Том 5. Плавающие-путешествующие. Военные рассказы

– А я вам не отвечу, покуда вы меня не отпустите… Ну, что же, будем ждать, кто кого переждет?

Лаврентьев сразу отпустил Елену Александровну и поднялся красный, тяжело дыша. Елена Александровна, поправив платье, молчала и, наконец, начала отчетливо и резко:

– Выбросьте из головы мысль, что я выйду за вас замуж. С меня совершенно достаточно того мужа, который у меня есть. Вы – грубый и невоспитанный человек. Я вас ненавижу!.. Вы сломали, растоптали все то нежное здание, которое я строила, и вы меня не любите нисколько, потому что старший дворник любить не может. Вот все, что я могу вам сказать. Дайте мне кофточку, я ухожу… Вы меня больше никогда не увидите!

Лаврентьев молча, не глядя на Елену Александровну, подал ей кофточку; молчала и гостья, не поднимая глаз. Но, когда она стала застегивать перчатки, офицер, все не глядя на нее, хрипло прошептал:

– Елена Александровна, простите меня, не уходите… Я сам себя не помню, пусть будет так, как вы хотите…

Лелечка подняла на него свои глаза, светло-серые, и просто сказала:

– Прощайте.

– Елена Александровна, я умоляю вас не уходить… Забудьте то, что я говорил. Я слишком вас люблю и, может быть, наговорил вздора. Может быть, я научусь понимать вас, как вы понимаете.

Лелечка уже застегнула перчатки и молча шла к двери. Тогда Лаврентьев, быстро пробежав, встал спиной к двери и запер ее на ключ.

– Очень мило, – сказала чуть слышно Лелечка.

– Да, очень мило… Вы думали, что вы так спокойно и уйдете целоваться с вашим мальчишкой, или с вашим супругом, измучив меня до конца. Нет, вы отсюда не уйдете, покуда не согласитесь выйти за меня замуж.

– Да вы, кажется, с ума сошли! Я знакома с вами не буду, не только что выходить за вас.

Лелечка еще довольно храбро говорила последние слова, как вдруг Лаврентьев, отлепившись от двери, сделал три шага, и не успела Лелечка сообразить в чем дело, как она почувствовала себя брошенной на то же кресло, где только что сидела, а на своей спине сильные удары кулака.

Лаврентьев стоял беспомощно среди комнаты, как будто не соображая, что он наделал. Лелечка лежала ничком, не двигаясь. Лаврентьев с своего места прошептал.

– Елена Александровна, а Елена Александровна. Лелечка подняла свое испуганное и красное, но не заплаканное лицо и тихо сказала: – Дима, я вас не знала до сих пор, я себя не знала до сих пор, это уже не фантазия, и вы действительно любите меня, и не как старший дворник, а как настоящий мужчина женщину. Теперь я поняла, что люблю только вас. Если хотите, я буду вашей женой.

Глава 14

Большая поляна со свежей, зеленой травой, покрытая группами сидящих и гуляющих людей, беззаботное, но не успокоенное еще по-летнему небо, доносившаяся издали военная музыка, мохнатая, белая собачонка, описывавшая круги в непонятном восторге, разноцветные дамские платья и шляпы, блеск велосипедных спиц, голубой ящик мороженника, белый дым паровоза, подымавшийся из-за деревьев и летевший по небу, как единственное белое, нежное облако, – все имело вид беспечного сельского гулянья, какие мы видим на старинных гравюрах, сделанных горожанами, когда казалось, что наконец люди нашли свое призвание и свое назначение – быть беспечными, веселыми, праздными и влюбленными.

Даже компания наших знакомцев, которая отнюдь не походила на общество 18-го века, приняла на себя отблеск этого непосредственно-природного и литературно-поэтического ликования.

Первая зелень деревьев заставляет поневоле быть тактичными, так что даже Полина Аркадьевна не распространялась о роковых страстях и красоте безумия, а легко шла, как молоденькая девушка, в розовом платье, и только фантастический и смешной грим жалко не соответствовал веселому, привольному солнцу. Студенты в свежевымытых кителях, казалось, сами удивлялись, что они не сидят в «Баре», не на скачках, не на просиженном диване Полины Аркадьевны, а идут по твердой и не совсем оттаявшей земле. По их лицам без грима было видно, что эта полдневная прогулка происходит не от раннего вставанья, а от каприза их дамы, пожелавшей после пьяной и бессонной ночи, яичницы где-то на вокзале в семь часов утра отправиться в Павловск на лоно природы, с тем чтобы вечером там же не пропустить открытия музыки. Они шли быстро к ферме, чтобы там позавтракать, так как им казалось, что они хотят есть. Не находя настоящих простых слов, они были догадливы молчать; наконец Полина придумала:

