Архив еврейской истории. Том 12
ЕВРЕЙСКИЙ МУЗЕЙ И ЦЕНТР ТОЛЕРАНТНОСТИ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ЦЕНТР
Главный редактор О.
Редакционный совет:
В. Е. Кельнер
, М. Крутиков, В. В. Мочалова, Б. Натане, В. Я. Петрухин, Ш. Рудницкий, Г. Сафран, Н. И. Цимбаев, С. Ципперштейн, Ш. Штампфер, Г. Эстрайх, Т. Л. Воронина (ответственный секретарь)
THE JEWISH MUSEUM AND TOLERANCE CENTER RESEARCH CENTER
Archive of Jewish History
Volume 12
Editor-in-Chief
Editorial Board:
Viktor Kelner
, Mikhail Krutikov, Victoria Mochalova, Benjamin Nathans, Vladimir Petrukhin, Szymon Rudnicki, Gabriella Safran, Shaul Stampfer, Nikolai Tsymbayev, Steven Zipperstein, Tatyana Voronina (Associate Editor)
Academic Studies Press
Bibliorossika
Moscow
2022
© Еврейский музей и центр толерантности
© Academic Studies Press, 2022
© Оформление и макет, ООО «Библиороссика», 2022
От редактора
Олег Будницкий
Когда вы будете держать в руках эту книгу, пройдет уже год – или больше – со времени ухода из жизни двух замечательных историков – Виктора Кельнера и Ефима Меламеда. Они ушли в течение одной недели: Виктор скончался 24 февраля 2021 года в Николаевской больнице в Петергофе, Ефим – 3 марта в Киеве. Обоих унесла чума нашего времен – ковид. Оба были полны творческой энергии, строили планы. С Ефимом мы обсуждали по скайпу его публикацию в «Архиве» за две или три недели до его ухода… Для меня это еще и личная потеря: Виктор был моим близким другом, Ефим – добрым приятелем. Словами памяти о них – замечательных людях и историках – открывается этот том.
Горько сознавать, что Ефиму Меламеду не доведется увидеть его самую значительную, на мой взгляд, публикацию на страницах «Архива». В предыдущих томах нашего издания были опубликованы пять его материалов. Ефим в полной мере воспользовался открытостью украинских архивов, в том числе архивов советских спецслужб. В его скрупулезном, как всегда, исследовании рассматривается история надзора сталинских спецслужб за еврейскими писателями в конце 1930-х – начале 1950-х годов, имевшего последствиями репрессии и физическое уничтожение многих из них. В приложении к его статье публикуется уникальный материал – донесения тайного агента (на советском языке – сексота), «освещавшего» деятельность «братьев-писателей». Похоже, по мере открытия архивов мы будем узнавать все больше интересного об истории советской литературы.
Григорий Кан (Москва) вносит очередную лепту в изучение «вечной» темы: евреи и русская революция. На сей раз его исследование посвящено Аарону Зунделевичу (1852–1923), видному деятелю народнического движения, члену Исполнительного комитета «Народной воли». Роберта де Джорджи (Удине, Италия) посвятила свое обширное исследование истории переводов и издания «Трех сказок» Льва Толстого, которые тот, по просьбе Шолом-Алейхема, передал ему для публикации в сборнике в пользу евреев, пострадавших от погрома в Кишиневе. История получилась крайне запутанной и увлекательной, она вносит дополнительные штрихи в биографии Л. Н. Толстого и Шолом-Алейхема, так же как в историю литературной жизни и издательского дела начала XX века. Мария Гулакова (Санкт-Петербург) публикует письмо этнографа и общественно-политического деятеля Моисея Кроля (1862–1942), обнаруженное ею в архиве YIVO в Нью-Йорке. Сведения, содержащиеся в письме Кроля (в то время эмигранта в Париже) Хаиму Житловскому от 26 марта 1936 года, проливают свет на малоизвестную попытку организации переселения европейских евреев в 1930-х годах в Эквадор и, соответственно, на историю созданного для этой цели Эквадорского комитета.
Памяти Виктора Кельнера (1945–2021)
Олег Будницкий
Виктор Ефимович Кельнер родился 23 февраля 1945 года в Москве, куда успела эвакуироваться из Ленинграда его мама со старшим сыном. Отец Виктора, кадровый военный, был в это время в действующей армии. По словам Виктора, зачат он был в Тбилиси, куда его мама поехала навестить отца, находившегося в госпитале на излечении после ранения[1]. Вот такая типичная – и в то же время особенная – военная история. После окончания войны семья вернулась в Ленинград. Виктор окончил вечернее отделение исторического факультета Ленинградского государственного университета с перерывом на службу в армии. В феврале 1968 года параллельно с учебой начал работать помощником библиотекаря в фонде земских изданий отдела фондов и обслуживания Публичной библиотеки. Проработал в Публичке без малого 45 лет, «дослужившись» до ведущего научного сотрудника. Работал в секторе рекомендательной библиографии, затем в секторе книговедения, с 2004 года – в отделе редких книг. В университете Виктор специализировался по Новой и Новейшей истории, в частности, по истории Великобритании. В 1977 году защитил в ЛГУ кандидатскую диссертацию на тему «Жизнь и революционная деятельность Тома Манна (1856–1941)». По библиотечной линии выпустил рекомендательный указатель литературы «Великобритания» (М.: Книга, 1979). Тому Манну, личности весьма неординарной, посвящена его первая монография: «Том Манн – человек и революционер» (М.: Мысль, 1983). Виктор был «человеком книги», постоянно публиковал статьи в книговедческих сборниках – Ленинградском/петербургском – «Книжное дело в России в XIX – начале XX века», московском – «Книга. Исследования и материалы». Был автором глав в коллективных монографиях, изданных Публичной библиотекой (зачем-то сменившей славное историческое имя на Российскую национальную библиотеку): «Книга в России, 1861–1881» (1991), «Книга в России, 1895–1917» (2008).
