Рота почетного караула

Он помнил их по портретам, но вот так, в десяти шагах, видел впервые и очень удивился сходству. Но еще больше поразился простоте и естественности, обычности человека, которого знала вся страна. В нем не было ни чопорности, ни холодной натянутости официального, облеченного государственными полномочиями лица, встречавшего столь важного и высокого гостя: он шел неторопливо, с кем-то переговариваясь и в то же время успевая приветливо помахать рукой уже начинавшей бурлить толпе.

Советский руководитель приблизился к трапу ровно в тот момент, когда открылась дверца и в ней показался президент великой державы.

И его Андрей узнал сразу, только был он чуть помоложе, чем на портретах, а может, эту моложавость придавала ему порхнувшая по ступеням жена, еще юная и обаятельная на вид.

Толпа сомкнулась, вспыхнули блицы фотоаппаратов, застрекотали кинокамеры.

Выждавший еще с минуту и угадавший каким-то особым чутьем нужный момент, майор скомандовал:

- На кра-ул! - и одновременно с этими словами, повернувшись кругом, с шашкой "под эфес", строевым шагом, оттягивая носки сапог, пошел навстречу отделившимся от толпы советскому руководителю и зарубежному президенту.

Прогремевший "Встречным маршем" оркестр словно запнулся на полуфразе.

- Господин президент!

"Господин президент!" - откликнулся эхом аэродром.- Почетный караул от войск Московского гарнизона в честь вашего прибытия в столицу Советского Союза город-герой Москву построен!

"Построен! ...строен!" - восторженно повторили стены аэровокзала.

"Он совсем не волнуется! Спокойно отчеканивает каждое слово", - с чувством внезапного уважения, граничащего с любовью, подумал о майоре Андрей.

Президент стоял, слегка склонив голову, вслушиваясь в каждую фразу рапорта. Был он одет в легкий серый костюм, свободно и небрежно застегнутый на одну пуговицу, синий галстук подчеркивал белизну сорочки - и весь этот непритязательный наряд, вежливая манера внимательно слушать как бы равняли его с остальными.

Советский руководитель смотрел на майора по-другому - по-свойски доброжелательно, как на офицера, которого давно знал и с которым часто в подобных случаях встречался.

Отсалютовав шашкой, майор повернулся влево, уступая президенту дорогу, и Андрею почудилось, будто далеко-далеко прозвенели струны Руслановой гитары.

Президент шел прямо на него...

Плавно закруглился горизонт, и Андрей почувствовал, что стоит на земном шаре. Рядовой роты почетного караула, солдат первого года службы Андрей Звягин от имени и по поручению Советского Союза встречал президента великой державы. И не струны Руслановой гитары, а фалы, тонкие тросики звенели на высоких мачтах, и флаги двух держав трепетали, плескались на упругом ветру.

И уже не на аэродроме, а во чистом поле стоял богатырь Андрей, - в кольчуге и шлеме, с сияющим мечом в руках - и прямо на него, не сводя ощупывающих, с зеленоватым блеском глаз, шел высокий гость из-за тридевяти земель, из-за тридевяти морей. Андрей держал оружие не в том положении, с каким встречают врага, а "на караул", в жесте дружелюбия и мира, и вся земля советская стояла за ним - и родной поселок с наклоненными над прудом вербами, и Кремль с негаснущими звездами, и мать в своем присыпанном блестками снега пальтеце, и майор, затянутый в сияющие ремни, и даже вот тот, с государственным именем, знакомый по портретам человек - все стояли за Андреем, надеясь на него, наблюдая, как он поведет себя: дрогнет ли, опустит ли глаза...

Президент подошел совсем близко. Нет, он был все-таки старше, чем казался издалека. "Ну, взгляни, взгляни на меня", - загадал Андрей и чуть не отпрянул, вспыхнул - президент смотрел на него.

Он смотрел не долго, лишь секунду-другую, но задержалась, отдалась в сердце пристальность его взгляда с затаенным где-то на самом дне зеленоватых глаз любопытством.

Наклонившись к переводчику, президент с улыбкой что-то сказал.

Переводчик, молодой, расторопный парень, повернулся к советскому руководителю:

- Господин президент говорит, что очень доволен выправкой. Отличные парни, превосходный караул.

- Я благодарю гостя, - усмехнулся советский руководитель. - Переведите ему, что было бы очень хорошо, если бы на всей земле остались только роты почетного караула...

- О да! О'кей! - просиял президент и приложил руку к груди.

Они пошли дальше, к толпе, зовущей их трепетом разноцветных флажков.

Остальное Андрей припоминал потом смутно, словно это происходило во сне или с кем-то другим: гулко, в самую душу, бил барабан, а рота, перестроясь в колонну по четыре, шла - нет, не шла, а летела над бетонными плитами в торжественном марше, и Андрей все опасался, что вдруг у него лопнет ремень или задерется зацепленная карабином пола шинели; но в те несколько секунд, пока белесо мелькнуло лицо президента, ничего не случилось, по команде "Вольно!", раздавшейся глухо, как из-под земли, рота глубоко вздохнула, сразу спружинила шаг, и Андрей опомнился уже возле курилки - Матюшин неловко совал ему в рот сигарету.

- Ну что? С крещеньицем, Андрюха!

Переполненный нахлынувшей благодарностью, чувством необыкновенной праздничности, Андрей только и смог спросить:

- Как?

- А ничего, гарно, як в балете! - засмеялся довольный Сарычев. "Какие они славные - и Матюшин, и Сарычев, и... командир роты", - подумал Андрей, радуясь этому знакомому и новому чувству только что с успехом сданного экзамена. Он не знал, что главный экзамен ждал его впереди.

8

- А ты везучий, Звягин, - завистливо вздохнул над тарелкой борща Патешонков. - Надо же, встречал президента... На что Аврусин - и то не взяли. Теперь ты эрпэкашник. Огни и воды и медные трубы... Тебе майор не родня, случайно? Или другая протекция?

Матюшин и Сарычев, сидевшие напротив, одним движением ("И тут как на плацу!" - усмехнулся Андрей) придвинули тарелки с макаронами и, словно по команде, нацеленно тюкнули вилками - тирада Руслана не произвела впечатления. Молчал и Андрей, хотя подначка друга польстила.

Сарычев поклевал вилкой по донышку опустевшей тарелки (и когда только успел!), нахмурился, поводил бровями.

- Воды и медные трубы, оно, конечно... А шо доогней, то трэба разжуваты...

Андрей поднял от своей тарелки глаза:

То есть?..

Перевожу, - серьезно пояснил Матюшин, и в его мягкий голос прокрался жестковатый, знакомый по занятиям на плацу командирский холодок. - Сарычев имеет в виду Вечный огонь... Вот когда постоишь у могилы Неизвестного солдата, тогда будешь полный солдат РПК...

"И что особенного? - с неприязнью подумал Андрей. - Что они все кичатся этим постом? Ну, час стоять, четыре бодрствовать... Так это же сплошное удовольствие - в центре Москвы, в Александровском саду. Как говорится, на людей посмотреть и себя показать..."

Он вспомнил строгую нарядность площадки возле Вечного огня, серебристо-узорчатые, как на морозном стекле, кружева инея на гранитных ступенях, жарко струящееся, журчащее пламя над приконченной бронзовой звездой; от этого пламени подтаивало вокруг, хотя морозец тогда был знатный. Но присягу-то они принимали в декабре, а сейчас май, и там небось как в парке - трава, листья, цветы.

- А кто все-таки там лежит? - осторожно спросил Андрей, опять представив ту площадку, как бы просевший мрамор ниши, черную, в серых блестках, глухую, но совсем не похожую на кладбищенское надгробие плиту. Наоборот, чем-то жизненным, привычно светлым, как в дворцах метро, веяло от этого мрамора. - Кто там, как вы думаете? - повторил Андрей.

- Неизвестный солдат, - сдвинув брови и немигающе глядя куда-то мимо тарелки, проговорил Сарычев. - Неизвестный.

Матюшин отложил ложку.

- Его в шестьдесят... по-моему, в шестьдесят шестом похоронили под Кремлевской стеной, - произнес он с таким видом, как будто сам лично присутствовал на похоронах. - На бронетранспортере привезли из-под Крюкова. И наш караул сопровождал...

- В шестьдесят шестом? - переспросил Андрей и вспомнил однажды виденное, но давно забытое.

Кто-то из ребят принес в школу две ржавые, осыпающиеся темной окалиной гильзы, алюминиевый портсигар со слипшейся, будто оплавленной крышкой и полуистлевший помазок для бритья - каких-то несколько волосинок кисточки, зажатых в почерневшей медной ручке. Принесенное было найдено в обвалившемся, старом окопе, но больше всего Андрея поразили тогда не разговоры о владельце этих предметов, смутные предположения о его гибели, приглушенно возникшие тут же, а сами гильзы, портсигар и помазок, нелепо и странно, как свидетельства с другой планеты, лежавшие на учительском столе. Даже нет, не гильзы, будто еще источающие острый запах пороха, и не пустой, смятый, как папиросная пачка, портсигар - Андрей не мог отвести глаз от помазка, быть может за час перед боем касавшегося живых Щетинистых щек. Что-то необъяснимое, несправедливое, не соответствующее логике заключалось в том, что помазок ну если не жил, то все-таки существовал на этом свете, тускло поблескивал медной кругловатой, как груша, ручкой, из которой выглядывала, словно прорастала, рыжеватая кисточка, а человека, хозяина этой вещи, уже не было на свете...

- Он погиб под Москвой... Понимаешь, погиб. - Сарычев заговорил быстро, горячо, словно в чем-то убеждая и самого себя: - Там же страшные бои были... Восьмая гвардейская Панфилова, танкисты Катукова, кавалеристы Доватора... Они не пустили врага к Москве...

Матюшин, все это время сидевший задумчиво, твердо произнес:

- В Александровском саду он за всех похоронен... За всех известных и неизвестных...

Они помолчали. Почему-то не хотелось притрагиваться к компоту, хотя вот-вот должна была прозвучать команда "Встать!". Второе отделение, сдвинув пустые тарелки и кружки на край стола, нетерпеливо поглядывало на дверь.

- У него ведь и мать, и отец еще живы... - с грустью проговорил Патешонков, потянувшись за фуражкой.

- Возможно, - согласился Матюшин, и хмурое лицо его разгладилось воспоминанием. - Нам сверхсрочник рассказывал, уже уволился... Он тогда солдатом был в нашей роте, в почетном эскорте шел. Помнишь, Сарычев? Сарычев помнил, кивнул. - Они же тогда от Белорусского вокзала до Александровского сада сопровождали гроб... Строевым шагом, с карабинами, по улице Горького... Народу - тьма, по тротуарам - оцепление. А напротив "Маяковской" какой-то дед прорвался - и к лафету... "Мой, - говорит, - мой сын!" - и все... Ему и так и сяк - ни в какую! Пристроился и шел за лафетом до самой площади...

- А потом какая-то женщина... - напомнил Сарычев.

- Да-да... Многие были в черных платках... Как будто знали, что по улице Горького...

- А вы сами-то стояли у могилы? - спросил Андрей с робким, но уже родившимся в душе решением.

- Я - три раза, - с несвойственной ему горделивостью сказал Матюшин.

- А я - два, - скромно обронил Сарычев.

И тут они словно отдалились, какое-то непонятное отчуждение отодвинуло этих двоих, стоявших на посту у Вечного огня и, значит, знавших нечто такое, что было недоступно Андрею и Патешонкову.

- Помнишь того, с тюльпанами? Ну который в старой гимнастерке приходит?

- Как же... Он сначала обойдет пилоны - и по цветку: Ленинграду, Бресту, Волгограду. А еще, когда мы в паре с тобой стояли, старушка положила кусочек булки и крашеное яйцо...

- Кусочек кулича, - поправил Матюшин.

Матюшин и Сарычев, сидевшие рядом, как будто перенеслись в другое измерение, как бы в иную плоскость бытия, невидимую Андрею и Патешонкову. Вот так в полумраке зрительного зала на лицах, выхваченных голубым лучом и как бы им осеребренных, отражается происходящее на экране.

- А в тот раз, - обращаясь теперь не только к Сарычеву, но и к Андрею, к Патешонкову, все оживляясь, проговорил Матюшин, - подходит мужчина, весь в медалях. Отцепил одну и положил рядом со звездой...

- Это многие делают, - подтвердил Сарычев. - А старушку видел? Как одуванчик, седенькая, при мне минут двадцать на коленях простояла...

- Тяжкое дело, - сказал Матюшин, опять помрачнев. - Самый тяжелый пост...

- Так в чем же все-таки трудность? - недоумевая, спросил Андрей.

Матюшин и Сарычев переглянулись, и оба посмотрели на Андрея как на человека, которому битый час объясняли очевидное и понятное.

- Рота! Встать! - раздался голос лейтенанта.

* * *

Все оставшееся после обеда время Андрей мучительно раздумывал над услышанным. "Старички", конечно, важничают, задаются. Но тут было и другое, что Андрей давно подметил, но никак не мог себе объяснить. Он ясно видел: солдаты, чей срок службы перевалил за первый год, вели себя так, словно действительно обладали очень важной, зашифрованной от новичков тайной. И правда, для чего бы это они старались - набивали на пятках мозоли, в кровь сбивали прикладами руки, - только для того, чтобы поровнее пройти?

Но самой большой, непонятной, призрачно мерцающей в пламени Вечного огня тайной было окружено гранитное возвышение возле древней Кремлевской стены.

- Кто же это говорил? Кто же это говорил, что в двенадцать часов ночи к Вечному огню приходят на поверку все неизвестные солдаты?..

"Я должен там стоять. Должен. Обязательно", - сказал себе Андрей. И спохватился - до Девятого мая оставались считанные дни.

Каждый вечер, в час, отведенный для личных надобностей, уже целое отделение тренировалось возле специального макета могилы Неизвестного солдата. И четыре смены, назначенные в почетный караул, готовил не кто-нибудь, а Матюшин.

Сооружение из фанеры мало чем напоминало гранитные ступени, а Вечного огня и вообще не было, и всякий раз, проходя мимо, Андрей немало дивился, с каким старанием солдаты выполняли строевые приемы.

"Артисты! - восхищался он. - Ну прямо артисты! Это надо же так сыграться!"

Он долго присматривался к длинному и тощему Лыкову, который заступал в почетный караул впервые, хотя и прослужил в роте больше года, и ничего выдающегося в его движениях и поворотах не обнаружил.

"Пожалуй, и я так смогу!" - подумал Андрей и попросил у Матюшина разрешения встать очередным в следующую пару.

- Попробуйте, - без воодушевления позволил Матюшин.

Все силы, все, чему успел научиться за эти месяцы, Андрей как бы переместил в руки, перебрасывающие карабин, в ноги, шагающие в такт разводящему.

С первого захода по команде "Стой!", обозначенной стуком приклада об асфальт, у него не совсем синхронно с напарником получился поворот, и это секундное несовпадение не ускользнуло от Матюшина.

- Резче! - поправил он. - Резче! Вы же у могилы Неизвестного солдата, Звягин...

Он разрешил Андрею еще заход, и, кажется, получилось - замечаний не было.

- Ну как, товарищ сержант? - спросил Андрей. Матюшин, не оборачиваясь, вцепившись взглядом в другую, замершую по его команде пару, сказал:

- Неплохо. Только вы не о том, о чем надо, думаете, когда идете...

- А в принципе? В принципе?

- В принципе подход и отход правильные, - уклончиво ответил Матюшин.

"Я же не артист, чтобы перевоплощаться", - обидевшись на сержанта, подумал Андрей

С затаенной надеждой вошел он в кабинет командира роты. Гориков тоже еще не ушел, сидел на привычном месте - возле книжного шкафа.

"Поддержка с фланга", - обрадовался Андрей и не успел открыть рта, как майор, встав из-за стола, предупреждающе поднял руку, перебил.

- Я видел, все видел в окно, - сказал он. - Молодец, Звягин, отлично...

- Ну так... - Забыв, что стоит перед командиром, совсем по-штатски развел руками Андрей и улыбнулся.

- Рано вам еще... - с обезоруживающей ласковостью произнес майор.

- Как рано? - смутился Андрей. - Я уже умею! Вы же видели... - И вытянулся, прижал руки, стараясь казаться выше.

- Не-льзя... - упирая на "не", проговорил командир. - Это высшая честь, Звягин... Понимаете? Высшая.

"Он мстит за письмо министру", - обозленно подумал Андрей и уже повернулся, пошел к выходу, как вдруг на полшаге был остановлен голосом Горикова.

- Минуту, Звягин! Товарищ майор! Может, его под знамена?

Андрей обернулся.

- Хорошо, - сухо согласился майор. - В порядке исключения.

9