Захвати с собой улыбку на дорогу

- Забастовка что... Такие бывали и раньше. А ты читал в вечернем выпуске обращение первого министра?

Президент не успел еще прочитать.

- Уговаривает. А потом угрожает... Хочет вообще запретить забастовки, стачки. Ввести в действие чрезвычайный закон 1873 года.

- Та-ак. - Президент поднял брови. - Но ведь этот закон никогда не применялся. И потом... он рассчитан на период войны. Опасной изнурительной войны. Может быть введен в действие только вместе с лозунгом "Отечество в опасНОСТИ".

- Захочет - введет без всякой войны. - Человек поднял глаза на президента. - Ты понимаешь, куда оно идет?

- Да. Я понял еще тогда, у меня на обеде... И как же он их уговаривает быть посмирнее, докеров? Как все это формулируется?

- О, очень изящно. - Человек зашуршал газетными листами. - В обращении к забастовщикам премьер говорит: "Человек смертен. И ему добиваться здесь, на земле, иных, лучших условий существования так же странно, как пленнику ковырять гвоздем толстую каменную ограду, когда открыты ворота". - Он стиснул широкие челюсти. - Так-то вот, президент. А ты говоришь Чиппендейл.

Президент повернулся так резко, что застонали пружины кресла, обнимающего его дородное тело.

- Слушай! Давай говорить, как мужчина с мужчиной. И я бы тоже предпочел жить в более свободных и нормальных условиях, в лучше организованном обществе. Но мир не управляется нашими желаниями, он такой, какой он есть. Что ты мне прикажешь делать? Идти на баррикады? А где они? Клеить листовки, написанные от руки, которые прочтут три с половиной идиота? Я погибну зазря, только и всего. Где я принесу больше пользы? В науке. Где ты принесешь больше пользы? В науке. Сгнили в Кайенне тысячи французских революционеров, и мы позабыли их имена. Но живет теорема Карно.

- Лазар Карно, я знаю, - сказал Человек, откидываясь на подушки. Исчисление бесконечно малых... начало современного анализа...

- Вот видишь. А кто помнит, что этот самый Лазар Карно был членом Конвента, членом Директории, голосовал за казнь Людовика XVI и против тирании Наполеона? Что от этого изменилось? Просто Карно провел большую часть жизни в изгнании. Ей-богу, на это мог пойти и менее благородный человеческий материал.

- Изгнание - это страшно. - Человек потер лоб. - Это, может быть, даже страшнее смерти.

- Ты меня попрекаешь Чиппендейлом, другие - садом, бассейном с черными лебедями. Да, я люблю комфорт. А что, кому-нибудь будет легче, если я этим пожертвую? Мир станет хоть на грош лучше? Наступит народовластие, золотой век Перикла, общее довольство? Если это так, я своими руками передушу лебедей.

Человек невесело усмехнулся.

- Пусть пока живут.

- Чем создается реальный прогресс общества, поступательное его движение? Только увеличением суммы знаний, накоплением сведений о вселенной, - уверенно сказал президент. - Молчать, делать свое дело и не думать о бесполезном - вот долг ученого. И да здравствует твой Зверь, твой великолепный механизм, который ты подарил миру... городу и миру, как говорили римляне.

За мокрыми оконными стеклами жил вечерний город, вспыхивало и гасло пятно какой-то рекламы, отсветы невидимых огней ложились смутными стертыми дорожками на покатые бока крыш. Наверное, внизу ползли, как обычно, зонтики, но, когда лежишь, их не видно. Их можно увидеть только, если стоишь у окна.

Человек вздохнул.

- Механизмы становятся все совершеннее, это так. А вот механизм общественных отношений...

- Не мы в этом виноваты, - президент пожал плечами, - виноваты политики. Не с нас спрос.

- Но чтобы чувствовать себя человеком, - начал Человек, - человеком в полном смысле слова...

- Если уж ты, молчун, стал употреблять громкие слова, - рассердился президент, - значит, молоко века воистину прокисло. Как сказал один старый хороший поэт, главное - это понять необходимость и простить оной в душе своей. Гранитную стену лбом не прошибешь!

Человек кусал ногти правой руки - прежде у него не было этой дурной привычки.

- А смертный приговор? Если тебе придется...

- Ну, уж так и придется.

- А если?

Лицо президента стало хитровато-простодушным, непроницаемым.

- Я человек немолодой, больной... Смотришь, подагра на две-три недели приковала к постели. И никогда нельзя знать заранее... Мой вице-президент, тот с удовольствием подписывает всякую пакость, такое, что через десять лет будет тошно читать. Пускай себе.

Говорить на эту тему больше не хотелось.

- Как твоя дочь? - спросил Человек. - Кончает Университет?

Да, дочь его кончает. Хорошенькая очень. Жаль, слишком серьезно относится к жизни. И к богу. Не надо было, наверное, отдавать ее в закрытый католический пансион. Ничего, замужество все поправит.

- Похоже, она будет работать у тебя в лаборатории, старик. Университет ее рекомендует.

- Возможно, - сказал Человек. - Я беру группу выпускников химического факультета. Дело в том, что кожный покров Зверя...

Неожиданно погас свет. В комнате стало темно. Яркая реклама, которая мигала и дергалась за окном, тоже погасла.

Президент подошел к окну.

- Да это, кажется, весь квартал...

- Весь город, - сказал Ученик за его спиной. Он принес подсвечник с зажженными свечами. - Электростанция на один час отключила энергию. Поддерживает требования порта.

- Надо позвонить домой, - забеспокоился президент, который был внимательным мужем и нежным отцом.

- Телефонная на час прекратила работу. Радио тоже.

Наступило молчание.

Лицо Человека, освещенное снизу неровным, колеблющимся светом свечей, скуластое, неподвижное, угловато окаймленное темным бордюром бородки, сейчас и в самом деле напоминало трагическую маску.

- Ты думаешь, он воспользуется... - спросил президент и не докончил.

- Да. Боюсь, что да.

6. РУСАЛКА

Первый министр объявил чрезвычайное положение и восстановил забытый закон 1873 года, запрещающий бастовать.

Он ввел в город десантные части, состоящие из наемников, и заменил на улицах полицейских десантниками. Корабли военного флота встали на рейде, нацелив на порт и город круглые, окающие рты орудий. Профсоюз портовых рабочих уступил, и докеры, мрачные, злые, изголодавшиеся, вышли на работу. Администрация порта обещала, что не будет разыскивать и преследовать зачинщиков.

Вы говорите: "Какая же это сказка? Это сплошная политика. И все так мрачно, трагично. Тяжело читать". Что поделаешь, современная сказка, сказка двадцатого века читается нелегко. И часто это сказка трагическая...

Человек продолжал экспериментальные работы, но у него началась полоса неудач. Добиться большей глубины погружения Зверя не удавалось. Кожа Зверя лопалась, не выдерживала нагрузки, из трещин сочилась горячая ярко-зеленая кровь, тут же выцветая, застывая длинными ржаво-рыжими потеками. Зверь должен был очень страдать от этих незаживающих кровоточащих трещин, но на все вопросы он отвечал своим ровным металлическим голосом:

- Нет, не больно. Нет, не испытываю боли. Готов к следующему погружению.

Человек ходил вокруг Зверя, кусая ногти, молчаливый, нахмуренный. Держал совет с химиками. Только и слышно было: "Высокополимерные соединения... Политетрафторэтилен... Фенолформальдегидные смолы..." В группе химиков работала дочь президента академии Наук и Искусств. Ее звали Русалкой. Да в ней и в самом деле было что-то русалочье - пепельные косы, кое-как заплетенные, точно размытые водой, небрежные волнистые пряди, спускающиеся на щеки, на лоб, затуманенные, очень светлые глаза с кротким и каким-то загадочным выражением, как у мадонн Леонардо да Винчи, тонкая гибкая талия, маленькая, еще по-девичьи неразвитая грудь, туго обтянутая темным узким платьем. Да, в ней было что-то русалочье, колдовское и одновременно что-то монашеское. "Слишком всерьез относится к жизни", мельком вспоминал Человек, когда проходил по лаборатории и видел, как она наклоняется над термостатом, уронив русые размытые косы. Против света в волосах ее всетаки проблескивала та опасная рыжинка, которой славились женщины этого города.

Как видите, я иду на уступки: в моей сказке не будет королевы, но принцесса все-таки будет. Современная принцесса, принцесса-химик. А ввести ее в сказку было, кстати сказать, не так-то легко. Признаться, я очень долго держала двери сказки открытыми, распахнутыми настежь и уговаривала, упрашивала, умоляла Русалку войти. Насилу уломала.

Посмотрим, что из этого выйдет.

Ученик, увидев в лаборатории новенькую, не хромую и не горбатую, моложе шестидесяти лет, с ленивой и снисходительной небрежностью приступил к обряду ухаживания. Русалка слушала без улыбки, подняв тонкие полукружия бровей. Потом сказала:

- Простите. Я не люблю флирта при отсутствии серьезных намерений. Пустая трата времени.

Ученик хмыкнул с самодовольным видом, и его длинные руки, высовывающиеся из рукавов джемпера, как-то cam собой потянулись вперед, очень ловко, на манер клешней, приблизились с двух сторон к ее осиной талии.

- Но откуда вы взяли, моя ласточка, что у меня не имеется...

- Я хотела сказать - при отсутствии серьезных намерений с моей стороны. Простите.

Она обогнула его и ушла, а Ученик остался стоять дурак дураком с протянутыми вперед руками.

И еще раз Человек услышал обрывок разговора. Русалка мыла пробирки, а Ученик вертелся вокруг. Она говорила напряженно-серьезным, звенящим голосом:

- Великая религия милосердия, смирения. Религия добра - разве это не лучше религии ненависти?..

- Смирение? Хорошо. Очень хорошо, - поддакнул Ученик со своей ядовитой улыбочкой. - Но только, знаете ли, на сытый желудок.

Пробирка выскользнула из ее пальцев и разбилась о кафельный пол. Она сказала, задыхаясь, прижав кулаки к груди:

- Я вас ненавижу. Нена-ви-жу.

"Говорила ли мне когда-нибудь женщина: "Ненавижу"? - подумал Человек. - Кажется, нет. Все было гораздо проще, без... без такого накала. Да, собственно, что вообще было?"

- Спасибо. Ненависть лучше равнодушия. - Ученик нагнулся и стал собирать осколки.

Ее передернуло.

- Ничего настоящего... все напускное. Рисовка... И эти обвислые кофты шута... Отчего вы не носите костюмы, нормальные, приличные, как люди носят? Боитесь растерять оригинальность?

Сидя на корточках, свесив до полу длинные руки, он поднял на нее невинные ясные глаза.

- А вам не приходит в голову, моя пчелка, что костюм стоит денег? Что у меня их может не быть, этих занятных золотых кружочков? Что моим драгоценным братцам требуется, как ни странно, утром завтрак, в обед обед, а на закате ужин?

Они увидели Человека и оба замолчали. "Ого, как у них быстро развиваются отношения!" - подумал Человек, пряча полуулыбку. И тут же, нахмурясь, приказал Ученику сходить туда - не знаю куда, срочно принести то - не знаю что.

Наука требует дисциплины, послушания.

Зверь как-то сразу признал Русалку. Доступно ли ему было чувство прекрасного? Этот вопрос пока оставался нерешенным, еще ждал своего исследователя. Но так или иначе, они подружились. Когда у Зверя брали срезы кожи на анализ, Русалка очень волновалась: "Пустите! Я сама... Ну, как вы не чувствуете? Ему же больно. Тут трещинка, под складкой".

Перед уходом домой она любила заглянуть в стойло к Зверю, посидеть у него хоть десять минут. Для нее Зверь иногда пел песню - единственную, которую он выучил за всю свою жизнь, перенял у Ученика. Щелкало реле, как щелкает не очень хорошо отлаженный лифт, снимаясь с места, и после паузы голос с твердым металлическим привкусом выводил, чуть дребезжа:

Захвати-и с собой улыбку на дорогу...

Русалка сидела, подперев кулаками подбородок, поставив локти на колени,, и слушала. Перед ней громоздилась складчатая, бесформенная туша Зверя, заполняя стойло. Песенка была тягучая, грустноватая. Он потерял работу. Его предали и осмеяли друзья. Ему изменила любимая. Что теперь делать?

И вот он уходит из родного города, уходит куда глаза глядят, оставив позади все, чем дорожил, к чему был привязан. Уходит навсегда.

Не накладывай в котомку слишком много.

Ведь не день, и не два, и не три - вечность целую идти.

Захвати с собой улыбку на дорогу.

Ведь не раз, и не два, и не три затоскуешь ты в пути!

Песенку эту никто уже не пел. Ее забыли. Она была в моде год или полтора назад, и то недолго. Но Зверь не подчинялся моде. Его привязанности были тяжеловесны и устойчивы.

С этим приходилось считаться.

Всю зиму бились и, наконец, к лету все-таки преодолели барьер глубины - Зверь опустился на тысячу метров ниже контрольной отметки и пробыл на этом горизонте восемь часов, не испытывая особых затруднений. Вел его сам Человек - он сделал для себя кое-какие специальные приспособления и с их помощью без левой руки справлялся с клавиатурой пульта.

Пока Ученик в комнате отдыха отстегивал кнопки и пряжки на алом комбинезоне Человека, раздергивал молнии, тот успел коротко, точно рассказать о показателях сегодняшней проходки. Потом вгляделся повнимательнее в лицо Ученика.

- Что с тобой?

Ученик, чуть помявшись, протянул ему газету. Арестованы зачинщики забастовки в порту. Предстоит процесс восьмидесяти. Судить их будет военный трибунал. Они содержатся в крепости на одном из Проклятых островов, издавна служивших местом заключения особо важных государственных преступников.

- Газета вчерашняя, - сказал Человек, теребя бородку.

- Да.

Значит, не показали, потому что не хотели волновать перед ответственным погружением. Что ж, он, пожалуй, поступил бы так же.

В списке арестованных был один из братьев Ученика. Это Человек обнаружил уже дома, перечитывая список.

Совет профсоюзов выразил протест против ареста восьмидесяти. Письма в их защиту прислали многие деятели науки и культуры. В ответ на это первый министр дал приказ разогнать мирную уличную демонстрацию студентов и Национального Союза передовых женщин - "по возможности без применения оружия". Когда из толпы раздались выкрики: "Долой произвол", "Долой тирана" (вероятно, это была провокация), - десантники разломали ограду парка, потеснили толпу большими квадратами чугунной решетки, загнали в метро, а потом кидали сверху эти квадраты на головы тесно прижатых, стиснутых в узком пространстве людей...

В этот час Человек со Зверем были на стартовом поле на дне воронки. Было решено изменить технологию спуска, и Зверь репетировал новый вариант, а Человек с помощью приборов контролировал угол погружения.

Неожиданно раздался резкий треск реле, и Зверь сказал, как всегда, точно и бесстрастно:

- Происходит что-то отвратительное,

- Ты о чем это? - не понял Человек.

Зверь повторил слово в слово то же самое, только еще медленней, как будто разделяя слова точками.

- Происходит. Что-то. Отвратительное.

- Где?

- На Центральной площади. - Слуховой аппарат Зверя был несравненно более совершенным, чем человеческий. - На Центральной площади. У метро. Да, у метро. Ты не слышишь? Я слышу. Крики... - Зверь как-то передернулся, поежился, зябкая дрожь пробежала по его толстой коже. - Уведи меня в ангар. Я хочу в ангар. - Он обращался прямо к Человеку, хотя обычно его приводили и уводили другие. - Не хочу оставаться тут...

Когда Человек поднялся к себе в кабинет, на диване сидел президент академии. Под глазами у него набрякли мешки, в углах рта выступили резкие морщины, верхняя губа крепким треугольником налегла на нижнюю, отчего лицо утратило выражение благодушия. Это был президент, только лет на десять старше.