– Но что вы такие кислые? неужели так важно не поспать ночь? у меня, наоборот, будто прибавилось бодрости… Ах, жизнь, жизнь! пролетит и не увидишь! Ну, Иней, догоняйте меня… я бегу! И она неловко зигзагами побежала на высоких, золоченых каблуках. Иней и Шпингалет, не расстававшийся со шпагою, бросились за ней, как два меделяна, чуть не сшибив гимназиста на велосипеде. Чижик степенно следовал сзади, насвистывая «Марш теней». Но и это развлечение было исчерпано; стали вслух мечтать о молоке, о ферме и о фантастических малороссиянках, которые там прислуживают. Полина Аркадьевна чувствовала, что еще минута – и она начнет томиться. Тоскливо посмотрев по сторонам, нет ли кого интересного, чтобы занять остаток дороги, она стала перебирать в уме всех своих знакомых и соображать, что они делают, что они могли бы делать и как они должны были бы поступать. Последнее оказывалось всегда наиболее неожиданным и диким для непредубежденного взгляда. Иногда своими выводами она делилась с спутниками, не ожидая ответа и сочувствия, а просто так, сотрясая воздух.

– По-моему, Ираиде Львовне нужно было бы заняться ритмической гимнастикой и потом показывать группы, я не знаю где… в «Аквариуме», что ли…

– Но как же она одна будет показывать группы?

– Ты придираешься. Всегда можно найти партнера. А то она прямо закиснет. Еще я тоже не понимаю – чего Пекарские сидят в Петербурге? денег у них довольно, оба мужчины молодые… я б давно на их месте стала открывать неизвестные страны. Ах, я бы хотела быть миссионером! Знаешь? по-моему, анчоусы вчера были несвежие… Это, по-моему, возмутительно! отличный ресторан, так дорого берут… А гусар-то какой был? просто душечка! Тоже меня возмущает Лелечка… сидит со своим мужем! кому это нужно? Если бы у меня была наружность Кавальери, ее голос – я бы весь мир повернула… она просто глупа.

– Но, ты и так хоть не весь мир, а очень многое перевертываешь вверх ногами, – и прежде всего свои мозги и воображение…

– Ах, Шпингалет, ты думаешь, это очень умно – говорить дерзости? вы все – неблагодарны и мне надоели… Вот я вас прогоню, и вы пожалеете, потому что другой такой компаньонки вам не найти.

– А мы чем же плохи?

– Да не ссорьтесь, господа! – пробасил Чижик.

– Мы уж пришли на ферму.

Их запихали в дощатую беседку за большой стол, где уж сидели две пожилые дамы, девочка и мальчик. Полина стала жаловаться, что ей ничего не видно, душно – и отослала Шпингалета покупать себе розы, но потом занялась соседними детьми, играя с ними в прятки и говоря таким же тоном, как со своими кавалерами.

Испуганные дамы поспешно удалились, и Полина стала ко всем приставать: где Шпингалет?

– Фу, Полина, да ты же сама послала его за розами.

– Да, да! Я и забыла. Я не думала, что он будет так глуп и пойдет их отыскивать.

– Так ведь, если бы он не пошел, ты бы стала его прижигать папиросами?

– Конечно, – кротко согласилась Полина.

На всех нападала сонная одурь. Было еще только два часа. Через четыре нужно было начинать беспокоиться о столике для обеда. Наконец явился Шпингалет с тремя розами.

Полина на него набросилась, розы сейчас же оборвала, пробовала было кормить их лепестками голубей, но так как голуби цветов не клевали, то Полина весь остаток лепестков всыпала себе в кружку с молоком, стала приставать к спутникам, чтобы они все посмотрели, какое красивое сочетание, и наконец неожиданно заявила, что никогда так не веселилась.

Стали ходить по храмам «дружбы», мавзолеям и могилам. Полина Аркадьевна завздыхала о Греции и сказала, указывая на фигуру, приближавшуюся к ним:

– Вот идет человек, который понимает больше, чем кто бы то ни было, всю прелесть утренней юношеской Греции… Это – граф Печаткин…

Навстречу шел полный, бритый розовый человек лет двадцати пяти, а может быть и тридцати, в клетчатом шотландском костюмчике, в маленькой шапочке с ленточками, голыми руками и коленками.

– Он – сумасшедший? – спросил Иней.

– Нет… отчего?

– Зачем же он оделся такой чучелой?

– Потому что ты – дурак и ничего не понимаешь: он человек свободный и носит то, что ему кажется красивым. А что коленки и руки, так что же? у него тело хорошее. Говорят, что утром он после купанья ложится в траву совсем, совсем не одетый, а голые мальчики обсыпают его цветами; ему это нравится, он это и делает.

– Да ведь не в том дело, что он это делает, а в том, что это фальшиво и безвкусно.

– А по-моему нет. Я очень жалею, что сама этого не делаю…

– Отчего же ты этого не делаешь? вот придем на музыку, разденься и ляг на стол, а мы купим цветов, откомандируем Шпингалета, разденем его, только шпагу оставим, – и действуйте с Богом! Красота получится еще более потрясающая.

– Вы просто тупые буржуи… и я с вами не хочу разговаривать. Вы не понимаете никакого тонкого движения души.

Так как сонная одурь одолевала все сильнее и сильнее, то, действительно, наша публика и молчала до тех пор, покуда не наступило время хлопотать об обеде. Тут Полину Аркадьевну заняла компания гусар, которых она уже не хотела раздевать, а наоборот, казалось, заставила бы сохранять полную амуницию даже в самые критические моменты любви. Но и это развлечение прошло как-то в полусне, и глаза Полины загорелись настоящей жизнью только, когда она увидела невдалеке от себя Правду Львовну с братом.

– А где же Лелечка? – подумала вслух Полина, – наверное, осталась в городе и видится с Лаврентьевым.

Как это ни странно, ни о намерении Лаврентьева жениться на Елене Александровне, ни о причастности Лаврика к этой истории Полина Аркадьевна ничего не знала и как-то случайно не вообразила. Женитьба казалась ей слишком обыкновенной, а об Лаврике она фантазировала в несколько другом направлении. Ираида Львовна и Леонид Львович были вдвоем, имели вид сосредоточенный и, казалось, мало обращали внимания на то, что делалось вокруг них. Это не ускользнуло от взоров Полины Аркадьевны, и она, отодвинув сладкое, сказала:

– Вы покуда закажите кофе, а я пойду поговорю. Я тотчас вернусь, так что вы за мной не ходите.

Соседи не очень удивились, что к ним подошла Полина, и будто даже очень мало интересовались, что с нею было, хотя они ее и не видели уже недели две, так что расспросами занялась Полина, а те двое давали ей неопределенные ответы или говорили о вещах безразличных. «У Лелечки мигрень, она осталась в городе, Лаврентьев куда-то пропал, Ираида через три дня уезжает в Смоленск, Пекарский ничего; кажется много пишет; все по-старому, как будто никаких катастроф не предвидится».

Полина Аркадьевна смотрела разочарованно и тоскливо. Как скучен мир, как скучны люди! поневоле пожалеешь, что закрылась «Сова». Там, по крайней мере, всегда была атмосфера если не катастроф и сильных страстей, то всяких интриг и сложностей.

Чтобы не окончательно разочароваться в жизни, Полина Аркадьевна на всякий случай сказала Ираиде:

– Мне бы нужно было еще поговорить с вами, дорогая, – определенно не зная, что она будет говорить.

Ничего! с Ираидой могут и старые «охи» и «ахи» сойти, а то ведь это же немыслимо так жить: служат, пишут, едут в деревню, никакой полировки крови! хоть бы квартиру кто переменил! Ираида, слегка наклонив голову, спросила равнодушно:

– Есть какие-нибудь новые обстоятельства?

Полина Аркадьевна, положив свою маленькую ручку на белую руку Правды, медленно протянула:

– Да, – как вдруг она заметила, что Леонид Львович, вспыхнув, стал улыбаться и приветливо кивать головой куда-то вдаль.

– Да, – повторила еще раз Полина Аркадьевна более уверенно: – конечно, это вам самим должно быть известно… – она не докончила фразы, потому что не отыскала глазами, кому кланялся Царевский.

Ираида Львовна, выведенная немного из равнодушия непривычной медленностью Полининой речи и обратив наконец внимание на мимику брата, направила свой взгляд туда же вдаль, где одиноко стояли, среди сидевшей толпы, две высокие фигуры, в которых без труда можно было узнать Зою Лилиенфельд и мистера Стока. Глаза Полины загорелись торжеством, а маленькая рука уже уверенно схватила руку Ираиды, и она зашептала уже как всегда быстро, взволнованно и бестолково:

– Не подавайте виду… не подавайте виду… я вам потом все объясню. Прежде всего, нужно узнать, кто этот господин.

Но этого никто не знал, так что оставалось только говорить снова о погоде, музыке и предстоящих поездках, но теперь уже эти разговоры были интересны и, казалось, имели значение, так как Полина видела волнение брата, расстройство сестры, могла наблюдать Зою и терзалась любопытством насчет ее спутника. Нет, жить еще можно.

– Мы ждем сюда еще Пекарских, но Орест Германович предупредил, что они несколько опоздают.

Будто в подтверждение слов Ираиды, вдали показался Лаврик.

Было видно, как, проходя мимо Зои, Лаврик остановился, поцеловал ей руку и что-то стал говорить. Восхищенное удивление Полины все усиливалось, она стала давать сигналы Лаврику розовым зонтиком, чтобы он шел скорее, как будто он нес какие-то новости, а она, Полина, не могла их дождаться.

– Но где же Орест Германович, и как вы знакомы с Лилиенфельд?

– Орест Германович приедет часа через полтора, он меня послал нарочно раньше, чтоб не беспокоились, а с Зоей Михайловной я познакомился еще в «Сове». Вы уже поели? Я голоден, как не знаю кто.

Меж тем Лилиенфельд и ее спутник куда-то исчезли. Оркестр уже играл итальянское каприччио, когда Леонид Львович, поднявшись, сказал:

– Теперь у вас есть кавалер, а я пойду поздороваюсь с Зоей Михайловной.

– Идите, идите! – восторженно сказала ему вслед Полина.

– О чем вы хотели со мной говорить? – спросила Правда Львовна, как только брат ее ушел и Лаврик занялся обедом.

– Я вам скажу потом, – тихо ответила Полина. – У меня есть еще новые соображения.

И они занялись критикой проходивших дам.

Лаврик казался тоже невеселым и неспокойным, и как только приехал старший Пекарский, вышел на площадку, где, несмотря на свет белой ночи, гуляли редкие пары. Он сам не знал, почему он думал, что сюда же войдет и муж Елены Александровны. Он не ошибся, потому что вскоре в дверях залы, откуда вдруг яснее донеслись звуки оркестра, показалась фигура Царевского, которая направилась как раз к той скамейке, где сидел Лаврик.

– Я вас ждал, Леонид Львович.

– Ах, это вы, Лаврик? Я не знаю, почему вы меня ждали.

– Орест Германович приехал, и наше присутствие там не так необходимо. Уделите мне минутку, мне нужно сказать что-то.

Леонид Львович казался бледным и все проводил рукою по лбу, будто стараясь отогнать мысли или воспоминания. Лаврик, запинаясь, жалобно говорил:

– Леонид Львович! вы можете считать меня за подлеца… может быть, я действительно, такой и есть… я сам не знаю, зачем я это делаю, но я должен, должен вам сказать…

– Отойдемте: здесь нас могут слышать.

Они повернули налево в более темный угол, где никого не было у площадки лаун-тенниса.

– Вы хотите что-нибудь мне сказать о моей жене? – спросил Леонид Львович прямо.

– Да. Может быть, я не должен этого говорить.

– Может быть, и не должны были начинать, но раз это сделали, я не только прошу, я требую, чтобы вы мне сказали все.

– Елена Александровна очень любит этого офицера… Лаврентьева: вы ему запретили бывать у себя, но они видятся… видятся… Скажу больше: Елена Александровна хочет оставить вас…

– Откуда вы это знаете?

– Елена Александровна сама мне это сказала.

Лица Леонида Львовича почти не было видно в полумраке, а голос его звучал как-то странно, ласково и угрожающе.

– Ведь вы сами, Лаврик, любите мою жену?

– Да, – ответил Лаврик просто из темноты.

– Вам, может быть, покажется странным то, что я вам скажу, вы можете даже обидеться, но ваша любовь к Елене Александровне скоро пройдет… это не то, что там… смешно, не правда ли? обманутый муж, который так мирно беседует с молодым человеком, влюбленным в его жену, но это так нужно… И вот что, Лаврик, я вам скажу, о чем попрошу вас: помогите мне сделать так, чтобы все было хорошо, потому что мне одному очень трудно, и потом…

Лаврик вдруг обнял своего собеседника и тихо переспросил:

– И потом?

– И потом… я не имею права судить Елену Александровну.

Глава 15

С той минуты, как Елена Александровна дала свое согласие выйти за Лаврентьева, разговор об этом браке больше не поднимался, потому что офицер считал неделикатным настаивать, а Елена Александровна была рада, что этот вопрос откладывался на неопределенное время. С мужем она еще не говорила, равно как и Лаврентьев еще не признавался своей матери. Когда дня через четыре Лаврентьев снова заговорил об этом, Елена Александровна сказала, что она должна съездить на неделю в Ригу, что тотчас по возвращении она переговорит с мужем и официально всем объявит, что выходит за Дмитрия Алексеевича замуж.

– Зачем же вам ехать в Ригу?

– Я так устала за это время, хочу отдохнуть, у меня там замужняя сестра. Покуда, без меня вы можете переговорить с вашей матушкой. Я вам обещаю, что в тот же день, когда я вернусь, я все открою мужу.

Когда Елена Александровна объявила о своем отъезде дома, Леонид Львович заметил только: «Ты, кажется, не думала этого делать раньше?»