Помоги проекту - поделись книгой:
— Я бы хотел вернуться к Робинсонам, и даже не прочь там пробыть несколько лет, — эти слова удивили сестёр, и они вопросительно посмотрели на брата. — Чтобы гордиться детьми, которых ты учил и наставлял, — поспешил добавить Брануэлл.
«Значит в нашем деле брат не помощник, — размышляла Эмили. — Скорей всего организовывать школу придётся Шарлотте».
— Я тоже, пожалуй, вернусь к Робинсонам. Я уже привыкла к своим ученицам, а они, похоже, ко мне, во всяком случае, мы ладим друг с другом, а это, вы сами знаете, случается не часто. Видно хлопоты, связанные со школой падут на вас, сестрички.
— Верней всего, что этим придётся заняться мне, — произнесла Шарлотта, не забывая о долге старшей сестры и учитывая характеры младших. — Но пока следует повременить, надо помочь Эмили и Табби по дому, уделить время слепнущему отцу. Я думаю, — обратилась Шарлотта к Энн и Брануэллу, — не стоит отказываться от места, пока наша школа только в проекте. А, вот, когда у нас появятся ученицы, тогда, чем у чужих людей жить, лучше дома и работать на себя.
Весеннее пробуждение лихорадит природу. Птичьи трели неистово разносятся по округе. Ярко-зелёные пятна мягкого мха на торфяниках соперничают в красочности с мелкими листьями вереска, свёрнутыми трубочкой и напоминающие хвоинки ели. Женские ножки пытаются обойти корявые и упругие красноватые ветви густых кустарников, но короткие и искривлённые бурые стволы чуть ли не стелятся по земле и цепляются за ботинки. Не смотря на угрозу серьёзно испортить обувь, Шарлотта и Эмили часто гуляют на торфяниках, и во время прогулок обсуждают детали их будущего предприятия — долгожданной школы.
Шарлотта была уверена, что Эмили горячо желает, чтобы они открыли собственный, хотя и небольшой пансион, но также знала, что она не будет ничего делать для организации его, за исключением помощи по обустройству дома. Эмили, вообще была для Шарлотты домашней загадкой. Особенно стали заметны некоторые черты её характера после этого последнего года разлуки, когда Эмили оставалась практически за хозяйку дома. Ей часто приходилось быть одной, она и раньше никогда не тяготилась одиночеством, а теперь, похоже, искала уединения.
На людях, как всегда молчаливая, она не любила много говорить, старалась отвечать односложно, чтобы её не докучали расспросами. Она не высказывала своё мнение не от того, что его у неё не было, а потому что объяснять пришлось бы долго и, даже тогда сомнительно, чтобы её поняли, так отличен был взгляд Эмили от других, общепринятых. Почему-то она чуть ли не с детства была уверена, что её не поймут, а значит не стоит тратить пыл на то, чтобы рассталковывать другим свои мысли, чувства, ощущения, пристрастия. Эмили постепенно стала закрытой и непроницаемой личностью для чужих. А по мере того, как время увеличивало расстояние между её сёстрами, то уменьшалась её открытость для них. Шарлотта знала, что Эмили сложная натура и может быть твёрдой в своих решениях, упрямой в их достижении и жёсткой с теми, кто с ней не согласен.
Сейчас, когда Шарлотта идёт рядом с сестрой, та, созерцая пейзаж и вдыхая свежий воздух холмов, просыпающейся земли и растущей травы, думает явно о чём-то своём.
Обгоняя их, бежит Хранитель, желтовато-коричневатый бульдог. Несколько лет назад его подарили Эмили на день рождения. Он всегда сопровождает свою требовательную хозяйку. По угрюмой морде бульдога не скажешь, что он может быть терпеливым и, тем более, кроток. В отношении Эмили и её родных это так. Но стоит кому-нибудь из чужих ударить его кнутом или палкой, в нём просыпается зверь. Хранитель с рычанием, похожим на сдавленный свист молниеносно бросается на обидчика, стараясь его ухватить за горло, и не отпускает того, пока его хозяйка не прикажет.
Шарлотта вспомнила случай с Хранителем и Эмили, который произошёл ещё до её отъезда в Брюссель.
Осенняя пора позолотила листву, которая сыпалась в изобилии от неустанных порывов ветра. Солнце скрылось за холмами, окрасив небо в окнах в розово-оранжевые тона. В пасторате всё сверкало чистотой, ярой сторонницей которой была Эмили.
На кухню, где Шарлотта и Эмили чистили овощи, вошла Табби и торжествующим тоном, в котором чувствовались и нотки страха, она сообщила, обращаясь к Эмили:
— Милая, ваш четвероногий друг сейчас блаженствует на кровати Брануэлла.
