Помоги проекту - поделись книгой:
Но быть может, наибольшую славу принесла писателю трилогия, посвященная истории политической жизни в США — «Вашингтон, округ Колумбия» (1967), «Вице-президент Аарон Бэрр» (1973) и «1876» (1976), а также роман о Линкольне (1984).
Перечитывая трилогию, а она, по праву считающаяся американской классикой XX века, существует в превосходном русском переводе, поражаешься многочисленным аналогиям с нашими днями.
Соответствующие страницы так и просятся в цитаты. Так, в романе «1876» один из новоявленных американских богачей безо всякого стыда заявляет: «Я не могу выносить всех этих Тилденов, Биглоу, Брайантов, это сборище старых слезливых баб, которые полагают, что мы имели бы все это богатство, эти железные дороги и фабрики, исправно посещая церковь! Черт возьми, мы получили все это, перерезая друг другу глотки и воруя все, что не было намертво прибито… И закон — это вещь, которую вы покупаете, если есть возможность… а вместе с законом и судью, если сумеете».
В эти годы в Америке завершалось строительство капиталистического общества. Герой романа, историк и публицист Скайлер, вернувшийся на родину из Европы, где много лет жил, поражен увиденным: «Тридцать лет назад я не мог даже вообразить, что в этой стране возникнет обширный и неистребимый преступный класс, так же как и ужасающая бедность, мрачно контрастирующая с невероятной роскошью тех людей, с которыми мы общались в Нью-Йорке».
А что мы могли «вообразить» тридцать лет назад?
Сегодня мы, семьдесят лет с гаком с оптимизмом строившие социализм, с тем же неувядаемым оптимизмом строим капитализм. И тут американский опыт, точно и зорко описанный Гором Видалом, для нас поистине бесценен. Хотите знать, что нас ждет, внимательно прочтите не только три детектива, но политическую трилогию умного и объективного человека и прекрасного писателя.
В заключение маленькая забавная история, которой хочется поделиться.
Вскоре после прихода к власти в СССР М. Горбачева в Москве состоялся Международный форум деятелей мировой культуры, на котором новый лидер страны изложил свою теорию «нового мышления». Среди множества именитых гостей форума был и Гор Видал. Выпала честь побывать на заседаниях в Кремле и автору этих строк. В перерывах мы много общались с Видалом и вместе обедали.
Он выступил, как всегда, с блистательной и остроумной речью, которая неоднократно сопровождалась дружным хохотом зала. Видал рассказывал о Рейгане, которого давно и неплохо знал еще по годам, проведенным в Голливуде, сообщив, что по его глубокому убеждению, Рейган почерпнул идею «звездных войн» из научно-фантастических фильмов. Закончил он следующими словами: «Если эти две великие страны — США и СССР — в ближайшие годы не пойдут навстречу друг другу, то в XXI веке жители обеих стран будут говорить по-японски или по-китайски».
Когда в перерыве я подошел к Видалу, чтобы поздравить его с прекрасной речью, он спросил меня: «А почему публика не засмеялась в конце? Как ты думаешь? Я же хотел немного повеселить их…» Ответ пришел сам собой: «Думаю, в зале начали прикидывать, не поздно ли начинать учить эти языки — они ведь очень трудные».
Дорожа знакомством с этим выдающимся писателем и человеком, я верю, что его книги будут жить и помогать нам, людям России, лучше понимать Америку…
Глава первая
1
— Знаешь, мне еще никогда не приходилось заниматься этим в поезде, — сказала она, расстегивая блузку.
— Мне тоже, — ответил я и проверил, надежно ли заперта дверь в купе.
— Насколько же мы невинны, — вздохнула она. — Я бы не отказалась от виски.
— Ты просто пьяница.
Я был суров, но Элен Роудс действительно была пьяницей или, по крайней мере, делала все возможное, чтобы ею стать. Но ее привычки меня совершенно не касались, поскольку мы оказались попутчиками абсолютно случайно.
— Неплохо бы тебе позвонить проводнику… Он бы принес нам что-нибудь из вагона-ресторана.
— И позволить ему увидеть все это? Как мы с тобой предаемся интимным радостям без всякой санкции церкви или государства? Ты просто не в своем уме.
Элен вздохнула и принялась расстегивать бюстгальтер.
— Питер, временами ты становишься чертовски скучным.
Я наслаждался видом ее гибкого обнаженного тела, хотя меня не оставляли обычные дурные предчувствия. Она была симпатичной девушкой, ей еще не исполнилось двадцати пяти, к ее достоинствам следовало отнести и то, что она только раз побывала замужем (брак аннулировали, когда ей было семнадцать). Редкие для пепельной блондинки густые черные брови выгибались по крутой дуге. Кожа у нее, если уж не опасаться избитых штампов, была цвета слоновой кости, а маленькие груди очень мило раскачивались в такт движению поезда, пока она убирала свои вещи в шкафчик.
Я с немалым удовольствием рассматривал ее спину. Мне нравятся спины… чисто эстетически. Я хочу сказать, что не придаю им большого значения, будучи достаточно старомодно воспитанным. Но ничто не дает мне такого заряда бодрости, как созерцание женской спины, особенно двойной ямочки у основания позвоночника, центра тяжести, как говорила одна моя подружка — танцовщица. Хотя в ее случае такой центр не имел особого значения: когда она не танцевала, она, как правило, пребывала в лежачем положении.
— Дорогой, не мог бы ты достать мой чемодан из-под полки? Тот, что поменьше… Помнится, я спрятала туда почти полную бутылку, перед тем как выехать из Бостона.
— Весьма предусмотрительно, — неодобрительно заметил я, но достал бутылку, и мы отпили по хорошему глотку, сидя рядом, причем моя голая нога касалась ее ног.
— Вот теперь я чувствую себя гораздо лучше, — сказала она, отхлебнув из горлышка. И действительно, она стала выглядеть лучше… Теперь ее глаза сверкали, а лицо удивительно порозовело.
— Я люблю блондинов, — сказала она, пристально разглядывая меня, так что мне стало неловко. — Я хотела бы, чтобы у меня были такие же волосы, как у тебя… чтобы я была натуральной соломенной блондинкой…
Но в этот момент мы оба рухнули на койку. Издалека донесся голос кондуктора:
— Нью-Хейвен!
— Элен…
Она что-то тихо промычала, пряча лицо в распущенные волосы.
— Мы почти приехали. Поезд только что миновал Балтимор.
— Ох… — она села, откинула волосы назад и, сонно мигая, посмотрела на меня. — Ненавижу мужчин…
— Почему?
— Просто ненавижу, — она нахмурилась. — Я ужасно себя чувствую. Утро я тоже ненавижу.
— Утро швырнуло в чашу ночи камень, который обратил звезды в бегство, — торжественно процитировал я, когда мы стали одеваться.
— Это что, стихи?
— Да, конечно, — я отдернул занавеску и впустил в купе холодный свет декабрьского утра. — Какой живописный город, — заметил я, пока поезд медленно проплывал мимо маленьких приземистых домиков с белыми крылечками.
— Хочу кофе, — сказала Элен, усаживаясь поудобнее; для женщины она одевалась удивительно быстро. Это качество у представительниц противоположного пола я считаю одинаково редким и замечательным.
Если официант, подававший нам завтрак, и подумал что-то дурное, то никоим образом этого не выдал. Собственно, меня это не слишком беспокоило, точно так же как и Элен. Просто в данном случае на карту была поставлена моя работа, и мне не хотелось угодить в компрометирующую ситуацию с дочерью моего нового клиента, несравненного сенатора-консерватора Леандера Роудса, — единственного американца, носившего фамилию Роудс без прозвища «Дасти» — «Пыльный».
— Вот теперь совсем другое дело, — сказала Элен, выпив две чашки черного кофе и немного разогнав алкогольные пары прошлого вечера.
Весь тот год, что я был с ней знаком, она постоянно находилась либо в состоянии похмелья, либо готовилась запить. Так что, полагаю, был всего один или два случая, когда она пребывала наверху блаженства, оказавшись между этими состояниями. Однако как бы она ни пила, мне она нравилась. Уже несколько лет она жила в Нью-Йорке, разъезжая по нему в постоянно меняющейся компании начинающих или уже почти сложившихся пьяниц, которых я постоянно встречал в ночных клубах и театрах, но никогда — где-нибудь еще.
Я не покладая рук занимался отношениями с общественностью, и мне просто не хватило бы свободного времени, чтобы вести подобный образ жизни. Я бы никогда не встретился с Элен, если бы в прошлом году она не была целых два месяца помолвлена с моим товарищем по Гарварду. Когда восемь недель помолвки с этим молодым человеком канули в Лету, она почти целый месяц была помолвлена со мной. После меня, сменяя друг друга, последовали какой-то прилизанный тип из Аргентины, средних лет писатель и целый взвод парней из Кембриджа, причем каждому она в какой-то миг клялась в верности, а случалось и так, что делала это одновременно. Нельзя сказать, что она была нимфоманкой. До этого ей было далеко. Просто ей нравилось весело проводить время, и многочисленные помолвки представлялись наиболее надежным способом такой образ жизни обеспечить.
Наконец она спросила:
— А отец не удивится, увидев нас вместе?
Меня это тоже немного беспокоило. До того мне не приходилось встречаться с сенатором Роудсом. Работу мне предложил его секретарь, явно ничего не знавший про нас с Элен. Контракт мы заключили на три месяца с окончанием в марте, после этого он мог быть продлен. К тому времени состоится национальный съезд партии, и любимец Среднего Запада Ли Роудс предстанет перед делегатами как потенциальный претендент на пост президента Соединенных Штатов.
Я представлял себе нечто в этом духе и надеялся, что так же себе представляет это сенатор Роудс. Ну что же, это была прекрасная возможность заявить о себе для специалиста по «паблик рилейшенс» Питера Катлера Саржента Второго, то есть для меня.
Эти новости я рассказал Элен в Кембридже, где мы оба оказались на приеме, и она восприняла их куда более цинично. Однако, несмотря на ее цинизм, поздно ночью нам пришла блестящая идея отправиться вместе в Вашингтон прямо из Бостона и тем самым удивить папочку-сенатора. По крайней мере, после восьми мартини мысль эта представлялась совершенно изумительной. По сейчас, в свете холодного утра, меня одолевали сомнения. Из всего того, что я знал, следовало, что сенатор не слишком благосклонно относился к дочери и сознательно не жалел денег, чтобы держать ее подальше от Вашингтона.
Я нервно перебрал в памяти некоторые из подвигов Элен. Особенно мне запомнилось, как прошлой весной в полнолуние она разделась догола и полезла в фонтан перед отелем «Плаза» в Нью-Йорке с криками: «Я иду, Скотти!.. Твоя Зельда идет к тебе!» — имитируя возобновленную в том сезоне постановку про Скотта Фицджеральда и пытаясь навязать благопристойным пятидесятым все безумие двадцатых годов. К счастью, два относительно трезвых молодых человека успели ее вытащить до приезда полиции и появления репортеров.
— Не знаешь, что твой отец собирается делать? — спросил я, смирившись с судьбой; уже поздно было беспокоиться относительно реакции сенатора на сложившуюся ситуацию.
— Дорогой, ты же знаешь, что я ненавижу политику, — она смотрела в окно, за которым пролетали вечнозеленые деревья.
— Ну, что-то же он планирует, иначе зачем ему нанимать агента вроде меня для работы с прессой?
— Думаю, он опять собирается выдвинуть свою кандидатуру в сенат.
— Он был переизбран в прошлом году.
— Ах да… Давай пошлем Джорджу и Элис телеграмму, что-нибудь смешное… Они умрут со смеху, когда узнают, что мы с тобой ехали вместе.
— Знаешь, я думаю, твой отец ведет себя просто здорово, учитывая, сколько ты для него создаешь проблем.
Элен рассмеялась.
— Это нечестно с твоей стороны. На самом деле он меня просто обожает. Когда мне было пятнадцать, мне приходилось его сопровождать. Мы ездили по штату из конца в конец, и я всюду произносила речи перед девочками-скаутами… И мальчиками тоже. Такие милые детишки… В Талисман-сити был один скаут-орел, у которого было больше всех…
— Не желаю слушать твои непристойные воспоминания.
Элен расхохоталась.
— Питер, ты просто невозможен. Я только хотела сказать, что у него было больше нашивок за заслуги, чем у любого другого скаута на Среднем Западе.
— Может быть, он собирается баллотироваться в президенты?
— Думаю, он еще слишком молод. Тебе ведь тридцать пять, верно? Это было десять лет назад, и тогда ему было семнадцать, значит, теперь ему будет… сколько ему будет? У меня всегда были проблемы со сложением.
— Я имел в виду твоего отца, а не скаута из твоих неприличных воспоминаний.
— Ах, отца… Ну, я не знаю, — Элен неопределенно махнула рукой. — Надеюсь, он не станет этого делать.
— А почему?
— Это такая скука… Посмотри на несчастную Маргарет Трумэн, за ней повсюду хвостом тянутся детективы и охранники.
— О, будь ты такой симпатичной девушкой, как Маргарет Трумэн, ты бы не стала против этого возражать.
— Ах ты… — тут Элен Роудс произнесла весьма неприличное слово.
— Хотя в этом могут быть и определенные преимущества, — заметил я, пытаясь найти и светлые стороны. — Думаю, это приятно, когда твой отец — президент.
— Не вижу в этом ничего приятного. Кроме того, думаю, мама ему не разрешит. Она всегда хотела вернуться домой, в Талисман-сити.
— И для тебя это было бы неплохо.
Элен недовольно фыркнула:
— Я — человек свободный!
И, если подумать, она была права.
2
Мы вышли на Юнион-стейшн. Элен отправилась домой на такси, а я зашагал через площадь к корпусу служебных помещений сената — пристроившемуся в тени Капитолия белому зданию, смахивавшему на торт.
Офис сенатора Роудса находился на первом этаже, что в известной степени характеризовало его старшинство и власть. Я открыл дверь и очутился в приемной, в дальнем конце которой за столом сидела секретарша. Несколько посетителей занимали черные кожаные диваны возле двери. Я назвал свое имя, и мне сразу предложили пройти в кабинет сенатора.
Пустой кабинет производил солидное впечатление: огромный стол красного дерева, украшенный символами партии, сотни фотографий в рамках на стене, на них все крупные политические фигуры, начиная с 1912 года, того года, когда Леандер Роудс пришел в сенат. Вокруг камина — кожаные кресла, а на каминной доске — памятные подарки в честь видных политических побед. Над камином в красивой раме висела большая карикатура на сенатора. На ней он был изображен на лошади, означавшей политические принципы, густая седая шевелюра развевалась на ветру общественного мнения.
— Это написано в 1925 году, — произнес голос за моей спиной.
Я обернулся, ожидая увидеть сенатора. Но вместо него там оказался толстячок в очках, делавших его похожим на сову, с улыбкой протягивавший мне руку.
— Руфус Холлистер, — представился он. — Секретарь сенатора Роудса.
— Вы мне писали, — кивнул я.
— Да, сэр, вот именно. Сенатор сейчас в Капитолии. Предстоит важное голосование. Прежде чем мы присоединимся к нему и вы познакомитесь, придется подождать.
Мы опустились в глубокие кресла, и Холлистер оскалил в улыбке великолепную искусственную челюсть.
— Подозреваю, вы удивлены, почему я нанял именно вас.
— Я думал, меня нанял сенатор Роудс.
— Да, да, конечно… я говорю всего лишь как его… доверенное лицо. — Холлистер снова широко улыбнулся.
Я пришел к выводу, что он мне не нравится, но обычно все мужчины с первого взгляда мне не нравятся: видимо, это как-то связано с естественным инстинктивным стремлением мужской половины человеческого рода к убийству. Я попытался представить себя и мистера Холлистера в шкурах диких зверей, схватившимися в джунглях, однако воображение меня подвело: в конце концов, мы были лишь двумя американцами, живущими в домах с центральным отоплением и потребляющими фасованную пищу… Джунгли остались где-то далеко.
— В любом случае, — продолжал Холлистер, — полагаю, перед встречей с сенатором мне следует бегло ввести вас в курс дела, — он сделал паузу, потом спросил: — Да, кстати, каковы ваши политические взгляды?
Будучи существом своекорыстным, я ответил, что мои политические взгляды обычно совпадают с взглядами работодателя. А так как я никогда не голосовал, то даже если партия сенатора Роудса не вызывала у меня восхищения, солгал я не слишком нахально.
На физиономии мистера Холлистера читалось явное облегчение.
— Судя по роду вашей деятельности, вы не слишком интересуетесь политикой.
Я ответил, что, если не считать подписки на журнал «Тайм», я в самом деле отрезан от большого мира.
— Значит, у вас нет каких-либо особых предпочтений по поводу кандидатур, которые выдвинут на предстоящем съезде?
— Нет, сэр, никаких.
— Вы, конечно, понимаете: то, что я вам сейчас скажу, информация в высшей степени доверительная!
— Да, конечно, — я с интересом подумал, нужно ли мне побожиться. А Холлистер стал странно торжественным и таинственным.
Поделиться книгой: