Ночи Белладонны

Аластер Рейнольдс

Ночи Белладонны

Лихнис занимал мои мысли задолго до того, как я обнаружила оставленные им под моей дверью цветы.

По обычаю Линии Мимозы мы приглашали на наши сборы свидетелей. Всю тысячу ночей празднества среди нас присутствовали несколько десятков гостей, загружая в нашу общую память воспоминания и впечатления, собранные за двести тысяч лет странствий по галактике.

Они прибывали из самых дальних уголков космоса, их корабли делили орбиты с нашими девятьюстами девяноста девятью кораблями. Некоторые принадлежали к иным Линиям — Бархатниц, Чеканов и Марцеллинов, — в то время как другие представляли более или менее устоявшиеся планетарные и звездные цивилизации. Среди них были посланники кентавров. Спасателей и Канопус-Солидарности, а также представители машинного народа. Наша Линия одна из немногих поддерживала дружеские связи с роботами Кольца Единорога.

В числе гостей был и Лихнис, единственный представитель Линии Горечавки, из старейших в Союзе. Линия Горечавки уходила корнями в Золотой Час, первое тысячелетие космической эры человечества. Лихнис пользовался популярностью, постоянно пребывая в чьем-либо обществе. Он держался приветливо и непринужденно среди незнакомцев, и ему всегда было что рассказать; но точно так же он охотно выслушивал наши истории, кивая и смеясь в нужных местах. Его худощавая фигура не бросалась в глаза, а улыбчивое лицо и кудрявые волосы придавали ему по-мальчишески простодушный вид. Столь же скромными были его одежда и вкусы, и он чувствовал себя среди других гостей так же свободно, как и среди шаттерлингов нашей Линии, Казалось, он доступен для каждого и готов заговорить с кем угодно.

За исключением меня.

В первые дни особых мыслей на этот счет у меня не возникало — и без того хватало, на что отвлечься. И прежде всего это касалось места проведения собрания. Фекде, завоевавшей приз за лучшую нить в Тысячную ночь нашего прошлого сбора, было поручено подготовить к нашему прибытию эту планету. Некоторые поначалу ворчали, но теперь все соглашались, что Фекда превосходно справилась с задачей.

Она прибыла заранее, примерно за столетие до всех остальных. На Терции, планете, которую мы выбрали для сбора, имелся единственный центральный континент, окруженный единственным бескрайним океаном. Три луны с похожими на черепа ликами вздымали в этом огромном зеленом первобытном море ленивые приливные волны. Презрев сушу, Фекда оборудовала место проведения сбора далеко от побережья, использовав технологию Хранителей для возведения на морском дне громадных, похожих на пальцы башен.

Эти каменные колонны уходили в небо на километры. В верхней их части были выдолблены многочисленные залы и галереи, обеспечивавшие достаточно пространства для жилья и празднеств. Некоторые башни соединялись мостами, а с их верхних уровней мы совершали стремительные перелеты к дальним башням или находившимся на орбите кораблям. Некоторым башням Фекда придала черты, соответствовавшие особенностям ее личности. В ее нити-победительнице немалую роль играла музыка, так что одну из башен венчала скрипка величиной с корабль, и мы называли это сооружение Скрипичной башней. Другую колонну украшала голова совы, третью — оплавленная свеча, а самая большая заканчивалась башенными часами со строгими черными стрелками, отмечавшими ход тысячи ночей.

Фекда отлично справилась. Это был наш двадцать второй сбор, и мало кто мог вспомнить место, более подходящее для того, чтобы отпраздновать успехи совместных странствий. Кто бы ни победил на этот раз, ему бы предстояло приложить немало усилий, чтобы с ней сравниться.

И это точно не я. Мое странствие получилось достаточно успешным, но были и другие путешественники, кто уже сплел нити получше тех, что смогла бы сплести я на основании пережитого. Впрочем, я особо не расстраивалась. Если мы сохраним нашу численность, то однажды может прийти и мой черед. А пока этот миг далек, я просто радуюсь моему участию в столь масштабном предприятии.

Прошло, вероятно, пятьдесят ночей или больше, прежде чем меня всерьез заинтересовал Лихнис. Поначалу мои сомнения казались совершенно невинными. Всем хотелось заполучить кусочек нашего гостя-Горечавки, и вряд ли стоило удивляться, что кому-то приходится ждать своей очереди. Но постепенно созрело ощущение, будто Лихнис изо всех сил меня сторонится. Он непременно покидал компанию при моем появлении и раньше времени вставал из-за стола за завтраком, когда я осмеливалась сесть поближе.

Я убеждала себя, что глупо считать, будто он столь холодно относится исключительно ко мне, — в конце концов, я лишь одна из сотен шаттерлингов Мимозы, еще не общавшихся с ним лично. Но ощущение никуда не девалось. А когда я заметила, что Лихнис изредка бросает на меня взгляд, полагая, что я не вижу, мое замешательство лишь усилилось. Неужели я чем-то обидела его или кого-то из шаттерлингов его Линии?

История с цветами началась не сразу. Впервые они появились этак на сотую ночь, оставленные в простой белой вазе на пороге моей комнаты в Совиной башне. Я рассматривала их без особого интереса. С бутонами в форме луковиц, темно-пурпурные, они сменили цвет почти на черный, пока я не вынесла их на балкон.

Я пыталась расспрашивать, кто мог оставить цветы и что это могло означать. Никто другой не получил столь загадочного подарка. Но никто не признался, и я решила выкинуть странное событие из головы. Для шаттерлингов нет ничего необычного в том, чтобы обмениваться шутливыми сообщениями или подарками, а может, само это место ведет со своими гостями некую загадочную игру.

Еще через пятьдесят или шестьдесят ночей цветы появились снова. Предыдущие к тому времени увяли, но теперь я воспользовалась оказией, чтобы слетать к себе на корабль и пропустить цветы черед бортовой анализатор просто хотела убедиться, что в них и в самом деле нет ничего особенного.

Цветы оказались красавкой, или белладонной. Судя по данным «Сарабанды», они ядовиты, но лишь в историческом смысле. Среди нас не было бессмертных, но если бы кто-то и решил умереть, для этого потребовалось бы нечто посерьезнее биологическою яда — оружие, отказ стазис-поля, рукотворная катастрофа с участием не прощающей ошибок физики. Но вовсе не творение неуклюжей природы.

Так что я по-прежнему не имела ни малейшего понятия, что означают эти цветы.

Ближе к двухсотой ночи белладонна вновь появилась на моем пороге, и на этот раз я могла бы поклясться, что успела заметить в коридоре силуэт, прежде чем он скрылся за поворотом. Я убеждала себя, что это не мог быть Лихнис, и тем не менее я видела человека с похожим телосложением, с такими же короткими кудряшками, в такой же одежде.

Тогда я установила возле двери «глаз», что в определенной степени нарушало правила Линии — считалось неприемлемым отслеживать или записывать все происходящее в общественных местах. Но, учитывая возникшее ощущение некой тайны, я решила, что могу позволить себе подобную дерзость.

В течение долгого времени цветы не появлялись. Я решила, что спугнула загадочного гостя, но на триста двенадцатую ночь мой «глаз» застал с поличным Лихниса.

Потом я несколько раз замечала, как он на меня поглядывает. Мы оба знали, что происходит, но я решила ничего не выпытывать — по крайней мере пока. В триста семидесятую ночь он уже не сможет меня проигнорировать — это будет ночь сплетения моей нити, единственная, в которую мне предстояло стать центром всеобщего внимания.

Нравится это Лихнису или нет, но ему придется терпеть мое присутствие.

Лихнис улыбнулся. Мы впервые смотрели друг на друга в упор, не отводя взгляда.

— Наверное, ты считаешь нас слишком робкими? — спросила я.

— Не знаю. А почему я должен так считать?

— Линия Горечавки постепенно увядает. Вас уже нс девятьсот девяносто девять, и с каждым очередным циклом вас будет еще меньше. Сколько вас нынче? Назови точную цифру.

Он сделал вид, будто вспоминает, хотя нелегко было поверить, что это число не выжглось в его мозгу.

— Вроде девятьсот семь... Девятьсот шесть, если предположить, что не вернется Чистец — от него уже полмиллиона лет нет вестей.

— Это десятая часть вашей Линии. Вы потеряли почти сотню шаттерлингов.

— Осмотр достопримечательностей — небезопасное занятие. Тебя ведь зовут Шаула?

— Ты прекрасно знаешь мое имя.

— Как скажешь, — усмехнулся он.

Его реплики звучали легкомысленно, будто придумывались на ходу, — казалось, он считал, что более серьезный уровень мне попросту недоступен. Несмотря на улыбку и веселые искорки в глазах, угадывалась некая фальшь, напряженность, которую он очень старался скрыть. Было утро накануне ночи сплетения моей нити, и хотя день не полностью принадлежал мне — продолжалось чествование Нунки, которая сплела свою нить прошлой ночью, — с каждым часом я все острее чувствовала, как всеобщее внимание переключается на меня. Сегодня ночью мои воспоминания должны проникнуть в головы остальных, а утром, когда мы проснемся, все станут разбирать их по косточкам и критиковать, после чего состоится празднество уже в мою честь. По крайней мере в течение этих двух дней Лихнис будет обязан меня слушать и отвечать на мои вопросы.

Мы стояли на высоком балконе Свечной башни, вдыхая пряный запах морского воздуха и ощущая ступнями теплоту голубых плиток.

— Если столько ваших погибло... Как это происходит у вас, Лихнис? Ваши сборы длятся меньше, чем наши?

— Нет, всё ту же тысячу ночей. Но разумеется, бывают пробелы, когда нет возможности сплести новые воспоминания. В такие ночи мы поминаем умерших. Банк нитей проигрывает оставшиеся от них нити или создает новые комбинации из старых воспоминаний. Иногда мы возвращаем мертвых в виде физических имаго, позволяя им ходить и разговаривать среди нас, как будто они все еще живы. Некоторым это не по душе, но я нс вижу никакого вреда в том, чтобы отпраздновать чью-то хорошо прожитую жизнь.

— У нас нет такой проблемы, — сказала я.

— Да, — осторожно, словно боясь обидеть, произнес он. — У вас — нет.

— Если на то пошло, можно сказать: у нас просто отсутствует врожденная тяга к приключениям, раз уж мы никого не потеряли.

Лихнис пожал плечами:

— Или вы просто выбираете правильные приключения. В осторожности нет ничего постыдного, Шаула. Все вы — частицы одной личности, вас такими сделали для того, чтобы вы могли исследовать Вселенную, а не искали новые способы умереть.

— Значит, ты не считаешь, что мы достойны презрения?

— Если бы я так считал, ноги бы моей здесь не было. Ни разу.

Его ответ тогда полностью удовлетворил меня, показавшись совершенно искренним. Лишь позже, когда я обдумывала наш разговор, вдруг вспомнилось это «ни разу». Как будто Лихнис гостил у нас уже не впервые.

Видимо, он просто оговорился. То был наш двадцать второй сбор, и Лихнис никогда раньше не составлял нам компанию.

И все же...

Я чувствовала себя крайне глупо. Мы пообщались, и все прошло легко и спокойно, словно между нами никогда не существовало непонятной дистанции. И это само по себе казалось странным, внушая тревогу.

День еще не закончился, и я знала, что у нас будет возможность поговорить. Но мне требовалось заранее заготовить все вопросы и не поддаваться беззаботной манере Лихниса. Если он чего-то хотел от меня, то я всерьез намеревалась выяснить, чего именно.

Я не сомневалась, что цветы дарились с намеком, и у меня уже наполовину сложился ответ. Похоже, белладонна подразумевала некий полузабытый факт, служила ассоциацией. В голову тем не менее ничего не приходило, и, когда утро сменилось полднем, меня в основном занимало внесение последних поправок в мою нить. Естественно, у меня были сотни дней, чтобы отредактировать мои воспоминания, но отчего-то я все еще сомневалась, что они приведены в приемлемый вид. Частично я могла это проделать у себя комнате в Совиной башне, но большие фрагменты памяти остались на моем корабле, и я поняла: работа упростится и ускорится, если переберусь на орбиту.

Поднявшись по винтовой лестнице на крышу Совиной башни, я взмыла к моему кораблю. Несмотря на все очарование сотворенного Феклой места, я была рада вернуться туда, где чувствовала себя как дома. Войдя на мостик «Сарабанды», устроилась на собственном троне, чтобы вызвать к жизни дисплеи и приборные панели. Считала светящиеся показания и с удовольствием отметила, что с кораблем все в порядке. Через шестьсот тридцать дней мы все покинем Терцию и я разгоню параметрический двигатель «Сарабанды» почти до скорости света. Мысленно я уже предвкушала очередное странствие с посещением бесчисленных звездных систем и миров.

В панорамном окне на мостике «Сарабанды» виднелось не меньше сотни других кораблей. Глядя на них, я восхищалась разнообразием форм и размеров — плодами труда моих соплеменников-шаттерлингов. Общими у этих кораблей были лишь два критерия: скорость и надежность. Некоторые звездолеты принадлежали нашим гостям, в том числе скромный «Лентяй» Лихниса, казавшийся карликом на фоне практически любого корабля на орбите Терции.

Я прошлась по моим сегментам памяти. Времени это заняло немного, но, когда я закончила, что-то вдруг заставило меня остаться на мостике.

— Корабль, — сказала я вслух, — выдай информацию по запросу «белладонна».

— Число ссылок по данному запросу слишком велико, — сообщила «Сарабанда». — Учитывая текущие ограничения твоих нейропроцессов, тебе потребуется восемнадцать тысяч лет, чтобы просмотреть их все. Желаешь применить поисковый фильтр?

— Да, пожалуй. Сузь поиск до ссылок, в которых прямо упоминаются Линии или Союз, — У меня имелось лишь зыбкое подозрение, но оно странно бередило душу.

— Прекрасно. Все равно остается свыше тысячи ста ссылок. Но наиболее релевантные из них относятся к Линии Горечавки.

Я наклонилась вперед:

— Дальше?

— Протокол Белладонны — экстренная мера, разработанная Линией Горечавки с целью обеспечить продолжение Линии в случае угрозы ее вымирания в результате случайной катастрофы или враждебных действий.

— Поясни.

— Протокол Белладонны, или просто Белладонна, — условленная последовательность действий по оставлению одного места сбора и перемещению в другое. Никакая заранее договоренная цель не требуется. Белладонна функционирует как алгоритм принятия решений, который определит конкретное место для отступления, с использованием простых критериев поиска и отбраковки.

Меня охватила тревожная дрожь.

— Линия Горечавки запустила протокол Белладонны?

— Нет, Шаула. В этом никогда не возникало необходимости. Но протокол Белладонны переняли некоторые другие Линии, включая Линию Мимозы.

— А мы... — Я тотчас умолкла, почувствовав себя глупо. — Конечно нет. Если бы мы хоть раз привели в действие Белладонну, я бы знала. И нам точно не грозило бы вымирание. Да и вообще не было бы серьезных угроз.

«Для этого мы чересчур робкие, — подумала я. — Разве нет?»

Когда я вернулась на Терцию, Лихнис отдыхал в лучах послеполуденного солнца на верхней галерее Свечной башни, с присущими ему обаянием и скромностью отвечая на вопросы о возможностях его корабля.

— Да, за все эти годы я обзавелся кое-каким оружием — а у кого его нет? Но уж точно ничего похожего на гомункулярное. Бои в космосе? Было такое пару раз. Как правило, я стараюсь уклоняться, но порой неприятностей не избежать. Однажды я разнес на куски луну Аргула в Клине Терцета, но лишь для того, чтобы прикрыться ее обломками. Тогда на Аргуле никто не жил — по крайней мере, я так думаю. А потом наткнулся на флотилию Одиннадцатых Интерцессионных, неподалеку от Сердоликовой бухты...

— Лихнис, — обратилась я, и его слушатели не стали возражать против вмешательства, поскольку сегодня был день сплетения моей нити, — можно с тобой поговорить? Где-нибудь наедине?

— Конечно, Шаула. Если только не будешь ничего рассказывать про свою нить.

— Нить тут ни при чем.

Поднявшись с кресла, он стряхнул с одежды хлебные крошки, рассеянно кивнул своим обожателям, и мы вместе направились в тенистый уголок галереи.

— Что тебя беспокоит, Шаула? Мандражируешь перед выступлением?

— Ты прекрасно знаешь, что меня беспокоит. — Я понизила голос, чтобы он не звучал угрожающе, хотя больше всего мне хотелось вцепиться в тощую шею и выжать из Лихниса всю правду. — Что за игру ты со мной ведешь? Даже точнее: на каких струнах играешь?

— Игру? — спокойно, но настороженно переспросил он.

— Те цветы. Я подозревала, что это ты приносил, еще до того, как поставила «глаз». Но ты все равно избегаешь смотреть мне в глаза. А сегодня утром даже прикинулся, будто не знаешь, как меня зовут. Отделываешься легкомысленными ответами и несерьезными улыбочками, словно не происходит ничего странного. Но с меня хватит. Мне нужно обрести ясность мыслей, прежде чем я отправлю мою нить в банк нитей, и ты мне в этом поможешь. Начинай отвечать.

— Отвечать? — переспросил он.

— Ты ведь никогда не сомневался в том, как меня зовут?

Он на мгновение отвел взгляд, а когда снова на меня посмотрел, в его лице что-то изменилось. Появилась некая обреченность, нечто вроде долгожданной капитуляции.

— Верно, нисколько не сомневался. Уж что-что, а твое имя я вряд ли мог легко забыть.

— Говоришь так, будто мы уже давно знакомы.

— Все верно.

Я покачала головой

— Если бы в странствиях мне повстречался кто-нибудь из Горечавок, я бы запомнила,

— Это было не в странствиях. Мы познакомились здесь, на Терции.

Я еще энергичнее мотнула головой:

— Нет, это даже менее вероятно. Ты не обращал на меня внимания с момента моего прибытия. Было очень трудно к тебе добраться, а когда это удавалось, ты обязательно находил повод уйти. И потому вся эта история с цветами раздражает еще больше. Если бы ты хотел со мной поговорить...

— Хотел, — перебил он. — С самого начала. И мы действительно раньше встречались, именно на Терции. Знаю, ты скажешь, это невозможно, поскольку Линия Мимозы никогда раньше не бывала на Терции, а этим башням не больше века. Но я говорю правду. Мы уже побывали здесь. Оба.

— Не понимаю.

— Этот день наступает каждый раз, просто сейчас он наступил чуть раньше. — Лихнис уставился на мозаичные плитки паза, холодно отсвечивавшие оттенками индиго в полутени. — Или мой трюк с цветами срабатывает все хуже и хуже, или у тебя остаются между циклами какие-то воспоминания.

— В каком смысле — между циклами? — Я дотронулась до его руки, давая понять, что хочу положить конец этому издевательству с полуправдами и загадками. — Я спросила мой корабль насчет цветов и узнала о протоколе Белладонны. Да, я смутно помнила что-то такое, но кого может интересовать этот алгоритм, если мы не потеряли ни одного шаттерлинга? И почему ты приносил цветы, вместо того чтобы просто прийти и высказаться?

— Потому что ты взяла с меня обещание, — ответил Лихнис. — Идея насчет цветов — твоя. Это своего рода тест. Не слишком очевидно, но и не особо загадочно. Если поймешь, в чем суть, — так тому и быть. Если нет — придется тебе всю тысячу ночей провести в блаженном неведении.

— Моя идея? Блаженное неведение? О чем ты?

Казалось, слова даются ему с трудом.

— О том, что стало с Линией Мимозы.