Догоняя правду

Резкий хлесткий хлопок распугал птиц в лесу, готовящихся ко сну. Они, встревоженно хлопая крыльями, вспорхнули над деревьями.

— Стреляют, ложись, — дознаватель отшвырнул назад Милки, выскочил из машины, хотел было сбить с ног брата, но тот устремился, будто бык на родео, вперед. С выпученными глазами и раздутыми ноздрями. Володя пригнулся, сел на корточки в мокрую траву. Снял с предохранителя Макаров и сухо щелкнул передернутый затвор.

Лосины Тихоновны потрескивали в швах, и готовы были сбежать от нового хозяина. Со стороны Егор напоминал буйного помешанного, сбежавшего из психиатрической клиники. Развевающиеся, давно не стриженные, чёрные кудри раскачивались завитками проволоки во все стороны. Трико в обтяжку до колен. Майка серая с растянутой на все пузо надписью "Я Забава Путятишна". Годзилла приблизился к чёрной машине, ослепленный фарами, прикрыл глаза рукой. С водительского сиденья выпрыгнул невысокий, с покатыми плечами и короткой шеей мужичок, похожий на подтаявшего снеговика. Белый чуб, белый кожаный пиджак, широкие брюки бежевые и шарнирные руки, которые не находили покоя. В одной Егор разглядел чётки.

— Мир тебе, добрый человек. Мы тут двух барышень потеряли, рыжую и монашку.

⠀ Костяные чётки на миг замерли, щелкнули, и снова пустились по привычному кругу в умелых пальцах.

— Для кого я добрый, для кого не очень, слышь, мужичара, мимо проходи. А то петушарой завоняло, — снеговик окинул наряд Егора презрительно.

— Я б и прошёл мимо, на пару вопросов ответь, мил человек, и краями — как в море корабли, главное ведь не какие штаны, а что в штанах, — Егор сдвинул густые брови, надул ноздри и медленно потянулся рукой в расстёгнутую куртку. В этот момент двери джипа распахнулись и на Годзиллу уставились три ствола.

— Эй, эй, полегче, — Егор осторожно поднял руки вверх. Бугай вылез с водительского сиденья, не отводя пистолета, сдвинул кепку с глаз.

— Симка ваша где?

— В Караганде.

— Нам только побазарить с ней, последняя встреча неприятная вышла, — осклабился боров в кепке, отчего поломанный нос сдвинулся ещё больше в сторону.

— Так при свете дня, как положено мирным людям, приходите, стол накроем, и поговорим за чаркой. А по ночам шакалье одно рыщет, — Егор отступил. Но человек поравнялся с Годзиллой, оказавшись с ним одного роста, и ткнул волыну Егору в живот. Четки дружка снова замерли.

— Симу зови, а то баб твоих рыбам скормим, — ломаный нос завибрировал на мятом, бугристом лице.

— А вот теперь понятно, — Егор показал на карман куртки взглядом, мол, достань. Бугай вытащил сотовый.

Егор по памяти набрал номер Володи и как можно спокойнее пробубнил в трубку:

— Сим, ты это, тут двое душевных, а, нет, трое душевных ребят с пестиками видеть тебя хотят.

— Болтай меньше, — процедил сквозь кривые зубы Ломаный нос, и холод стали Егор почувствовал в кишках. Дернулся. И затаил дыхание.

В тот же момент фара потухла с треском, словно от разбившейся бутылки об асфальт разлетелись осколки.

Четочник стал белее своего пиджака, ретировался и спрятался в машине за тонированным стеклом в джипе. Остальные двери захлопнулись, будто по команде. Взревел двигатель. Мерзкий свист. И с головы бугая слетела кепка. Лысая голова вжалась в плечи.

— Быстро развернулся, сел в тачку и уехал, — Володя возник у амбала за спиной, даже Егор не понял, откуда он взялся.

— Ты чего шмаляешь? А если б в меня попал? — старший брат не на шутку напрягся.

— Я не стрелял, ты чего?

— А ты кепчонку — то его подними.

⠀ Владимир подкинул ногой с земли Егору кепку, сам тем временем разоружил бандита. Клацнули наручники. Бугай бухтел, но сильно не сопротивлялся. Он то знал, что его головной убор не ветром сдуло. Годзилла повертел в руках вельветовый кепарик.

— Такие шапчонки Попов носил, вот как такую видел, сразу его, клоуна этого вспоминал, — Егор заржал и хотел было отшвырнуть в кусты, но Владимир перехватил, попросив придержать присмиревшего бандита.

Достал фонарик и подсветил кепку. Присвистнул.

— Видишь?

— Что?

— Сквозное отверстие, причём с дальнего расстояния, при таком освещении и в виду, как грится, отсутствия среди нас стрелявших и укрытий для такого — это снайпер. Видишь дырочка такая т — образная, все нитки разлущились, и внутрь воронкой. До сегодняшнего дня — рекорд расстояния поражения цели 2400 км, мы отъехали от построек метров пятьсот. Самое то для винтовки. Такая прицельность — только проф.

— А кто у нас там в этой секте снайпер? Маман? Да ну нах….не поверю!

— И я, — подтвердил Владимир, — надо сдать их моим.

— Куда твоим, а девочки наши?

— Тогда давай в сарае их запрем, пока не расколятся, эти в машине не шелохнутся, видишь на зеркале боковом скол, машинка тоже под прицелом.

— Да это сявки, ничего они не скажут, мы ж пытать их не будем? Или будем? — Егор тряхнул бычару. — Где женщины?

— А мы что, мы послы, чисто хотели Серафиму пригласить на разговор к папе. Эту вашу рыжую дуру по пути встретили, хлыстом размахалась. Ну скрутили её и увезли наши парни. А монашка увидела, давай орать, бежит крестом машет, под колеса бросилась. Ну, и её заодно. Мы ж по — тихому хотим. Уберите снайпера. К папе Сима пусть приедет и все они порешают. Лады? Отпустите. Мы даже не знаем, где их держат. Мы тут, чисто подежурить!

— Разведчики хреновы, я вас ещё пару часов назад срисовал, — Володя указал взглядом на бинокль и отстегнул наручники. Адрес вашего Папаши?

— Так его земли у вас по соседству, не знали? А дом по реке вниз, километров 6 вниз. Белый такой. У любого спросите, сопроводят.

— Понял, принял, через час ждите гостей. Милки, заводи коня.

⠀ Джип газанул и рванул на трассу, Нива затряслась по полю к дому.

— А че это было — то? Зачем в нас палили?

— А я что говорил, три дебила — это сила, — усмехнулся дознаватель.

⠀ Когда белая в ржавых пятнах колымага подрулила к крыльцу, высыпали все Кондратовы и местные жители. Забросали тревожными вопросами. Но ответов не было.

— Семейный сбор, — скрипучий голос скомандовал с балкона второго этажа.

⠀ Вся семья собралась в комнате с деревянными стенами, в которой единственным предметом мебели был стол и длинные шероховатые скамьи из грубо отесанного дерева.

⠀ — Где девочки? — грозно посмотрела Венера на Егора. Лицо её превратилось в вымоченный урюк. Платок бабуля повязала, словно бандану, от чего её легко можно было принять в куртке — милитари за старого сутулого пирата. А рядом одноглазый кок, подливал услужливо главарю мятной настойки.

— А че ты на меня то смотришь? Чуть что Егор, — осерчал здоровяк и закашлялся.

— Они у Папы, кто он такой, сосед ваш, не прикидывайся, что не знаешь. Какие у вас тут разборки с ним? Стоило мне полгода не появиться, уже, как грится, накуролесили.

— Да, пусть едет Сима и говорит, мы тут при чем? Стопудово, она в теме. Хвостом вертела, небось, с папиком, — Егор решил поумничать.

— А если б это твоя дочь была? Отправил бы поговорить, етить твою коромыслом, — не выдержал глава семейства и грохнул бутылем по столу.

Настойка цвета киви вихрем закружилась в стекле.

— Ну она ж не моя, — Егор достал сигарету.

— Положь на место, тут не курят, а она как раз самая что ни на есть твоя! — Венера Степановна сверлила взглядом сына.

— Мам, я свои курю всегда!

— Егор! Не дерзи. Серафима твоя. Твоя дочь.

⠀ В этот момент в комнату, где проходило семейное собрание, открылась дверь. В проёме застыли две фигуры. Черноволосая Сима, и белобрысый Милки.

— А Милки — это все, что говорил парнишка, когда я его нашла. Это женщины говорили в той секте, что он маленький был, всем говорил, когда мать исчезла. Мол, я Милкин сын. Милкин. Сын. Они его отравой пичкали, чтоб он все забыл. Всё, что он помнил о непутевой своей матери — Милкин. Чтоб не тревожить душу растерзанную парнишке, тут, в приюте нашем, мы его и прозвали Милки.

— Мама!? — в один голос произнесли братья и сестры Кондратовы.

По лестнице, кубарем скатившись, улетел Милки. Слышно было, как хлопнула дверь до дрожи деревянных перекрытий дома.

— Милки, Мил? — следом выбежала Сима. — Теперь ты не один, ты же мечтал. Мил, ну, прости бабулю. Она как лучше хотела. Боялась, что сбежишь.

Милки прыгнул в Ниву, как назло развалюха побрюзжала и не завелась. Серафима попыталась открыть дверь через полуоткрытое окно, просунув руку в салон. Парень нажал на кнопку блокировки.

— Ты знала?

— Недавно.

— Имя мое знаешь?

— Знаю.

— Я его не помню, и мать не помню. Помню отца Сергия. Кто мой отец?

— Ты Мишка, поэтому ты, видать, привык быстро к прозвищу. Про отца это к баб Вене. Честно, малыш, не знаю.

— Я доверял тебе, как своей, — Мишка утер нос рукавом толстовки. Всхлипнул. Отвернулся.

— Мил, мы самые что ни на есть свои, хоть и двоюродные, брат и сестра. Ты жертву из себя не строй, жил бы там на своем острове, жрал бы корешки и молился в ожидании конца света. Ты хоть знаешь, что в секте ты был? А твой этот Сергий преступник. Он то на земле жил, а тебя сослал на остров, там дети жили без матерей, чтоб искушения типа не было, вдали от козней Дьявола: электричество, удобства. книги. телефон. Это все сатана. Вот твой обожаемый святой и есть Дьявол. Детей держать в землянках, а вы там рыбу ловили его женам, сушили, выращивали коноплю. Знаешь? Да, чтоб ты все это забыл, баб Веня сделала все. В ноги бы упал. И молился на нее. А он помнит Отца Сергия, — Серафима изобразила ангела, и замахала руками, быстро — быстро, словно сейчас взлетит.

Милки засмеялся. Оттаял.

— Я помню, что там, в землянке, было всегда холодно и яйца мерзли. Вечно синие и вжатые.

— Блин, вот ты даешь, рассматривал что — ли? — Сима хихикнула.

— А что там еще делать, девчонки были на другом острове, мы пытались доплыть, так двое наших утонули. Почему она меня бросила? Она мать?

— Спроси!

— А ты бы спросила у отца?

— Конечно, я всю жизнь об этом мечтала. Увидеть, обнять, а потом спросить: где ты так долго был, папа?

— Неужели нет злости?

— Счастье, всю жизнь думала — гадала, где он, что он. А он…вот он, только руку протяни. Теперь я знаю, что не умер, не бросил, не исчез. Он ничегошеньки не знал обо мне. Уверена, не знал. И твоя мама, наверняка, не плохая. Мы же не знаем, что там случилось. Может быть, тебя украли.

— Может быть. Ты права. Я спрошу. Когда ее найдут.

— А где она?

— Ты не знаешь? Их с Дорой люди Папы Карло забрали, ну, этоо, чтоб ты пришла. К нему.

— Жаль, что не попала.

— В кого? А, зараза, так это ты стреляла?

— Никому не говори, я думала, что это снова он. Когда вы уехали, я на нашу с баб Веней вышку и полезла, и наблюдала. Видела, что там было.

— Видела? Ты че орел?

— Нет, я "стеклышко". Бабуля рассказывала, так снайперш называли среди своих во время войны. В прицел я все видела, в оптический, — прошептала Сима последнюю фразу.

— А че ты с ним договориться не можешь? Нормальные условия папик предложил, я бы отдал эту стремную картину. Что вы вцепились в нее с Веней? А так земли еще отберет. А можешь замутить с ним, и вообще все твое будет, — Милки подмигнул и распахнул дверь, чтоб Серафима села рядом.

— Не отберет.

— С чего такая уверенная?

— Недавно узнала. земли Доры, твои и мои, и Степки, ну, сына дядь Володи. Который в Питере, в военном училище учится.

— Что?

— Что слышал.

— Надо найти Дору и…эту. Людмилу, давай фургон возьмем! — оживился Милки, — а можно пешкодралом, леском до Папы вообще километра 3, это минут 40, кстати, а Икар где?

— Аааа, он Икара забрал, сволочь! А если убил? — Сима, стремглав, бросилась в дом. — Бабуль, баб Вень, он Икара тоже забрал, — лицо Серафимы покрылось пятнами, слезы блестели на щеках.

— Как забрал, так и отдаст, присядь, и ты, шалопай, ишь ты обидчивый какой, — Венера поманила пальцем — сучком внука. — Как я рада, что ты не в мать. Серафима, прошу любить и жаловать отца свово. Прости ж ты меня старую, что смолчала, не ко времени было правдой — то кидаться, а сейчас самое — то!

— Мать, ты, конечно, стратег ещё тот, но, когда мне уже прогулы ставят на кладбище, решила мне дочь на голову свалить. Чтоб умирать радостнее было, оставил продолжение рода, и не дурное, надо признать у меня семя то, а? Ну, дочь, давай знакомиться что ли? — Егор раскраснелся, оглаживал то и дело бороду, закидывал пятерню в шевелюру, мялся и не знал, что делать. Раскрыть объятия, завыть или бежать прочь. К чёртовой матери.

⠀ Сима всю жизнь ждала этой встречи. Только перед смертью матери девочка узнала адрес родной бабушки. После похорон обнаружила письмо:

"Родная, не кори меня, не ругай, мы с твоим отцом ещё в школе дружили. После встречаться стали, я думала — любовь до гроба. А потом он в армию ушёл, остался на год, на сверхсрочную. Мечтали, вернётся, и будем вместе. А его стало кидать после службы по городам и весям. Встретились спустя лет шесть. Как я его любила. А Он. Девушку привёз, городскую, к родителям. А бабка твоя на порог её не пустила. Егор невесту отвёз к знакомым, а сам напился и пьяный ко мне заявился. По дружбе. Поговорить, пожаловаться. А куда же мне свои чувства девать. Я все эти годы его ждала. Не вини его, не думай плохо обо мне. Он наутро проснулся, ничего не помнит. Хлопнул меня по плечу, оделся и ушёл. Я через год написала ему о тебе, фото приложила. Спустя много лет узнала, что он уже сидел. А то думала, знать не хочет. Гордая. Уехали из деревни в город. Замуж вышла за дядю Петю, не сложилось. Да дальше ты и сама знаешь. Найди отца. Он хороший человек, только запутался. Может, получится все исправить тебе! Любовь долготерпит и все прощает, не гордится, а я …не попыталась.

Любовь — это все, что нужно человеку, она лечит и спасает. Я вот без любви и сгорела. Обнимаю, родная, прости".

⠀ Сима так и не решилась найти бабушку, пока та сама её не нашла.