Одновременно с этой видимой профессиональной деятельностью шла другая, не то чтобы запретная, но не поощряемая и не имевшая каких-либо перспектив в плане публикаций – во всяком случае, легальных: изучение истории российских евреев. Благо что Публичка, насколько мне известно, обладает наиболее полным собранием литературы о евреях на русском языке. К тому моменту, когда изучением истории евреев стало возможно заниматься без оглядки на политическую погоду, Виктор был одним из крупнейших знатоков предмета. Мне уже приходилось говорить, что крушение коммунистического режима стало неожиданной удачей для нашего поколения (на этот счет есть и другие мнения) и в особенности для поколения историков. Однако к удаче надо быть готовым. Виктор был готов. Замечу, что его феноменальная эрудиция и готовность помочь коллегам принесли неоценимую пользу немалому числу исследователей – ив советское, и в постсоветское время. Некоторые стали его близкими друзьями. Назову среди них Джона Клиера и Бенджамина Натанса.
Библиотекарь, сотрудник библиотеки ассоциируется, вероятно, у большинства людей с чем-то тихим (ну да, в библиотеке не принято шуметь) и скромным. Не думаю, что это справедливо в целом и уж точно не относится к Виктору. Он обладал поистине взрывным темпераментом. С детства. Его исключали из четырех разных школ. Со временем он остепенился, однако так и не стал «паинькой». Он очень даже «умел» ссориться с людьми и за словом в карман не лез там, где другой бы смолчал или не придал значения. Однажды полез в драку в пригородной электричке, когда какая-то шпана стала приставать к незнакомой девушке. Ему в это время было прилично за 60 и, надо сказать, шпану он обратил в бегство. Добавлю, что Виктор был очень невысокого роста, но, как известно, в таких случаях иногда важнее не антропометрические данные, а решительность.
Возвращаясь к академическим делам. Виктор был ярким представителем петербургской школы, одной из отличительных черт которой является вкус к работе с источниками, их публикации. Впервые я узнал о его существовании благодаря составленному Виктором сборнику документов и воспоминаний «1 марта 1881 года» (Лениздат, 1991), посвященному, понятно, убийству народовольцами императора Александра II. Сборник был составлен очень квалифицированно, снабжен кратким биографическим словарем и перечнем упомянутых в текстах переименованных улиц, площадей и мостов Ленинграда. Год спустя, в июле 1992-го, мы познакомились лично – в Иерусалиме, на двухнедельном семинаре профессора Еврейского университета Мордехая Альтшулера для исследователей из республик бывшего СССР.
Темой семинара была история еврейских общин за пределами черты еврейской оседлости до Второй мировой войны. Лекторы были блистательные: профессора Йонатан Френкель, Серджио Делла Пергола, Исраэль Барталь, Эзра Мендельсон (список не исчерпывающий) и, конечно, сам Мордехай. Состав слушателей был довольно пестрым, в значительной степени случайным. Это было самое начало возрождения российской иудаики, и в заброшенный организаторами семинара, во многом вслепую, невод попалась самая разная «рыбка». Я был неофитом, и сделанный мною на семинаре доклад был первым в моей жизни по «еврейской проблематике». Да и вообще, это был мой первый выезд за пределы отечества, и сразу – в Иерусалим! Виктор участвовал в семинаре Альтшулера в предыдущем году, но дело было не только – и не столько – в этом. Он не просто был в теме: иногда мягко поправлял профессоров или что-то добавлял во время дискуссий. Его эрудиция была поразительна. Мы как-то быстро сошлись. Однажды вечером Виктор заявился ко мне в номер с «официальным визитом» с предусмотрительно захваченной из Питера бутылкой водки. Бутылка была опорожнена, исторические и прочие проблемы были обсуждены, и мы перешли на «ты». А может быть, и уже были. В качестве штриха времени: исследователи истории евреев из бывшего СССР были явлением столь экзотическим, что нас принял президент страны. Тогда им был Хаим Герцог. Наше фото с президентом вы найдете в этом томе «Архива».
В 1990-е годы Виктор наконец смог в полной мере заняться своей главной темой. Но не только. Почти каждый год выходят книги: в 1993 году – монография «Человек своего времени: (М. М. Стасюлевич: издательское дело и либеральная оппозиция)» (СПб.: Изд-во Российской национальной библиотеки [далее – РНБ]); в 1994-м – «Очерки по историографии евреев в России» (М.: Еврейский университет в Москве, совместно с Р. Ш. Ганелиным). В 1995 году в Санкт-Петербургском институте истории РАН он защитил докторскую диссертацию «Общественно-политическая жизнь в России и издательское дело в 70-80-х гг. XIX в.: (На материалах деятельности М. М. Стасюлевича)». В том же году выходит монументальный (678 страниц) библиографический указатель «Литература о евреях на русском языке, 1890–1947: Книги, брошюры, оттиски статей, органы периодической печати» (СПб.: Академический проект, 1995)[2], подготовленный Виктором совместно с Дмитрием Эльяшевичем. Это, можно сказать, книга для вечности: монографии или статьи могут устареть, библиография – никогда.
В 1998-м выходит подготовленное Виктором первое научное издание мемуаров С. М. Дубнова, его главного героя – «Книга жизни: Воспоминания и размышления: Материалы для истории моего времени» (СПб.: Петербургское востоковедение, 1998. 661 с.). Он подарил мне этот внушительный том, надписав: «С комментаторским приветом». В 2004-м вышло новое, роскошное издание «Книги жизни» (М.: Мосты культуры; Иерусалим: Гешарим, 2004. 795 с.). Объем комментария составил 130 страниц против 48 в предыдущем издании. Так что «комментаторский привет» можно было бы удвоить даже с учетом разницы в формате и шрифте. В промежутке в престижной мемуарной серии издательства «Новое литературное обозрение» вышел составленный Виктором том «Евреи в России: XIX век» (М., 2000. 557 с.). В книгу вошли «Из николаевской эпохи» А. И. Паперны, «Из записок еврея» А. Г. Ковнера и «Дела минувших дней» (т. 1) Г. Б. Слиозберга. Разумеется, том, как положено, сопровождался вступительной статьей («Евреи, которые жили в России»), комментариями и указателями.
В 1990-х годах возможности для занятий иудаикой радикально меняются. Возникают частные учебные заведения, носящие гордые названия университетов, а то и академий. Что важно, начинает выходить первый в постсоветское время научный журнал по иудаике – «Вестник Еврейского университета в Москве» (впоследствии – «Вестник Еврейского университета»). Позднее, в конце 1990-х – начале 2000-х годов, появляются кафедры в «больших» университетах – МГУ и СПбГУ В 1994 году был учрежден Центр научных работников и преподавателей иудаики в вузах «Сэфер». С момента основания и на протяжении многих лет Виктор был членом академического совета «Сэфера». Пожалуй, важнейшей функцией «Сэфера» была организация ежегодных крупных международных конференций – традиционных мест встречи исследователей иудаики. Виктор был неизменным участником почти всех конференций.
Виктор активнейшим образом публиковался в «Вестнике Еврейского университета». С 1992 по 2005 год в 29 вышедших номерах было напечатано 25 его материалов: 10 статей и 15 документальных публикаций! И это не считая статей в различных сборниках. Основная проблематика – история русско-еврейской интеллигенции конца XIX – начала XX веков. Главные герои – Семен Дубнов, Максим Винавер и Владимир Жаботинский. В то же время Виктор – и по долгу службы, и по призванию – продолжал публиковаться в книговедческих изданиях. К этому следует добавить доклады на многочисленных международных конференциях, в том числе на всемирных конгрессах по иудаике в Иерусалиме, конференциях и семинарах по истории еврейской эмиграции в Париже, Нью-Йорке, Франкфурте-на-Одере, Берлине, Бате (Великобритания) и других. Если учесть интенсивную исследовательскую работу в архивах, а наряду с российскими он работал в Центральном архиве истории еврейского народа в Иерусалиме, архиве Института еврейских исследований (ИВО) в Нью-Йорке, то остается лишь изумляться его работоспособности и продуктивности.
Своеобразным синтезом его интересов в области еврейской истории и книговедения стали «Очерки по истории русско-еврейского книжного дела во второй половине XIX – начале XX в.» (СПб.: РНБ, 2003.240 с.). На подаренном мне экземпляре забавная надпись: «Помни – наше дело хвастаться книжками». Ну да, только сначала их надо написать. В 2008 году выходит opus magnum Виктора – научная биография С. М. Дубнова – «Миссионер истории: жизнь и труды Семена Марковича Дубнова» (СПб.: MipT>, 2008. 708 с.). Два года спустя вышел ее перевод на немецкий – «Simon Dubnow: Eine Biografie» (Gottingen: Vanden-hoeck Vandenhoeck & Ruprecht, 2010).
C 1999 года Виктор являлся научным сотрудником межфакультетского центра «Петербургская иудаика» Европейского университета в Санкт-Петербурге, одновременно он начал преподавать в этом университете. Там у Виктора появились ученики (по большей части ученицы) – магистранты и аспиранты. Кандидатские диссертации под его руководством написали Ольга Минкина, Майя Витенберг, Елена Норкина. Все защитились в Санкт-Петербургском институте российской истории РАН. Специальности «иудаика» в номенклатуре научных специальностей в РФ как не было, так и нет. Все защищались по отечественной истории. Впрочем, история евреев в России, безусловно, часть отечественной истории. В 2008 году Виктора пригласили перейти на должность профессора кафедры еврейской культуры в Институте философии Санкт-Петербургского государственного университета. Это означало сменить место основной работы, расстаться с библиотекой, в которой он прослужил к тому времени 40 лет. Это было нелегкое решение; в конечном счете выбор в пользу университета был сделан, хотя в библиотеке он проработал по совместительству до 2012 года. В 2016 году Виктор перешел из СПбГУ на должность профессора в Европейский университет, оставаясь одновременно сотрудником «Петербургской иудаики».
Виктора подкосила трагическая гибель жены в августе 2010 года. С Леной была прожита жизнь, она только-только начала оправляться после казавшейся неизлечимой болезни… Он говорил мне, что не хочет жить. Спасало внимание друзей, коллег, учеников. И главное, работа. В предисловии к своей монографии «Щитъ. М. М. Винавер и еврейский вопрос в России в конце XIX – начале XX века» (СПб.: Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге, 2018. 507 с.) Виктор пишет, что идею написать книгу о Винавере ему подали Б. И. Колоницкий и автор этих строк. А на подаренном мне экземпляре книги даже именует меня «вдохновителем». Не буду отпираться: так оно и было. Постоянно твердил ему: «Если не ты, то кто?» Вот только мотивы у меня были не только – и не столько – научные. Главной задачей было вернуть его к жизни, и в случае Виктора лучшим способом была работа, стремление к большой цели. Конечно, это произошло бы и без посторонней помощи, ибо работа (говоря высоким слогом – творчество) была его способом существования.
Кажется, после защиты докторской диссертации Виктор говорил, что теперь будет заниматься только еврейской историей. Однако «никогда не говори “никогда”». В 2013 году с его предисловием и комментариями выходит альбом «Наши автографы. С искренней благодарностью за любезное внимание… Инскрипты писателей и поэтов на книгах Российской национальной библиотеки» (СПб.: РНБ). В 2014-м – «Очерки по истории издательской деятельности народнических и демократических партий и организаций, 1895–1917 гг.» (СПб: РНБ. 232 с.).
Виктор с энтузиазмом отнесся к появлению в 2004 году «Архива еврейской истории», издававшегося сначала Международным исследовательским центром российского и восточноевропейского еврейства, а ныне – Еврейским музеем в Москве. Он публиковался на страницах ежегодника чаще, чем кто-либо другой: лишь один из 11-ти томов «Архива» вышел без его материала. В некоторых томах он выступал и как автор, и как публикатор[3]. Виктор был, несомненно, самым деятельным членом редакционного совета «Архива», его неформальным представителем в Петербурге. Он «привел» в «Архив» немало толковых авторов и публикаторов.
Виктор умел дружить. Всегда был готов помочь. Присылал по почте в ту эпоху, когда сканирование и пересылка файлов по Интернету еще не стали обычным делом, ксерокопии необходимых статей, а то и целых книг. Когда я приезжал в Питер, он всегда встречал (несмотря на протесты) на вокзале, если я был с женой – непременно с цветами. После этого следовал «ритуальный» обед в каком-нибудь ресторанчике. Последний раз «вживую» мы виделись 23 февраля 2020 года в Питере, в день его 75-летнего юбилея. Постоянно перезванивались по скайпу, по делу и просто так, поболтать. Виктор был одним из тех немногих людей, с которыми можно было быть совершенно откровенным, о чем бы ни шла речь. Болтовню он обычно завершал «лозунгом»: «Работаем!» В начале 20-х чисел января 2021 он мне вдруг позвонил не по скайпу, а на мобильный. Было плохо слышно, к тому же я был чем-то занят, сказал, что перезвоню позже. Потом что-то ёкнуло: почему он звонит на мобильный? Перезвонил минут через десять: оказалось, Виктор звонил из ковидной больницы. Сказал, что звонить ему туда нельзя, продиктовал телефон для связи с его бывшей аспиранткой Яной, мониторившей ситуацию и занимавшейся покупкой необходимых для ковидного отделения материалов. Виктор позвонил из больницы еще один раз: его волновало, хватает ли денег: бесплатная медицина обходилась недешево. С деньгами-то проблем не было, но с каждым днем в оптимистические прогнозы верилось все меньше. 23 февраля я отправил ему СМС – поздравлял с 76-м днем рождения. Не думаю, что Виктор прочел сообщение. На следующий день его не стало…
В таких случаях принято писать, что остались книги, ученики… Ну да, ученые и преподаватели имеют в этом отношении некоторое преимущество перед прочими смертными. Но вот только никто больше не напишет: «Старик, как дела?»
Ефим Меламед (1951–2021): «Не поминайте лихом…»
Геннадий Эстрайх
Никогда не думал, что мне придется писать что-то в память о Ефиме. Он был старше меня всего на несколько месяцев. Я помню, когда ему исполнилось шестьдесят, он меня успокоил: «Не бойся, ничего страшного в этом нет». Действительно, страшного тогда ничего не случилось. Страшным оказалось его последнее электронное письмо, отправленное 20 февраля 2021 года, через день или два после того, когда он мне сказал, что заболел ковидом. Сказал как-то мимоходом, мол, неважно себя чувствую. А 20 февраля он коротко сообщил, что «плохи дела». При этом он посылал «рукопись в последнем варианте», но не был уверен, успеет ли ее отправить «раньше, чем придет скорая». И добавил (письмо было адресовано не только мне): «Не поминайте лихом…» Он умер 3 марта. В тот же день в Петербурге похоронили нашего общего друга Виктора Кельнера.
Начало нашей электронной переписки у меня тоже сохранилось – 6 февраля 2008 года. Вскоре после нашего знакомства на конференции в Киеве по случаю 90-летия со дня основания еврейской «Культур-Лиги» в столице Украины. О «Культур-Лиге» можно почитать, например, статьи Ефима «The Fate of the Archives of the Kiev Institute of Jewish Proletarian Culture» в журнале «East European Jewish Affairs», № 2, 2012 и «По следам архива Культур-Лиги» в альманахе «Параллели», № 13–14, 2015. Предпоследний раз мы виделись с Ефимом не электронно-виртуально тоже на конференции, посвященной «Культур-Лиге». Проходила она в ноябре 2018 года в Урбане-Шампейн, США. Последняя наша встреча была в Киеве летом 2019 года – несколько часов между прилетом из Запорожья и отлетом в Лондон. Погуляли в центре города и пообедали возле Бессарабского рынка.
Таких невиртуальных встреч у нас вообще было не очень много за тринадцать лет знакомства, переросшего в дружбу: кроме Киева и Урбана-Шампейн, еще несколько раз – в Москве, Нью-Йорке, Берлине, может, еще где-то. При этом на протяжении многих лет почти не было недели или даже дня, чтобы мы не говорили по скайпу. Голос Ефима моя жена узнавала из другого конца дома. Мне всегда было с ним хорошо говорить. Лицо его преображалось, когда он улыбался. Чувство юмора – и сарказма – у него было замечательное. Он умел слушать. Этим качеством обладают далеко не все, особенно люди, увлеченные своим делом.
Больше всего говорили о деле. Ефим был важным участником проекта, связанного с написанием многотомной истории советского еврейства. Об этом или вокруг этого мы наговорили сотни часов. Но и «за жизнь» мы тоже много наговорили. Немало спорили, иногда очень горячо. У Ефима было такое свойство характера: он очень избирательно включал людей в свой ближайший круг. Но если ты в него попадал, то он уже на тебя обиды не таил. Ты становился
Ефим много сил вкладывал в написание текста и болезненно переживал вмешательство редактора. Его совсем не убеждали аргументы, что мы не Пушкины и потому не должны отчаянно бороться за то или иное слово. Своим словом он очень дорожил. Не жалел он сил и на поиски «вишенки на торте» – мельчайшего факта, подтверждавшего или иллюстрировавшего что-то в историческом нарративе. В его восприятии история представляла собой своеобразный захватывающий детектив, в котором перед ним стояла задача вычислить, выследить, раскрыть «виновников» и понять побудительные мотивы их действий. Поэтому все, казалось бы, мелочи были важны. Дотошность, снижавшую скорость выдачи на-гора публикаций, Ефим компенсировал колоссальными временными затратами на архивно-библиотечный поиск и на само написание. Он настолько погружался в то, над чем работал, что ему сложно было переключиться хотя бы на короткое время на другую тему.
Ефим не был человеком, всю жизнь посвятившим одной теме. В 1981 году в Москве вышла его монография «Джордж Кеннан против царизма», а второе издание этой книги увидело свет в Иркутске под названием «Русские университеты Джорджа Кеннана». Казалось, он мог стать американистом, но не стал. Писал он и о людях, каким-то образом связанных с его родным городом Житомиром. Так появились публикации о Владимире Короленко и о выкрестившемся еврейском дедушке Ленина. С огромным объемом работы было связано его участие в подготовке томов «Документы по истории и культуре евреев в архивах Киева» (2006) и «Документы по истории и культуре евреев в региональных архивах Украины» (2009). Архивы были его стихией.
Последние годы Ефим практически полностью посвятил работе с сохранившимися и ставшими доступными в Киеве и других городах Украины архивными материалами НКВД, МГБ, партийных и других организаций. Он стремился составить по возможности точный исторический нарратив о трагической судьбе еврейских организаций, писателей и научных работников, живших и работавших в Киеве в сталинские годы. Благодаря его усилиям мы сейчас знаем намного больше о киевском Институте еврейской пролетарской культуры и о Кабинете еврейской культуры, о еврейских писателях – Абраме Абчуке, Абраме Кагане, Гирше Блоштейне и других. Ему удалось понять какие-то механизмы работы советских репрессивных органов и даже раскрыть имена нескольких писателей, фигурирующих – под псевдонимами – в качестве агентов-осведомителей. Одну из работ на «киевскую тему» Ефим написал специально для этого тома «Архива».
Ефим всегда работал вне академических институций. Судьба так распорядилась, или он сам так распорядился своей судьбой, но он, по сути дела, оставался «свободным художником» или, точнее, независимым исследователем. Это ни в коей мере не умаляет его научный вклад. Не будет преувеличением сказать, что исследования, проведенные Ефимом Меламедом, открыли новые направления для дальнейших работ по изучению советской еврейской истории. А для тех, кто хорошо знал Ефима, он останется примером преданности исторической науке. И преданности, готовности помочь коллегам по цеху.
Исследования
«Донесениями вновь завербованного агента “Кант”…»
Еврейские писатели под надзором спецслужб сталинского режима[4]
Е. И. Меламед (Киев)
13 июля 1939 года начальник 2-го (секретно-политического) отдела Главного управления государственной безопасности НКВД УССР капитан госбезопасности Леонид Павлычев докладывал своему руководству:
Донесениями вновь завербованного агента «Кант» и другими агентурно-следственными материалами устанавливается наличие среди антисоветской части еврейских писателей Украины, глубоко законспирированного право-троцкистского подполья, руководимого еврейским поэтом, быв[шим] бундовцем, троцкистом Фефером Исааком Соломоновичем, который на протяжении последних десяти лет является бессменным руководителем секции еврейских писателей Украины и проходит по показаниям ряда осужденных участников право-троцкистской организации, как один из ее представителей в литературе[5].
К тому времени и сама эта организация, и агентурное дело, заведенное для ее разработки, уже получили свое название – «Боёвцы». Между прочим, название это впервые встречается в обширной записке, одной из двух, которые, хотя и оформлены в виде агентурных донесений, скорее напоминают историко-литературные труды, правда весьма специфические. Их автором является упомянутый выше агент «Кант». О нем самом и о его донесениях речь впереди, но сначала о предмете интереса чекистов и «истории вопроса».
1. Сначала был «Бой»…
В своих записках «Кант» воскрешает историю одного из малоизвестных, а ныне и вовсе забытых еврейских писательских объединений Украины второй половины 1920-х годов. Его название – «Бой» (в переводе с идиша «стройка»[6]) – до некоторой степени передает своеобразие той поры, когда творческие искания и идеологические приоритеты побуждали писателей – и украинских, и еврейских – к взаимному сближению и размежеванию, и они еще сами решали, с кем и на каких началах объединяться в различные литературные организации, группы и группировки.
И сближение, и размежевание происходило главным образом по линии «пролетарские и непролетарские писатели», большинство последних по тогдашней терминологии являлись «попутчиками», но на Украине под спудом зачастую оказывался и другой фактор: раскол между теми, кто стремился быть частью общего советского литературного процесса, и теми, кто ориентировался на его сугубо украинскую составляющую[7].
Пролетарской считалась возникшая в 1922 году в Киеве, но недолго просуществовавшая группа «Видервукс» (‘Поросль’). В группу входили тоже в большинстве своем начинающие авторы, однако их лидер, поэт Ицик Фефер (1900–1952), был уже состоявшимся мастером слова, причем, что важно, слова понятного читателям из низов.
Но если члены «Видервукса» видели своих читателей прежде всего в рабочей среде и потому ратовали за массовость и доступность литературной продукции, то другая киевская еврейская писательская группа с характерным «конструктивистским» названием «Антена», чье рождение относят к 1924 году, уповала на более подготовленную и утонченную аудиторию, следуя в этом смысле традициям незадолго перед тем прекратившей свое существование Культур-Лиги. Эта крупнейшая еврейская культурно-просветительская организация 1920-х годов, которую Перец Маркиш уподоблял Третьему Храму еврейской цивилизации[8], со всеми своими школами, курсами, гимназиями, народным университетом, равно как и музеями, театральными студиями, библиотеками и читальнями, создавала условия для образования и самообразования всем тем, кто к этому стремился, и тем самым способствовала повышению уровня еврейского читателя, слушателя и зрителя.
«Антена» имеет свою предысторию. Составившие ее костяк киевские писатели ранее, в 1922–1924 годах, группировались вокруг московского журнала «Штром» (‘Поток’), по сути, первого советского еврейского литературного периодического издания, основателями и редакторами которого были тоже киевляне: Иехезкел Добрушин, Арон Кушниров, Наум Ойслендер и Давид Гофштейн. С ним они связывали большие надежды, которые, однако, не оправдались; через два года журнал прекратил свое существование, так и не получив государственной поддержки[9]. Позднее были и другие безуспешные попытки легализовать неформально сложившееся объединение уже в Киеве. Собственно, даже возникшая в конечном итоге «Антена», как выясняется, тоже нигде не была формально зарегистрирована, а ее декларация, которая воспроизводится в книге Абрама Абчука «Этюды и материалы к истории еврейского литературного движения в СССР, 1917–1927» (единственной работе о деятельности еврейских литературных групп и объединений в первое послеоктябрьское десятилетие, давно ставшей к тому же библиографической редкостью[10]), в печати до того нигде не появлялась[11].
Из декларации «Антены» между прочим выясняется ее родственная связь с украинской писательской организацией «Гарт» (‘Закалка’), в которой закалялись будущие классики украинской литературы: поэты Владимир Сосюра, Павло Тычина и будущий киноклассик, режиссер и сценарист Александр Довженко. Антеновцам «Гарт» импонировал и своим неприятием идеи массовости литературы, что неизбежно приводило к снижению ее уровня, и поддержкой развития литератур нацменьшинств[12].
Следует также упомянуть о нескольких неудачных попытках, предпринятых украинскими властями, объединить всех еврейских писателей в рамках одной организации[13]. Всех объединить так и не удалось. В итоге зимой 1927 года были образованы две организации: Ассоциация революционной еврейской литературы на Украине», основой которой стал «Видервукс», и «Бой», предтечей и основой которого сделалась все та же «Антена». Летом 1927 года в № 5/6 харьковского журнала «Ди ройте велт» (‘Красный мир’) были опубликованы декларации обеих организаций, причем инициативную группу, которая подписала этот документ со стороны «Боя», составили почти сплошь антеновцы: Наум Ойслендер, Давид Волкенштейн, Ноях Лурье, Эзра Фининберг и Липа Резник. И лишь одним из шести оказался «чужой», мало кому известный, а ныне и вовсе забытый харьковский литератор – прозаик, критик и переводчик Давид Фельдман (?-1937). Между тем именно он считается главным инициатором и организатором «Боя». Это загадочное обстоятельство, возможно, объясняется тем, что Фельдман был влиятельной фигурой в тогдашней столице Украины (редактором журнала «Ди ройте велт», директором библиотеки и архива ВУАМЛИН[14], а в придачу секретарем парткома ДВУ – Державного видавництва Украши, то есть украинского Госиздата). Таким образом, ему было сподручнее представительствовать от имени «Боя», и он мог содействовать не только его легализации, но и реализации одной из его главных целей, которая, как говорил впоследствии на судебном заседании 26 марта 1939 года (о нем речь впереди) один из неформальных лидеров «Боя» Ноях Лурье (1885–1960), состояла в том, чтобы выпустить сборник произведений всех членов группы[15]. Это предположение объясняет и другое, сделанное тогда же заявление Лурье, которое явно умаляет роль Фельдмана, а именно: «Фельдман примкнул к нашей группе, когда она уже сформировалась»[16].
2. «По одному пути» с ВАПЛИТЕ…
Преемственность обеих групп – «Антены» и «Боя» – названия которых в начальный период зачастую пишут через дефис («Антена-Бой»), подчеркивается еще и тем, что «Бой» был тесно связан с родившейся уже после распада (в октябре 1925 года) «Гарта» и генетически близкой к нему ВАПЛИТЕ (Выьна академ!я пролетарсько! лггератури – ‘Свободная академия пролетарской литературы’), наиболее авторитетной литературной организацией на Украине в 1920-х годах, в которой собрались лучшие украинские писатели, в том числе бывшие члены «Гарта». Правда, в упомянутой декларации «Боя», весьма велеречивой и абстрактной, об этом прямо не говорится, а только констатируется необходимость «сделать соответствующие шаги к созданию тесного жизненного контакта с революционными украинскими литературными коллективами, идущими с нами по одному пути»[17].
То, что «Бою» с ВАПЛИТЕ оказалось «по одному пути», вовсе не случайно. Несмотря на свое «пролетарское» название, она отличалась от других пролетарских объединений, опять-таки, неприятием массовой литературы и графоманства и была создана по инициативе украинского писателя Николая (Миколы) Хвылевого (Фитилева; 1893–1933), «основоположника настоящей украинской прозы» (акад. А. И. Белецкий)[18], как лаборатория профессионального совершенствования и альтернатива официозным структурам с их невысокой требовательностью к качеству литературных произведений. В этом смысле ВАПЛИТЕ и «Бой» явно сходились. Ведь и для последнего, как подметил Дэвид Шнир, мастерство писателя значило больше, чем его политическая ориентация[19].
Помимо близости эстетических и идеологических установок, в данном случае, несомненно, имело значение и то обстоятельство, что активным ваплитянином был Давид Фельдман. Кроме него в «академии» состоял и другой член «Боя», поэт Лев (Лейб) Квитко (1890–1952), принятый в этот своего рода закрытый клуб, кстати, одним из первых, 28 октября 1926 года[20]. Его, как и другого еврейского поэта, Эзру Фининберга (1899–1946), отмечает современный украинский исследователь, «связывали с ваплитянами прежде всего человеческие и добрососедские отношения»[21]. Но если Фининберг почему-то так и не сделался членом ВАЛЯЙТЕ, хотя его туда зазывали, то Фельдман и Квитко, как оказалось, были весьма вовлечены в ее деятельность. Оба активно сотрудничали в ее или близких к ней изданиях: журналах ВАЛЯЙТЕ[22], «Литературный ярмарок» (формально он считался внегрупповым, но фактически в нем печатались бывшие ваплитяне)[23], «Пролит-фронт»[24] (о нем ниже), помещая там свои рассказы и стихи. Книги и того и другого издавались в «Библиотеке ВАПЛИТЕ», причем как на идише, так и в переводах на украинский язык[25]. Фельдман, в свою очередь, переводил на идиш произведения своих собратьев-ваплитян из числа украинских авторов, включая того же Миколу Хвылевого[26], а вместе с Квитко они составили и перевели антологию украинской прозы послеоктябрьского периода[27].
«Бой», как и ВАПЛИТЕ, фактически противостоял главной писательской пролетарской организации Украины, каковой был ВУСП – Всеукраинский союз пролетарских писателей (в украинском оригинале: «Всеукрашська сшлка пролетарських письменниюв»), учрежденный в 1928 году с намерением объединить в нем всех лояльных к режиму литераторов (характерно, что образованная ранее «Ассоциация революционной еврейской литературы на Украине» вошла в него целиком в качестве еврейской секции) и для противодействия тем, кого власти считали носителями буржуазно-националистического начала. По сути, ВУСП представлял собой украинский аналог РАППа (Российской ассоциации пролетарских писателей), в который он входил, и как последний, пользуясь поддержкой властей, стремился монопольно контролировать все происходящее в литературной жизни республики. ВАПЛИТЕ, которая с самого начала подвергалась как шельмованию со стороны того же ВУСПа, так и острой критике со стороны официальных кругов, в 1928 году вынуждена была самораспуститься. На ее месте в 1930 году, по инициативе того же Хвылевого, возник «Пролитфронт» (то есть «Пролетарський литературний фронт»), выпускавший, как и ВАПЛИТЕ, одноименный журнал. Эта группа объединяла в основном харьковских писателей, стоявших на проукраинских позициях, причем, что интересно, в их числе был опять-таки Фельдман, возглавлявший еврейскую секцию «Пролитфронта»[28]. Нападали на него не менее рьяно, обвиняя и в троцкизме, и в мелкобуржуазном национализме, и в антирусских настроениях, поводом для чего служили прежде всего публикации выступления самого Хвылевого. Его и ныне признают «одним из идейных лидеров укр [айнского] национал-коммунизма, возникшего вследствие сопротивления большевистской великодержавной политике»[29]. Призывы Хвылевого «повернуться лицом к Европе» (ему даже приписывали лозунг «Геть вщ Москвы» («Прочь от Москвы»), хотя, как оказалось, именно таких слов в его памфлетах нет, а это скорее перевод его мысли в виде лозунга[30]) повлекли за собой ответную реакцию. В январе 1931 года «Пролитфронт» был закрыт, а его лидер через несколько лет, после ареста своего друга, писателя Михаила Ялового, в знак протеста против преследований украинской творческой интеллигенции покончил с собой.
Большинство других ваплитян погибло в годы Большого террора. Это к ним прежде всего применим метафорический термин «розстрыяне вщродження» («расстрелянное возрождение»), употребляемый для обозначения жертв сталинизма, представителей украинской элиты 1920-х годов – писателей, художников, деятелей музыкального и театрального искусства, – ассоциируемый с названием известной антологии украинской литературы того же периода, составленной литературоведом и публицистом Юрием Лавриненко[31]. Антология эта, оказавшая значительное влияние на мировоззрение украинских «шестидесятников», была впервые опубликована в 1959 году по инициативе и на средства издателя парижского журнала «Культура» Ежи Гедройца в серии «Библиотека “Культуры”» (Гедройцу же, кстати, принадлежит и формулировка названия антологии, возникшая в переписке с Лавриненко), а позднее книгу эту не единожды переиздавали в независимой Украине. И хотя с тех пор она была подвергнута ревизиям, которые выявили в ней немало недочетов, включая искаженную статистику писательских потерь за указанные годы[32], к самому уже ставшему каноническим термину это отношения не имеет.
3. Кто не с нами – тот против нас…
К «Бою» судьба оказалась более милостива, хотя и эта группа подверглась остракизму за троцкизм и национал-уклонизм и тоже вынуждена была (в 1929 году) самораспуститься. Но в этот период – в конце 1920-х – начале 1930-х – и все другие писательские группировки, кроме уже упомянутого РАППа и ВОАПа (Всесоюзного объединения ассоциаций пролетарских писателей), были практически разгромлены или предпочли самоликвидацию. А после выхода постановления ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года «О перестройке литературно-художественных организаций» и они были расформированы. Взамен решено было ввести единую и монолитную структуру – Союз советских писателей, которая и была создана два года спустя.
Другое дело, чем это обернулось для отдельных членов «Боя» в ту пору, когда торжествовал принцип «Кто не с нами – тот против нас». По крайней мере трое из них написали покаянные письма и одновременно подали заявления о приеме в ВУСП.
(Это, кстати, было сделано в полном соответствии с указанным выше принципом. Как признал в ноябре 1951 года арестованный еврейский поэт Матвей (Мотл) Талалаевский (1908–1978), «условием приема в ВУСП было публичное осуждение литературной организации «Бой»[33]. Талалаевский членом «Боя» не был – для этого у него недоставало еще литературной «продукции»[34], – но его там считали как бы «подшефным», приглашали на литературные вечера, помогли поступить в Киевский евпедтехникум, в котором, согласно его же свидетельству, уже шла борьба против «Боя», и он, как и другой «подшефный», его сверстник, тоже молодой поэт Овсей (Шика) Дриз (1908–1971), встав перед выбором: быть со всеми или оставаться на обочине, предпочел быть со всеми и публично заявил об этом в печати.)[35]
Давид Фельдман покаялся в письме, адресованном в евсекцию ВУСПа, на страницах харьковского журнала «Пролит» (то есть «Пролетарише литератур» – «Пролетарская литература», который был органом самой евсекции)[36]. На двух журнальных страницах он детально, по пунктам (раскаяние должно было быть глубоким), разъяснил, как и когда для него «наконец, стали ясными идеологически вредные, оппортунистические и классово чуждые воззрения» в вопросах литературы, которых он в течение ряда лет придерживался, и в чем состояла его «зачастую вредная деятельность» в этой области:
И вот, признавая, что мои воззрения в вопросах литературы и моя общественная деятельность в области литературы представляют собою уклон от партийной линии и до конца их осуждая, я нахожу необходимым публично заявить следующее:
В 1927 г. по моей инициативе создано было литературное объединение «Бой», я тогда был троцкистом и это тоже было в интересах троцкистов создать на Украине «национал-культурное» неудовольствие правильной ленинской линией в национальном вопросе, проводимой тогда, как и теперь КП(б)У, в интересах троцкистов было создать организацию еврейских писателей, которая должна быть тесно связана с украинской писательскою организацией ВАПЛИТЕ, осужденной позже партией как националистическая.
Хотя эта моя антипартийная линия (троцкизм плюс национал-уклонизм) не была официально составной частью платформы «Бой», но характеристика «Бой» может быть только одной. Литературное объединение «Бой» объективно было антипролетарской, национал-уклонистской организацией в области еврейской литературы, отражавшей своим специфическим образом недовольство еврейской мелкобуржуазной интеллигенции правильной линией, проводимой КП(б)У в области национал-культурного строительства в еврейской среде[37].
В том же номере «Пролита», на соседних страницах, помещено и письмо Нояха Лурье. Это его «пояснение» (датированное 25 февраля 1931 года) к ранее поданному формальному заявлению. Основной мотив автора тот же: дескать, сами того не желая, противопоставили себя ведомым партией пролетарским писателям и закономерно поплатились:
Хотя «Бой» был тесной группой и не ставил своей целью борьбу против пролетарской литературы, но все же факт выделения этой группы был выражением недоверия к пролетарской литературе и ее перспективам. То, что мы отделились в идеологически и художественно неопределённую группу, неизбежно должно было привести к отчуждению от пролетарского-общественного контроля и от партийного руководства. Это повлияло на творческую работу и часто приводило к ошибочным шагам[38].
Актом отчаяния выглядит и «публичное разоружение» писателя и литературоведа Меера Винера (1893–1941), в 1926 году эмигрировавшего из Австрии в СССР и заведовавшего секцией литературы (позже – этнографии и фольклора) киевского Института еврейской культуры. Ранее Винер, активный член «Боя», на одном из литературных вечеров предостерегал, что ВУСП стремится контролировать всю литературную деятельность на Украине и что он не может иметь монополию над еврейской литературой[39]. И вот теперь Винер тоже «раскаивался»…
Правда, недавний эмигрант уже понимал «правила игры»: в ту пору публичные покаяния сделались ритуалом. В то же время зачастую это была и та соломинка, которая позволяла остаться на плаву, то есть сохранить возможность жить и работать. 12 апреля 1931 года Винер выступил на заседании еврейской секции ВУСПа, признав свои ошибки и осудив и себя, и «Бой» за скрытую и открытую борьбу против ВУСПа, что, по его словам, служило помехой для развития пролетарской литературы. Решено было, что текст покаянного выступления Винера будет также обнародован в «Пролите», однако в журнале почему-то медлили с публикацией, отделываясь обещаниями. И хотя и после этого Винер в своих выступлениях продолжал каяться, этого оказалось недостаточно. В опубликованном в газете киевских коммунистов «Пролетарише фон» (‘Пролетарское знамя’) отчете «бригады» этой газеты, которая занималась проверкой деятельности Института еврейской культуры (знаменательно, что в том же году в название института будет внесено уточнение и культура станет не только еврейской, но и
В открытом письме в «Пролетарише фон»[41] Винер привел выдержки из ранее переданного в «Пролит» текста и в очередной раз признал, что долгое время не понимал как роль ВУСПа, так и явные мелкобуржуазные позиции «Боя» и свою роль в организации. Это, по его словам, привело к тому, что он не боролся с правой опасностью «Боя», а своей принадлежностью к «Бою» сам представлял опасность.
Заодно Винер повинился еще и в том, что как руководитель литературной секции института не уделял должного внимания еврейской советской пролетарской литературе, и заявил, что отказывается от своей повести «Ele Faleḳs unṭergang» («Гибель Эли Фалека»), которая «по ряду признаков» является мелкобуржуазной.
Повесть эта была написана им еще в бытность Берлине в 1923 году, а издана в Харькове в 1929 году[42] (ранее, в 1926 году, глава из нее была помещена в «Ди ройте велт»), причем Винер уже тогда сознавал, что это произведение, в котором отразились тревоги и переживания, испытанные им в юности (не случайно действие повести происходит на рубеже веков в Кракове, где в то время жил и сам автор), не подходит для публикации в СССР[43]. 1929-й, «год великого перелома», как справедливо заметил Михаил Крутиков, был последним, когда такое модернистское произведение могло безнаказанно увидеть свет в советской печати[44]. А в 1932 году на этот счет уже не могло быть никаких иллюзий, потому что это был не только период, когда страна мчалась на всех парах по пути индустриализации и коллективизации, но и когда пришел конец относительной свободе в литературе вообще и еврейской в частности и были установлены жесткие идеологические («пролетарские») нормы, пренебрежение которыми влекло за собой весьма суровые последствия. Для Винера это не могло не быть очевидно, и, отрекаясь от своего детища, прежде чем быть заклейменным за него, он, скорее всего, сыграл на опережение. В довершение автор письма настоятельно требовал от редакции «Пролита» объяснить причины умалчивания и сокрытия его самокритических пояснений[45].
В итоге для Винера все обошлось малой кровью, хотя из Киева он счел за благо перебраться в Москву, где смог продолжить свою академическую карьеру на еврейском отделении литературного факультета Московского государственного пединститута им. А. С. Бубнова (ЕВЛИТЛО МГПИ). С 1935 года он заведовал здесь кафедрой еврейского языка и литературы[46].
(Правда, жизнь этого нового очага еврейского образования, учрежденного в 1930 году по инициативе самого Бубнова, тогда наркома просвещения РСФСР, на базе расформированного 2-го МГУ, где ранее, с 1926 года, существовало ЕВЛИТЛО, и заменившего собой Киев как главный центр еврейской учености[47], оказалась недолгой: в августе 1938 года новый нарком, пришедший на место отставленного и расстрелянного «врага народа» Бубнова, подписал приказ о ликвидации ЕВЛИТЛО («в связи со значительным сокращением числа еврейских школ и обучением учащихся на русском языке»[48]), что означало, соответственно, и ликвидацию кафедры.)
Далее, с началом войны, Винер записался в одну из «писательских» рот Краснопресненской дивизии народного ополчения и через несколько месяцев сложил голову на фронте, под Вязьмой.
А вот Фельдману глубокое раскаяние не помогло; открытое признание в троцкизме, похоже, сыграло роковую роль в его судьбе. Детали, впрочем, не ведомы – известно только, что в начале 1930-х годов он тоже уехал в Москву, где, по некоторым данным, вернулся к издательской деятельности[49] и сгинул там во время начавшейся кампании по искоренению троцкистов[50].
Однако массовых репрессий против членов «Боя», как и в целом еврейских писателей Украины, до второй половины 40-х годов не было. Собственно, кроме Фельдмана из участников этой организации пострадал только Лурье, которого арестовали и судили по обвинению в принадлежности к мифическому «Украинскому бундовскому центру». Но ему повезло: процесс по этому делу – последнему массовому делу эпохи Большого террора на Украине – пришелся на «Бериевскую оттепель», то есть период относительной либерализации, которую связывают с заменой Н. И. Ежова на посту главы НКВД Л. П. Берией, и он был оправдан (и освобожден из-под стражи) в ходе судебного заседания Военной коллегии Верховного суда СССР[51].
4. «Боёвцы орудуют»…
В то же время деятельность «Боя» и входивших в него писателей не оставалась без внимания со стороны надзирающих органов. Наиболее ранний документ, который об этом свидетельствует, относится к 1935 году. Это показания украинского писателя Григория Эпика (1901–1937).
Эпик, исключенный из партии и арестованный 5 декабря 1934 года, вскоре после убийства Кирова, оказался духовно надломлен обрушившимися на него бедами и, в отличие от его арестованных вместе с ним товарищей по ВАПЛИТЕ, не сопротивляясь, подписал то, что от него требовали, – признание в принадлежности к мифической националистической и террористической организации, готовившей покушения на руководителей партии и правительства Украины.
А потом было его письмо на имя главы НКВД УССР В. А. Балицкого, в котором он не только раскаялся в злонамеренных планах, но и призвал расстрелять всех «террористов» (то есть себя и недавних соратников) как «бешеных псов»; приговор – десять лет тюремного заключения на Соловках, и рукопись благонамеренных «Соловецких рассказов», которую, с уверенностью, что она принесет «очень много пользы», он отправил в Москву печально известному своим деяниями, в том числе на Соловках, Н. И. Ежову; внезапное пробуждение и новый приговор всем 17 подельникам, на этот раз расстрельный, в октябре 1937 года, приведенный в исполнение в печально известном карельском урочище Сандармох[52].