Красная дуга

Андрей Протасов

Красная дуга

ИСТОРИЯ УЕЗДНОГО ГОРОДА

На железнодорожный вокзал города Камора, утопающий в цветах, с духовым оркестром вдоль перрона, прибыл поезд. Первый вагон без окон и дверей. Крыша вагона разделилась на две половины вдоль, которые отъехали в стороны, разделились на части, повернулись вокруг оси на 90 градусов и превратились в механические руки-манипуляторы, по три с каждой стороны. Руки опустились внутрь вагона до локтевого сгиба, послышался глухой, утробный гул, руки-манипуляторы стали медленно подниматься, удерживая наглухо закрытый крупный контейнер. Подняли контейнер на максимальную высоту, доступную для рук-манипуляторов, а затем, словно матрос-сигнальщик, нехотя машущий флажком, медленно поставили контейнер на перрон. Оркестр с веселым медным звоном грянул «Я на солнышке лежу». В уездном городе Камора, вверх по улице Липина, на горе стоит Колизиум с круговой ареной. Колизиум — место силы этого города. В наглухо закрытых контейнерах сюда привозят магических животных. В особые дни в Колизиуме проводят магические представления. Маг держит на вытянутой руке магический круг из огня, в этот круг прыгает магический лев. В тот момент, когда магический лев пролетает сквозь огненный круг, судьба каждого из сидящих на трибунах Колизиума меняется, и в ней непременно произойдет что-то хорошее в будущем. Сначала в Колизиум ходили по необъяснимому зову. Кто-то проезжал мимо на троллейбусе и, вдруг, понимал, что ему нужно в Колизиум. У кого-то на стене старый календарь с фотографией Римского Колизея. Висит много лет. А в этот день человек случайно зацепит плакат с Колизеем взглядом, и отчетливо понимает: Мне надо в Колизиум. Зов получали всегда ровно 2 тысячи человек (столько вмещают трибуны Колизиума). Никто не понимал, что пришел в Колизиум по зову. Каждый думал, что это его решение, пусть даже спонтанное. Животных тогда возили открыто. Торжественной процессией автопоезд с животными от железнодорожного вокзала, начала Липина, медленным ходом шел до Колизиума. Многие успевали за это время приобщиться магической животной благодати. Однажды Сумин осознал магическую силу животных. Произошло это случайно, хотя и ожидаемо. Слухи множились по городу, что животные эти, не животные совсем, а генетически модифицированные организмы. Что они в огне не горят, в воде не тонут. Черти, а не животные. Что они опасны — вдруг сбегут, нападут. За детей боялись. В тот день Сумин опоздал на представление. В момент, когда он появился в проеме входа на трибуну, расположенного под куполом, точно напротив него, внизу, на арене прыгнул лев. Когда лев в высоком прыжке пролетал сквозь круг сплошного огня, взгляды их пересеклись.

Ходит легенда, что место, где стоит Колизиум стало место силы, когда здесь стал на бивуак заблудившийся римский легион. Зима в тот год выдалась суровая. У легионеров не было теплой одежды, римляне вымерли. Ученые доказали, что это были последние римляне в истории. Жив остался только один младенец, но и тот был не совсем римлянин. Он был сын местной туземки Камиллы и центуриона по прозвищу Curva Tilia (Кривая Липа). Вероятно, улица Липина в честь Кривой Липы и названа. Младенца назвали Кам, что означает — река. Возможно, Кам уменьшительное от Камлань (так звали мужа туземки).

Камлань был охотник. Даже ходил на мамонта. Однажды он принес новорожденного мамонтенка — убил его ударом копья в хобот. Вождь не был рад этой добыче. И не напрасно. Очень скоро мама-мамонт появилась в окрестностях поселения, водила хоботом во все стороны, нюхала воздух, искала младенца. И громко ревела, как иерихонская труба. У всех уши заложило. Спасло поселение то, что Камланя встретили на подходе к поселению, самый сильный забросил мамонтенка на закорки, так отнес в поселение. Мама-мамонт кружила на этом месте два дня, где след внезапно обрывался, и беспрестанно трубила. Невыносимо было так. Отдали ей труп мамонтенка. Она опустилась на колени, издала звук, похожий свист, затем легла набок, обвила мамонтенка хоботом, прижала к груди и затихла. Так и лежала пока не умерла. Никто не решился тронуть эту могилу горя и тоски. Трупы разложились, остались два скелета, большой и маленький, сплетенные в один, словно Квазимодо крепко прижавший к себе возлюбленную Эсмеральду. К скелетам стали приходить влюбленные, умоляя о прощении и прося благословения. И казалось им, что ветер шепчет тихо слова исповедальные про них, про их любовь, благословляет на жизнь светлую, счастливую.

Считается, что от имени этого младенца происходит название города — Камора. А ора означает граница. Может, граница Римской Империи? Был же здесь Римский легион.

Невдали за рекой стоит Партокрин. Тоже обросший легендами. Некоторые считают, что это не Партокрин. Это самозванец. Это переодетая женщина. Другие говорят — это бездомный нищий. А руку протянул за подаянием. Третьи думают, что Партокрин лжец, и зажатой в кулаке кепкой указывает путь в никуда. Тем не менее, Партокрин еще одно место силы города.

Когда Сумин узнал правду, началась новая эпоха в истории города. Сначала он прекратил торжественный проезд животных, под предлогом обеспечения безопасности горожан, тем более, что и сами горожане боялись этих животных. Особенно детей, которых может сильно напугать рык животных. Потом он заказал социологическое исследование, целью которого было выяснить, какие люди ходят в Колизиум, что их туда приводит и т. д. Миловидные девушки задавали невинные вопросы: Бывали ли Вы в Колизиуме, понравилось ли, хотите ли пойти еще… Отвечали одинаково: что был, что понравилось, было великолепно, манифик, ет сетера… но еще раз пойти не хотят. Не хотят, потому что неожиданный визит в Колизиум нанес им вред, нарушил важные планы. У кого-то сорвалась сделка, и он потерял много денег. Кто-то не попал на свидание, и навсегда потерял человека, предназначенного судьбой. Никто из них не знал — событие, изменившее их жизнь, изменило ее не так, как они думают, по-другому. Кого-то спасло от банкротства, кого-то от неудачного брака, а кому-то спасло жизнь. Сумин это знал. Он проследил, как сложилась жизнь многих десятков людей после посещения Колизиума. У каждого не случилось беды, как минимум. В Колизиум приходили люди обреченные, но еще могущие быть полезными обществу. Фатум через магических львов менял их судьбу.

Кстати, не так давно в этих местах была сделана сенсационная находка — золотой лев. Статуэтка с полметра длиной. На месте глаз хрустальные шары, большие, как у чебурашки. Один шар. На месте второго пустая глазная впадина. Находка была сделана в месте с неожиданным названием — Лукоморье. Произошло это название от наскальной живописи. Там древняя скала, испещренная сценами охоты древних людей, и там есть надписи на тойском языке. Одна из них гласит: у лукоморья. Хотел ли автор сказать, что здесь была излучина морская, или дуб полярный неизвестно. На рисунках и мамонты есть. Во всяком случае похоже. Быть может, лев украшал палатку центуриона, и был захоронен вместе с ним. Но никаких останков найдено не было. Как и ничего другого. Только лев. Лев хранится в местном краеведческом музее.

В тот день Сумин находился в состоянии вакуума. Внешний скафандр его души искривлял пространство, и ему казалось — все, что он видит находится рядом, в одной плоскости, только разного размера. А потому, все казалось застывшим, чужим. Колыхание воздуха казалось движением кисти невидимого художника, и художник этот создает аниме. А кто же Сумин в этой картине? Точно не художник. И зрителем он себя не чувствовал. Персонаж. Когда вдруг начинаешь понимать, что ты под прессом и ты превратился в вырезанный из листа бумаги, дрожащий, плоский силуэт. И ты в двумерном пространстве, тебе нет хода ни вверх, ни вниз — только в бок. Когда ты идешь, в действительности никуда не идешь — а только художник меняет картинки, меняя масштаб.

Чтобы рассеять наваждение, Сумин зашел в «Зимний Свет». На последнем этаже небольшое уютное кафе. Призывно поблескивает металлическая салфетница на столике в углу. Отливает серебром сахарница с щипчиками в ней. Интересно, как она тут оказалась — подумал Сумин. Полумрак. Под потолком зеркальный шар медленно вращается. Тихая, покойная музыка. Картинка сменилась. Теперь это газовая занавеска. Проплывают пятна лиц. Пройдет по занавеске мелкая рябь ветерка, лица улыбаются, хмурятся, салфетками утираются, кто-то вытирает лысину мокрым от пота платком, некоторые озабоченно нюхают воздух, будто чувствуют странный запах. Кто-то сидит один с отсутствующим взглядом. Сидит много минут, вдруг на лицо наползает улыбка человека открывшего америку, только он об этом не знает. И тут он увидел льва. Лев стоял в проходе. Сразу за ним черное облако. Лев развернулся и, медленно и плавно, словно по воде, уплыл в облако. Сумин встал, дошел до лифта, спустился на первый этаж и пошел домой. В тот день он не пошел в Колизиум. Зова не услышал. Да, и было ли в тот день представление-то. Лев не выходил из головы. Сумин открыл книгу:

Моя работа заключается в том, чтобы смотреть в монитор. Механизм моего мира простой. Кто меня включил я не знаю. Как не знаю и когда. Система моего мира загрузилась годам к трем-пяти. В дальнейшем подгружались все новые модули. В памяти системы одновременно может находиться ограниченное количество модулей. Поэтому устаревшие модули поступают в криптохранилище. Они зашифрованы даже для меня, владельца системы. Только, я не владелец — я оператор. Я смотрю в монитор. Мой монитор — мои глаза. Мой жесткий диск для меня, как оператора — отключен. Мне доступна только виртуальная память, виртуальный диск, который включен, пока включен я. Но я не знаю даже, кто сидит за моим монитором, кто смотрит в мои глаза с той стороны, изнутри. У моей системы несколько уровней, или задач. Базовый уровень состоит из двух подуровней: энергетический и виртуальный. Энергетический подуровень обеспечивает существование системы моего мира, виртуальный — мое существование. Но главный в моей системе — неизвестный. Тот, кто смотрит в монитор изнутри, из меня. Этот уровень названия не имеет. Он запределен. Думаю, он и для системы запределен. Неизвестному, по большому счету, малоинтересно, что будет со мной и с системой моего мира. Он меня использует для получения информации, для опыта. Не станет меня, найдет другого. Сколько таких неизвестных я не знаю. Но это точно не я, каким я себя знаю. Не я виртуальный. С неизвестным лучше ладить. Не стоит ему перечить. Если попытаться это сделать, происходит вот что. Разрешение монитора падает до минимального. Цвета только основные. Детали не различимы. Мир становится простым и понятным. Потребности падают до энергетического подуровня. Виртуальная память сокращается до нескольких единиц. Такова особенность системы — что не используется поступает в ячейки резервного хранилища, и ключ от них у неизвестного. Если неизвестному понравиться, он может открыть ячейки ранее недоступные. И, я подозреваю, не только виртуальные. Иногда бывают сбои переполнения виртуальной памяти, что для меня является загадкой. По моей модели мира объем виртуальной памяти контролирует неизвестный. Невозможно представить, чтобы он допустил переполнение. Теоретически такое может сделать другой неизвестный. У них все, как у нас. Выходит так. Только на другом уровне. Обозначилась проблема. Как я защищен от другого неизвестного? Очевидно, я не могу этого знать. Может знать мой неизвестный. Кроме системы моего мира, существует еще общая, или глобальная система, в которую включены и я, и неизвестный. Но подключиться к глобальной системе минуя неизвестного невозможно. Потому что неизвестный — это я, я — это неизвестный, пока моя система включена. Я не знаю можно ли отключить неизвестного. Для меня это точно невозможно. Для чего существую я? Для себя, или для неизвестного? Каждый сам для себя решает этот вопрос. Если я решу, что существую для себя, что станет с неизвестным? Ничего. Беспокоиться не о чем.

Беспокоиться не о чем. Что за бред. Сумин перевернул переплет, чтобы посмотреть обложку: Потьмак А.А. «Недеяние».

Партия Красной Дуги была основана на четвертый год Великого Наводнения. Великое Наводнение началось после катастрофы на подземном заводе. Кипящий пар через поры в породе ворвался в реку Склера. Единственный деревянный мост через реку испарился почти мгновенно, вместе с людьми, к несчастью, оказавшимися на нем в момент прорыва. Первый год Кипящий Пар показывал картины из жизни неизвестной цивилизации. Группа людей в одеянии похожем на хитон белого цвета подошла к огромной, идеально ровной, прямоугольной каменной глыбе, расселись вокруг глыбы, скрестив ноги, закрыли глаза. Через несколько минут одеяние неожиданно поменяло цвет, потом еще раз, еще, со все убыстряющейся частотой «хитоны» переливались всеми мыслимыми и немыслимыми цветами. Глыба лежала на месте. Спустя некоторое время, глыба и воздух между «операторами» и камнем стали окрашиваться, сначала бледными цветами, затем ярче, пока полностью не сливался с цветами «операторов». В этом столбе цвета камень самопроизвольно поднялся и аккуратно лег на вершину сооружения, похожего на пирамиду, еще не достроенную. Звука картина не давала, поэтому нашлись фантазеры, которые уверяли, что цвет в картине это якобы воплощенный звук, извлеченный операторами из камня. Что звук — одна из ипостасей цвета, а цвет — обращенный звук. Возникла секта «обращаемых». — Извлеките звук из себя. Обратитесь в свет. Вы — камни. Воплотитесь в свет. Станьте светом. — вещал лидер секты, Камута Хирата. Он был иностранец. Носил плащ-хамелеон. Плащ, который менял цвет, подстраиваясь под окружающее пространство. Легковерные увидели в нем пророка. Этот «пророк» придумал посвящение для неофитов своей секты. Неподалеку от реки Склера возвышалась небольшая гора. На вершине, похожая на орла, стояла заколдованная птица. Когда последний луч солнца гас на макушке птицы, она поворачивала голову к городу, охватывая его взглядом, наступала абсолютная тишина. Длилось это мгновение. И кто-то вдруг, тревожно озираясь, поднимет голову. — Ты что? Случилось что? — Да, так. Почудилось мелькнуло что-то. — В душе остался миг воспоминанья. Блаженства дух, который мир питает. Лишает страха, к небесам зовет. С этой горы, обращаемые пикировали на дельтаплане в Кипящий Пар, как Эмпедокл в жерло Этны. Результат — краткая вспышка яркого света, как электронный чип в кипящей стали, как тополиный пух от зажженной спички, как комета, сгоревшая в облаках Юпитера, и все. А, нет, не все. После Кипящий Пар показывал картины из жизни обращенного. Не всегда они были приличными. Камуту арестовали, на горе выставили пост полиции. На второй год Кипящий Пар перестал выделяться. Но легкой дымкой над водой висел все время наводнения. Видения не появлялись. Пытались навести переправу через реку, но неожиданное следствие Кипящего Пара сделало это невозможным. Те, кто приближался к реке, начинали светиться каждый своим цветом, кто красным, кто синим, кто желтым, кто грязным, неопределенного цвета. Свечение имело форму яйца. У некоторых яйцо не покрывало тело, а было смещено вверх, так, что ноги, и даже часть туловища не были охвачены свечением. Всех их охватывал панический ужас, они бросались назад и, стремглав убегали в коричневый лес. Тогда построили канатную дорогу. Трос выстрелили на другой берег гарпуном. Те, кто пытался переправиться по этой дороге, прибывали на другой берег мертвыми. У них были выжжены глаза. Пострадали только глаза. На телах не было ни ожогов, ни царапин. Одежда не повреждена. Выгорали только глаза. На третий год начались стихийные протесты с требованием прекратить производство толия. Люди собирались возле Партокрина и Колизиума с плакатами «ТОЛИЮ — НЕТ». Толий производят на подземном заводе. Он необходим для питания Красной Дуги. Красная Дуга была не всегда. Ее зажег сумасшедший по прозванию Капуша. Капуша долгие годы жил около Колизиума с аистом с переломанным крылом, по этой причине аист не умел летать. Капуша обнимал аиста руками, а аист осенял Капушу крылами. Так они стояли месяцами. Многие даже думали, что это памятник. Однажды памятник ожил. Капуша подбежал к Колизиуму, раскинул руки, прильнул к стене, словно пытался обнять Колизиум целиком, и что-то громко кричал. Аист неожиданно взлетел, сел на маковку купола Колизиума, начал громко хлопать крыльями. Капуша кричал, аист хлопал крыльями, но их словно никто не слышал. Тогда Колизиум загорелся. Он горел долго. Ему никто не мешал. Пожарные окружили Колизиум по периметру, и наблюдали. Капуша был в огне, но продолжал кричать. Вдруг крик прекратился, огонь, как по команде, поднялся вверх и вошел в аиста. Аист открыл клюв, испустил красный луч, луч ударил точно в темя Партокрина. Так возникла Красная Дуга. Простирается она от горла аиста до темени Партокрина. Колизиум от пожара не пострадал. Но и теперь на площади Капа можно видеть призрак пожара Колизиума в годовщину этого события. Площадь Капа названа так много позже, в честь Капуши. В год пожара там стоял вагончик старателей. Добывали руду с вкраплениями Радужного Пара, похожими на золото. Старатели так и подумали сначала. При производстве толия выделяется пар. Пар нагнетал избыточное давление. Его просто стравливали. Пар впитывался в породу, порода приобретала желтоватый оттенок. Ну, желтеет и ладно. Никому это не мешало. Оставили как есть. Постепенно стало падать производство толия. Выяснилось — под действием особых флюидов пропитанной паром породы, рабочие делались счастливы и абсолютно не хотели работать. Осчастливленные рабочие собирались в группы. В желто-бело-оранжевых балахонах они передвигались по городу мелкими прыжками, бряцая бубном и подвывая: Доля Наша — Харя Краше! Кстати, Кипящий Пар (Радужный Пар в комбинации с водой) в реке Склера оказался летучим, очень быстро поднимался в верхние слои атмосферы, там рассеивался. Ходили слухи, что в заморских землях происходит черт знает что. Чтобы уберечь оставшихся рабочих от счастья, пар стали собирать в холодильники. Там он конденсировался, оседая янтарно-желтыми хлопьями. Их и назвали Радужный Пар. Хлопья спрессовывали, расфасовывали в небольшие пирамидальные пакетики из хрустального шелка. Пакетики на свету переливались разноцветными фантастическими пятнами, причудливыми “драконами”, немыслимыми на Земле существами и растениями. Пакетики растворяли в воде. Получался божественный напиток. Нектар. Амброзия. Напиток назвали РаПа (Радужный Пар). Напиток баснословно дорогой. Сразу разливать в бутылки Радужный Пар нельзя. Он быстро выдыхается и остается обыкновенная водка. Толий делали по особой технологии. В специальных печах сырье под давлением 90 атмосфер, температуре 440 градусов меняло молекулярную структуру, превращаясь в жидкость очень чистого янтарного цвета. Жидкость сливали в герметичные контейнеры.

Мало-помалу Красная Дуга стала блекнуть. Красную Дугу надо было спасать. Но как. Случай помог. Напротив Колизиума проложена троллейбусная линия. Однажды, неожиданно лопнул контактный провод. Словно электрический бич, срезал он ветку с липы, росшей на обочине, ветка попала в дугу, яркая вспышка, дуга насытилась до прежнего свечения. Так было найдено топливо для Красной Дуги. Под землей построили завод. Липу доставляли отовсюду, откуда могли. Толий в честь липы и назвали, по-латыни. Партокрин внутри полый. Там и соорудили резервуар для толия. Толий заливали в резервуар, он и подпитывал Красную Дугу.

Постепенно Красная Дуга стала предметом поклонения всех от мала до велика. Руководителя стали называть Дугом, его спутницу жизни Дугиней. Противников режима стали именовать недугами. Недугам к Красной Дуге приближаться было запрещено. Народная молва уверяет, что Красная Дуга действует на недугов очень болезненно. Они начинают рычать по-звериному, на губах выделяется красная пена, блюют красными сгустками. Красная Дуга, утверждают знатоки, обжигает недугов, они горят изнутри. Некоторые даже видели синее пламя, вырывающееся у них из ушей, из ноздрей, даже из глаз. Еще, уверяют знатоки, под действием Красной Дуги недуги впадают в ярость, силы их удесятеряются. Дуганы используют их для тренировок. Дуганы — воины личной гвардии Дуга.

В поселке Сахарный, на окраине города, жил замечательный старик. Ежедневно он выходил из дома за околицу. Там лежал большой камень. Взошел на камень, как на эшафот, сверкнули очи, начал говорить.

— Остановись, товарищ! Прислушайся к себе. Взгляни на небо. Ты видишь солнце? Красная Дуга заслонила Солнце. Солнца нет. Красная Дуга его заменяет. Я должен покаяться. Много лет назад я создал Красную Дугу. Меня обманули. Красная Дуга создана, чтобы сделать тебя счастливым. Чтобы каждого сделать счастливым. Нельзя быть счастливым по заказу, чьей-то воле, чьему-то желанию. Нельзя сделать счастливым. Можно только стать счастливым. Вместо счастья ты получил счастливые сны. Ты получил ложь. Ложь, которой они пользуются, чтобы манипулировать. Для этого и была создана Красная Дуга. Меня обманули. А я им поверил. Товарищ! Красная Дуга должна погаснуть навсегда. И вновь воссияет Солнце. Солнце Истины.

Когда начались волнения, Дуг применил технологию СВ, которую народ немедленно окрестил «сам вор», или «суки, вы». В действительности СВ означало Свет Впереди. Когда демонстранты стояли с плакатами, менялась картинка, становилось темно, Красная Дуга являла лик свой. Проносились картины счастливой будущей жизни. Скоро! — говорил громкий голос. — Скоро! Свет Впереди! — Скоро! Скоро! Свет Впереди! — вторила толпа. Река Склера каждому человеку показывала его счастливое будущее. После процедуры человек просыпался дома с полным воспоминанием всех виденных картин, но с уверенностью, что это был сон. Какой прекрасный сон мне снился, если бы ты знал! Мне тоже снился сон, и тоже прекрасный. Люди радостно делились снами.

Из добываемого старателями Радужного Пара делали напиток, похожий на РаПу. Но сырье было с примесью породы, напиток получался горьковатый. Добытый Радужный Пар расфасовывали в пакетики из обычного тонкого шелка. С РаПой его спутать невозможно, поэтому напиток назвали парка. Пакетики погружали в самогон, или водку. Остатки Радужного Пара, добытые из породы, словно золото из руды, растворялись в самогоне, придавая ему приятный, несколько горьковатый, вкус и запах, бледно-желтый цвет. В районе Дикие Норы стоял давно заброшенный, побуревший от ржавчины завод. В старые времена на заводе куксили Глум. Про Глум известно, что его бросали в костер. Бросали в костер и пели песни. Пели песни просто так. Пели, потому что хотелось петь. Нельзя достоверно сказать, что именно Глум пробивал людей на песни. Однако, власти решили, что такой песенный уклонизм допускать нельзя (уклонизм никакой допускать нельзя), и, что причина именно в Глуме. Глум стали куксить т. е. подвергали термической обработке, из-за чего он терял свойство вызывать в людях неправильное настроение… Так совпало, или как, хотя закуксеный глум бросали в костер, но песен уже не пели, не хотелось. Потом Глум перестали куксить за ненадобностью, потому что костров и песен более не осталось. Только какие-то механические, сделанные по законам алгебры бряцания. На заводе в относительно хорошем состоянии сохранились печи. После необходимого ремонта, печи стали пригодны для производства Радужного Пара. Только на выходе он был серо-желтого, не янтарного, цвета.

Слуги Дуга (их называли дунги), имели в своем распоряжении маленькие флаконы, наполненные сгущенным липовым топливом под небольшим давлением. Их изготовляли в форме значка, прикрепляемого к одежде. Нажав незаметный рычажок, дунга распылял топливо, люди видели свои счастливые картинки. В качестве амулета от счастья, распыляемого флаконом, дунги носили перстень, с правленным в него липовым сучком. Сучок блокировал действие паров топлива, поглощая их на небольшом расстоянии (по прямой, соединяющей источник и перстень), достаточном, чтобы дунга не вдохнул их. Сучок нужно было держать в непосредственной близости от значка, поэтому людям казалось — дунги то ли молятся, то ли прощенья просят.

В заморских землях Радужный Пар действовал на людей иначе. Он вызывал в людях стойкое чувство необъяснимой тревоги. Люди думали, что конец близок. Начались эпидемии разгульной жизни, аналог тихого счастья светлого будущего жителей города. Эпидемии принимали угрожающие размеры. Тогда придумали врага. Эйними! Эйними! Выкрикивали толпы у внешних пределов. Их прозвали анимиты.

Наводнение закончилось также внезапно, и в тот же день, как началось — на третье в ночь. Проснулись утром — остатки пара исчезли, река вошла в берега. Остались обширные заболоченные участки в пойме реки. И яркое Солнце! Будто не было наводнения и так тихо, ярко, такое райское блаженство было всегда. У природы есть приятное свойство — забвение. Каждый день, как первый. Новое начало. Новый Мир. Народ весь в слезах, слезах счастья, слезах радости, облепил берега. Поют песни, целуют землю, упав ничком, раскинув руки. Рано радовались. Началась “золотая лихорадка”.

После наводнения на берегах Склеры появился новый вид лишайника золотистого цвета. Такой цвет он получил от водорослей, напитавшихся Радужным Паром. Соприкасаясь с кожей, он вступал с ней в симбиоз. Разделить было невозможно. Чужой, одно слово. Инкубационный период 14 дней. Через две недели мгновенная испарина золотистого цвета. Испарина высыхала, оставалась корка золотистого цвета. Затем, в течение пяти-семи дней наступал полный паралич. Еще через неделю по всему телу проступал иней. Иней испарялся, тело сублимировало. Сублимация была очень глубокой. До такой степени, что сублимированное тело можно было взять за плечо, перенести куда-нибудь, как лист бумаги. Но тела не умирали. Сохранялся пульс два удара в минуту, один глубокий вдох в две минуты. Сублимированные тела поместили в авиационный ангар на богом забытом учебном аэродроме. Сначала заражались те, кто ходил на реку, открытыми участками кожи касался лишайника. Но, когда болото высохло, затем высох лишайник, ветер разнес болезнетворные организмы по всему городу. Лишаи эти в воздухе “плавали” и ждали жертву. Даже ветра не надо было. Достаточно наткнуться на одного из них. Возбудитель обнаружить не удавалось. Не могли найти никаких изменений в организме. Не там искали, как оказалось. Искали внутри, а надо было искать снаружи. Сторож дедок обнаружил невидимого врага. Сублиматы, помещенные в ангар, излучали слабое голубое свечение. Сумеречно в ангаре было. Окна маленькие. Света мало. Заглянул дедок в ангар и ахнул, и долго рот не мог закрыть. Ангар был объят голубым пламенем. Ноги ватные не гнутся. Дрожа всем телом, доковылял старик к ближайшему телу. Рука у тела свесилась с кровати, и увидел он затемнение на пальце у него. Приблизил он глаза, подслеповат он был, но заметил он небольшое пятно золотистое, и будто живое оно, будто колышется. Дышит будто. Это и был паразит-возбудитель. Надежда появилась излечить сублиматов. Но как уничтожить лишай? Решили просветить воздух во всех диапазонах. В ультрафиолете обнаружили эту “золотую шляпу”. Был похож лишай на шляпу. Они роились хаотично, светились в ультрафиолете. Некоторые выстраивались в группы, похожие на созвездия. В их окружении чувствуешь себя вселенским гигантом. И вокруг тебя крохотные звездочки, и не только вверх, но вбок и вниз. И можно зачерпнуть пригоршню звездочек, и разбросать, как сеятель, вокруг. Себе подобных они дико не любили. Не дай бог двум шляпам встретиться. Ядерная война в масштабах микромира. Яркая, белая вспышка размером со спичечную головку. Полями шляп они, как парусами к священной жертве пролагают путь.

В паре сотен метров от мелькомбината небольшой пустырь. На северо-восток, вплотную к дороге, старое, деревянное двухэтажное здание аэроклуба. Стекла выбиты. Входная дверь отсутствует. В классах погром. Двери унесены, или выбиты. Но одна дверь сохранилась. На ней табличка: “Здесь обучался …”. Так бывает всегда. Река жизни не уносит некоторых материальных свидетельств для События. Событие приближалось. По коридору шел мальчик 12-ти лет. Он был любознательный и незлобивый. Мальчик увидел табличку: “Я знаю его. Рассказывали в школе. Я должен взять табличку себе на память.” Но это был воспитанный мальчик. Он знал, что нельзя брать чужое. “Я не буду брать. Придет ответственный за это человек, возьмет табличку, отнесет в музей.” События не произошло. Что должно было привнести это событие мир так и не узнал. С балкона своей квартиры мальчик видел продолжателей дела героя. Видел кружащие вертолеты. Четырехкрылые самолеты, из чрева сыпались черные точки, распускались в большие, белые цветы, медленно опускались на землю, и растекались белой кляксой, как плесень разлитая по мху. И тосковал по небу. В центре пустыря одинокий, старый, раскидистый клен. В нескольких десятках метров детский сад. Под пышной сенью клена вплотную к стволу скамейка. Напротив яма с тазом для окурков. На скамейке два старичка сидят курят, беседуют.

— В щенячьем логу по ночам звуки непонятные слышны. Будто вздыхает кто-то тяжко. Кто-то большой, огромный. Лежит под землей, в темнице, скованный по рукам и ногам, ворочается, освободиться пытается. А, когда вздыхает, из земли черный дым с пламенем вырывается. Говорят, там капище древнее было, людей в жертву приносили. Был у них Бог верховный, Камонис называется. Обещал жизнь лучшую, без лишений, бед и болезней. Только кровожадный уж очень. Жертвы требовал беспрестанно. Но, может быть, жрецы неправильно поняли, что хотел Камонис. А, может, не было никакого Камониса. Выдумали Камонистические Апостолы, очаровали. И натворили бед Жрецы Очарованные.

— А еще лежит там оборотный камень. Под камнем тем коса волшебная. Кто косой завладеет, вовек не умрет, и власть над людьми получит. Но не просто камень оборотный увидеть. Хрустальный глаз нужен. Кто камня коснется, даже случайно — птицей обернется. Чтобы перевернуть камень, перчатки переметные нужны. Перчатки переметные лежат в могиле древней, с воином захороненные. Говорят, было в этих местах воинство великое. Полегли здесь все от морозов лютых. Великий воин Цантилен вошел к дочери хана местного. Понесла принцесса от воина, родился младенец у нее. Снял Цантилен перчатки свои, переметнул через люльку с младенцем, обрели перчатки силу нетленную, способность волшебство любое, колдовство, наваждение уничтожить. Ужаснулись туземцы чуду великому, убили Цантилена по приказу шамана, положили в пещеру проклятую с перчатками вместе, завалили вход камнями, а место засекретили, и тех, кто место это знал тоже убили. Младенца тоже убить хотели. Но принцесса скрылась с ним и отцом в месте тайном. Говорят, лежит на том месте камень невидимый, и никто то место увидеть не может. Пока не исчез камень, никто место не найдет. Собрал шаман Матой племя свое на Сходку Великую. Мы — Тойцы. Земля наша освящена и завещана нам предками нашими. Осквернил святую землю нашу чужеземец. Колдовством навел морок на нас. Долго искали они принцессу с ханом и ребенком ее. Так ничего и не нашли. С той поры захирел род тойский за убийство кощунственное.

Проблема многозадачности сознания не решается средствами сознания. Питающий трансформатор для сознания должен быть подключен самостоятельно, сознательно-волевым усилием. Питается сознание образами. Самого разного толка. Смотря по уровню сознания. Образы, поступающие от питающего трансформатора, перерабатываются сознанием, становятся его неотъемлемой частью. Сознание растет. Внутренний паяц, или пожиратель образов, начинает голодать. Паяц хочет проявиться, он должен проявиться, чтобы выжить. Его суть — бесноватость. Когда паяц беснуется, он порождает страх, тоже в зависимости от уровня беснования. Страх есть питательная слизь паяца. Вторичный продукт, порождаемый человеком. Поэтому паяц является паразитом. Страх не обязательно боязнь чего-то. Сюда включаются все отрицательные эмоции: обида, раздражение, зависть, чувства, вызываемые карьерными, социальными, семейными неудачами и тому подобное. Суть страха — понимание и неприятие собственного несовершенства. Именно неприятие собственного несовершенства отключает питающий трансформатор. Такая замкнутая на себя система обречена на разрушение. Паяц должен быть уничтожен. Паяца нельзя победить серьезностью. Серьезность — попытка скрыть собственных демонов, нежелание с ними расстаться. Есть один путь — откровенное внутреннее размышление. Принять демона (не слиться с ним, принять, как вариант), понять демона, убить демона.

Потьмак А.А. «Недеяние»

Сны Сумина.

Литературный Труд — живое творение. Рождается, растет, развивается, прекращает рост и… не умирает. Когда зарождается новая жизнь, никто не знает об этом, кроме того, о ком не говорят. Когда замышляется Литературный Труд (если это не клон), будущий автор не знает об этом. Он замышляется не в нем, не внутри. Труд уже существует, как зерно, только ждет благодатной почвы таланта будущего автора. Чтобы зерно упало в почву, нужен оплодотворяющий триггер. Им станет, как бы случайное событие, случайное слово. Но оплодотворяющий триггер не может пробить корку таланта. Корку можно пробить только изнутри. Как птенец скорлупу яйца. Это не воля, и не сила. Даже не сила интеллекта. Что-то другое. Это — Песня! Это — Гимн! Расширяющаяся Вселенная! Пусть даже личная. Может быть, точнее — индивидуальная.

Сумин, получивший магическую силу от льва, не боялся золотой лихорадки. Как и все, кто побывал на представлении магического цирка. У них был иммунитет. Сумин тосковал. Не по красивой жизни. Жил он хорошо. Не по любви. Жена у него была без преувеличений человеком уникальным, единственной. Одно ее присутствие располагало людей к откровенности, и их тянуло поплакаться в жилетку, хотелось немного тепла. Не по работе. До недавнего времени его работа казалась ему интересной, увлекательной. Надо было решать вопросы, от которых зависели судьбы многих людей. В его глазах это придавало ему значимости. В глазах других тоже. Хотя, может и в другом смысле. Или в противоположном. Было забавно видеть громадный спектр эмоций в глазах людей: от восхищения до презрения. И причина всех этих океанов смыслов от примитивных до весьма сложных, а чаще запутанных до полной невозможности распутать — только разрубить, как считал Сумин, была в банальном бессилии всех этих людей, понимании собственной никчемности. Никчемность свою теперь понимал Сумин. Он себя чувствовал микробом. Еще более странным теперь выглядело — микробом разумным. Случилось что-то, когда Сумин скрестился взглядом с магическим львом. За мгновение промелькнула вечность. Не в глупо переносном смысле — в прямом. Он увидел всю историю человечества, начиная с первых людей Гипербореи, небольшого острова за полярным кругом. Люди были как боги и жили рядом с Богами. Он сам был Бог и сотворил мир. Мир был скучный, но его собственный. Еще этот мир был не настоящий, потому что бог был не настоящий. Это как в раю, потому что и рай ненастоящий. Но блаженство настоящее. Сумин тосковал по райскому блаженству, как наркоман. Ломка у него была, хотя и без страданий физических. Ломка другого рода у него была. Короче, русская хандра. Сумин стал духовным наркоманом. Он марал листы, книги читал километрами, в секты вступал. Ничто не могло дать блаженства. Слабый он был? Глупый? Упрямый? Упорный? Блаженство испытывают все. В детстве. Взрослеют — забывают. Блаженством сыт не будешь. Сумин и вправду почти перестал есть. Стал почти прозрачный, почти сублимат. Родные испугались — не заразился ли золотой лихорадкой. Сумин не заразился. Может и хотел бы. Никто ведь не знал, что испытывают сублиматы, лежа в ангаре. Ходили слухи, что они светятся по ночам, особенно в полнолуние.

Золотой лихорадкой беды не закончились. Природа любит симметрию. Где есть минус, должен быть плюс. Если есть «бестелесные» люди, появятся люди с большим телом. Они появились. От колдовства ли это случилось, от Рапы, от Красной Дуги неизвестно. Никто не мог объяснить почему это случилось. Кто-то говорил, что видел их выходящими из коричневого леса. Фанатично верующие язычники создали секту строжайшей секретности, железной дисциплины. Никакая информация не могла выйти за пределы секты. Чтобы избавиться от поветрия придумали они ритуал. Ритуал совершали в коричневом лесу. Люди не любили ходить в коричневый лес. Странный был лес. Там жили обезумевшие от Радужного Пара. Ожог придал их коже коричневый цвет, неотличимый от коры деревьев в коричневом лесу. Можно было пройти в метре от дерева и не заметить коричневого, прильнувшего к стволу. Коричневые любили крикнуть из ветвей: Жираф большой! — В коричневом лесу действительно встречались деревья, похожие на шею жирафа, желтые с коричневыми пятнами, или наоборот. Для ритуала выбирали чистое место — опушка, поляна, лужайка. Должна недалеко быть хоть одна шея жирафа. Колдуны образовывали круг, ходили вокруг бочки с водой, кидали в нее карбид. Карбид закипал, они громко произносили заклинание: “Золотой дьявол изыди вовеки.” Обязательно в полнолуние. Возникало легкое лимонное свечение над бочкой, строго вертикально. Свечение было круговым (столб диаметром равным диаметру бочки), и где-то высоко в небе создавало иллюзию желтой луны, как фонарик, направленный в небо, оставляет на нем пятно. Что-то насыщало столб до ярко лимонного. Фанатики думали дух желтой луны, волшебным образом явившийся в небе. Думали он их покровитель. Они читали заклинание 44 раза. Происходило чудесное: столб стремительно сокращался, одновременно «толстея», желтая луна исчезала, круг целиком захватывал заклинателей, тела фанатиков поглощали лимонное свечение. Тела вырастали до двух метров, и в плечах шире делались. И кожа лимонного цвета. Вокруг алтаря лимонников появлялись мерцающие пни. Запрыгнет на пенек заяц, светом привлеченный, и исчезнет. Откроется в пне поляна верхняя и засосет внутрь целиком. Насытившись, пень начинает тихо, утробно урчать, будто переваривает пищу, и мерцает весело.

Однажды над городом завис огромный огненный обруч. Изумленные граждане были испуганы до онемения. Некоторые действительно онемели. Решили, что причина в Красной Дуге, которая привлекла к городу явление созвучное его природе. Постепенно привыкли и не обращали внимания на этот обруч. А что им оставалось. Но, когда анимиты решились напасть на город, ослабленный эпидемией, выяснилось зачем явился огненный обруч. Неожиданно обруч, ослепительно сверкая, упал, как нож в масло вошел в землю прямо под ним, громко потрескивая. В воздухе растворился запах озона. По границам города появилась трещина в земле шириной до 10 километров, дна не видно. Старатели спускались, дна не достигли, но на глубине около километра нашли жилу железной руды. Провал назвали Железный ров. Название неудачное, но суть отражает. Хотя давно это было. Может и не так. Может, Железный меч. Только очень тяжелый. Святогоров меч.

Одно преданье древнее

Воистину гласит,

Как идолище гневное

Решило мир сгубить.

Но помнил мир спасенный,

Как Святогоров меч

Рассек границу бездны,

Чтоб в ней навеки лечь.

Очевидцы рассказывали, что почва буквально испарилась. Словно невидимый лангольер откусил огромный кусок пространства, за обрывом черная бездна, и где заканчивается увидеть невозможно. Как всегда, поползли слухи, создавались теории заговора. Говорили — партия КраДу (Красной Дуги) в союзе с недугами и даже лимонниками вырыли по границе города гигантский тоннель, в который и рухнул огненный обруч. Ну, а зачем они рыли этот тоннель, да еще такой глубокий? Откуда знать могли судьба и люди, когда великий враг решит напасть? Словом, вторжение было остановлено.

Лимонники жили отдельной общиной. Они были изгои — от них исходил резкий, неприятный запах. Поселились в коричневом лесу. В том месте, где они совершали свои ритуалы, вокруг бочки, по границе лимонного свечения вырос громкий мох. Если на мох наступить, доносился, отнюдь не тихий, звук, похожий на органный. В разных местах разный звук, разные ноты из разных октав. Лимонники считали громкий мох добрым знаком духа желтой луны. Во время ритуала, в лимонном столбе звук усиливался. Птицы-оборотни в ветвях пели тоскливые песни о былом человеческом облике. Коричневые быстрыми тенями мелькали вокруг, заламывая руки, с мольбой во взгляде обращали взоры к желтой луне, будто припоминая что-то. Деревья скрипели, издавая звуки плачущей скрипки.

Господин Рубежный, человек невысокого роста, нормальной комплекции, с лоснящимся, похожим на чебурек, лицом, бугристой кожей и сальными выделениями на щеках и за ушами, председатель вторичной партийной ячейки поселка Сахарный, пришел на заседание красней, чем обычно. Похоже, наверху его хорошо пропесочили. За спиной шептались, что Рубежный ходит в Колизиум, заряжается магической энергией. В это мало кто верил. Слишком непохож он был на Благодателей. Благодатели всегда были благодушны, очень внимательны и непроницаемы. Рубежный был болтлив, криклив, суетлив, безынициативен. Идеально подходящий тип для поста председателя.

— Господин Плавчиков! Вы на заседании вторичной ячейки партии КраДу, между прочим, что вы там ищете, под столом? — с деланным гневом закричал Рубежный.

— Да, здесь черт какой-то.

— Какой еще черт?!

— Зеленый, маленький.

— Зеленый, господин Плавчиков, Шрек, и он не маленький.

— Может, детеныш его.

— И как он здесь оказался? Землю насквозь прошил?

— Кто знает? Может и так…

— Господа! Надо решать, как нам успокоить население. Волнения скоро станут неуправляемы. В Сахарном старик какой-то призывает уничтожить нашу святыню, как оглашенный. Наверняка под действием зелья какого-то. А если он его людям начнет давать? Страшно подумать, что будет. Дисциплина — наше дело, господа. У наших Благодателей много работы в Колизиуме. Магический лев заболел. Боюсь даже подумать, что будет, если нашего защитника не станет.

— А, что с ним?

— Шерсть у него стала красного цвета, и растет вторая голова. Странный пар из пасти. Если так дальше пойдет, у нас будет не Красная Дуга, а Красный Дракон. И будет у нас вместо партии КраДу партия ДраК. Какие предложения по Сахарному? Слушаю.

— Язык отрезать. Пусть немым будет.

— Бунта хотите?

— Наркотик ему в зелье подсыпать. Наверняка ведь, он что-то употребляет, раз пророком себя мнит. Пусть воображает, что он космонавт. — ожидаемо заявил Плавчиков.

— Идея хорошая, Плавчиков! Вы и займетесь этим делом. Проберетесь к старику в дом, найдете зелье, подсыпете наркотик.

— И как я найду его, зелье?

— По запаху. У колдунов зелье мерзко воняет… Червоткин! Что вы сидите, как Монумент Великой Истории? Вас хорошо в президиум сажать, чтобы делегаты прониклись важностью момента. Скажите, что-нибудь?

— Надо его золотой лихорадкой заразить. — флегматично ответил Червоткин.

— От лихорадки скоро вакцина будет. Нет смысла… Послушайте, Мальчиковская, чему вы улыбаетесь все время? Вы не в доме малютки, не в детском манеже сидите, подпрыгивая от счастья новой жизни, слюну пуская.

Где ваш перстень? Вы что, не защищаетесь от Радужного Пара?.. Знаете, подружитесь с этим Сахарным. Ходите на проповеди, смотритесь в него с детской преданностью, как в зеркало, улыбайтесь, войдите в доверие. Вам он поверит. Глядишь, рецепт его зелья узнаете… Идите прямо сейчас, с глаз долой. И перстень найдите. Хотя, может и не надо…

Когда собрание закончилось и все разошлись, Рубежный погрузился в состояние, которое обычно называют депрессией. Рубежный не понимал, что такое депрессия. Для него это было время отдыха. Время, когда не думаешь ни о чем. Он даже собственное тело не ощущал. Будто его нет. Ни тела, ни мыслей. Ни сон, ни бодрствование. Сознание, как топкая трясина. Только медленное, ритмичное покачивание, как у плохого поэта. Состояние: “Непонятно зачем, почему, отчего…”. Казалось, даже электроны застыли на своих орбитах. В таком состоянии у него даже бывали откровения: Я, когда что-нибудь потрясающее вижу, потрясающую вещь могу придумать. Чего и не знал никогда. Даже не видел, а слышал только. Давно. И всегда в точку.

В такую “заморозку” Рубежный погружался всегда после бурного собрания, дискуссии, интеллектуальных или эмоциональных всплесков. Торможение, чтобы не перегореть. А перегрев охлаждал алкоголем. Про себя он называл его адкоголем. Рубежный не был тщеславен. И он был тщеславен. Он не хотел славы, денег, власти. Он хотел быть героем. В крайнем случае, гением. Заметил Рубежный одну особенность — если вдруг начинаешь глупеть. Не тупеть, а перестаешь жизнь понимать. Это может быть верным признаком перехода в новое качество, если будет приложено необходимое усилие, чтобы порвать поверхностное натяжение ветхих форм жизни, как у воды, по которой прыгают водомерки, аки посуху.

Сны Сумина.

Чтобы продолжить произведение, должны предстоять важные события, или произойти. События эти необычные. Они незаметны. Это не выборы.

— Как вы создаете ваши опусы?