Захвати с собой улыбку на дорогу

На улице, что спускалась к порту, дул пронзительный свистящий ветер. Здесь всегда было холоднее, чем в центре. Высокие узкие дома, поставленные как-то вразнобой, светились редкими квадратиками окон. Ветер нес обрывки газет, клочки хлопка, запахи порта.

Нищий на углу отделился от стены. Человек привычно опустил правую руку в карман, но нищий неожиданно спросил обыкновенным, не нищенским, усталым голосом: "Который час?" Видимо, хотел знать, не пора ли возвращаться домой. После этого подать ему оказалось просто невозможно.

И оба смутились оттого, что сместилось привычное, установленное.

Дом-Игла, как всегда, дрожал от глухого гула станков.

У входа стоял часовой. С недавних пор по личному распоряжению Главы Государства была введена военизированная охрана дома и ангара. Кроме того, Глава Государства распорядился, чтобы чертежи Зверя существовали только в одном экземпляре (на каждом листе была государственная печать и подпись Главы Государства) и чтобы они постоянно находились в специальном сейфе в наглухо закрытой комнате.

Прежде чем подняться к себе наверх, Человек решил заглянуть к Зверю. Субботний вечер, канун праздника, надо посмотреть, как ведет себя дежурный, все ли в порядке.

Он вошел в ангар. Зверь отдыхал, уложив на лапы топорную голову, занавесив шторками глаза. А в стороне сидела Русалка, подперев кулаками щеки, и сквозь свесившйеся волнистые пряди волос, как сквозь дождь, смотрела на Зверя. Ее светлые колдовские глаза были задумчивы и печальны.

Человек спросил, что она здесь делает - ведь дежурить должен был другой.

Да, другой, но он упросил ее отдежурить за него. Суббота, у него вечеринка.

- А вы? Вам не жаль субботы?

- Нет. Мне все равно.

Ее тонкая фигурка в черном, как будто траурном платье, без всяких украшений, кроме растрепавшихся русых кос, представляла удивительный контраст с голубым атласным великолепием самодовольного отца, у которого он только что побывал.

- Что с вами? - спросил Человек просто и спокойно, без обидной участливости.

Она подняла тонкие брови.

- Я больше не верю. Не верю в бога.

- В какого? С бородой и в простыне?

Нет, в этого она верила, только когда была совсем маленькой девочкой.

- Я не верю в провиденье. В высшую силу и высшую мудрость. В бессмертье.

- Надо верить в человека, - сказал Человек мягко.

- Не знаю. Мне кажется, в тот день рухнула всякая вера. Самая возможность веры... А теперь меня посещают странные мысли. Вот взять и лечь в постель с Учеником. Почему бы нет? Не все ли равно? Какое это имеет значение? А потом лечь с этим мерзким вице-президентом, который ходит к нам в дом и смотрит на меня, как кошка на сало. - Она сделала неумело-развязный жест, это вышло у нее по-детски. - И все-таки что-то удерживает. Что же это?

- То, что удерживает... Вот в это и верьте. - Человек, чуть улыбаясь, осторожно положил ладонь правой руки на ее наклоненную голову. - И все будет хорошо.

Добиться для Человека приема у Главы Государства не удалось. Возможно, что президент не особенно настаивал - он был осторожен, дальновиден, привык учитывать все последствия. Девяностолетний Математик, шамкая и расслабленно улыбаясь, при случае отдал конверт Главе Государства в собственные руки.

8. ЧТО ТАКОЕ ЛУРДИТ

Шло следствие по делу восьмидесяти. Они по-прежнему сидели в крепости на Проклятых островах, без переписки, без свиданий, без всякой связи с внешним миром.

Человек очень долго не получал от первого министра ответа на свое письмо. Что ж, видно, правильно сказал тогда президент - у первого министра хватало забот и неприятностей.

На юге тлело, разгоралось что-то очень похожее на крестьянскую войну, правительство официально объявило о посылке войск в южные районы.

Наконец на имя Человека пришла вежливая бумага, подписанная одним из секретарей первого министра: "Ваше письмо получили, переслали в прокуратуру. Если прокуратура найдет нужным..." Это был замаскированный отказ. По-видимому, больше ничего нельзя было сделать.

Человек молча показал бумагу Ученику. О чем тут говорить?

Но вот однажды Глава Государства прислал за Человеком рослого адьютанта с запиской: он приглашал его немедленно приехать. Адыотант был предупредителен и настойчив, сам помог Человеку снять рабочий халат, разыскал академический черный сюртук, посоветовал приколоть рубиновое алое сердце - высший орден страны. В его почтительности было что-то почти угрожающее.

- Я поеду с вами, - сказал Ученик.

- Глупости. Зачем это нужно?

- Я поеду. В крайнем случае просто посижу внизу в машине. Дождусь вас.

Взгляды их встретились.

- Хорошо, - Человек угловато пожал плечами, - поезжай.

На площади танцевали. Вихрились юбки, стучали тонкие каблуки и толстые подметки.

Плывет моя лодочка без паруса.

Пускай.

Меня бросила моя девочка еще год назад.

Ну и бог с ней.

Жизнь не вышла, не получилось, не вытанцевалась.

Наплевать!

Я пью на свои - редко и на чужие - часто.

Вам что за дело?

Хорошо, что некому обо мне плакать.

Повезло...

Человеку пришлось очень долго ждать в большой холодной приемной с длинным рядом узких вытянутых зеркал в простенках между окнами. Адъютант подбегал и извинялся - непредвиденные обстоятельства, государственные дела...

В окружении премьера стало еще больше военных всех рангов, преимущественно полковников и генералов. Везде, где только можно, были понатыканы десантники, стоявшие по стойке "смирно", рука на кобуре, с бесстрастными, отсутствующими лицами. Они отражались в зеркалах, множились, дробились, казалось, что их тут тысячи, что дом кишит ими, как крысами.

Что-то неуловимо изменилось со времени визита первого министра к Человеку. Шаги всех этих полковников и генералов стали мягче, шуршание бумаг тише, как-то почтительнее круглились спины, а когда раздавался негромкий звонок, то все они вытягивались в струнку и поворачивали голову в одну сторону, причем на лицах появлялось общее выражение слепой собачьей преданности. Это выражение было ноййнкой.

- Прошу вас...

Человека провели в следующую маленькую комнату для ожидания. За белыми с золотом двустворчатыми дверями слышался голос премьера, его шаги. Провожая посетителя, он неожиданно показался на пороге, все такой же элегантный, только немного более изношенный, с еще дальше отступившими назад заливами большого лба. Посетитель низко кланялся, пятился к выходу, видна была только согнутая спина.

Легким движении кисти премьер пригласил Человека зайти.

- Не успели обыскать, - сказал адъютант, белея, теряя всю свою почтительную наглость. - Одну минуту...

Обыск? Во Дворце Республики? Это тоже была новинка.

Человек почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо,

- Не надо, - сказал премьер после паузы. - Так пропустить.

И то же слабое движение кисти сбросило со счетов рослого адъютанта с его испугом, служебной ошибкой и, вероятно, серьезными неприятностями в недалеком будущем.

Изысканный строгий кабинет премьера, решенный в черносерых и лиловых тонах, был почти пуст. На полу лежал ковер без цвета и без рисунка, чем-то напоминающий современную музыку без мелодии и даже почти без звуков. По стенам висели на длинных шнурах полотна без рам. На голом простом столе извивалась странная статуэтка из черного камня, заломив руки. Бумаг нигде не было видно.

- Рад вас видеть. Не курите?

- Нет. Благодарю.

- Как вам работается?

- Нормально.

"Он принимает меня в полночь, чтобы спросить, как мне работается, подумал Человек. - Трогательно. Как добрый король из старой сказки".

- Ваше письмо я читал. Но сделать ничего не мог. Есть нечто, что выше меня, - он папиросой, зажатой между тонкими пальцами, небрежно указал на потолок, - мой долг. - Глаза его смотрели, но не видели, их заволакивала дымка равнодушия, усталости. - Вы должны понять. Я не могу творить произвол, - он быстрым острым взглядом кольнул Человека, - пусть даже произвол милосердия.

И опять глаза стали равнодушными, пустыми.

"Так для этого он меня позвал? Чтобы оправдаться, извиниться? Очень странно". Человек терялся в догадках. Он чувствовал себя настороженно - как будто был один на один в клетке с опасным хищником.

- Как вам нравится мой кабинет? Мои картины?

- Я плохой знаток живописи.

- Напрасно. Искусство расширяет наше "я". Если хотитe, приближает нас к богу, к природе. Но только современный художник, вместо того чтобы копировать природу, пытается изобразить вселенную как мощный поток изменчивых явлений, ещё не успевший породить определенные, знакомые нам формы...

- Боюсь, что мне, как технику, приходится иметь дело как раз c определенными, законченными формами, - сказал Человек, чуть улыбнувшись. Но у каждого, конечно, свое видение мира. И свое право отстаивать его.

"Лекция о современном искусстве. В половине второго ночи. В кабинете Главы Правительства. Кто бы этому поверил?" Напряжение все росло.

- Как технику... как технику. - Премьер опять сел за свой голый странный стол. - Кстати, скажите, что такое лурдит?

Вопрос был задан вскользь, легко.

Вот он где, главный разговор. Вот она, опасность. "Берегись, предостерегал Человека внутренний голос, - будь осторожен! Думай над каждым словом". Он еще не понимал, в чем дело, но весь подобрался.

Лурдит - так называлось взрывчатое вещество, над созданием которого Человек работал последний год. Эта идея созрела в нем после того, как Зверь едва не погиб, пробиваясь сквозь горные породы. Человек решил: на случай непредвиденных осложнений Зверь обязательно должен нести с собой запас взрывчатки большой разрушительной силы. Работы с лурдитом находились еще в стадии эксперимента. В печати о них не было ни слова.

- Благодарю, - сказал Глава Государства, выслушав объяснение. Скажите, а где хранятся наличные запасы лурдита? А кто имеет к ним доступ? - В глазах его уже не было скуки, равнодушия. - А каков порядок выдачи?

О лурдите знали всего несколько человек. Доступ к лурдиту имели двое: сам Человек и Ученик.

Человек сказал:

- Доступ к лурдиту имел только я один.

Премьер облокотился о голый стол, который очень подошел бы для разделки туш. Или трупов.

- Вы уверены?

- Да.

- И никто другой? Прошу вас подумать. - Премьер был изысканно вежлив. - Я подожду.

Человек мельком вспомнил обо всех этих генералах у него за спиной, о десантниках, которые плодились и размножались в узких дольках зеркал.

Какой трудный поединок! Какой изнурительный...

"Выгораживай себя, - говорил внутренний голое. - Спасай свою шкуру. Ты ведь действительно тут ни при чем. Ты ведь ничего не знаешь".

- Доступ имел я один.

- А допускаете ли вы, что могли иметь место случаи пропажи лурдита?

- О, - сказал Человек беззаботным голосом (может быть, чуточку слишком беззаботным), - у нас дважды была нехватка лурдита при перевешивании. Замок в этой комнате был несколько дней неисправен, так что возможно...

- Отчего не сообщили о краже, да еще повторной? Отчего храните взрывчатку такой силы в неопечатанном помещении?

- Я как-то не придавал значения... Не задумывался...

Повисло молчание. Премьер вертел в пальцах черную, гладкую, блестящую статуэтку, корчащуюся, как от боли, напряженно изогнутую, как под пыткой. Потом резким движением поставил ее на место.

- Завидую мужам науки, рассеянным, не замечающим презренной прозы. Он улыбнулся, укоризненно покачал головой, и Человек понял: пронесло. Если бы мы, политики, столь беззаботно и легкомысленно относились к идеям большой подрывной силы, то, возможно, Европа уже взлетела бы на воздух. И вы не имели бы удовольствия беседовать со мной в этом кабинете. По счастью, опасные идеи у нас на замке, и замок всегда исправен. - Он дружески, почти интимно взял Человека за локоть и повел к картинам. - Я хочу, чтобы вы еще взглянули на этот этюд Люсьена Фрейда, внука знаменитого психолога. Он соединяет, как мне кажется, наивный подход примитивиста с изощренным чувством фантастического и призрачного, характерным для сюрреалистов. А в то же время близок к немецкому экспрессионизму, к так называемой "новой вещественности" Дикса и молодого Гросса...

Прощаясь с Человеком на пороге кабинета, пожимая ему руку, премьер сказал подчеркнуто серьезно, весомо:

- Я не хотел бы вас терять. Вы мне нужны. Помните это. - И назвал его официальным титулом: - Помните, Создатель Зверя. Но вокруг меня могут остаться только люди, которые думают и действуют синхронно со мной, без отклонений. Настанет время, когда я не смогу - даже если захочу - терпеть инакомыслие. Ни в чем! Не спасут заслуги, не спасет дарование. - Он небрежным движением кисти показал на полотно, висевшее за его спиной, где было изображено подобие дерева с лазоревым стволом и огромными золотыми грушами. - Больную ветку отсекают беспощадно, даже если на ней полно плодов. Ведь она может заразить все дерево...

И створки белых с золотом дверей закрылись.

Предостережение. Да. И довольно внятное. Что ж, пусть будет предостережение.

В маленькой прихожей ждал уже новый адъютант, очень напоминавший прежнего, тоже рослый, красивый и с нагловато-почтительными манерами. Интересно, куда они девают адъютантов, вышедших из употребления, пришедших в негодность?

Узким коридором адъютант вывел Человека не в большой зал с зеркальными простенками, а в какую-то совсем другую комнату. На полукруглом диване с неподходяще веселыми букетиками цветов сидя дремал президент академии. Он вскочил с места.

- Ты? Наконец-то. Я уж думал... Меня иногда вызывают, чтобы поставить в известность... Ну, неважно, пустяки. - Адъютант стоял как столб. Разговор был интересный? Перспективный? Это деятель большого масштаба, он и в технике видит дальше нас с тобой. Его могучая воля, колоссальный организаторский талант.

Адъютанта позвали, он куда-то отлучился.