Табби хотела проучить пронырливого пса, который любил поваляться в кроватях хозяев, забираясь потихоньку на второй этаж в любую комнату, не запертую на ключ. И в то же время старая служанка боялась рассердить молодую хозяйку, зная её жесткость в отстаивании своих принципов.
Осквернение чистой постели собакой Эмили допустить не могла. Услышав слова Табби о прегрешении Хранителя, она загорелась праведным, по её мнению, гневом. Она даже побледнела от возмущения. Злобно сжала губы и с застывшим лицом вышла из кухни, быстро и уверенно зашагала по ступеням лестницы.
Почти в центре белого покрывала лежал пёс и сладко спал на левом боку, вытянутое его тело нежилось в истоме, лапы во сне чуть вздрагивали.
Шарлотта и Табби поднялись вслед и замерли в проходе, где сгустились тени. Шарлотта, которая всегда жалела всех бессловесных созданий, затихла от сострадания к псу, который сейчас поплатиться за свою беспечность.
Эмили схватила за загривок пса, тот, бедный спросонья растерялся, жалобно взвизгнул. Эмили обхватила его за шею и потащила вон из комнаты вниз. Сильный и свирепый пёс поскуливая поддался хрупкой, но уверенной в своей правоте Эмили, которая неустанно тащила нарушителя чистоты на его место, а он лишь упирался задними лапами и с трудом, нехотя передвигал передними. Девушка хотела отвадить его от этой скверной привычки. Эмили сжала кулак и изо всей силы ударила ему между глаз. Бедный пёс жалобно заскулил и забился в угол. Потом у бедняги морда распухла, и заплыли глаза. Всё-таки и Эмили тоже стало жалко пса, и она принялась за ним ухаживать. Впоследствии пёс так привязался к ней, что признал в ней главного в семье и был предан ей до конца её дней.
Шарлотта дома, куда она всегда стремилась, когда жила вне его. Но почему же ей так тоскливо, почему родные стены не радуют, как раньше? Отчего иногда присутствие близких тяготит, и она ищет повода побыть одной? Порой ей хочется поговорить, поделиться своими мыслями, размышлениями о женской доле, о превратностях, которые выпадают в столь непредсказуемой жизни. С тем, что её мучает, отцу не расскажешь и с Эмили, почему-то не тянет. Табби, старая и верная, она много видела, она поймёт. Но посекретничать в доме с ней не выходит, пока глуховатая служанка услышит, всем обитателям станет известно. И Шарлотта гуляет по протоптанным тропинкам торфяников вместе с Табби, поверяя ей терзания души.
Однообразные, бессобытийные будни будят память прошлого. Она скучает по Брюсселю, по его старинным улочкам и великолепным зданиям. Но разве только архитектурные красоты заставляют её тосковать по Брюсселю? Хотя бы себе она может позволить признаться, что ей не хватает присутствия мистера Эжера. Ей так хочется услышать его голос, пусть даже раздражённый, когда он журил её за незначительные, на её взгляд, промахи. Но, когда он был доволен, нежнейшая музыка слетала с его уст, мелодия которой незабываема и звучит всегда в её сердце. А глаза! Их взгляд пронизывал и пригвождал, когда он был сердит. Иногда они могли быть лукавыми и приводили её в растерянность, а иногда озорными и заражали неуёмной весёлостью. В некоторых случаях глаза учителя выражали мечтательную непроницаемость и неизъяснимо лучились. Смотреть в них для Шарлотты было невыразимой радостью. А его ум, мощный, аналитический! Он так много знает и понимает! Как ей не хватает его советов! Так много хочется рассказать ему!
Шарлотта мечется, домашние дела не помогают его забыть, ей нет покоя. И тогда она ему пишет, рассказывает ему о своём житье. Она ждёт, ждёт с нетерпением ответов и снова пишет, и снова ждёт… Ответа нет.
Шарлотта понимает надо что-то делать, надо занять себя работой! Для чего же она ездила в Брюссель? Чтобы повысить квалификацию и потом открыть школу. Так надо этим и заняться. Она посылает письма знакомым дамам с просьбой прислать к ней своих дочерей для обучения в пансионе, который разместиться в пасторате. И опять ждёт ответы.
Мистеру Эжеру она больше не шлёт послания, она их складывает в потайную коробку. Потребность общаться с ним всё ещё сильна.
Летом на каникулы приехали Энн и Брануэлл. Энн побыла несколько дней и вместе с семейством Робинсонов отправилась в Скарборо присматривать за детьми, пока их отец будет принимать лечебные процедуры, а мать поддерживать светские знакомства.
Миссис Робинсон очень хорошо проводила время: беседы с дамами о новых направлениях моды, обсуждение новостей из Лондона, сплетни света, а также комплименты мужчин, их томные и многозначительные взгляды, ни к чему не обязывающий флирт. Она была довольна собой, своей жизнью, что отражалось на её внешности благоприятно и располагало к ней. Милый юноша, которого она отправила в Хауорт на время, был полностью в её власти и не вызывал ревности, она была уверенна, что «её мальчик» не соблазниться ни на одну молоденькую, но глупую курицу. Миссис Робинсон хотелось новых впечатлений, а разлука внесёт свежую струю в его безграничную и страстную преданность.
Отпуск Брануэлла не радовал. Он хотел быть рядом с ней, только тогда ему было хорошо. Никто ему не нужен. Только она, которая заменила ему мать, жену, любовницу, желанна и обожаема им. Он был уверен, что она его понимает, как никто, даже отец и сёстры, которые для него были самыми дорогими людьми на свете теперь поблёкли в сознании Брануэлла, где выситься огромный образ возлюбленной, затмивший всех. Она будто гигантская, хотя и прекрасная пиявка, которая присосалась к его душе и без неё он уже не представляет своего существования. Теперь, когда она вдали от него, ему пусто и тоскливо. И ещё ревность, мучительная, всепоглощающая. Мужа в расчёт он не брал, но опасался поклонников, ведь она такая привлекательная… Он знал, как она темпераментна. Иногда она присылала ему короткие письма, в которых больше говорилось о детях, но какое ликование они вызывали в душе Брануэлла, измученной ревностью и тоской. Его не забыли, его помнят, его любят — читал он между строк.
И снова, как в прошлый приезд родные недоумевали, поведение Брануэлла всех озадачивало. Казалось, ничего не могло спровоцировать его раздражения, которое порой перерастало в ярость, и он казался одержимым. Изредка беспричинная его весёлость ставила их в тупик. Ни на какие расспросы ничего вразумительного он ответить не мог. Вместо объяснений становился ещё нервозней и невыносимей. Родные не знали, чем ему угодить.
Табби, как-то в одной из задушевных бесед с Шарлоттой высказала предположение, что уж не женщина ли виновата в том, что молодой хозяин так безумствует. Шарлотта отвергла эту догадку, потому что, по словам Энн там не было столь молодой и привлекательной особы, которая могла бы вскружить ему голову. Хотя Шарлотта не согласилась с Табби, но её мысль запала. «Не мог же он увлечься своей хозяйкой, она старше него и годиться ему в матери…», — и вдруг она вспомнила мистера Эжера. — «Нет, не может быть, чтобы и Брануэлл…»
Минуло лето, прошли сентябрь, за ним — октябрь. Никто не прислал детей, школа не состоялась. Обитателей пастората печалило, что их мечта не осуществляется, они понимали, что пасторат, окружённый могилами не такое уж привлекательное место, чтобы матери захотели привести своих дорогих чад сюда.
Литературное творчество стало единственной отрадой для сестёр, они писали стихи. Эмили ревностно оберегала свои творения от посторонних глаз и даже не показывала их родным. Шарлотта не настаивала, уже то, что у Эмили улучшается настроение, когда она погружается в свои грёзы и попытки запечатлеть мир видений отражается удовлетворением на её лице, было для неё счастьем.
Сёстры тратили много бумаги, хотя и старались экономить. Листки покрывались бесчисленным количеством слов, написанных микроскопическим почерком. Рашьше Бронте ходили за писчей бумагой в Кейли, но недавно открылась лавка в Хауорте и сёстры частенько наведывались туда.
— Мистер, мы можем приобрести у Вас бумагу? — спросила, как обычно Шарлотта продавца своим тихим голоском.
— Конечно, мисс, у меня есть полстопы.
— Мы всю забирать не будем, вдруг кому-то ещё понадобиться.
— Возьмём, пока четверть стопы, как думаешь, сестрица? — предложила Эмили.
— Пожалуй, — кивнула Шарлотта и продолжила, обращаясь к продавцу, который заворачивал отсчитанные листки, — Спасибо большое, мистер. Вы всегда нас выручаете. Когда бы мы ни пришли у вас есть то, что нам нужно.
— Мисс, я стараюсь. Вчера у меня купили последние листы бумаги, и я сегодня на рассвете отправился в Галифакс за следующей партией.
— О, мистер, это же десять миль!
— Что поделаешь, мисс. Много закупать я не могу, капитал мой мал, но и покупателей без товара оставить не хочу. Когда у меня в лавке заканчивается писчая бумага, я всегда боюсь, что вы придёте, и вам не достанется, а мне очень не хочется вас огорчать.
— Спасибо, мистер за Вашу заботу, — сказала Шарлотта, затем добавила. — Как поживает Ваша жена?
— Хорошо, мисс.
— А дети?
— Младшенькая простудилась, горло болит.
— О, мистер не позволяйте детям болеть, это так тяжело. Пусть малышка держит ножки в тепле, поите её отваром шиповника, а горло надо полоскать настойкой вереска.
— Спасибо, мисс, Вы так добры.
— И Вам спасибо за хлопоты. Люди должны помогать друг другу, верно, мистер?
— Да, мисс, Вы правы.
Когда сёстры распрощались, продавец зашёл к жене на кухню рассказать о покупателях, которых высоко ценил.
— эти Бронте удивительны, Марта. Они не похожи на других девиц, которые обычно говорливы, суетливы, насмешливы и надменны. А эти со мной, рабочим необразованным человеком говорят, как с равным, а ведь, они учились в пансионе, даже жили за границей, знают другие языки, как мы с тобой свой родной!
— Значит, не зря ты для них стараешься, всегда спешишь запастись бумагой, — ответила жена. — И на что она им?
— Я думаю, они пишут для журналов.
— Такие умные девицы и такие скромные! Это редкость, муженёк.
— И добрые, дорогая. Всегда интересуются здоровьем детей и твоим. И такие тихие, и так нежно обращаются, что невольно им хочется помочь.
— Что же добрым людям не помочь — грех.
На Новый Год вся семья была в сборе. Сёстры всегда старались в доме поддерживать порядок и чистоту, тем не менее, перед приездом дорогих гостей к Рождеству была проведена генеральная уборка. Шарлотта навела блеск в комнатах, постирала и погладила все шторы и занавеси. Эмили напекла вкусных пирожков и большой смачный пудинг. Табби приготовила ароматную, аппетитную индейку.
Родные, конечно же, соскучились по Брануэллу и Энн, но радость их была омрачена тем, что они не знали, как себя поведёт своенравный юноша. Энн, как обычно, уравновешенная радовала и отца, и сестёр, и Табби, которым приятно было побеседовать с ней после разлуки. Брануэлл на сей раз, вёл себя потише, но по-прежнему странновато, то он мечтательно молчалив, то чрезмерно возбуждён и резок, то нервозен и нетерпелив. Подолгу засиживался со своими дружками и возвращался за полночь во хмелю.
Патрик Бронте плохо видел, но запахи пива или виски чувствовал и слышал заплетающуюся речь Брануэлла, само собой разумеется, что ему не по душе было пристрастие его сына к спиртному. Но слова отца вызывали лишь раздражение у сына и не доходили до его сознания. Душевная боль Патрика Бронте усилилась, он уже стал разочаровываться в сыне.
Шарлотта и Эмили, каждая на свой манер пытались урезонить брата, но в ответ слышали грубо высказанное желание, чтобы не вмешивались в его жизнь, или шутливое пренебрежение их опасениями. Энн, которая работала с ним, не могла объяснить родным причин, повлиявших угнетающим образом на характер Брануэлла. Она говорила, что у Робинсонов он обычно пребывает в хорошем, а то и в приподнятом настроении. В саду или в доме он обычно рассказывает что-нибудь хозяйке. И всегда Брануэлл отзывается о ней очень хорошо. Они почти постоянно беседуют, порой уединяясь, а дети остаются на её попечении. Конечно же, она рада, что брат доволен местом и может иногда присмотреть за его подопечными, но это случается частенько, а ей трудно обуздать непоседливых мальчишек, и к тому же она хочет, чтобы хоть немного времени оставалось на размышления, а также на её любимое занятие — сочинять стихи.
Родные были омрачены необъяснимым поведением Брануэлла, но что они могли поделать? Патрик Бронте винил себя, как он, отец чего-то не учёл, упустил, что его мальчик, гордость всей семьи теперь тревожит их своим безалаберным поведением, странным упрямством и отсутствием твёрдости в преодолении испытаний, которые пришлось ему испытать. У старика стало стремительно падать зрение. Ежедневно ему читает Шарлотта. Она скрывает ото всех, что опасается и за свои глаза, и старается их беречь, пишет мало, но приходиться шить и вязать. Шарлотта подавлена, тому причин не мало: болезнь отца, ухудшающееся её самочувствие, побаливает печень, да ещё изнуряющая слабость, отъезд подруги Мэри в Австралию и странное поведение Брануэлла. Она постоянно думает о них и плачет, плачет, уткнувшись лицом в подушку или, закрыв рот платком, чтобы никто не услышал и не может заснуть. Бессонница лишает покоя и сил.
Эмили стала ещё менее разговорчива и более угрюма, чаще уединяется, ей также, как и Шарлотте жаль дорогого папу, который теперь частенько сидит с грустным лицом в кресле и смотрит куда-то мимо почти невидящими глазами; жаль любимого брата, она всегда им восхищалась и верила в него. Она прощает ему всё и считает, что он, видимо, думает, что здесь его не могут понять, и знала по себе, как нелегко открыть свою душу даже близким и родным людям и чем больше сомневаешься в их понимании и чем больше скрываешь, тем больше отдаляешься от них и тем труднее объясниться с ними и прийти к согласию.
Шарлотта в бессонные ночи вспоминает своего любимого учителя, интересно чтобы он посоветовал, как бы поступил, если бы у него был такой же брат? Как ей не хватает его! Как там мадам Эжер? Как поживают их детки? Доволен ли ученицами её строгий профессор? У неё даже возникла мысль написать книгу и посвятить её этому замечательному, как она считала преподавателю литературы и языка, к которому она испытывала безграничное уважение. Она мечтает, что как только у неё будет достаточно денег на поездку на континент, она непременно поедет в Брюссель, навестить семейство Эжер.
Патрик Бронте опасался, что скоро совсем ослепнет. Его угнетала сама мысль о грядущей немощи, ему, известному в округе проповеднику, придётся всё больше полагаться на помощь викария, но разве тот может его заменить достойно. Он из кормильца превратиться в обузу для семьи. Уже сейчас Шарлотта вынуждена проводить возле него несколько часов, читая ему вслух прессу, журнальные новинки и любимые его книги. Что же делать, на всё воля Божья! К чему роптать? Разве этим что-либо исправишь. Ни дочери, ни Табби не слышали от него злых, раздражённых слов, он выражал лишь только заботу и беспокойство о домочадцах и сыне, а вид его всё чаще становился удручённым, его мучили мысли о проходящей молодости его дочерей, о неустроенной судьбе Брануэлла, у которого будущее было уже не только не блестящим и многообещающим, а напротив серо и уныло.
Дни соперничали с ночами, кто из них длиннее, последние явно проигрывали, с каждыми новыми сутками становясь короче и теплее. Солнечная погода радовала сердца, бодрила и вселяла оптимизм. Природа благоухала, сверкала яркими красками цветов и травы, листвы и небосвода. Ветер уже не студил, а освежал. Иногда с низин и болот наползал бледно-серый туман, поглощая всё на своём пути и, казалось, задохнёшься от того, что он обступает со всех сторон. Но, вот проходит время, и эта сероватая мгла редеет и оказывается, что ей не по силам поглотить мир и вокруг по-прежнему, а страшного и душного монстра уж нет и в помине. Порой из сизоватых туч срывается такое множество капель воды, они сливаются в струи, готовые затопить округу. Да ещё вдобавок случаются грозы, когда грохот грома заставляет присесть от страха путника, а обитателей домов притихнуть в каком-нибудь укромном углу. Таинственные и пугающие вспышки молний словно раскалывают сизую поверхность туч, обнажая в трещинах пламенеющее их нутро. Как красивы и притягательны они, и какие завораживающие, и как ужасны и смертоносны их прикосновения! Скоротечная гроза, грохоча и сверкая, уходит за горизонт, оставляя землю умытой, воздух очищенным.
В июне Шарлотта навещала свою подругу и отсутствовала в доме несколько дней. Каково было её удивление, когда по возвращении в пасторат она застала там Брануэлла, которого там быть не должно. В этот же день он получил письмо от своего хозяина, где говорилось, что в его услугах больше не нуждаются. Мистер Робинсон в резких словах выражал недовольство им и предупредил, чтобы Брануэлл не смел общаться ни с одним членом его семьи. Брануэлла это письмо ошеломило, он сделался, словно одержим, застонал, обхватил голову руками, забегал по комнате в исступлении, бормоча что-то себе под нос. В доме все перепугались, окружили его, боясь вымолвить хоть слово. Отец, вошедший в гостиную присел на диван, молчал, сопереживая сыну, наконец, он промолвил:
— Ну, что ты сынок так убиваешься. Потерял место, несправедлив к тебе хозяин, ну и Бог с ним. Бог его рассудит. Не такая уж это великая трагедия.
— Ах, папа, Вы не знаете, как это для меня важно!
— Конечно, сынок. У тебя уже есть опыт, ты другое место найдёшь.
— Да не нужно мне другого!
— Но что же сделать, коли сюда нельзя воротиться.
— В этом и беда вся!
— Нет, сынок, это не беда, и даже не горе. Неприятно, конечно…
— Да, что Вы папа говорите! Я же теперь не увижу её!
— Кого?
— Миссис Робинсон!
— Брануэлл, мальчик, мой, о чём ты?
— Я люблю её! Я не знаю смогу ли я жить вдали от неё! Ни говорить, ни видится! Я не вынесу этого! — Брануэлл больше не мог сдерживать себя и выдал свою тайну. Он, бросился на кровать, плечи сотрясались от горьких рыданий, успокоиться он никак не мог.
Признание Брануэлла сразило его родных. Сёстры застыли, они лишь бросали взоры то друг на друга, то на отца, то на брата, но всё же сочувствие отразилось на их лицах, и они потихоньку смахивали слёзы. Табби укоризненно качала головой и вытирала лицо передником. Отец поражённый будто окаменел. «Миссис Робинсон! Я не мог предположить! Она же чуть ли не в двое старше Брануэлла!» — недоумевал Патрик Бронте. — «Какая ужасная женщина! Под кровом мужа… Виновница она. Опытная хищница, соблазнила юнца, который не знал жизни, света! Обольстила лживыми речами, на которые он падок. Брануэллу нужна была сильная, умная женщина, которая смогла бы его удержать от соблазнов, поддержать своей волей, когда дух его падает от болезненной для него критики. А эта развращённая светская львица ввергла его в пучину греха! О, вероломная прелюбодейка! Каково её несчастному больному мужу, тот, кому он доверил воспитание своих сыновей, обманул его! Ах, Брануэлл, Брануэлл! Как ты мог?! Чем она ослепила твой разум? Впрочем, можно догадаться. Падшая, злобная женщина! Осквернила дом, опозорила мужа, детей! Справиться ли Брануэлл! Он такой слабый и ранимый. Теперь понятно, почему он себя так вёл. Бедный мальчик!.. Он сейчас глух к любым доводам разума. Вот не ожидал, что на склоне лет меня ждёт позор от того, на кого я возлагал все свои надежды. Господи, смилуйся над ним!..»
У Брануэлла душа разрывалась вдали от любимой, у него будто отняли часть его самого, внутри стало как-то пусто и в то же время тяжко и горько, весь свет ему не мил. Он не мог жить с этим, а побороть сил не было, как не было терпения вынести разлуку. Единственное средство забыться, и он шёл в «Чёрный Бык». Но даже изрядная порция виски не улучшала его настроения, всё виделось вокруг мерзким и враждебным, он добавлял ещё, пока не становился бесчувственным. Когда хмель проходил, вновь представала неотвратимая действительность, вовлекая его в отчаяние и тоску, и он снова прикладывался к бутылке. Круг замыкался. Родные изнывали, они страдали, видя, как Брануэлл невольно губит себя, но никакие доводы не помогали. Покоя в доме не стало. То пьяные вопли Брануэлла, то его похмельное раздражение. Иногда на короткое время он как бы останавливался и пытался рисовать, но давнее увлечение не могло пересилить любовную страсть, и Брануэлл снова искал утешение в вине.
В конце июня на каникулы приехала Энн. Родные снова принялись её расспрашивать, как вёл себя Брануэлл у Робинсонов? Энн отвечала, что ей нечего прибавить к тому, что им уже известно, и она совершенно не сведуща в этом. Она не хотела причинить ещё большее страдание отцу и сёстрам, передавая пикантные подробности, которые не только она замечала, но и хозяйские дети. Но сама для себя решила, что больше возвращаться к Робинсонам не будет, нет гарантии, что опала мистера Робинсона на Брануэлла не перейдёт на неё, да и стыдно за брата.
В понедельник 30 июня Энн и Эмили отправились в путешествие по окрестностям, доехали до Йорка, переночевали там в небольшой гостинице, оттуда отправились в Кейли, куда прибыли вечером. На следующее утро, в среду направились домой пешком. К сожалению, погода подкачала, но всё же они были очень довольны своим вояжем. И Энн, и Эмили до сих пор вели летопись своего Гондала и в пути воображали себя героями этой страны. Они всё ещё продолжали писать хронику событий выдуманного ими мира.
Материальное положение немного облегчилось благодаря наследству тёти, сёстры доверили свои деньги Эмили, которая настояла купить на них железнодорожные акции. Казалось бы, это надёжное и выгодное дело, но разразился очередной кризис в экономике Англии, грозя разорением многим. Шарлотта опасалась, что акции обесценятся, и хотела их продать, но убедить сестёр ей не удалось. И она вынуждена смириться с потерей денег, лишь бы Эмили не огорчилась и не обиделась. Шарлотта помнила, что людям не присуще совершенство, поэтому приходиться мириться с тем, что Эмили переубедить почти невозможно, и она не так покладиста, как бы хотелось старшей сестре.
В конце июля, после дня рождения Эмили, она и Энн вскрыли свои бумаги, которые писали четыре года назад, те надежды, которые тогда питали, не сбылись. Каждая из них написала следующее послание, адресованное их будущему, теперь они собирались прочитать их через три года, 30 июля 1848 года Эмили пишет: «…Гондальцы продолжают здравствовать, пишу о их Первой войне. Для открытия нашей школы мы сделали всё, что могли, но ничего не получилось. Я теперь не хочу устраивать школу. Денег нам пока хватает. Я многим довольна, без дела не сижу, научилась жить не досадуя, если не могу делать того, чего желала бы. Не томлюсь по будущему. Очень хочу, чтобы все были столь же довольны и чужды отчаянию, как я. Брануэлл уехал во вторник на неделю в Ливерпуль погостить. Табби по-прежнему донимает меня своим „чистьтошку“. Хотели с Энн пойти собирать смородину, но пошёл дождь…С наилучшими пожеланиями всему дому…»
Энн в своей бумаге пишет: «…Я увидела некоторые очень неприятные стороны человеческой натуры… Как я? Вряд ли можно себя чувствовать ещё больше опустошённой и постаревшей духом… Три с половиной года назад мы с Эмили начали „Гондалские хроники“, ещё продолжаем. Когда они будут завершены?.. Здравствия и благополучия всем нам…»
Миссис Робинсон, лишившись страстного любовника, томилась. Как ей не хватало его прекрасного лица и молодого тела, его сильных рук и сладких губ! Она ждёт безрассудных поступков от пылкого возлюбленного, а он не смеет нарушить запрет мужа! Как же быть? Что же ей так и продолжать прозябать лишая себя удовольствий?! Когда любима и любишь, смирять свою плоть — глупо! И она решила пренебречь молвой и бежать с ним. Ах, как им будет хорошо вместе! Миссис Робинсон послала записку Брануэллу.
«Быть с ней!.. Жить вместе!.. Какое счастье, какое блаженство!.. О, отрезвись моя голова! Её честь?! Она будет осуждена в свете! Я не могу стать причиной её несчастий!.. И на какие средства мы будем жить? Я беден! Проживать её драгоценности! Нет, я не унижу её этим!.. Прости любимая, судьба против нас. Господи, прости, но муж её недолговечен… Я буду ждать сколько угодно, но потом мы соединимся навек!..», — мысли вихрем проносились в голове Брануэлла после прочтения записки. Хотя он её любил безмерно, но у него хватило рассудка отказаться бежать.
От того, что Брануэлл нашёл в себе силы принять благоразумное решение, горе его не уменьшилось. «Проклятая бедность, ещё и она встала на нашем пути! Надо бы работать, писать, рисовать, но разве этим заработаешь достаточно? Если бы моё имя зазвучало в свете, дорога моим творениям была бы открыта. Увы, увы! А, если бы мы бежали, ей пришлось бы разлучиться с детьми и что стало бы с её больным мужем? Впрочем, он не думает, каково мне вдали от неё. Почему всё складывается против меня?», — сетовал Брануэлл.
Благодаря хлопотам родных появилась надежда Брануэллу устроиться секретарём в железнодорожную контору. Но там не спешили принять его на работу, откладывая назначение под разными предлогами. И очередной удар не обошёл семейство Бронте. В начале ноября выяснилось, что это место занял другой человек.
Брануэллу хотелось выговориться, но с отцом он не смел, а с сёстрами сомневался, что поймут. Он пишет давнему приятелю: «Девять недель, бесконечно длинных, я лежал совершенно разбитый телом и сломленный духом. Маловероятно, что она обретёт свободу стать моей… Меня постоянно преследовало видение, как она чахнет от горя. Бессоница и ужас, одиннадцать ночей! Я доведён почти до слепоты…»
Кошмары мучают и Шарлотту, как только сон смеживает ей веки, перед ней встаёт мистер Эжер, суровый и разгневанный на неё. Очнувшись с учащённым серцебиением, она долго приходит в себя, боясь заснуть. Стоит сомкнуть глаза, как снова его строгий образ предстаёт перед ней. Днём и ночью она думает о нём, днём и ночью нет у неё в душе покоя.
Глава шестая. Публикации сестёр и падение брата
Той же осенью во время уборки комнат Шарлотта нашла тетрадь со стихами, узнала почерк Эмили. Конечно же, она знала, что Эмили пишет стихи, но та, скрытная от природы, старалась их не показывать и не читать. И Шарлотта, естественно воспользовалась моментом. Она была удивлена тем, что стихи не походили на те, какие обычно пишут женщины. Слог их краток и энергичен. В них Шарлотта услышала музыку специфическую, дикую, улавливала то воодушевление, то меланхолию.
Но Эмили была не из тех, кто демонстрировал свои чувства перед другими, даже будь они для неё дороги и любимы. И она возмутилась тем, что Шарлотта посмела без её ведома прочитать то, что не было предназначено для посторонних глаз. Но Шарлотте терпения не занимать, долгие часы она беседовала с Эмили, пока та, наконец, не примирилась с этим фактом. На этом Шарлотта не успокоилась. Стихи Эмили так ей понравились, что она загорелась идеей издать сборник, включив туда и свои. Эмили наотрез отказалась, и снова Шарлотта убеждала её, но решиться на такой шаг Эмили было трудно. «Как это можно открыть свою душу перед чужими, незнакомыми людьми?!» Шарлотта была настойчива: «…ведь надо же когда-нибудь узнать, на что мы годны, а то жизнь пройдёт, а мы так ничего стоящего в ней и не сделаем», убеждала она сестру.
Идея старшей сестры пришлась по душе Энн, и она скромно предложила ей почитать и оценить её стихи. Шарлотта посчитала, что они искренние и имеют своё особое приятное звучание. Прошло несколько недель уговоров, пока Эмили дала своё согласие. Они втроём отобрали лучшие на их взгляд и начали поиск издательства. Будучи всё-таки сдержанными в обнаружении своих достоинств они не хотели подписываться своими настоящими именами. Шарлотта помнила слова из письма Саути «…литература не женское дело…» и, опасаясь, что их пол станет препятствием, решено было взять мужские имена. Выбирали не долго, первое, что пришло на ум, это фамилия викария отца — Белл, а имена — Каррер (Шарлотта), Эллис (Эмили), Эктон (Энн).
Как сёстры и предполагали, их постигла участь почти всех начинающих авторов, их имена были неизвестны, поэтому никто не жаждал опубликовать их стихи. А им хотелось, чтобы их творения не затерялись в издательстве, чтобы их заметили и ответили им. Но дождаться ответа от издателя, пожалуй, это наибольшая трудность. Тогда Шарлотта решилась спросить совета у юристов, она послала письмо с просьбой о помощи советом в адвокатскую контору «Чэмберс», которая располагалась в Эдинбурге. Мистер Роберт Чэмбер считал своим гражданским долгом отвечать всем своим корреспондентам, нуждающимся в его помощи. Сёстры Бронте получили от него ответ, хотя и краткий, но довольно дельный, которым они руководствовались и, который им действительно помог.
Издательства они искали тщательно, исходя из многих факторов их деятельности. Шарлотта купила справочник, где смогла почерпнуть сведения, необходимые для подготовки книги к печати. Наконец, сёстры остановили свой выбор на фирме «Эйлотт и Джонс», что на Патерностер-роуд, владельцы, которой слыли по отношению к авторам, как честные и порядочные. 28 января Шарлотта написала им, она спрашивала, смогут ли они издать сборник стихов в одну восьмую листа, если же они не захотят рисковать своими средствами, то автор готов оплатить расходы. Издатели, конечно же, были не прочь издать эту книгу, но за счёт автора, поэтому ответ от них Шарлотта получила быстро, и уже 31 января послала им следующее послание, в котором просила узнать сумму, которая потребуется на бумагу и типографию, хотя бы приблизительную и уверяла, что как только сумма будет ей известна, то деньги будут высланы незамедлительно. Она высказала пожелание, чтобы сборник был напечатан на той же бумаге и тем же шрифтом, что последнее издание Вордсворта, выполненное Моксоном. В следующих письмах Шарлотта оповещает издателей, что рукопись получилась тоньше, чем она предполагала, поэтому книга будет меньше, чем она ожидала. Сообщает, что авторов трое, и они связаны родственными узами. По-прежнему настаивает на хорошей бумаге и чётком шрифте. И извещает, что через несколько дней издателям вышлют необходимые для публикации деньги, тридцать один фунт.
Никому, даже подруге и мисс Вулер Шарлотта не рассказала о готовящемся издании сборника. Возможно, неосуществлённая мечта открыть школу послужила уроком, ведь пока не перепрыгнул, не говори гоп. Однако некоторые подозревали, что сёстры пишут для журналов. И однажды подруга Шарлотты убедилась в своей догадке. Она, когда гостила в Хауорте, заметила как на спокойном лице Энн, которая в это время медленно листала журнал «Чемберз джорнел» мелькнула лёгкая улыбка удовлетворения.
Поделиться книгой: