Помоги проекту - поделись книгой:
Железный гром — 1
Глава 1
— Див! Ди-и-и-и-в! Подь сюда! — разглядеть отражение собственного лица в воде мешала легкая рябь. — Дивислав, ты там что, оглох? — сзади повторно раздался гулкий голос моего здешнего двуродного деда Яробуда.
Поднявшись с четверенек, нехотя оторвав взгляд от природного зеркала, шатающейся походкой человека ослабленного болезнью, поплелся к родичу.
Дойдя до деда, запрокинув голову, уставился на него с немым вопросом во взгляде.
На меня смотрел коренастый старик с колышущимися на ветру седыми длинными волосами и бородой такого же цвета.
— Охальник, — потрепав мою вихрастую голову, сделал заключение дед Яробуд. — Совсем ты от рук опосля горячки отбился. Что, скажи мне, Див, с тобой происходит?
Честно говоря, узнать ответ на этот животрепещущий для меня вопрос, я бы тоже не отказался! Дело в том, что оправился я от болезни совершенно другим человеком, нежданно, негаданно обретя, или лучше сказать, переродившись в какую-то новую, синтетическую личность!
Я прекрасно помнил детство этого тринадцатилетнего паренька Дивислава из славянского племени, затерянного где-то на диких берегах Припяти. Но проблема заключалась в том, что себя я осознавал не только и не столько Дивиславом! Семьдесят шесть лет я прожил в совершенно другом месте и времени — в России второй половины двадцатого — начала двадцать первого века, в ипостаси Дмитрия Семеновича. И я также прекрасно все помнил об этой второй своей жизни. Как если бы человек накануне ночью заснул, а утром проснулся, но в другом теле, при этом, одновременно, вполне себе органично соседствуя с другой моей же собственной личностью из куда более ранних дохристианских времен.
Благодаря своей Дивиславовой части я прекрасно ориентировался в местных «первобытных» реалиях, свободно владел древнеславянским языком и знал наперечет не только всех своих родичей и соседей в нашей веси, но и был лично кое с кем знаком в близлежащих деревеньках. Также, в целом, представлял себе раскинувшуюся на тысячи квадратных километров племенную агломерацию — территориальное размещение населенных пунктов племени.
Местоположение нашего племени, к слову говоря именуемом «драговиты», я, пользуясь знаниями Дмитрия Семеновича, примерно представлял на географической карте Европы благодаря привязке к реке Припять — протекающей, в основном, в южной Белоруссии и впадающий в Днепр недалеко от печально известного в будущем города Чернобыль. Но до устья Припяти, относительно дислокации нашего «града» на холме (а фактически большой деревни), было далековато. В нескольких «днищ» пути к западу от нашего местопребывания протекали реки Западный Буг и Висла. Это со всей очевидностью свидетельствовало о том, что находились мы где-то ближе к западным истокам р. Припяти.
Регион восточнее линии Висла-Карпаты-Днестр греко-римские географы называли просто Скифией, которую заселял целый конгломерат различных народов, в том числе и славяноязычные племена — венеды. Территорию севернее Альп, Дуная и на восток от Рейна до Вислы занимали многочисленные германские племена — хоть и варвары, но уже в некоторой степени окультуренные римским влиянием, в отличие от тех же славян. К этим выводам я пришел, сопоставив знания об окружающем Мире Дивислава и вспоминая книги по истории, что в свое время прочитал Дмитрий. Учитывая то обстоятельство, что Римская империя существовала, доходя до границ Дуная и Рейна, а великого переселения народов еще не случилось (большая часть немцев, за исключением готов и некоторых других придунайских переселенцев, еще не начала расползаться из своего Фатерлянда, подобно саранче по римской Европе, вторгаясь в пределы Империи, ничего не было слышно ни о гуннах, ни об аварах, не произошла еще славянская экспансия), сейчас на дворе стояла где-то середина 3-го века нашей эры от Рождества Христова. Такую, относительно точную для здешних условий дату, мне невольно подсказали первые «немецкие ласточки» — готы и некоторые примкнувшие к ним малочисленные немецкие отряды из других племен по пути от устья Вислы на юг также вобравшие в себя немало славянского элемента и обосновавшиеся двадцать-тридцать лет назад в Нижнем Подунавье и на северном побережье Черного моря. О недавней миграции готов на юг можно было говорить с полной уверенностью, поскольку ее в детстве застал покойный Дивиславов отец, дядька Гремислав, тот же дед Яробуд в юношеские годы и многие другие ныне здравствующие жители Лугово. И если знания истории Дмитрия не подводили, разместились в тех южных украинах германцы с далеко не мирными намерениями, сходу начав затяжную серию войн с Римской империей, параллельно включив в свои ряды кочевавших в Крыму скифов и алан/ясов (потомков сарматов) из причерноморских степей. А еще через пару веков под нажимом гунов, те же самые аланы с германцами, вернее говоря облаченная в чешуйчатые доспехи-катафракты, закрывающая все тело, а иногда и коня, сармато-аланская конница из Северного Причерноморья проходя через всю Западную Европу будет проникать вплоть до Северной Африки…
Мои размышления по теме истории Древнего мира прервались острой болью в боку, вызванной резким тычком палкой под ребра. Это таким оригинальным способом проказничал Яробуд, что являлся не только моим двоюродным дедом, но и местным старейшиной. А двинул по мне он своей палкой-клюкой, что им использовалась при хотьбе и о которую миг назад он опирался.
— Бери свое «оружие», погоняю тебя малость! — без каких-либо пререканий, чтобы лишний раз не злить деда, я быстро побежал в сарай за своим мечом-дубинкой.
Яробуд ловко шуровал своей палкой, отбивая мои наскоки и удары. Прежде всего он побеждал за счет физической силы. Хотя я и был достаточно неплохо развит для тринадцатилетнего подростка, но со взрослым, опытным воином и охотником, естественно, состязаться было не легко. Яробуд в свои шестьдесят, все еще был способен дать форы не только сопливому подростку в моем лице, но и многим куда более зрелым мужам.
— Что-то ты худо стал драться?! — Яробуд со скепсисом оглядывал избитое и вспотевшее тело внука. — Надо бы тебя, лентяя, гонять и в хвост и в гриву …
О причине падения собственных «спортивных» результатов я догадывался — мешал мне Дмитрий. Моя вторая половина казалась Дивиславу на редкость неуклюжей, постоянно сбивала его движения, подтормаживала. Это было похоже на то, как если бы акробата обвешать лишним грузом и попросить его исполнить стандартные для него трюки — с непривычки этому самому акробату в первое время придется ой как несладко! Примерно таким вот акробатом я себя и чувствовал на минувшей тренировке.
— Деда! — распекать меня дальше Яробуду помешал подскочивший к нам мой двоюродный брат и ровесник Ладислав — тощий, но донельзя шустрый паренек. — Дива к себе домой кличет Градислав.
Тороп — второе имя или прозвище, что в данном случае одно и то же, данное Ладиславу более всего соответствовало его натуре.
Дивислава родители по малолетству называли просто и незатейливо Третьяком, позже местный волхв, как-то сообразуясь с «волей богов», дал третьему сыну военного вождя племени имя Дивислав, часто его просто сокращали до Див. Прозвища я еще не заслужил. Да и в целом, в племени, нормальные, скажем так, стандартные с точки зрения Дмитрия древнеславянские имена сплошь и рядом соседствовали с какими-то часто несуразными именами-прозвищами.
Кроме Ладислава-Торопа, Яробуда, совершенно неожиданно для моей второй иновременной личности, у меня в этой деревни, то есть я хотел сказать в столице племени драговитов, обнаружилось целое скопище родичей — два старших родных брата, один из которых и был вышеупомянутый Градислав, еще пятеро двоюродных братьев по отцовской линии, из которых — двое по линии родного дядьки, в том числе и Ладислав и его младший брат, трое братьев по линии родной тетки в деревне Понизовье в дневном переходе от нас, плюс четыре двоюродных сестры, одна из которых здесь проживала — трехлетняя сестра Ладислава. Дядька Гремислав — родной брат моего погибшего на берегах Днепра отца. Мой отец Яромир был военным вождем драговитов, что два года назад пал смертью храбрых в сражении у р. Шара с балтским племенем галиндов обитавшем на берегах р. Немана. Мать приняла «добровольную» смерть, взойдя на костер и была заживо сожжена вместе с трупом своего мужа. Такие здесь и сейчас царили весьма дикие и кровожадные обычаи, причем повсеместно, не только у славян, но и у многих других индоевропейских народов — германцев, балтов, фракийцев, скифов и сарматов.
После смерти отца военным вождем драговитов стал его брат и мой дядька Гремислав — мощный, как дуб мужчина, в самом расцвете сил, лет сорока от роду. В доме вождя я и обитал вместе со своими братьями и сестрами не достигшими совершеннолетия. По материнской линии у нас с братьями были еще и тетьки с дядьками жившими в других весях племени. К тому же я уже и сам являлся дядькой для своих многочисленных малолетних племянников и племянниц. Да и в самой этой большой деревне-столице, а по-местному в «граде» (городе), под названием Лугово, если хорошенько разобраться, ближними и дальними родственниками являлось чуть ли не девяносто процентов всего проживающего здесь населения. Думаю, не будет большим преувеличением сказать, что все мы жители Лугово являлись одной большой и дружной семьей. Времена сейчас были такие, с одной стороны совершенно не омраченные денежно-финансовыми отношениями и социальным расслоением в обществе, а с другой стороны — отягощённые суровостью быта и перманентными конфликтами как с самой природой и ее обитателями, так и с ближними и дальними соседями — с другими славянскими группами, но намного чаще с инородческими племенами.
И если боестолкновения с чуждыми друг другу людскими общностями происходили на протяжении всей человеческой истории, то стычки славяноязычных племен между собой носили преимущественно широтный характер. Обитающие на границе со степью и в предгорьях Карпат венеды переняли многое из нравов степняков сарматов, частично аккумулировав в себе и сарматский этнос — ираноязычных степняков, перешедших к оседлому образу жизни. И теперь уже обитающие в лесостепях южные венеды ради грабежа регулярно устраивали разбойные рейды по лесам и горам. Хотя и переняли они от сарматов многое, и даже то, что можно было бы и не перенимать, но собственной конницей так и не обзавелись, передвигались в своих налетах пешими, но зато с большой быстротой. Только на памяти Дивислава, не считая рассказов его родичей, кровавые нападения южан случались три-четыре раза.
Одной из факультативных целей подобных набегов, помимо грабежа, являлась кража невест — старинный славянский обычай, когда девушку похищали из другого рода или племени. Был и альтернативный способ сватовства, в рамках племени тех же драговитов основой для брака служил куда как более мирный и цивилизованный способ — выкуп невесты. Только даже исходя из этого явления — похищения девушек, можно говорить, что взаимная инфильтрация добровольная или не очень, осуществлялась всеми славянскими племенами и происходила она во всех направлениях — как по широте, так и по долготе. И драговиты подобным воровством невест из соседних племен не брезговали и периодически с этой целью наведывались к своим соседям.
Но это все частности, а так, в целом, главными врагами венедского народа, венедских племен выступали германцы, степняки, фино-угры и конечно же, проклятые змеепоклонники-балты, почитающих не только приемлемых с точки зрения славян — могучего бога грома Перуна (Перкуно у балтов), а также луну, солнце, звезды, но и обоготворяющих, о ужас, презренных тварей — жаб, рыб и ужей!
Славянский этнический компонент в III в. помимо своего ядра в Висла-Припятьском регионе занимал также Верхнее Поднестровье и вперемежку с сарматами лесостепные земли междуречья Днестра и Днепра, нижнего Дуная и Днестра где имел место славяно-иранский симбиоз (будущие племена антов, сербов, хорватов и др. в VI—VII вв.) чересполосно с готами, сарматами и гето-даками.
Конкретно живущим на левом берегу р. Припяти драговитамам более всего досаждали их северные соседи — балтское племя галиндов.
В целом, летто-литовские племена, если идти с запада на восток, обитали севернее р. Нарев впадающую в р. Западный Буг рядом с ее устьем в р. Вислу, по обоим берегам р. Немана и, занимая территорию северной и отчасти центральной Беларуссии, балтские племена распространялись до левого берега р. Западной Двины, доходя до верховий р. Днепра — там и вдоль Западной Двины они граничили с финно-угорскими племенами, западнее р. Вислы — с германцами. Соответственно южная граница балтов со славянами проходила по левому берегу р. Нарев, к югу от Немана и до правого берега р. Березины в месте ее впадения в р. Днепр, а на левом берегу Днепра граница проходила по среднему течению рр. Сож и Десна. А уже по р. Сейм и до верховий Оки тамошние славяне граничили с финно-уграми. То есть летто-литовские племена занимали территорию вполне сопоставимую с землями славянских/венедских племен.
Если же вернуться от абстракций Славянского мира на землю грешную, то конкретно драговитамам более всего досаждали живущие на севере балты и фино-угры на северо-востоке. Чаще всего это проявлялось в столкновении охотничьих отрядов в лесу, особенно ярая и бескомпромисная война велась с балтийскими племенами-ренегатами. Что для одних, что для других выпустить из засады в соседей стрелу было милое дело, все равно как моим (Дмитрия) современникам поздороваться при встрече.
О подобных вещах я думал с момента моего, если можно так сказать, «выздоровления», уже второй день к ряду. Знания Дивислава пыталась с высоты прожитых веков обработать моя вторая часть, что некогда была Дмитрием. Но процесс шел и в обратную сторону, я (Дивислав) запоем поглощал информацию доступную мне (Дмитрию) и при этом, точно также пытаясь ее принять, осмыслить, как-то уложить на имеющийся у Дивислава пускай и детские, ничтожные по сравнению с Дмитрием, жизненный опыт и знания. От подобных фортелей и вывертов сознания (или все же сознаний?) голова буквально шла кругом. Поэтому размышлять относительно новой для меня, прежде всего меня-Дмитрия, информации и анализировать ее по-новому, не девственными мозгами Дивислава, а умственным аппаратом Дмитрия и прилагающийся к нему базой данных, я старался в одиночестве, чтобы не выглядеть со стороны человеком стебнутым пыльным мешком. Становится юродивым в мои ближайшие планы не входило.
Передав весть, Ладислав помчался домой, а я потопал по до боли приевшейся Дивиславу, но абсолютно непривычной и чуждой Дмитрию, раскисшей весенней дорожке, направляясь в гости к своему старшему брату. Подобного рода шизофрения, когда знакомое является незнакомым, меня теперь в часы бодрствования донимала почти постоянно. Чувствовал я себя психом, самым настоящим. Происходящее со мной пугало, но и одновременно разжигало любопытство, что же будет дальше? Оставалось лишь надеяться, что однажды не проснусь с третьей или, не дай Боже четвертой, своей же собственной хронологической личностью, но из другого временного потока.
В целом же я (Дмитрий) был доволен произошедшим, я (Дивислав) к подобному переселению относился хоть и не без интереса, но с осторожностью
Глава 2
На завалинке у дома, греясь под ласковыми лучами, судя по всему, апрельского солнца, поскольку равноденствие наступило еще три недели назад, сидела жена Градислава с двумя соседками. Женщины оживленно беседовали, а у них в ногах копошились, лепя куличики, пятеро детишек, двое из которых были моими племянниками. Чуть поодаль под присмотром петуха паслась другая женского рода компания куриц с выводком смешных желтых цыплят, тоже активно и громко кудахтающих.
— О! Див! Как твое здоровье? Ты к брату? — спросила Новица.
— Уже лучше. К брату.
— Ну, ступай тогда, он дома с Бериславом, после охоты отдыхают, да порванного кабаном бериславого пса оплакивают. Жалко собачку, хорошая была, зверя за версту чуяла … — Новица горестно вздохнула.
Только я направился к входу, как из дверного проема выпорхнула Ружица — родственница жены брата. Она шла почти невесомо, гордо расправив плечи. Соломенного цвета волосы и тусклое зеленое платье из крапивной ткани трепал легкий ветерок. В племени практически вся тканевая одежда изготавливалась именно из этого растения. Прямо как в сказке Андерсена «Дикие лебеди», где героиня сплела братьям рубашки из крапивы, чтобы освободить их от колдовских чар. Дмитрий раньше с такой одеждой из крапивы не сталкивался, но на первый взгляд это волокно мало чем отличалась от льна. Лен же весь уходил на плетение сетяных ловушек и рыболовных сетей. Подобное использование льна было не лучшим выбором, более влагостойкая конопляная пенька для этих целей подходила куда как лучше.
Интересной для Дмитрия показалась и история Новицы. Градислав свою жену в свое время, несколько лет назад, похитил в соседнем племени, заодно, пользуясь случаем, прихватил и ее двоюродную сестру — Ружицу. Сейчас четырнадцатилетняя Ружица числилась невестой на выданье, но, как я понял, Градислав эту девушку берег специально для меня, благо, что через пару месяцев мне стукнет тринадцать, а значит, по местным обычаям, я обрету и совершеннолетие.
— Здравствуй, Див. — Ружица приветливо улыбнулась и пропорхала мимо, обдав меня запахом травяных настоек, что источали ее волосы.
— Сестра, сядь рядышком, посидим вместе, — позвала ее Новица.
Ружица молча присела, при этом с любопытством стреляя в меня своими серо-зелеными глазищами. А я же замер на месте соляным столбом. На сей раз, подзависая, притормаживал Дивислав. Девушка ему нравилась, если не сказать больше. Дмитрий оценивал ее куда как с большим скепсисом. Моей второй иновременной половине более приглянулась тридцатилетняя соседка сидящая справа от Новицы. М-да, … Короче говоря, теперь мне нравились и малолетняя пигалица, и соседка — дочка троюродной сестры деда Яробуда. С ума сойти!
Все три женщины откровенно пялились на меня, и даже их дети заинтригованные установившейся тишиной и, определив объект всеобщего внимания, бросив играться, смотрели на меня.
— Дивислав, с тобой все хорошо? Твое лицо стало красным, как раскаленное железо? Почему-то это с тобой случается только при виде Ружицы.
— Мы — дети Костра!..
Отвернувшись, резко ответил, разозлившись на женщин и, тут же постаравшись отринуть все эти сумасбродные мысли, я вошел в дом.
Ну как дом? Дом — это громко сказано. Точнее говоря для Дивислава отапливаемый по-черному, врытый в землю сарай являлся хорошим таким, полноценным домом, а моя вторая личность Дмитрия оценивала данную неказистую постройку, мягко говоря, несколько иначе.
В свете дверного проема виднелись восседающие на бревне две черные фигуры. Одной из них был Градислав — заросший каштанового цвета бородой и волосами до плеч. Не только цветом растительного покрова, но даже чертами своего лица он как-то неуловимо походил на бурого медведя. Второй фигурой был Берислав — мужчина лет за тридцать пять, с потрепанной жизнью физиономией, с бородой и такими же длинными волосами, посеребренными обильной сединой. Лицо Берислава расчерчивали шрамы, целый их набор — тут были следы и от волчьих зубов, и от жала стрелы и от копья.
Глава 3
Оба, и Град и Берислав, одеты в обносившуюся обиходную одежду. Что у одного, что у другого в левом ухе были вставлены медные серьги в форме колец — знак воинского «сословия». Впрочем, точно такие же серьги были у всех мужчин, которые на постоянной основе участвовали в военных походах, а у жителей Лугово процент воинов даже зашкаливал в отличие от других, более мирных весей племени. Ну, оно и понятно, столица как-никак! Единственным исключением был мой дядька, военный вождь драговитов Гремислав, он был счастливым обладателем серебряной серьги и шейной цепочки — гривны. Голову вождя во время торжественных мероприятий и боевых походов защищал римский шлем типа «spangenhelm». Идентифицировал данный шлем с трудом, пришлось долго и упорно рыться в памяти Дмитрия с которой еще в первый день произошли странные метаморфозы, но об этом чуть позже.
Купол шпангенхельма состоял из чередующихся Т-образных ребер, скрепляющих и частично перекрывающих шесть покрытых позолоченной медью железных пластин миндалевидной формы. Верхние концы ребер и пластин соединялись шишаком-навершием. На шлеме, выполненные гравированным орнаментом, были помещены христианские кресты и надписи на греческом языке. Лицевая маска или переносье отсутствовали, зато имелись нащечники.
Меня и двоюродного брата Ладислава все эти воинские причиндалы пока не касались, в воины нас должны посвятить уже этим летом, в день летнего солнцестояния на празднике Ивана Купалы. Местные дату 24 июня называли праздником летнего солнцеворота, «Кресъ» или «Ярилин день».
— Див, — выдохнул медовушным перегаром Градислав, первым обнаруживший мое появление. — Садись к нам! — то ли повелел, то ли попросил брат.
Спорить с ним было опасно для здоровья, потому как со смертью отца он мне вместе с дядькой Гремиславом считался за место оного.
— Тебя я, конечно, брат, люблю, но и отходить могу за вместо отца, — тихо выговаривал мне на ухо Градислав под молчаливым, но заинтересованным взглядом Берислава. — пошто вчера удумал в глиняный горшок золу набивать и творить над ним костер?
Брат выжидательно приподнял бровь.
А что я мог сказать в свое оправдание? Не рассказывать же ему, что захотел получить поташ, да не вышло из-за того, что горшок треснул. Но своей вины в этом не чувствовал, ничего такого страшного я с ним не делал. Всего лишь засыпал в горшок печной золы, залил водой, да и поставил выпариваться на уличном очаге. Думается, что причина поломки в местной глиняной посуде. Здесь она в целом была отвратного качества, как снаружи, так и изнутри. Изготовляли ее без использования гончарного круга, что негативно влияло не только на внешний вид, но и на свойства и надежность изделий.
А если честно, то я сам от себя не ожидал, что займусь нечто подобным! Проработав по окончании армейской службы всю жизнь инженером-электриком, до самого выхода на пенсию
занимавшись проектированием и управлением процессами связанными с распределением электроэнергии, в основном связывая электрогенерирующее оборудование с электропотребляющим на объектах капитального строительства. Про строительство я тоже кое-что знал, но тут вдруг непонятно почему вспомнил о поташе, стекле и многих других вещах о которых я, будучи Дмитрием, уже совершенно ничего не помнил!
Позавчера я, внешне болезный, но на самом деле внезапно ставший двуединым, в лежачем положении наблюдал за жизнью подворья через мочевой пузырь лося или ещё какого оленя. В доме с детьми возилась Всеслава — супруга вождя, при этом успевая заодно толочь крупу в ступе из полого ствола дерева и в нещадно дымящем очаге готовить еду. Первые часы, естественно, от произошедшего переноса сознания Дмитрия я пребывал в ахуе.
Ближе к вечеру немного успокоился и глядечи во двор через мочевой пузырь даже стал ностальгировать по стеклу, как вдруг моя память откликнулась, быстро предоставив мне всю необходимую информацию о технологии его производства!
Раньше, будучи пенсионером, особенно в последние пару лет той жизни, я не без труда вспоминал как зовут детей у некоторых моих близких родственников, даже собственные школьные, студенческие и армейские годы помнил смутно. А тут нате вам, пожалуйста!
Покопавшись в памяти, с ужасом осознал, что могу, пусть и с некоторым напряжением мозговых извилин, но воспроизвести очень многое из того, что мне в моей долгой и активной жизни доводилось когда-либо видеть, слышать, читать. Если порыться в памяти Дмитрия, то всплывало море как полезнейшей, так и совершенно теперь уже неактуальной и даже вредной информации. И если мысли об оставленных где-то там детях и внуках я старался задвинуть в самые дальние закрома памяти, дабы понапрасну самого себя лишний раз не расстраивать, то всевозможные прикладные знания, которые можно было бы использовать здесь, в этом времени, я пытался не только вспоминать, но и анализировать.
Но проблема заключалась в том, что учитывая местную технологическую и ресурсную базу, реально реализовать или по крайней мере, попытаться это сделать с пускай и с незначительными шансами на успех, можно было сущий мизер из доступных мне знаний. Кстати говоря, стекло сварганить было вполне возможно, даже в Древней Руси его выплавляли. Понятно, что речь идет не о полноценном оконном листовом стекле, а прежде всего о небольших стеклянных изделиях — бусах, подвесках, колечках, пластинках для инкрустаций, каких-нибудь амулетов и тому подобное. К тому же, стекломассу можно использовать и в качестве глазури для хороших глиняных изделий, что автоматически вызовет рост их стоимости.
Но у меня дело сразу не задалось, первый блин вышел комом и всё из-за злосчастного горшка, будь он неладен!
Примерно вот так вот в моей голове мысли о стекле перетекли в необходимость получения поташа, а в конечном итоге обернулись треснувшим горшком и устроенной мне выволочкой вначале вчера, в доме Гремислава, и сегодня, здесь и сейчас в гостях у брата. Естественно, рассказывать всю эту предысторию Градиславу, подробности своей новой личности из будущего, я не собирался. Гореть заживо в очищающем пламени костра хотелось меньше всего на свете. А у нас тут с этим делом строго, та же кремация трупов до сих пор практиковалась.
Чуть задумавшись, ответил:
— Накануне сон мне приснился, что если варить печную золу в воде, то выпадет полезный осадок …
Договорить я не успел, поскольку получил от братца легонькую затрещину.
— Сны трактовать обычные аль вещие — то дело не твоего ума! Волхв Яролик может свои бредни засунуть …
Градислав от раздражения даже пристукнул мечом, доставшимся ему по наследству от отца и с которым он не расставался ни на секунду последние два года. Это был кавалерийский рубящий меч-спата. Относительно длинный (лезвие — 67 сантиметров) и широкий (до 4,2 сантиметра). Если мне не изменяла память Дмитрия, то такие спаты начали проникать в римскую кавалерию в середине II века нашей эры от служивших там сарматов. В отличие от пехотных гладиусов спаты первоначально не имели ребер жесткости. Еще наш отец произвел некоторый апгрейд спаты, слегка заострив изначально тупой конец — это кавалерийское рубящее оружие не было изначально рассчитано для колющих ударов. Сам же этот меч, как и римский шлем вождя Гремислава, а также многое другое, достались драговитам три десятка лет назад в качестве трофея во время боевых стычек с готами мигрировавшими на юг.
Заботился Градислав о своей спате, как о самом дорогом для него существе на Земле — точил, берег от влаги, смазывал салом, в конце концов спал с ним чаще, чем с собственной женой. Без его привычной тяжести на поясе Градислав чувствовал себя некомфортно.
К слову говоря, Берислав своего меча не имел, основным его оружием служил узколезвийный боевой топор. Мечи, холодное оружие в целом, да и вообще качественный железный инструмент здесь ценились чуть ли не на вес золота. У местных племенных металлургов были явные проблемы с выплавкой железа, выход которого был ничтожен. Изготавливать мечи вроде тех же римских гладиусов и спаты они не умели.
— Кха-кха! — закашлялся вмиг покрасневший Берислав, развеселившийся над устроенном ему бесплатном представлении. Брат замолчал, решивши дальше свою еретическую мысль не развивать. Воинствующий атеизм нынче совсем не в моде.
— Накось, друже, выпей! — быстро остывший Градислав протянул своему напарнику деревянный кубок с так называемым «квасом». Почему «так называемым»? Если этот напиток загустить примерно до консистенции киселя, а по крепости сделать хмельнее пива — то именно этот квас и получится, отдаленно напоминающий привычный Дмитрию пенной напиток своим цветом и отчасти вкусом.
Пока кадык Берислава жадно ходил вверх-вниз, Градислав наполнил теперь уже свой кубок хмельным квасом и протянул его мне.
— И ты, брат, испей.
Выдохнув воздух из легких, я потянул пойло, присоединившись к Бериславу. Сильно крепким оно не было — находилось где-то на уровне крепленого пива, но вскоре хорошо так вдарила по мозгам Дивислава.
— Хватит тебе в доме стрыя дурью маяться, сиднем сидячи! Уже выздоровел. — Наставлял меж тем меня Градислав, одновременно похлопывая своею тяжелой рукой мне по плечу. — Послезавтра пойдешь с нами на охоту. Проверим ловушки. — Я попытался было возразить, но рука брата надавила еще сильнее. — Может кого подстрелим, заколем. Возьмём с собой кобелька, Нюха, возможно засечет зверя … Еще Торопа стоит прихватить и Станилу, — чуть задумавшись добавил Градислав.
Станила был почти на год младше и приходился мне двоюродным братом по линии родной тетки — сестры погибшего Яромира.
— Тогда уж, Град, и моего племяша Добрилу добавь! Щенков натаскивать будем! Сразу пятерых! — выдал перл Берислав и загоготал, раскрыв свой наполовину беззубый рот.
Зубы у местных, как я успел нет, не заметить, а лучше сказать осознать своей двуединой личностью, если и выпадали, то в основном не от кариеса. Чаще всего они выбивались в драках, при ударах. Многочисленные шрамы, полученные от холодного оружия вкупе с выбитыми зубами — все эти признаки сами по себе свидетельствовали о непростой биографии Берислава. Кстати говоря, через брата моей покойной матери он мне тоже являлся дальним родственником. Впрочем, я уже об этом говорил, так или иначе практически все население Лугово приходилось друг другу в той или иной степени родней.
И подобного рода выходы на охоту, что затеял для меня и наших братьев Градислав, являлись одним из важнейших элементов воспитания подрастающих воинов. Потому как на охоте подростков учили читать следы, устраивать засады сидя в болотных зарослях и кормя своей кровью комаров, использовать все доступные естественные укрытия, ну и, наконец, просто искусству убивать — убивать любое подвернувшиеся под руку животное — от птички-невелички до хозяина леса — медведя.
Как уже упоминалось, у славян воином считался каждый здоровый мужчина. Единственная градация — это разделение дружины по возрастному цензу — на взрослую, так называемую «отцовскую», и «младшую», что набиралась из отроков 10-12 лет. В мирное время «младшая дружина» помогала и прислуживала старшим воинам, а в военное — отроки получали боевой опыт и естественным образом вливались во взрослую дружину, заменяя собой павших в боях отцов. У нас на данный момент численность «младшей дружины» составляла 14 человек.
Посвящение в воины, а значит и возраст полной дееспособности по местным обычаям обретался в 13 лет у парней. Ритуал этот производился перед идолами богов на местном капище недалеко от поселка.
У девушек это событие происходило в тот год, когда они «роняли первую кровь», то есть часто в еще более раннем возрасте — в 12 и даже 11 лет. Точнее говоря, с началом менструального цикла они могли выходить замуж и тогда вместе с замужеством переходили во взрослую лигу, но понятно, что их права были не в пример скуднее мужских.
Также ясно, что 13-16 летние юноши, хоть и переводились в «отцовскую» дружину, но еще долго оставались там на вторых ролях, но, тем не менее, формально они уже являлись полноценными мужчинами и воинами.
Вот и «младшая дружина», в которой уже два года как состоял Дивислав подобным образом — походами и участием в охоте, периодически «обкатывалась» старшими воинами. Поэтому отказаться от участия в таких мероприятиях, при условии, что подросток здоров, было просто немыслимо! «Откосить» у меня не получилось, хоть я и попытался сослаться на слабость, что действительно имела место быть после перенесенной Дивиславом болезни. Просто я сейчас считал для себя более важным не охоту, а попытаться получше, с учетом нового опыта, разобраться в происходящем вокруг и, что не менее важно, наконец-то подружиться с собственной головой.
Доведенный местным квасом до несколько осоловевшего состояния, попрощался с брательником, направившись к Черну-Лучеславу — тоже брату своему старшему, но из нас троих родных братьев — среднему. Прямо, как в той сказке, как там?.. «было у отца три сына: старший — умный был детина, средний был ни так ни сяк, младший — вовсе был дурак!» М-да … в моем случае психом.
Лучеслава прозвали Черном из-за того, что мыться он не любил, точнее говоря делал это не так часто, как того обязывала делать его профессия. Большую часть своего времени он проводил в кузне, у кричных горнов, заготавливал древесный уголь, отчего цвет лица имел специфический, с налетом угольной копоти и нагара.
От иронизирования над собой грешным и братьями отвлек огромный, врытый в землю резной столб с вырезанным рельефным бородатым лицом — изображением бога Перуна. Сверху столба крепилось колесо — знак солнцеворота и бога Солнца — Ярилы. Рядом от этого культового места находилась изба волхва — Яролика, вся обнесенная врытыми в землю столбами с вырезанными на них тайными знаками и установленными поверху черепами животных. Самый высокий шест украшал череп ведающего медом бера — тотемом конкретно нашего и нескольких близлежащих поселков. В других поселках племени и у других «шаманов» были свои тотемные животные. Дивислав про эти дела знал многое и даже одно время задумывался стать учеником волхва, но у Дмитрия интерес ко всему этому носил чисто культурологический характер, не более того.
Волхв Яролик был сыном Яробуда и моим двоюродным дядькой. Да и сам дед Яробуд был не последним человеком — он являлся старейшиной Лугово, важное уточнение — только населенного пункта Лугово, в отличие от военного вождя, что командовал всеми вооруженными силами племени. В других драговитских поселениях были свои старейшины и волхвы. Последние, служители культа, чаще всего духовно окормляли целый округ, состоящий из нескольких деревень. Совет же старейшин решал глобальные вопросы жизни племени, чаще всего вопросы войны и мира, посильной помощи нуждающимся и т.п. — в общем, государственным устройством припятьских славян была «военная демократия» в ее чистом и незамутненном виде.
Сейчас из дома верховного волхва племени пела сопель и одновременно до моего слуха доносились ритмичные стуки бубнов. Всякого рода «камлания» на памяти Дивислава Яролик со своими присными (учениками и заезжими коллегами — волхвами) устраивал регулярно, чуть ли не еженедельно. Усмехнувшись про себя, вспомнив один анекдот про чукотского шамана, потопал дальше.
Наш в прямом смысле этого слова «град на холме» — Лугово представлял собой скопление полуземлянок и хозпостроек различного назначения с кучевой бессистемной застройкой. Хозяйственные строения устраивались поблизости от жилищ. Нередко хозяйственные и жилые постройки объединялись под одной крышей. В некоторых случаях хозяйственные сооружения занимали свободные от жилищ участки поселения. Повсеместно встречались ямы-хранилища, над которыми устраивались деревянные навесы.
Стены наземных частей жилищ были каркасно-столбовыми: вертикальные столбы переплетались прутьями и обмазывались глиной. Полы были земляными, плотно утрамбованными. Крыши двускатные. Внутри жилищ вдоль стен устраивались лежанки или скамейки, укреплявшиеся тонкими столбиками. В качестве отопительных устройств использовались простые очаги диаметром около метра, под которых промазывался глиной или выкладывался из небольших камней или крупных черепков. В некоторых жилищах наличествовали и глиняные печи, своды которых делались из глиняных вальков. Иногда для печей делалась врезка-подбой в одной из стенок котлована полуземлянки.
Из городища спускались вниз две извилистые тропы. Одна из них вела к речному причалу, притулившемуся у подножия холма, вторая сбегала к возделываемым полям и пастбищам, ответвляясь к ремесленной слободе, где производились гончарные изделия и железо. Металлургическое производство, по большому счету, находилось за пределами деревни, у подножия холма, но хлипким частоколом все же было обнесено.
Поделиться книгой: