Дом, у которого вынули душу

— Молодой человек, успокойтесь, пожалуйста. Доктор здесь я, мне виднее, как вести диалог с больной.

— Она не больная!

— Не кричите, своим криком Вы лишь усугубляете состояние девочки. А ее нужно жалеть…

— Не надо меня жалеть, — перебила его Карина, не прекращая разглядывать носки своих кроссовок. — Я все знаю про потаскуху и то, что мама хочет отдать меня ей.

В кабинете повисла тишина. Глаза и рот профессора округлились, он уставился на Софию и Алекса.

— Карина, ты что….. — начала было женщина, но психолог поднял руку в жесте, призывающем ее к молчанию.

— А где ты услышала это слово? Ты знаешь, что оно означает? — осторожно спросил у девочки доктор, пытаюсь нащупать ниточку диалога и раскрутить его.

— Слышала. Мама так вчера говорила, когда они с папой ругались. Она сказала, что отдаст меня и чемодан без ручки, который устала нести.

София занервничала, заерзала в кресле.

— Так-так-так, — медленно проговорил доктор, из-под очков разглядывая Софию и Алекса. — Кажется, мы копаем совершенно не в том направлении. Думаю, сначала нам нужно поговорить с мамой и папой.

По интеркому доктор вызвал секретаря, которая увела Карину в игровую, посулив ей мультики и раскраски. Выходя из кабинета, девочка не посмотрела ни на Софию, ни на Алекса. Как только дверь за ней закрылась, профессор сложил ладони домиком и вперился взглядом в пару.

— Расскажите, пожалуйста, что такого услышала Карина?

— Это личное, семейное дело, — ответил Алекс.

— Послушайте-ка, молодой человек. Мне совершенно нет дела до вашей личной жизни — я не привык копаться в чужом грязном белье. Но между вами состоялся какой — то разговор, который девочка, судя по всему, подслушала случайно. В этом разговоре было что-то, что послужило пусковым механизмом для нового приступа болезни, от которой мы пытаемся избавиться уже несколько лет с переменным успехом. Возможно, это станет ключевой точкой, опираясь на которую, мы сможем проработать вашу ситуацию и навсегда избавить Карину от ее воображаемого друга. Поэтому я спрашиваю еще раз: что такого она могла услышать?

Глубокого вдохнув и закрыв глаза, как перед прыжком в холодную воду, София начала рассказывать историю их семьи: начиная со своей депрессии и заканчивая жизнью мужа на два дома. За все время ни один мускул на ее лице не дрогнул, она как будто окаменела. На середине рассказа Алекс вскочил с кресла и принялся расхаживать вдоль книжной полки, заложив руки за спину — пять шагов туда, пять шагов обратно. Пять шагов стыда, позора и ужаса за то, что он, точнее — они с женой, натворили.

Профессор слушал внимательно, делал пометки в блокноте, хмыкал и потирал лоб. Наконец, София закончила рассказ и произнесла:

— Теперь вы знаете все. Можете сколько угодно ужасаться тому, какая я плохая мать, но я устала.

— Осуждать Вас не входит в мои компетенции, — не отрываясь от блокнота ответил профессор. — У меня лишь один вопрос: почему Вы не рассказали мне об этом во время первой встречи? Если бы я знал правду, вся терапия проходила бы под совершено иным углом. Не понадобились бы психотропы и успокоительные. Да, наломали же мы дров….

— Это мы и без Вас знаем. Лучше скажите, что нам делать.

— Что делать? Нужно сесть и все рассказать Карине, обсудить с ней сложившуюся ситуацию.

— Но ведь это будет для нее большим стрессом, — запротестовала София.

— А то, что она услышала и не понимает, что к чему, — это не стресс, по-Вашему? — метнул на нее раздраженный взгляд психолог. — Из двух зол выбирают меньшую. Если она будет знать ситуацию, у нее появятся хоть какие-то ориентиры. И это в любом случае гораздо лучше, чем та нездоровая атмосфера самопожертвования и ненависти, в которой она находится сейчас.

— И когда нужно это сделать? — спросил Алекс.

— Как можно скорее, в идеале — сейчас. Но есть одно условие, — произнес психолог. — Учитывая, в какой тугой узел все это затянулось, я бы хотел присутствовать при разговоре, чтобы корректировать ход беседы.

— И как же Вы собираетесь это делать? — усмехнулась София.

— Ну, если Вам интересно… Говорите обычным тоном, не нужно шептать или повышать голос, перекрикивая друг друга. В слова вкладывайте максимальное количество тепла и спокойствия. Дайте понять ребенку, что он не виноват в том, что папа и мама будут жить отдельно друг от друга. Если что-то пойдет не так, я дам Вам знать — например, вот так, — профессор покашлял, как будто прочищал горло.

— А что делать, если она будет задавать вопросы? — спросила София.

— Отвечайте на них максимально спокойно, без обвинений. Когда девочка смирится с мыслью, что родители живут раздельно, тогда мы сможем продолжить терапию и, я очень на это надеюсь, устранить проблему окончательно.

— Хорошо, мы согласны, — ответила София.

Секретарь, повинуясь сигналу интеркома, ввела Карину в кабинет, шепнув профессору, что девочка так и просидела, ничем не заинтересовавшись. Тот кивнул, дождался, когда секретарь выйдет и обратился к девочке:

— Карина, папа с мамой хотят поговорить с тобой и сказать тебе кое-что очень важное. Ты готова выслушать их? — та молча кивнула головой. — Хорошо, сейчас я уйду, и вы втроем поговорите.

Демонстративно взяв книгу, он скрылся за белой резной ширмой и, усевшись в ротанговое кресло, принялся шелестеть страницами. Тишина окутала кабинет невидимым коконом. Наконец, Алекс произнес:

— Карина, солнышко, ты вчера подслушала наш с мамой… — из-за ширмы раздалось покашливание, — …услышала наш с мамой разговор. Мы поступали неправильно, обманывая тебя, и теперь хотим рассказать тебе правду, чтобы ты не переживала и не боялась.

Девочка по-прежнему молчала. Слово взяла София.

— Иногда происходит так, что мама с папой перестают любить друг друга, и тогда они разводятся, чтобы не мешать друг другу жить. Но это не значит, что они перестают любить своих детей или бросят их.

— Как папа бросил меня? — спросила девочка.

— Я не хотел тебя бросать, просто обстоятельства… — начал было Алекс, но из-за ширмы снова послышалось покашливание. — Я не бросаю тебя, я по-прежнему люблю тебя.

— Тогда почему ты уходишь, если любишь меня? — не унималась Карина.

— Потому что я больше не люблю твою маму.

— Потому что папа теперь любит другую женщину, — ядовито заметила София. За ширмой снова раздался кашель.

— Но если ты разлюбил маму, откуда я знаю, что ты меня не разлюбишь?

— Потому, что ты моя любимая и единственная дочь, — психолог закашлял снова. — Выпейте уже воды, профессор! — раздраженно крикнул ему Алекс.

— А если другая дочь будет? Ты меня перестанешь любить? — спросила девочка.

— Я… Нет, что ты, что ты! Даже если у меня будет тысяча дочерей, я буду любить тебя!

— Обещаешь?

— Обещаю!

— А кому мама меня хотела отдать? И почему?

— То слово, которое ты услышала, оно… — замялась София, подбирая объяснение. — Оно ругательное, обозначает плохую женщину, которая веселится с чужими мужьями и папами.

— Получается, ты тоже потаскуха? Ты же веселилась на дне рождения с дядей Микой, и с дедушкой, и с другим дядькой.

— Детка, я просто танцевала с ними, а не… Забудь, что я только что тебе сказала, — замахала руками София. — Вот это слово, на букву «П», означает женщину, которая хочет жить с другим мужчиной, хотя у него есть свой дом, жена и дети.

— А почему ты меня хочешь отдать ей? И что за чемодан без ручки?

— Понимаешь, маме никто не помогает дома, поэтому она очень сильно устает, и ей иногда хочется побыть одной, чтобы никто не мешал, — вмешался Алекс. — У тебя так же было, помнишь? Когда ты полдня пролежала под кроватью.

— Помню, — кивнула Карина. — Но я стараюсь помогать маме, слушаться ее и не мешать, когда она просит меня посидеть тихо, потому что она разговаривает по работе.

— К сожалению, мышка моя, у взрослых есть очень много проблем и забот, которые за них никто не решит. Например, работа. Ты же не сможешь маме помочь, а работа у нее очень сложная и ответственная.

— То есть мама не будет меня никому отдавать?

— Отдавать — нет, но если ты вдруг захочешь пожить со мной, а не с ней, то я буду рад этому.

— А мама не обидится?

— Нет, мама не обидится, — проговорила София.

— Но ты все равно будешь жить отдельно, папа, — наморщила нос Карина и расплакалась. — Я не хочу так! Я хочу, чтобы мы жили вместе! Чтобы все было как раньше!

— Детка, не расстраивайся так, — принялся успокаивать ее Алекс. — Мы будем жить раздельно с мамой, но ты будешь жить там, где захочешь!

— Запомни самое главное — ты ни в чем не виновата! — проговорила София, взяв девочку за руки и глядя ей в глаза. — Мама с папой будут жить отдельно, но будут любить тебя так же сильно, как и раньше. И ты сама можешь выбрать, с кем тебе жить.

Из-за ширмы появился профессор и жестами показал родителям оставить девочку. Те послушно сели на кресла, оставив поникшую Карину на кушетке.

— Карина, — обратился к девочке психолог, — давай договоримся так: раз в неделю ты с мамой или папой будешь приходить ко мне и рассказывать мне только о двух вещах: о своей семье и о Вельке. Идет?

Девочка молча кивнула.

— Если вдруг захочешь рассказать о чем-то еще — я буду рад тебя выслушать. Но о семье и о Вельке — обязательно!

Еще один кивок.

— Вот и славно, — мужчина повернулся к Софии и Алексу. — Сегодня я вышлю вам свою статью о том, как вести себя с ребенком в подобных ситуациях. Рекомендую прочесть ее и взять на вооружение.

Все трое попрощались с профессором и в полном молчании вышли из здания клиники. В молчании доехали до дома, пообедали, а после этого каждый разбрелся по своим углам. София зашла в комнату к Карине и попыталась завязать с ней разговор, но та лежала молча, сжимая свою видавшую виды Матрену, и безучастно смотрела в окно. Видя, что не может достучаться до дочери, София спустилась в гостиную. Там, в кресле, сидел Алекс и что-то быстро писал в телефоне. Сжав зубы, чтобы не отпустить злобное замечание, София прилегла на диван и раскрыла книгу.

— Как она? — закончив писать, спросил Алекс.

— А сам как думаешь? — резче, чем хотелось бы, спросила в ответ София. — Лежит и смотрит в одну точку. Лучше бы плакала или ругалась — это всяко понятнее, чем такое молчание.

Алекс кивнул. София, видя, что разговор окончен, взяла в руки книгу. Но за двое суток роман не стал интереснее, поэтому она читала его автоматически, не задумываясь, — лишь бы закончить и поставить в уме галочку «Прочитано». Неудивительно, что через полчаса она задремала. Сквозь сон ей казалось, что диван тихонько раскачивается вместе с ней — как крохотная лодчонка, на которой она плывет куда-то по волнам тихой спокойно реки…

По волнам тихой спокойно реки скользили солнечные зайчики. София открыла глаза. Лучи просвечивали толщу воды насквозь, из-за чего она была похожа на бутылочное стекло. Здесь, внизу, эти солнечные столбы казались осязаемыми — их можно было потрогать. София оглянулась — кругом была вода. Впрочем, мысль эта не вызвала никакого страха — так бывает во сне, когда самые нелепые и абсурдные вещи воспринимаешь как нечто само собой разумеющееся.

Поверхность реки находилась далеко вверху, дна же не было видно совсем. София протянула вперед руку и не увидела ее, в испуге опустила вниз глаза — у нее не было тела. Вообще. Она была мыслью. Привидением. Духом воды. Кем-то невидимым, но существующим.

Неподвижность реки нарушилась каким-то шевелением — кто-то плыл. София потянулась к плывущей фигуре. Физически она никак не ощутила переход между водой и воздухом — просто кругом все стало ярче. Плывущая фигура оказалась ее дочерью. София помнила, что Карина не умела плавать, она хотела поддержать ее, но тут же вспомнила, что у нее нет тела.

— Карина, — позвала она. — Ты здесь одна? Почему ты здесь одна?

Девочка не ответила — она продолжала плыть вперед с остервенением и настойчивостью. София вилась вокруг дочери, но та игнорировала ее. Через некоторое время женщина заметила, что дочь устала: дыхание сбилось, в глазах появилось загнанно-испуганное выражение, ушла из движений плавность — они стали резкие и дерганные. Вот вода попала ей в рот, второй раз, третий, потом мелкая волна плеснула девочке в лицо. Вода попала в нос, Карина начала кашлять и задыхаться. Глаза ее округлились, лицо побледнело, она беззвучно открывала и закрывала рот, пытаясь сделать вдох. А вода все захлестывала ее. София поняла, что ее дочь во-вот утонет. Она звала ее, кричала, пыталась удержать ее голову над водой, чтобы ты откашлялась и отдышалась — но все тщетно. Девочка стала опускаться под воду все глубже и глубже. Глаза ее стали еще шире, губы почернели от окружающей зелени и нехватки кислорода.

София видела, как медленно и мучительно умирала ее дочь, но ничего не могла поделать с этим. Она кричала, но голоса ее не было слышно. Она пыталась вытолкнуть девочку на поверхность, но у нее не было рук. В отчаянии женщина беззвучно кричала и проклинала всех и вся на свете. Умоляла самых древних и жестоких богов взять ее, но оставить дочь в живых. Но все было тщетно. И без того слабые попытки Карины бороться за жизнь прекратились: глаза остекленели, рот приоткрылся, тело полностью расслабилось. Девочка стала плавно опускаться вниз. Беспомощная София просто следовала за ней. Падение это стало убыстряться, и вот уже они камнем летели вниз, где начали прорисовываться нечеткие контуры какого-то строения. Дышать Софии становилось все тяжелее. Она чувствовала, как тяжелая соленая вода заполняет ее до краев, омывает легкие. Очень скоро женщина начала захлебываться.

Падение все ускорялось, и в одно мгновение София поняла, что видит под собой свой дом. Он приближался все быстрее и быстрее. От страха она начала кричать, размахивать руками и ногами, чтобы хоть как-то затормозить падение. Вот уже можно различить окна и горшок с геранью на них. Вот видны незабудки в саду под каштанами… Вслед за Кариной София пролетела сквозь крышу, оба этажа и, прежде чем удариться об пол в подвале, с криком проснулась. Руки и ноги ее запутались в пледе, которым заботливо накрыл ее Алекс. Из горла рвался хрип, слезы оставили на щеках липкие дорожки.

— Соня, Соня, проснись! — тряс ее за плечо Алекс.

— Отпусти меня, — прохрипела она, и мужчина, видя, что она пришла в себя, сел рядом.

— С тобой все в порядке?

— Да. Мне снилось…. Мне снилось… — София села, потерла глаза. — Мне снился кошмар. Там была Карина, и она…. — женщина заплакала.

Алекс обнял ее. Он чувствовал, как мелкой дрожью сотрясается тело некогда любимой женщины. Когда-то любимое тело, изученное до последнего сантиметра. Близость жены, ее явная беззащитность и возбуждение, вызванное этим, смутили Алекса. Он отодвинулся от нее ровно настолько, чтобы соприкасаться с ней только руками. София продолжала плакать.

— Успокойся, это всего лишь сон. Это просто сон, — монотонно повторял он раз за разом.

Через некоторое время София успокоилась. Дом притих. По окнам и карнизам барабанил дождь. Она уже хотела было рассказать Алексу о своем сне, как вдруг тишину дома прорезал громкий звонок — это звонил телефон Алекса.

— Извини, — разомкнул он руки. И по его виноватому тону и отведенному взгляду София поняла, что ему звонила та, другая.

Алекс взял в руки неистовствующий телефон и вышел на кухню. Из-за неплотно закрытой двери София слышала его голос, но слов не разбирала. Монотонный сначала, он вдруг пополнился нотами раздражения и закончился на повышенных тонах.

Софии снова стало горько от того, что она вынуждена делить мужчину, которого где-то в глубине души все еще любила, с другой — наглой, бесцеремонной, молодой и от того самоуверенной…

— Привет, любимый, — проворковала в трубку Ева.

— Привет. Послушай, я просил тебя не звонить мне, когда я дома.

— Но я просто хотела услышать твой голос, я так соскучилась по тебе.

— Я тоже соскучился, но мы же договаривались.

— Я устала быть на вторых ролях! Ты совсем не любишь меня! — женщина так резко сменила направление разговора, что Алекс опешил. — Я не могу видеть, как ты разрываешься на два дома. И сама так жить не могу! Приезжай прямо сейчас!

— Нет, сейчас я приехать не смогу, — ответил он.

— Я так и знала, что ты до сих пор любишь свою простушку! — в голосе Евы послышались слезы. — Если не приедешь сегодня, сейчас, можешь вообще не возвращаться.

— Хорошо, как скажешь, — ответил Алекс ледяным тоном.

— Постой, не клади трубку! Я просто разозлилась, что ты уже вторые сутки не даешь о себе знать.

— Послушай, Ева, — в голосе Алекса послышалось раздражение. — Я сказал тебе сразу, что будет так и так, ты согласилась. Теперь же обвиняешь меня в чем-то, угрожаешь, шантажируешь.

— Я не угрожаю, я просто….

— Нет, угрожаешь. Ты думаешь, я ради тебя брошу дочь?