Право на эшафот (СИ)

Право на эшафот

Глава 1

— А тебе завтра отрубят голову, — бодро закончила она. — Согласись, выгодное предложение?

— Не уверена. А возможности заменить казнь нет? На отравление, например?

Разговор меня забавлял, но он хотя бы был, пусть и с галлюцинацией. Когда пролежишь полтора месяца пленницей собственного тела, без возможности перемолвиться с кем-то хоть словом, будешь рад и вымышленному собеседнику. Мысль, что меня накрыло сумасшествие, не пугала. Лучше сойти с ума и перестать испытывать ежедневный ужас от того, что ты всё слышишь и чувствуешь, но не можешь не то что сказать, даже моргнуть самостоятельно. Вердикт врачей был неутешителен — вероятность, что я приду в себя, как они говорили, была нулевой. Моих чувств они не щадили, рубили правду-матку прямо при мне, потому чтобы были уверены, что нет их, этих чувств. И меня нет в этом теле. Но я была, и в этом-то был весь ужас моего положения.

Если бы появилась возможность умереть или продолжать существовать в таком виде, я бы однозначно выбрала смерть. Наверное, поэтому моя галлюцинация и возникла с таким предложением: мы меняемся душами и меня завтра казнят на плахе на потеху толпе.

— Это почётная смерть, — заявила моя галлюцинация. — Доступная только дворянам. Иначе меня бы повесили. Чем тебе не нравится отрубание головы?

— Мне кажется, это больно, — доверительно сказала я, поражаясь вывертам собственного сознания.

— Не волнуйся, в королевские палачи берут только с высокой квалификацией. Он отрубит с одного удара, ты почти не почувствуешь боли. Умрёшь легко.

— И почему же ты не хочешь такой лёгкой смерти?

— Потому что я хочу жить, а ты хочешь умереть, — в голосе галлюцинации начало проскакивать раздражение. — Послушай, я знаю немало людей, которые отдали бы всю свою жизнь за один день в теле сиятельного. Я предлагаю тебе мечту.

— Но не мою.

Странно, но я не видела собеседницу, только слышала голос, который звучал отовсюду и ниоткуда. Словно зарождался в моей голове. Почему словно? Так оно и было. Я схожу с ума, какая удача. Теперь будет с кем поговорить. Я невольно хихикнула.

— У меня очень мало времени, — уже не скрывая раздражения, сказала аристократическая галлюцинация. — Поэтому либо ты соглашаешься, либо я ухожу. Только учти, что второго такого предложения не получишь. Будешь лежать колодой года, а то и десятилетия, пока наконец не придёт смерть милосердная.

— А тебе что за радость валяться колодой?

— Я валяться не буду. Я маг и знаю подходящие практики. Пара дней — и встану с постели.

— У нас нет магии, — зачем-то сказала я.

— Если бы у вас не было магии, мы бы с тобой не разговаривали. Более того, ты тоже маг, иначе обмен не состоялся бы. Да что обмен? Я бы на тебя никогда не вышла. Твоё тело — идеальное вместилище для моей души.

Её слова меня неожиданно покоробили. Мысль о том, что во мне появится квартирант, оказалась неприятна. Пусть даже этот квартирант — плод моего воображения.

— Оно и мою душу вмещает неплохо.

— То есть ты отказываешься? Тогда прощай.

— Стой! — я испугалась, что опять останусь сама с собой, и готова была даже пойти на уступки галлюцинации, лишь бы она не исчезла. — Я почти согласна. Скажи, а за что тебе собрались казнить?

Даже в вымышленной реальности нельзя, чтобы преступник избежал отмеренного наказания.

— За попытку отравления короля, — неохотно ответила собеседница. — Неудачную.

— Ты правда хотела его отравить?

— Нет, не хотела, — ещё более неохотно ответила она.

— Но если не хотела, то тебя обвинили несправедливо и можно опротестовать?

— Там всё очень сложно, — ответила она. — У меня нет времени. Поэтому либо ты соглашаешься и всё узнаешь сама, либо не соглашаешься и никогда не узнаешь. Я не преступница, если тебя это беспокоит. Скорее, жертва.

— И как я узнаю? — скептически спросила я, почти вживаясь в роль будущей переселенки. — Если меня завтра казнят? У меня просто не будет на это времени.

— Ритуал полного слияния — и тебе будет доступно всё, что знаю я. И даже всё, что я думала до момента обмена. А мне, соответственно, будет доступно всё, что знала ты. Но учти, вместе с этим мы обменяемся клятвами, и ты никогда и никому не сможешь сказать, что ты — это не я. Клятва зеркальная, поэтому я тоже никому не смогу ничего рассказать. Обещаю позаботиться о тех, кто тебе дорог, и отмстить тем, кто этого заслуживает.

Последняя фраза была явно ритуальной.

— А если меня не казнят, мы обменяемся вновь?

Меня не отпускала призрачная надежда, что рано или поздно я смогу открыть глаза и встать с опостылевшей кровати. Возможно, моё подсознание показывает выход?

— Тебя казнят, — тоном, не допускающим возражений, ответила галлюцинация.

— А вдруг нет? В жизни всякое бывает, — заметила я. — Встанет ваш король с правильной ноги и решит, что за неудачную попытку его убийства наказание слишком жестокое, достаточно ссылки. Что нельзя так бездарно растрачивать дворянский генетический материал. А то кто его будет травить в следующий раз?

— Ты не понимаешь, — с неожиданной горячностью ответила она. — Он не передумает. Это не-воз-мож-но. Но если вдруг тебе удастся избежать плахи, это ничего не изменит. Ритуал привязывает души к новому телу так, что они уйдут оттуда только с физической смертью. Мы не отыграем назад, даже связаться друг с другом не получится, потому что я вышла на тебя случайно, и вероятность повторения такой случайности очень низкая. Так что останешься мной до конца жизни, сколько бы её ни было отмеряно.

— Билет в один конец, — понимающе сказала я.

— Прости? Что?

— Обратного билета не будет.

— Время. Ты согласна или?..

— Согласна.

Действительно, если уж сходить с ума, то до конца. Так чтобы жить в вымышленном мире и не слышать ничего из того, что происходит в моём. «Доктор, я буду ходить? Да, но только под себя» — при таких вводных жизнь в реале не кажется желанной.

— Тогда повторяй за мной слово в слово. Только имя ставишь своё. Я, герцогиня Эрилейская, Эстефания Маргарита Эсперанса Эмилия Клаудиа Исабель Лурдес Асунсьон Росарио…

— Я, Мельникова Екатерина Васильевна…

Слова, звучавшие в моей голове, заставляли вибрировать всё тело. Неожиданно нахлынула боль, такая боль, что я бы заорала, если бы могла, но я не могла издать даже слабого стона. Зато когда отзвучало последнее слово, появилась возможность не только говорить, но и двигаться.

Я встала с холодного каменного пола, совсем неиллюзорно неприятно шершавого. Какой-то он слишком реальный для галлюцинации. И слишком грубый. И исчерчен странными знакомо-незнакомыми символами, на которых я пока не стала заострять внимания.

— Эй, Эстефания Маргарита как тебя там дальше, ты где?

Я не успела договорить, как поняла, что герцогиня Эрилейская, Эстефания Маргарита Эсперанса Эмилия Клаудиа Исабель Лурдес Асунсьон Росарио — это теперь всё я, весь этот длиннющий список имён означает всего лишь одну маленькую меня. Последнюю из рода герцогов Эрилейских, которые завтра исчезнут окончательно, если я это позволю.

В голове царил хаос. Я чувствовала себя одновременно и Екатериной, и Эстефанией, и никак не могла отделить одно от другого, найти те знания, которые бы помогли избежать завтрашней смерти, которая теперь казалась очень даже возможной. Посторонний голос пропал окончательно. Значило ли это, что меня посетила никакая не галлюцинация и действительно произошёл обмен?

Слишком реальным было всё вокруг. Я ущипнула себя и ойкнула от боли. Поднесла к глазам руку, на которой алело пятно от щипка, грозящее перейти в синяк. Тонкую изящную руку аристократки, у которой даже в тюрьме нашлось время на маникюр — ноготки были ровные, аккуратно обработанные и покрытые розовым лаком. Память услужливо подсказала, что это работа личной служанки, которая допускалась в камеру ежедневно, утром и вечером, и это была единственная поблажка для титулованной аристократки, потому что вид камеры оставлял желать лучшего. Где кровать с балдахином из бархата? Где туалетный столик розового дерева с зеркалом на серебряной амальгаме? Где банкетка, покрытая розовым шёлком, на которой было так приятно сидеть перед зеркалом, расчёсывая длинные золотистые волосы? Ничего подобного не было и в помине.

Да меня нагло обокрали! Чужие воспоминания — это хорошо, но мне-то досталась плохо сбитая койка с соломенным матрасом и никаких зеркал. Последнее особенно обидно. Потому что по воспоминаниям Эстефания была на редкость красивой особой, что уравновешивалось полным отсутствием мозгов. Иначе бы она не попала в такую глупую ловушку. Впрочем, в семнадцать лет иллюзии — болезнь многих.

Тело сковывала усталость, но желание умирать пропало. Желание жить, передавшееся от прежней владелицы тела, оказалось куда сильнее.

Я подняла голову к окошку, забранному частой решёткой. Оно было у самого потолка и за ним чернела ночь. Или оно было закрыто чем-то непрозрачным, полностью перекрывающим свет. Но скорее всего, всё-таки сейчас ночь, и у меня времени аккурат до утра.

Что в активе? Эстефания говорила о магии. Но знания у неё оказались куцыми. Кроме секретных семейных методик, к которым как раз относилась перепривязка душ, она владела небольшим набором бытовой и косметической магии и парой лечебных заклинаний, одно из которых действительно должно было вывести моё тело из комы там. В моём мире. Появилось осознание, что теперь мой мир этот, и если я не хочу распрощаться ещё и с ним, нужно бежать, а подумать о том, что случилось, можно и потом. Способности Эстефании мне не помогут. А мои?

До окна я не доберусь. А если бы и добралась, вряд ли у этого тощего тельца хватит сил выломать хотя бы один прутик. Усиливающих заклинаний она не знала, потому что не планировала заниматься вещами, недостойной сиятельной леди. Но если бы и знала, синеватые огоньки на решётке показывали, что она под магической защитой. Значит, окно отпадает.

Дверь? Засов снаружи, до него не дотянуться. Магией? Боюсь тем вариантом, которым Эстефания подвивала локоны, засов не сдвинешь. Да и опять-таки, от дверей тянуло магией, на один засов тюремщики не полагались.

Пол. На полу магии нет, но… Я с сомнением посмотрела на камни, плотно пригнанные друг к другу и на свои руки. Нет, была бы у меня пара лет в запасе, я попыталась бы прорыть ход хотя бы до соседней камеры. Но лет нет, как нет ничего, чем можно было бы хотя бы немного раздвинуть камни. В камере не было даже ложки. Только металлический кувшин с водой.

Размышляя, я старательно затирала вычерченные на полу символы. Незачем кому-то знать, что здесь произошло. Сделала я это вовремя, потому что не успела затереть последний, как дверь распахнулась, впустив придворного мага, а по совместительству того, кто загнал Эстефанию в ловушку всего лишь пару дней назад.

Уго Бласкес — мерзкая крыса, даже длинные сальные волосы неопрятными прядями напоминали крысиные хвосты. Целый пучок крысиных хвостов на голове. Маг вызывал у меня тошноту и страх. Страх у Эстефании, тошноту у меня. Всё-таки мужчина, как бы он ни был занят, должен мыться хотя бы раз пару раз в неделю, а не дважды в жизни — при рождении и после смерти. Главный придворный маг мытьём не злоупотреблял, наверное, боялся, что испортится или растает, и сейчас от него несло так, что я порадовалась, что осталась без ужина.

— Чем это ты тут занималась, Эстефания?

— Извольте ко мне обращаться Ваша Светлость.

— И чем же здесь занималась Ваша Светлость? — издевательски спросил он.

Его цепкий взгляд пробежался по всей камере и задержался на полу. Какие символы там были изображены, было уже не разобрать, но что они там вообще были, было не скрыть.

— Неужто пыталась вызвать демона? — хохотнул маг. — Или инкуба? Чтобы вкусить радость плотских утех хотя бы напоследок?

— Пошёл вон из моей камеры, — я сказала так холодно, что бывшая владелица тела непременно бы это оценила. — Пёс смердящий.

— Твоего здесь ничего нет, дура, — Бласкес раздвинул губы в неприятной улыбке. — Да и вообще, считай, что у тебя ничего больше нет. Желающие прибрать герцогство, скоро окажущееся бесхозным, уже осаждают Его Величество Теодоро Блистательного.

Титулование было столь забавным, что я расхохоталась. Ситуация к смеху не располагала, но ощущение полного владения собственным телом казалось столь прекрасным, что всё остальное отходило на второй план.

— Смейся, смейся, недолго осталось, — проворчал маг. — Тупая курица, даже ритуала как следует провести не смогла, а ведь я дал тебе такую возможность, но нет — профукала. Правильно говорят, что Эрилейские выродились. Не мозги — одна сахарная вата.

Он прошёл и взял со стула лежащий там кусок мела, тот самый, которым рисовались руны и тот самый, который Эстефания думала, что утащила из-под носа придворного мага. А оказалось, он сам подсунул. Зачем?

— Меня не учили магии, — напомнила я.

— Оно и видно. Всё, куколка, встретимся завтра на твоей казни.

Он взмахнул рукой и создал реалистичную иллюзию, почти фильм. Голову красивой блондинистой девушки грубо прижали к колоде, украшенной потёками засохшей крови. В ярких солнечных лучах сверкнул топор. Толпа ахнула.

Маг расхохотался, не дав мне досмотреть сцену, и ушёл. Дверь хлопнула, замки лязгнули, магия, охраняющая помещение, загудела. Теперь под заклинаниями были и пол со стенами, что делало побег совершенно невозможным. Это я понимала и как я, и как Эстефания, знания которой по магии получила бонусом при переходе. Куцые знания, никуда не годные. А ведь герцоги Эрилейские всегда славились и силой магии, и разнообразием применяемых заклинаний.

Осталось понять, зачем Бласкес давал возможность провести ритуал и что он рассчитывал получить? Не мой же побег? Для этого он слишком сильно меня ненавидел, что проскакивает в каждом слове и движении. И мне совершенно непонятно почему — Эстефания нигде не переходила ему дорогу, да и не могла бы. Она только-только начала выезжать под патронажем тёти, но тётю упекли в монастырь, а Эстефания решила её спасти, обратившись к королю. Вот и доспасалась до того, что пришлось спасаться самой. Она-то спаслась, а я?

Я широко зевнула. Проблемы казались ненастоящими, не моими, а вот спать хотелось по-настоящему, и чем дальше, тем сильнее, поэтому я ещё раз оглядела камеру на предмет хоть маленькой щёлочки в защите, ничего не нашла и отправилась спать.

Как говорится, утро вечера мудренее. Даже если это утро моей собственной казни.

Глава 2

Спалось мне не сказать чтобы отлично, но утром я проснулась не сама, а была разбужена горничной. Очень ответственной горничной, которая тормошила меня и повторяла:

— Ваша Светлость, вставайте. Вам же умыться и переодеться надо. Негоже ежели вас такой люди увидят. Позор это.

— Позор — то, что собираются казнить невиновного человека.

Я приоткрыла глаза и с интересом разглядывала свою горничную, размышляя, значит ли что-то её имя — Эсперанса* — для моего будущего. Самый простой вариант — предложить денег за то, чтобы она осталась в камере, а я вышла в её одежде — отпадал. И не потому, что мне вспомнились её рассказы о том, как её обыскивали до прихода и после ухода к хозяйке, а потому, что нас было невозможно перепутать. Эсперанса была выше меня на целую голову, шире в талии и увесистей в груди, а уж мои золотые локоны с её чёрным богатством спутал бы только слепой. Хотя по объёму они были близки, по цветам — полная противоположность. Да и по характерам носительницы разных шевелюр сильно отличались. Эстефания — сдержанная и холодная, несмотря на возраст, Эсперанса — импульсивная, эмоциональная, не умеющая держать свои мысли в тайне. Нет, теоретически, если бы не обыск, попробовать можно было бы. Уверена, Эсперанса даже согласилась бы привязаться к кровати, а я — попытаться пройтись на цыпочках.

— Да разве ж теперь докажете? — сочувственно спросила она. — Раньше надо было. Хотя и сегодня, когда священник будет вас напутствовать, скажите ему, не теряйтесь.

Но по её тону было понятно — не верит, что с эшафота я смогу уйти целиком, а меня не унесут по частям: одну часть на носилках, вторую в корзинке. Эсперанса поставила на табурет тазик с водой, опустила в неё тряпку, отжала и явно собралась меня обтирать.

— А ванна мне не положена? — поинтересовалась я.

— Да откель тут ванна? Скажите спасибо, что таз с водой разрешили пронести, — она вздохнула. — Хотя весь его обшарили. И вода уже не горячая. Но пока не холодная.

— А завтрак? — я тоскливо огляделась.

В камере, кроме тазика, прибавилось только роскошное платье, в котором я сегодня должна красиво уйти из жизни. Нет, я иногда мечтала походить в чём-то таком, но не один день, который окажется последним.

— Побойтесь Двуединого? Какой завтрак перед казнью?

— Плотный, — теперь вздохнула я. — Понятно, ни ванны, ни кофе, ни какао, ни даже бокала шампанского мне не дадут. Король решил на мне сэкономить.

Итак, мне не досталось не только герцогской кровати, но и герцогского завтрака. Кругом обман. Конечно, мне ничего не обещали, но от осознания этого чувство обманутости никуда не девалось.

— Не говорите так, Ваша Светлость, — всполошилась Эсперанса, испуганно оглядываясь на дверь. — Вы же прекрасно знаете, что перед казнью положен пост, чтобы очиститься душой до того, как предстанете перед господом нашим, одной из его ипостасей. Молю, чтобы это была белая. Да и как иначе? Вы и согрешить-то не успели.

Она сделала правой рукой знак, похожий на круг с точкой посередине, и я сразу вспомнила, что это знак благословения.

— Вам и без того, Ваша Светлость, что-то плохое снилось.

— Почему ты так решила? — удивилась я.

— Вы кричали во сне: «Поворачивай, Макс!» Брата, наверное, вспомнили…

Брат Эстефании, которого действительно звали Максимилиано, погиб два года назад. Но снился мне, разумеется, не он. Снилась мне та роковая поездка, после которой моё тело перестало меня слушаться. И Макс, соответственно, тоже был оттуда. По словам причитавшей надо мной мамы, он не получил ни царапины, удачно подставив мою сторону, и уже утешился с другой. Надеюсь, Эстефания прочтёт мои воспоминания и воздаст ему по заслугам, если её план удастся и она встанет с кровати. Согласилась бы я сейчас на обмен, зная, что он настоящий и меня действительно казнят? Да, потому что жизнь я любила, но жизнь овощем — не жизнь.

Эсперанса сочувственно что-то щебетала, готовя меня к последнему выходу в свет. Обтёрла душистой водой, присыпала волосы каким-то порошком и сразу начала его вычёсывать. И то, и другое пошло на пользу: первое — коже, второе — волосам. Видимые мне локоны засияли, словно после дорогого шампуня и ополаскивателя. Затем горничная начала сооружать на голове причёску, оголяя шею и заставляя меня невольно думать о том, что этой шее сегодня придётся несладко. В воспоминаниях прежней Эстефании я не могла найти ничего, что помогло бы избежать топора палача.

Корсет Эперанса затянула так, что, если бы мне принесли запоздалый завтрак, я бы не смогла пропихнуть в себе ни кусочка. Что там завтрак — я и дышала-то через раз, и то вполсилы.

— Давай ослабим, — выдохнула я.

Выдохи у меня получались куда легче вдохов, поэтому выдыхалось больше, чем вдыхалось. Следовательно, скоро наступит нехватка кислорода и я бухнусь в обморок там, где буду стоять. Конечно, я не почувствую, когда меня будут лишать жизни, но я хотела бы пробыть в сознании до последнего мига.