Задолго до победы

— Быстро вы ожили! — раздался голос неожиданно появившегося командира взвода. — А мне вначале показалось, что вы надолго потеряли дар речи.

Красноармейцы замолчали и притихли в ожидании команды.

— Встать! Построиться! — прохрипел Хорошенин. Он сорвал свой голос во время атаки, и теперь его звучание было неузнаваемо.

Солдаты повскакали с земли и быстро построились.

Лейтенант был младше по возрасту многих из красноармейцев, но держался достойно и не давал повода для снисходительного отношения к себе. Он прошёлся взад-вперёд вдоль строя, бросил взгляд на соседние взводы, которые тоже построились неподалёку, и остановился посредине.

— Товарищи красноармейцы! Мы с вами выполнили поставленную перед нами задачу. Оттеснили японских провокаторов от монгольской реки Халхин-Гол, и сейчас возвращаемся к месту постоянной дислокации. Выдворить японскую армию за пределы границ Монголии поручено регулярной группировке сил советско-монгольских войск. Контрнаступление идет по всей линии соприкосновения и в ближайшие несколько дней ни одного самурая не останется на монгольской земле.

Хорошенин закончил короткую пафосную речь и провёл взглядом по лицам красноармейцев, будто хотел убедиться, дошли ли его слова до сознания каждого красноармейца в отдельности, или следует ещё кое-что добавить.

— Вопросы есть? — спросил он.

— Война закончилась, стало быть? — послышался вопрос с фланга. — Теперь резервистов распустят по домам?

Лейтенант повернулся на голос, незамедлительно ответил:

— Нет. Мы продолжим службу на территории Монгольской республики столько, сколько потребуется для обеспечения безопасности дружественной нам страны. Это наш интернациональный долг. Будем отрабатывать военные навыки в мирных условиях.

Никто в эту минуту не мог предположить, что мирная служба продлится совсем недолго. И этот первый бой, который так насыщенно смаковался в невероятных придуманных подробностях, покажется хотя и страшным, но всего лишь маленьким приключением, по сравнению с жестокими сражениями, которые планировались и проводились под руководством Г. К. Жукова.

Новый командующий пренебрежительно относился к солдатским жизням, считая их пешками на огромной шахматной доске военных действий. Ради победы он шёл на огромные потери личного состава, а за невыполнение приказов накладывал «расстрельные» резолюции, не утруждаясь расследованием и проверкой фактов.

Ничего этого пока не знали ни красноармейцы, ни командир взвода Хорошенин, ни командир роты Климов, ни сам командир полка Слотин. Всё ещё было впереди.

***

Относительное затишье на монгольской границе продолжалось ровно месяц. Японцы иногда совершали небольшие провокации, больше напоминающие набеги кочевников, но каждый раз, наткнувшись на ожесточённый огонь красноармейцев, отступали обратно, оставляя на земле после стычки около десятка трупов.

Подразделение в/ч № 632 под командованием подполковника Слотина всё это время находилось в резерве, занимая западный берег реки Халхин-Гол. Красноармейцы в отражении провокационных натисков японцев не участвовали, занимались боевой подготовкой. Иногда они были свидетелями яростных воздушных боёв между советскими и японскими пилотами, возникающими в небе неподалёку от армейского городка. Однако весь личный состав знал: японцы готовят мощное наступление.

Прорыв приграничных позиций советско-монгольских сил произошёл в ночь на 3 июля 1939 года. Ударная группа японского генерал-майора Кобаяси стремительным рывком сумела смять передовой отряд советских войск и форсировала Халхин-Гол. В течение этого же дня ей удалось захватить гору Баин-Цаган. Советские войска оказались в тяжёлом положении.

Жуков Г.К., возглавлявший в это время особый советский корпус в Монголии, понимал, что, если без промедления не сбросить японцев с горы, они успеют на ней закрепиться, и тогда эта гора превратится в мощный укреплённый пункт. Такого поворота событий допустить было нельзя. Он принял решение немедленно атаковать самураев танковой бригадой без поддержки пехоты.

Завязался жестокий бой между советскими танкистами и японскими солдатами. Танки загорались один за другим, как свечи, и чадили, окутываясь клубами чёрного дыма. Танкисты горели в них заживо. Танковая бригада Яковлева несла огромные потери.

— Что же он натворил? — бормотал себе под нос подполковник Слотин, размышляя об отданном приказе командующего корпусом. Штурм горы танковой бригадой без поддержки пехоты казался ему самоубийством. Наблюдая в бинокль за ходом танковой атаки, Слотин ругался в полголоса:

— Как можно было отправлять танкистов на верную смерть?! Это же сознательное пренебрежение к солдатским жизням, чёрт возьми!

Командир полка поймал себя на том, что непозволительно критично рассуждает вслух, и с опаской посмотрел по сторонам. К счастью, комбаты с замполитом в это время что-то обсуждали, склонившись над картой, и находились на приличном расстоянии. Услышать его бормотание они не могли.

«Надо держать язык за зубами, — подумал Слотин, мысленно одёргивая себя. — Среди офицеров есть новые люди, к ним я ещё не успел присмотреться. Если сообщат куда не следует — не снести мне головы».

За месяц пребывания Жукова в Монголии комполка успел узнать, как жесток и мстителен новый командующий.

В поддержку бригаде Яковлева Жуков бросил в бой ещё одну танковую бригаду. Штурм горы Баин-Цаган длился до конца дня четвёртого июля. Танки рвались к горе, стреляли, горели, отступали, потом снова с какой-то непостижимой настырностью шли вперёд. Ценой больших потерь танкистам, наконец, удалось раздавить японскую дивизию, сбросив с горы.

На рассвете пятого июля изрядно потрёпанная японская группировка стала отходить к Халхин-Голу.

Скатившаяся с горы японская пехота, отступая, пошла на позиции полка Слотина. Здесь была единственная переправа через реку, на которую рассчитывали японцы. Чтобы не дать возможности неприятелю перебраться на восточный берег Халхин-Гола, Слотин взорвал переправу, замкнув остатки дивизии в кольцо. Началась жестокая схватка. Самураям, во что бы то ни стало, нужно было прорвать окружение, переправиться на противоположный берег и воссоединиться с основными силами. Полк Слотина встал у них на пути.

Александр Удалов и Григорий Надеждин находились на передней линии обороны. Накануне, когда началась танковая атака на гору Баин-Цаган, их взвод получил задачу выдвинуться вперёд, окопаться и обустроить по две пулеметные точки с каждого фланга.

Друзья получили по пулемёту ДП-27 через несколько дней после первого боя и числились во взводе пулемётчиками. Во время затишья они провели несколько учебных стрельб, вспомнили обретённые навыки на срочной службе и сейчас были во всеоружии.

При постановке задачи командиром взвода Удалов уяснил для себя, что идти в атаку не предвидится, бой предстоит оборонительного характера и без помощников — «вторых номеров», которые отвечали за своевременную подноску коробок с дисками. Им с Гришей придётся сдерживать лавину озлобленных самураев с правого фланга, наиболее уязвимого, поэтому он рыл свой окоп с хозяйской основательностью. Грунт был песчаный, податливый, рытьё укрытия вначале продвигалось быстро, затем песок стал осыпаться, работа пошла медленнее. Пришлось крепить края камнями и другими подручными предметами.

Наконец, окоп был готов. Александр стоял в нём в полный рост. Примерив установку пулемёта на бруствере, он остался доволен своей работой. Слева от него окапывались красноармейцы из его взвода, справа заканчивал рытьё окопа Гриша Надеждин.

…Самураи пошли несколькими плотными и удивительно ровными шеренгами, двигаясь в полный рост. Александру на некоторое время показалось, что они даже не догадываются о наличии впереди себя красноармейцев в окопах — уж слишком непринуждённо они шагали, будто на строевых занятиях. Но это была всего лишь иллюзия, искажённая расстоянием.

— Подпустим противника ближе! — послышался голос командира взвода. — Без моей команды не стрелять!

Команда Хорошенина тут же была продублирована по всей цепи окопов. Красноармейцы приготовились встретить противника огнём.

«Жарко будет, — подумал Александр. — Вон, сколько их прёт на нас! Что, если прорвутся?»

Он начал считать шеренги и сбился со счёта. Начал вновь, и снова сбился. Задние шеренги сливались между собой и не поддавались счёту.

«Нефиг их считать! Косить надо узкоглазых, всех до единого», — взгляд Александра опустился на дно окопа. Там в углу, в небольшой нише, лежали две коробки с тремя дисками патронов в каждой и четыре гранаты.

«Хватит ли патронов? Уж больно много самураев. Что если все двинутся на меня? А почему на меня? Я что, один разве? Рядом Гриша, у него тоже две коробки. Итого пятьсот шестьдесят четыре патрона на двоих, помимо двух снаряжённых дисков в самом пулемёте. На левом фланге Вася Бортников и Яша Гнездилов. А ещё левее — второй взвод, за ним третий. У них тоже есть пулемёты».

Александр ощутил внутри себя знакомое возбуждённое состояние, которое он испытывал перед первым боем. Это не было страхом, его организм настраивался к восприятию предстоящего противоборства.

В окопах стояла полнейшая тишина, словно красноармейцы опасались пропустить команду командира. Бесконечно и тягостно тянулось время. Наконец, послышался надрывный крик Хорошенина:

— По японским захватчикам — огонь!!!

Захлопали первые винтовочные выстрелы, спустя несколько секунд над степью стоял уже невообразимый треск. Стреляли с обеих сторон. Первая шеренга японских солдат дрогнула, изогнулась змейкой, но продолжала шагать в направлении окопов.

Удалов прицелился и выпустил короткую очередь, поведя стволом вдоль шеренги. Несколько самураев упали и не шевелились. Стрелял и Гриша Надеждин, его очередь была скупой — три-четыре патрона.

«Пристреливается, не палит в белый свет», — с одобрением подумал Александр, оценив на слух стрельбу друга.

Несколько мгновений он стоял, прижавшись грудью к стене окопа, высматривая через прицел наибольшее скопление самураев. Первая шеренга заметно поредела, и расстреливать одиночные фигуры из пулемёта было неэффективно. Разделаться с ними могут и красноармейцы из винтовок.

Уцелевшие японцы из первой шеренги залегли, и начали частую стрельбу, прикрывая подход идущих за ними солдат. Последующие шеренги перешли на бег и, достигнув тех, кто их прикрывал, распластались на земле рядом.

«Ах, вот что вы задумали, — догадался Александр. — Хотите собраться в кулак и рвануть на наши позиции всем скопом? Авось, да и проскочит часть вашей своры? Хрен вам, узкоглазые, не выйдет! Патронов у меня на вас хватит! И гранаты имеются на всякий случай!»

Он поправил каску, пощупал натяжение ремешка, приготовился встретить массированный бросок самураев. Пулемёт Гриши Надеждина тоже пока молчал. Реже стала и стрельба красноармейцев.

Японцы поднялись с завидной одновременностью и настолько стремительно, словно лежали на скрытых пружинах. Подброшенные ею, они бросились вперед с криками «Банзай!»

«Вот теперь настало моё время», — мелькнула мысль сама по себе, и палец Удалова потянул спусковой крючок. Первая очередь снова была короткой, затем последовала более продолжительная.

Самураи в полном бесстрашии продолжали бежать. Их рты были широко открыты, лица перекошены, видимо они продолжали кричать, но их крик заглушался яростным огнём красноармейцев. Александр выпускал одну очередь за другой, а самураев, как ему казалось, не убывало. Они были уже совсем близко. Казалось, пройдёт немного времени, и озверевшие япошки забросают его пулеметное гнездо гранатами, а сами побегут дальше, к Халхин-Голу.

«Нельзя подпускать их на близкое расстояние, нельзя допустить, чтобы граната долетела до окопа, иначе тебе, Сано, крышка», — мелькали мысли, одна за другой, словно они были вовсе и не его мыслями, словно это были какие-то инструкции извне, которых следует неукоснительно придерживаться.

Пулемёт Удалова строчил и строчил, не переставая. Точно также в безостановочном ритме работал рядом пулемёт Надеждина. Краем глаза Александр видел, как содрогалась от очередей спина Гриши.

Самураи, наконец, сообразили, что основную опасность для них представляют два пулемёта на правом фланге, и, сгруппировавшись, перенесли плотный огонь на Удалова и Надеждина. Пули засвистели совсем рядом, вздымая фонтанчики пыли на отсыпанном бруствере. Несколько штук просвистели над ухом. Александр невольно вжал голову в плечи, присел на мгновенье. Затем вновь выпрямился, продолжил стрельбу.

— Гранаты, к бою! — донёсся хриплый, с надрывом, голос Хорошенина. Александр скосил взгляд влево, увидел, что большая группа японцев почти добежала до окопов центральной части позиций взвода, на бруствере разорвались первые гранаты. Вот-вот могла начаться рукопашная схватка.

Удалов выпустил несколько очередей перед собой, затем развернул пулемёт и стал поливать свинцом вдоль линии окопов, чтобы уничтожить подбежавших на близкое расстояние самураев. Туда же полетели из окопов гранаты красноармейцев. Пулемёт Надеждина теперь работал за двоих, умолкая лишь на несколько секунд между очередями.

Прорыв японцев захлебнулся. Они залегли, потом короткими перебежками стали отходить к невысокому холму. За ним, в километре от позиций первого батальона занимал оборону второй батальон. Он отражал атаку японцев в северо-западном направлении. Оттуда доносилась стрельба и разрывы снарядов. Там работала артиллерия.

Сколько времени длился бой, Удалов затруднялся сказать. Он знал лишь то, что одна коробка была уже пуста, а во второй остались два диска. Гранатами воспользоваться не пришлось.

Минут через пять подполз вестовой от командира взвода.

— Позиций не покидать, — передал он приказ Хорошенина. — Скоро ожидается вторая попытка прорыва противника к реке. Сейчас самураев молотят наши пушки, потом второй батальон погонит их на нас. Будет опять жарко.

— Трупы самураев я вижу, а сколько наших полегло? — поинтересовался Александр.

— Не знаю, пока не считали. Япошки успели забросить в окопы несколько гранат. Есть убитые и раненые, санитары ими занимаются.

Вестовой уполз, Удалов высунулся из окопа.

— Как дела, Гриша! — окликнул он друга.

— Нормально, а у тебя как?

— В коробе два диска осталось.

— У меня три полных.

Лицо Надеждина было красным и потным, лоб и щёки перемазаны землёй и копотью.

— Красивый ты, Гриша, — громко рассмеялся Александр. — Если бы твоя хохлушка оказалась сейчас рядом, она бы, ей богу, была в восторге от твоей красоты.

Надеждин догадался, почему подтрунивает друг, и совсем машинально потёр ладонью щёку.

— Ха-ха! Ещё краше стал. Посмотри на свои руки, чудак!

— Видел бы себя, шутник! Рожа, как у шахтёра!

Они оба расхохотались, показывая друг на друга пальцем. Им было весело от того, что благополучно закончился бой, что они остались живыми, могут снова видеть друг друга, говорить и смеяться. В этот момент им вовсе не хотелось думать о предстоящем бое, о возможном ранении или даже гибели. Сейчас друзья радовались подаренному им мигу жизни и от души наслаждались им.

— Хочешь сухарь? — спросил запасливый Гриша и полез в карман.

— Давай, не откажусь.

— Держи, — Надеждин поднял руку для броска.

— Постой, не бросай, ползи лучше ко мне, — остановил друга Александр. — Погрызём вместе, поболтаем. Самураев пока не видно.

Григорий оглянулся по сторонам, потом выбрался из окопа, и, пригнувшись, переметнулся в просторное укрытие Удалова.

— Неплохо ты здесь устроился, — отметил Григорий. — Залёг, как медведь в берлоге.

— Окоп для солдата — это, Гриша, походный дом, — поучительно сказал Александр. — В нём должно быть предусмотрено всё, до последних мелочей. И стол, и кровать, и туалет. Солдат не может знать, сколько времени ему предстоит в нём провести.

Григорий испытующе смотрел на друга, ждал подвоха. Но на лице Александра не было и намёка на насмешку. Хрустнув сухарём, он спросил:

— Ты, Санко, дурку гонишь, или как?

— Какую дурку, Гриша? Представь себе: идёт затяжной бой — головы не поднять, а тебя вдруг приспичило по большому. В твоём узком колодце не присесть, не согнуться. Куда денешься? Выскочишь из окопа и выставишь задницу под пулю неприятеля или навалишь в штаны для позора? — в глазах Александра запрыгали чёртики.

— Выдумщик, — усомнился Григорий. — Когда такое может случиться? Да и таких колодцев, о которых ты рассказываешь, никто из солдат не роет. Глупости ты говоришь, Сано.

— Ты в своём окопчике предусмотрел, где нужду справлять?

— А как же! Подкоп сделал, приямок вырыл. Не один ты такой умный.

Парни помолчали, дожевали сухари.

— Когда войне конец, как думаешь? — неожиданно спросил Григорий.

— Скоро, Гриша, очень скоро. Осталось придавить ногтем японскую вошь ещё пару раз, как сегодня, и не будет эта гнида больше кусаться. Тут до Маньчжурии рукой подать — за день добегут до границы.

— Хорошо бы, — с какой-то непонятной грустью проговорил Надеждин. — Только вот настырные эти самураи, смерти не боятся, дерутся отчаянно. За рекой у них собраны большие силы, сопротивляться будут долго.

— Фигня всё это, Гриня, — весело сказал Александр, легонько ударив друга кулаком в грудь. — Сколько бы кобылка не прыгала, а быть ей в хомуте. Попомни мои слова: через месячишко мы с тобой будем сидеть в одном из лучших ресторанов Улан-Удэ и пить водку за победу!

— Главное, проскочить бы, да пера не обронить, — с грустью промолвил Надеждин. — Сколько людей полегло здесь только за несколько часов! А сколько ещё бойцов останется лежать в этой степи?

— Что-то ты, дружище, совсем скис, — с недовольством заметил Александр. — Уж не помирать ли собрался?

— Не-е, Сано, на кладбище всегда успеется. Мне ещё нужно хохлушку отыскать, детей ей настрогать, затем состариться, и только после этого думать о смерти, — немного повеселев, усмехнулся Григорий.

Друзья балагурили до тех пор, пока не послышалась усилившаяся канонада.

— Кажись, погнали японское стадо на нас, — проговорил Надеждин, прислушиваясь к разрывам снарядов за холмом. — Надо готовиться к встрече. А то ещё застукает комвзвода за вольность — обоим прилетит на орехи.

Григорий перебрался в свой окоп. Через полчаса из-за холма показались первые разрозненные группы самураев. Они двигались прямо на позиции роты Климова…

***

Григорий Надеждин не погиб ни в этом бою, ни в последующих атаках позднее. Смерть миновала его и 20 августа, когда их полк на рассвете подвергся массированной бомбардировке с воздуха. И даже через три дня, в последней решающей схватке, он уцелел.