Помоги проекту - поделись книгой:
— Кто? — спросил он от волнения хрипло.
— Я Кузьма!
— А! Ты как? Какими судьбами?
Кузьма — коренастый дядько с длинными седыми усами ввалился в комнату.
— В Сеннихе снарядом клуню подожгло, — сказал он, еле переводя дух. — Я вышел поглядеть, а тут какие-то из кустов… Я и смотреть не стал кто — драла… Пять верст — все бегом… Ух!.. Жутко там до чего, братцы… Левада шумит, листья падают, река это плещется… Темень… Жена-то со вчерашнего дня здесь с дочкой у попадьи…
— А Петр где же?
— А чорт его знает. Теперь каждый за собой гляди. Я ему не нянька. Что ж, в Москву-то надумал?
— Завтра едем!
Ну, а я к вам… Здесь все-таки город, хоть кругом-то люди. Махно, говорят, весь берег занял. Уж и жесток. За ноги, говорят, вешает и костер внизу разводит. Вот уж укусила их всех муха. Жили-жили — пожалуйста. Из своего собственного дома удрал словно вор бездомный. Тьфу!
— Теперь, брат, не до философии. Надо сейчас, Вера, нам план вырабатывать. Что с собой брать и в чем везти. Налегке надо ехать.
— Ты уж, Кузьма, сохрани наши вещи получше.
— Ручаться не могу, а постараюсь.
— Как же это ручаться не можешь?
— А так! Умирать не буду из-за ваших стульев.
— Умирать зачем же, а только все ж таки. Присмотри.
— Да ну, ладно уж.
Сенцов взял карандаш, бумагу и нахмурился.
— Прежде всего, из носильного платья что? В Москве, говорят, плохо с мануфактурой.
Они стали составлять список.
Вера Петровна все охала и причитала, так что советовался отец больше с Катей.
— Тебя бы, Катенок, народным комиссаром. Ну, еще что брать?
Кузьма вышел в сад.
Через минуту он вошел с сильно изменившимся лицом.
— Стреляют, — сказал он, — все громче стреляют.
Хоть и было важное дело, а всем не сиделось на месте.
Вышли в холодную мглу.
У-ух! У-ух! — раздалось вдали.
Тревожно по всему городку лаяли собаки.
— Кончено наше мирное житье, — сказал Кузьма. — Ох-ох!
— Одно житье кончилось, другое начнется, — воскликнул Сенцов, — экие вы все какие охалки! Что, уж так свет клином сошелся на нашем Тополянске. Подумаешь — Нью-Йорк какой. И в Москве не хуже поживем.
Он похлопал по спине жену, погладил Катю по голове и толкнул их в дом.
— Ступайте в дорогу готовиться.
А Кузьма еще долго кряхтел, слушая далекий гром и глядя в ту сторону, где должна была быть его мельница.
Вдруг ему стало страшно. Он пугливо огляделся по сторонам и быстро вошел в дом, заперев за собою дверь на тяжелый болт.
Когда на другое утро Петя проснулся и шопотом спросил Катю, приходил ли монах и не принес ли он ему пряника, Катя испуганно огляделась и сказала смеясь:
— Во сне ты, что ли, монаха видел?
Петя сконфузился.
— А вчера приходил!
— Никто не приходил.
— Ну… значит… во сне…
Он зевнул и вылез из кровати.
Сенцов с Кузьмой уже стояли на дворе, а Вера Петровна укладывала белье в корзинку.
— И стрелять перестали, — говорила она недовольно, — стало быть, и ехать нечего.
Катя тревожно посмотрела на отца, который в это время вошел в комнату. Но он к ее успокоению сказал решительно:
— Напротив, тут-то и надо ехать.
В САМОМ начале германской войны летом четырнадцатого года случилось в городе Тютюне одно происшествие, встревожившее и поразившее тютюнских жителей, пожалуй, еще сильнее, чем сама война.
В Тютюне на Михайловской улице уже скоро сорок лет жил некий Сутулов Иван Дмитриевич. Был он из разбогатевших мелких купцов, имел в Тютюне свой дом, стоявший в глубине большого фруктового сада. Каких только фруктов не было там: и абрикосы, и сливы, и груши, и яблоки, и вишни. Были еще на дворе перед домом громадные шелковицы, по веткам которых летом целый день порхали красивые иволги.
Сутулов был уважаемый житель города Тютюна, и к нему на именины приходил и архиерей и исправник и городской голова.
Но перед самой войной жена Сутулова, Марья Петровна, из-за ничтожной царапины на пальце умерла вдруг от заражения крови, а сын его Тарас был убит в восточной Пруссии, провоевав всего один только месяц.
Но этого мало. Младший сын Сутулова Ванько́ однажды под вечер исчез из дому, а поутру нашли на берегу Ворсклы, там, где были самые смуты, его одежонку. Очевидно, в холодной воде (был сентябрь) сделалась у него судорога, а мальчик не смог бороться с течением. И тело его, вероятно, вода утащила куда-нибудь далеко вниз по реке.
Сутулов от этих трех смертен поседел, похудел, стал лицом даже как-то страшен. Соседи начали его побаиваться. Ходил он по двору и разговаривал сам с собой, а то бывало и начнет кликать: «Марья, а, Марья!» А потом захохочет и уйдет в дом. Кроме старой кухарки и дворника, никто теперь не бывал в богатом сутуловском доме. И тем более удивились все обитатели Михайловской улицы, когда к воротам дома подкатили однажды дрожки исправника.
Из-за всех плетней и заборов высунулись усатые физиономии «дядьков» и загорелые широкие лица «жинок».
— Дывись, дывись, — говорили они, — исправник приехав! Ух! Що-то буде?
И с жадностью глядели они все на зеленые ворота, ожидая чего-то необычайного.
Однако через полчаса исправник вышел, как ни в чем не бывало, сел и поехал, поднимая клубы черной пыли, ткнув плеткой в морду забрехавшую было собаку.
— Уехав! — разочарованно сказали дядьки. — Вин яке дило. Ну-ну.
Однако через час уже все каким-то неведомым образом узнали, что исправник приезжал к Сутулову сообщить удивительную новость. На выигрышный билет Сутулова, находившийся в Кременчугском банке, пал выигрыш в двести тысяч рублей.
Исправник находился в банке как-раз, когда собирались посылать Сутулову об этом извещение. Он вызвался сам свезти это извещение, дабы первому сообщить счастливцу о необычайном подарке судьбы.
К его разочарованию однако, Иван Дмитриевич отнесся к этой новости с каким-то странным равнодушием.
— Так, — сказал он и, усмехнувшись, добавил, — экое счастье прет.
— Подумайте, — воскликнул исправник, — какие это огромные деньги! Вы теперь у нас в губернии один из богатейших людей. Можете себе Иваньковскую экономию купить, либо Даниловские мельницы. И не сомневаюсь, что эта неожиданная удача поможет вам перенести горе, обрушившееся на вас всею своею тяжестью.
Сутулов как-то исподлобья поглядел на исправника и, повторяем, не выразил особой радости.
Исправник уехал рассказывать знакомым, а Иван Дмитриевич в тот же день с вечерним поездом поехал в Кременчуг.
— Ага, — говорили все, — знать, верно, двести тысяч на дороге не валяются.
В этот вечер во всех белых тютюнских домишках шли разговоры о силе и значении денег и обсуждался вопрос, как распорядится ими Сутулов. Предположения делали всевозможные. Кто-то уверял даже, что Иван Дмитриевич все пожертвует на войну, чтоб насолить немцам, убившим его сына. Но никто, тем не менее, не предугадал того, что на самом деле затеял новый тютюнский богач.
Архиерей, встретив Сутулова в Кременчуге на вокзале, сказал:
— Благ господь. Одною рукою отнимает, а другою одаряет. Смотри, Иван Дмитриевич, на храм пожертвуй. Крышу новую всю.
Сутулов и на это странновато усмехнулся.
— Деньги, чай, в бумаги обратил? Ренту, что ли, приобрел?
— Ренту.
— Правильно! Сейчас государство в деньгах особливо нуждается. А это у тебя что в мешке?
— Так… чай да кофе.
— Запасся… Правильно.
К удивлению тютюнцев, у Сутулова в лице не произошло по приезде из города никаких особенных изменений. А они все думали, что человек, выигравший столько денег, непременно должен был преобразиться.
— Чудаки, — говорил иной порассудительней, — что ж, у него сияние, что ли, вокруг головы должно воссиять.
— Не сияние, а вообще… Ну, в глазах что-нибудь! У богатых взгляд всегда как-то тяжелее!..
— И у него тяжелый!
— Так у него всегда такой был!
Одним словом, были все разочарованы.
Жалели, что не случился выигрыш тогда, когда живы были и Марья Петровна и сыновья. Тогда Сутулов был веселый и, наверное, закатил бы угощенье на весь город.
И вот ночью, когда заснул город и только бесчисленные псы лаяли по дворам и подвывали на луну, вдруг вспыхнуло над Тютюном багровое страшное зарево.
Гулко застонал на колокольне собора набатный колокол.
— Пожар! Пожар! Ратуйте! Сутуловский дом горит!
И все, наспех одеваясь, бежали на Михайловскую и дрались из-за местечка на сутуловском заборе.
Сам хозяин дома преспокойно стоял на дворе и, озаренный красным пламенем, созерцал работу огня.
В руках держал он большой мешок.
Прискакал исправник; пожарные, как всегда, замешкались где-то.
Соседним дворам не угрожало, ибо дом стоял среди сада, пора была не сухая, и ветра не было.
Когда исправник начал было распоряжаться насчет воды, Сутулов гаркнул вдруг:
— Не тронь! Мой дом! Я построил, я и спалю!
Все замерли сразу. Исправник остолбенел.
— А это вот!.. — продолжал Сутулов. — Деньги эти самые… Чтоб их!
И с яростью принялся вытаскивать из мешка сторублевые и тысячные пачки и швырять их в огонь.
— Стой! Что ты!
— Не тронь! Мои деньги!
Исправник да и все громко ахнули.
— Иван Дмитриевич, людям лучше отдай…
— Доставай, коль охота есть… лезь в огонь.
А пламя, шипя и свистя, мгновенно пожирало пачки, и все только вскрикивали всякий раз, словно сердце им обжигало вместе с деньгами.
Поделиться книгой: