжиться и оглядываться.

— Ну, уж ты скажешь! Не так их много, этих акул, — включился в игру Костик. — Вот морской кот — это да!

— Это ещё что за зверь? — спросил старшина и усмехнулся, будто ему не страшно.

— А это такая рыба, плоская, как блин. Только блин этот с автомобильное колесо, — заливался соловьём Костик. — У неё есть хвост, будто стальной трос, а на конце хвоста кривая колючка. Острая, как бритва.

— Ну и что? — спросил кто-то.

— Да ничего. Только они любят подплыть незаметно к человеку — да как чиркнут колючкой! Не обрадуешься!

Многие сибиряки стали выходить на берег. Остались старшина и ещё человек пять.

— Врут они всё, чертенята, — сказал старшина и начал тереть голову мылом. Но голова не намыливалась.

— Вот поганая вода, а ещё море, — плюнул он, — помыться по-человечески и то нельзя.

Про акулу и кота стали как будто забывать, понемногу возвращались в воду.

Костик пошептался с Толькой.

— Да где тебе! — громко закричал тот. — Вы только послушайте, — обратился он к сибирякам, — вот он, — Толька показал на Костика, — говорит, что нырнёт дальше меня!

Он ткнул пальцем себе в грудь и неестественно захохотал:

— Ха, ха, ха!

— А ну, давай, — закричал старшина, — соревнуйтесь!

— Давай, давай, — загалдели сибиряки, — судить будем честно; ныряйте, ребята.

Их долго устанавливали на одной линии, около каждого собрались болельщики.

Костик незаметно подмигнул Шурке. Тот вышел на берег, отошёл подальше и сел на парапет. По команде старшины Костик и Толька нырнули.

Под водой тот и другой повернулись и поплыли обратно.

Основное, из-за чего всё могло сорваться, — это прозрачная вода.

Но сибиряки так внимательно и азартно всматривались в ту сторону, куда нырнули мальчишки, что не заметили никакого подвоха.

Переполох начался, когда Костик царапнул указательным пальцем по животу старшины, а Толька схватил кого-то за ногу.

Пострадавшие заорали во всё горло, высоко подпрыгнули и со всех ног бросились на берег. За ними как ветром сдуло остальных.

Когда Костик и Толька вынырнули, им закричали:

— На берег! Скорей! Там акулы!

Старшина показывал пальцем на свой живот:

— Вот! Чуть кишки не выпустили.

Костик и Толька так хохотали, что несколько раз хлебнули горько-солёной воды — огурца съели, по местному выражению.

На берегу заливался Шурка.

Постепенно сибиряки поняли, что их провели, разыграли сопливые мальчишки. Первым делом погнались за Шуркой. Но куда там! У того только пятки блеснули.

Костик и Толька на всякий случай отплыли подальше — вдруг камнями начнут бросаться. Но обошлось. Им грозили страшными карами, приказывали немедленно вылезти и отдаться на милость победителей. Но мальчишки только смеялись.

— Эх, вы! А ещё солдаты! Сдрейфили! — кричали они.

— Ну, чертяки, погодите. Мы с вами ещё встретимся, — погрозил старшина.

Он говорил сердитым голосом, будто бы всерьёз, но Костик заметил, как старшина подмигнул одному солдату и оба хитро улыбнулись.

Костику вдруг показалось, что солдаты просто играли с ними.

— Здо́рово мы их! — хвастливо сказал Толька.

— Эх ты! «Здо́рово»! С нами пошутили, а ты и уши развесил, — ответил Костик. — Станут солдаты какого-то там кота бояться. Не такие они люди.

— А ты что, знал об этом? — изумился Толька.

— А как же! — слукавил Костик.

Между небом и землёй жаворонок вьётся

Старшина оказался прав. Они действительно скоро встретились. Ох, если бы Костик мог предвидеть такую встречу!

Всё было как обычно. Они лазали по развалинам водолечебницы, раскачивались на торчащих прутьях арматуры, прыгали с камня на камень.

Бабушка каждый день ругала Костика и Шурку за эти развалины. Боялась, что их там придавит. Они молча её выслушивали, а назавтра принимались за старое.

— Совсем от рук отбились, — говорила бабушка и грозилась написать маме.

У них в развалинах была пещера. О ней знали трое: Костик, Шурка и Толик. Пробираться туда нужно было ползком, между рухнувшими железобетонными колоннами. Там хранились все их богатства. Пещера называлась громким словом «штаб».

О штабе знал ещё только один человек — Митя с потопленного транспорта «Ялта», — но он был далеко.

В пещере было сухо и уютно. По узкому проходу волоком, ползком натаскали матрасов, устлали ими весь пол.

Можно было хоть кровати поставить — среди развалин их сколько угодно, — да только кровати не пролезут, да и зачем они — кровати?..

В углу сложена печурка. В большой никелированной кастрюле из-под медицинских инструментов хранились припасы — три початка кукурузы. Съесть их решили, когда станет совсем уж невмоготу.

Но самое главное богатство — это ракетница. Чистили и смазывали её каждый день. По очереди. Запрятана ракетница так хитроумно, что если кто и заберётся случайно в штаб, всё равно не найдёт: надо вынуть кирпич из стены, за этим кирпичом тайник. А кирпич-то в углу, на уровне пола, да ещё завален куском бетона.

В штабе дали клятву. Костик сказал, что её всегда дают. Во всех книжках написано. И революционеры, и военные.

Спорили чуть не до драки, какая она должна быть. Каждому казалось, что его клятва лучше всех. Потом Костику надоело спорить и он сказал:

— Чего ругаться? Давайте просто подумаем, что для нас, для троих, самое главное. Чего мы друг другу не должны делать. И что должны обязательно. Ну?

— Не трусить, — сказал Шурка, — самое главное — не трусить. И не обманывать. Не врать никогда друг другу.

— И всегда помогать, выручать, если беда, — сказал Толик.

— А если кто нарушит? — спросил Костик.

— Не нарушит.

— Ну, а если?

— Тогда всё. Не дружить с ним, не разговаривать и ракетницу не давать, — сказал Толик.

— А как бы это сказать получше?

— А так: кто нарушит, тот гад и фашист, — сказал Шурка. — Сразу всё понятно — кто же будет с таким дружить?

Клятву произносили торжественно и очень серьёзно, по очереди, держа ракетницу в поднятой руке:

«Стоять друг за друга, не врать и не трусить. Кто изменит — тот гад и фашист».

Почти все разговоры в штабе кончались воспоминаниями о встрече в горах. Виной тому, наверное, была ракетница. Когда держишь её в руках, как тут не вспомнить. Толька уже оправился после конфуза с Иммой Григорьевичем и кипятился больше всех.

— Эх, вы! Шпиона упустили. Вор!.. Никакой он не вор. Как взяли ракетницу, так надо было наставить на него и будить. Потом связать — и на лошадь. Дураки вы! Даже не узнали, что в ящике. Эх, жаль, меня там не было! Я б ему показал!

— Ты уже один раз показал, — смущённо огрызался Костик, — легко тебе болтать. Небось удрал бы, как заяц. Тоже мне — герой!

Шурка молчал и улыбался. Чего ему было не улыбаться?! Ракетницу-то он добыл! Теперь издалека всё казалось совсем не страшным.

Костик переживал и думал, что они действительно сделали всё не так. Может быть, просто струсили.

От этой мысли щёки начинали полыхать, и он тряс головой, отгоняя её, как муху.

А тоненький ехидный голосочек где-то там внутри тихо говорил: «Струсили, струсили».

— Погоди, погоди, — шептал Костик, — я тебе покажу. Пусть только случай подвернётся.

* * *

В тот день играли в казаки-разбойники. Десять на десять. Было весело и шумно. Три дня не бомбили, а Костик и Шурка получили письма от своих мам. Разом. Будто мамы сговорились. Только этого не могло быть: Шуркина мама писала из Ашхабада, а Костика — откуда-то с фронта. Её письмо во многих местах было вымарано цензурой. Письма были хорошие, весёлые. Шуркина мама обещала скоро приехать.

Костик, Шурка и Толик попали в «разбойники». Откровенно говоря, это было не очень честно: они знали развалины лучше всех, облазали каждый закоулок. Попробуй поймай их.

Один угол здания сохранился. Он стоял, как нос корабля. Очень печального корабля с громадными пробоинами — окнами. Сохранились и три колонны, которые когда-то держали балки этажных перекрытий.