Нетипичный атом общества

– Да вы же в одном городе живёте.

– Ну ты сказал! Это у вас половина деревни спит под одним одеялом, а в Москве люди из одного дома, а то и подъезда, друг друга не знают. Вот, Этуша я видела.

– Кто такой?

– Забыл, что ли? В «Кавказской пленнице» Саахова играл.

– А, помню, хороший артист.

Западный ветер нагнал облака, которые закрыли большинство звёзд. Стояли последние тёплые ночи лета. Оба подглядчика сидели на корточках, время от времени разминая затекшие ноги. Генка осторожно и мягко дрожащими пальцами провёл по спине девушки. Галя поёжилась и задвигала плечами:

– Ты чего?

– Всё равно смотреть пока не на что, – прерывисто и волнительно зашептал Пират, зная, что Галя не станет выдавать своего присутствия скандальным криком, а потому провел по легкой тоненькой кофточке ещё разок и не менее эротично.

– А ты ласковый, оказывается.

Воодушевлённый поощрением одноглаз, обхватил будущую торговку сзади, пытаясь своими мелкими руками уцепиться за необъятную грудь. Девица сжала подмышки, заклинила конечности нахала:

– Что тебе надо?

В ответ Генка зашептал ей в ухо, обдавая табачно-семечковым дыханием:

– Тебе жалко, да? Замёрз я, а так теплее.

Галя в любом случае не рассматривала Пирата Степановича, как достойную партию, даже более того, она вообще не считала возможным связать судьбу с местными деревенскими ребятами, но страдая любвеобильностью, редко кому отказывала. Мускулы будущей заведующей магазином медленно расслабились и руки одноглазого молодчика проникли к заветной цели.

– Расстегнуть можно? – Горячая волна потенциальной энергии прошлась по парню.

– Там две пуговички. – Галя тоже задышала глубже обычного.

Генка задрал кофту на спине и неуклюже зашарил руками:

– Не пойму, как они расстегиваются.

Девица сама в секунду освободила грудь от стягивающего лифчика, и та рухнула в руки Пирата стремительно обмякнув. Он зачарованно и недолго помял страдающие гигантизмом выросты женского организма. Потенциал его поник и он, тоскливо тиская соратницу по слежке, стал думать, под каким предлогом удрать.

– Ой, кажется, я чайник на плитке оставил.

Галя стальным шепотом заставила его отказаться от отступления:

– Один-пусто, 9доминошный термин, намекающий на дефект кавалера) если ты сейчас смоешься, ко мне больше не подходи!

Генка грустно вздохнул и приступил к выполнению обязанностей…

В субботу на Парковой улице сыграли долгожданную свадьбу. Тётя Шура Зотова выдавала свою единственную дочь Лиду за соседа Женьку Лыскова. Количество приглашенных ограничивалось тридцатью человеками обоего пола, из-за скромных размеров жилья. Зрителей же и прохожих зевак оказалось в два раза больше. Кого привлекало любопытство, а кого дармовое угощение. На эти цели хозяева готовили вёдра самогонки – и дешевле, и злее.

Часам к пяти торжество выплеснулось на улицу. Гармонист Вася занял подобающее место на скамеечке и под мотив «цыганочки» начались пляски с частушками, в которых литературные обороты и выражения крайне редки.

Заведующая пионерским лагерем срочно придумала мероприятие в дальнем конце парка, на футбольном поле, лишь бы уберечь подростковый слух от матерного народного творчества.

Частушки готовили заранее, чтобы блеснуть ими в нужный момент. Странно, что занимались этим лишь женщины, да девушки на выданье. Они устраивали своеобразное соревнование, или частушечные перепалки между собой, а слушатели и зрители буквально валились от хохота. Иногда и мужчины выдавали свои куплетики, но всегда безнадёжно проигрывали поднаторевшему слабому полу.

Прислонясь спиной к штакетниковому забору, на травке восседал Володька Тарзан, уже махнувший семь стаканчиков без закуски, и заунывно рассказывал Витьке Хитрову историю своей неудачной женитьбы. Балон растерянно слушал. Ему также налили пару стаканов и он, захмелев с непривычки, глуповато улыбаясь, делил внимание между повествованием пьяного Тарзана и дробным плясом под остросоциальные и остросексуальные пропетые стишки…

Таня склонилась к уху Василия:

– Никогда не думала, что в деревне можно услышать такое. У вас так всегда на свадьбах?

– Почти всегда. Если женится или выходит замуж кто-то из местной интеллигенции, то помягче поют, культурнее, а в остальных случаях такое завернут – уши вянут.

Митька ухмыльчиво прислушивался к непристойностям, которые без устали и перерыва выдавали уличные дамы и делился впечатлениями с математиком Петровичем, родным братом директора подсобного хозяйства Фомина, толстячком с обвислыми щеками и брюхом. Он отказался от спиртного домашнего приготовления, но откушал стопочку «Столичной» и с удовольствием закусил кетой. Инвалид не был абсолютным трезвенником, но употреблял в редких случаях и никогда не позволял себе пьянеть. В противоположность ему, рассудительный преподаватель математики без ежедневных пол-литра давно уже не обходился.

– Смотри, Алексей Петрович, два одноглазых в одной компании, – Митька указал на Пирата и Ивана Котелкина – не к добру.

– Тот улыбнулся:

– Знаешь, Дмитрий, в математике есть такое правило, что пятьдесят процентов допускается округлять до ста. По одному глазу они имеют, значит округляем до четырёх.

Сквозь нестройные ряды зрителей к ним протиснулся Володя Мартынов, отец Валерки и местный пассионарий. Когда он выпивал, то становился невоздержанным на язык и поступки, мог надерзить любому начальнику, вплоть до рукоприкладства. Судьба щадила его. За свои слова и выходки он чудом не оказался в тюрьме в сталинское и хрущевское время, а уже при Брежневе к нему, как фронтовику, относились лояльно. Не раз тряс он за грудки двоюродного брата – Виктора Сарычева, директора интерната, со словами:

– Ты же гад всю войну в замполитах при штабах отирался, передовой ни разу не нюхал!

Прежнего директора подсобного хозяйства ненавидел столь люто (тот будучи полковником и комендантом пару раз сажал Володю на гауптвахту), что многократно атаковал его с «кривым стартером» в руках. Стальную ручку для заводки машины у него быстро отнимали собратья шоферы, зная его характер и Сергей Ефимович Бодров оставался цел и невредим.

Володя стал водителем случайно. Призванный в 1943 году, он оказался в далёком от фронта полуголодном Хабаровске. Выстроили батальон на плацу и предложили сделать шаг вперёд тем, кто знаком с автомобилем. Таковых не оказалось. Тогда упростили вопрос до уровня:

– Умеет ли кто ездить на велосипеде?

Двое шагнули вперёд, в том числе и он.

После ускоренного обучения, его отправили через всю страну поближе к фронту, но не на сам фронт, посадили на американский «Студебеккер» и доверили перевозить бесчисленные грузы с армейских и корпусных складов на дивизионные. Война его почти пощадила – ранен он был всего дважды и то легко.

– Привет здоровяки – Володя вежливо протянул руку Петровичу и небрежно Митьке – веселитесь помаленьку?

– На свадьбе грех не веселиться. – Ответил одноногий без тени улыбки (ему не понравилось пренебрежение старшего Мартынова).

– А мне не до веселья. Феде Михайлину дали второй класс, а меня на комиссию не допускают. Вот гады. Алексей Петрович, пузатый ты наш, уважаю я тебя за то, что хоть ты и директор вечерней школы, но в партию не вступаешь.

Василий потянул Таню за собой, желая послушать военного шофёра, они встали в двух шагах от собеседников, причем девушка оказалась лицом к лицу с Митькой.

А Володя продолжал:

–Знаете, почему Бересту звание героя не дали? Я вам скажу.

– Кто такой Берест? – Поинтересовался учитель.

– Замполит из батальона Степана Неустроева, который изначально с Егоровым и Кантария лазил на рейхстаг и знамя крепить помогал к конной статуе Вильгельма. Другие флаги немцы сбросили, а ихний уцелел. Комбат Степан им высказал, что мол, знамя должно висеть над куполом. Кантария с Егоровым снова полезли наверх. Все порезались о битые стёкла. Егоров вообще чудом уцелел – под ним балка рухнула, а лейтенант Берест видать побоялся карабкаться. В итоге героями стали пятеро – три комбата, чьи солдаты штурмовали рейхстаг – Неустроев, Самсонов и Давыдов и два разведчика – Михаил Егоров и Мелитон Кантария. Кстати, через неделю к ним добавили Илью Сьянова, он был старшим сержантом и командовал ротой прикрытия, которая охраняла знаменитую группу.

– Старший сержант ротой командовал? – Удивился педагог.

– Ну да, при штурме Берлина младшие офицеры гибли без счёта, приходилось сержантам командовать. На первом параде Победы знамя так и не пронесли, капитан Неустроев, раненый и обожженный, не мог толком шагать (правая нога волочилась), а обгорелые руки не держали древко…

Частушечницы стали выдыхаться одна за другой и, исчерпав репертуар, уже повторялись. Вася всё наигрывал незамысловатый залихватский мотив. Митька что-то сосредоточенно соображал. Выждав паузу между куплетистками, он, глядя в упор на московскую гостью, безголосо, но с энтузиазмом пропел:

В пруду рыбка завелась

Люди замечали

Что ж ты девка раздалась?

Видно накачали.

Почти никто не среагировал на частушку. Откровенно говоря, мало кто понял, к кому относятся эти слова, да и сам текст по свадебным меркам, был более чем безобиден, но Таня, глянув строго на Василия, вырвалась из круга зрителей и торопливым шагом направилась к тёткиному дому. Тот нагнал девушку почти на перекрёстке, возле пиратовой избушки, недоумевая: что с ней случилось?

– Таня, подожди. Куда ты торопишься?

– Отстань Ты правда не понял ничего?

Девушка глядела отчужденно и, немного помолчав, укоризненно добавила:

– Дурачок, эта частушка про нас, точнее про меня, а ты, как лопух стоял и даже ухом не повёл.

– Давай я сочиню о нём по-быстрому, а ты споёшь. Пойдём назад, успокойся.

– Ты стихи умеешь писать?

– Немного.

– Тогда почему обо мне ничего не написал?

– Напишу, обязательно напишу.

Таня колебалась в нерешительности. Тем временем до парочки донесся вновь мощный баритон одноногого. Он не угомонился и спел второй ехидный куплетик:

Галька, лежа на пляжу,

Мнёт лохматую межу,

А люди удивляются:

«Чего она валяется?»

Последовало два холостых проигрыша гармони и звончайший голос Гали Безруковой выдал «ответку»:

Инвалидовы слова –

– Грязная блевотина.

Ты заткнись до Покрова

Хромая идиотина.

Раздался взрыв смеха, даже аплодисменты послышались.

– Проводи меня домой – Попросила Таня.

– Вечером выйдешь?

– Не знаю, посмотрим. Мне одной хочется побыть.

Тётка скептически встретила племянницу:

– Ты какая-то не в себе, не заболела?

– Голова болит, а так – нормально.

– Тогда сходи завтра в аптеку и купи таблетки от городской мигрени.

– Почему от городской?

– Потому, что сельской мигрени не бывает, разве что интеллигентики какие наедут.

К солнечному закату стих ветерок. В ночь обещали понижение температуры до трёх-пяти градусов. Танино негодование постепенно улеглось. Василий заискивающе бродил по улице туда-сюда, мотаясь как маятник и бросая с надеждой взгляды на глиняный домик.

На вечернюю скамейку собрались одетыми по-осеннему. Одна Людмила повыпендривалась немного в лёгком платье, но и она сбегала домой, возвратясь в куртке.

Василий явился с гитарой, надеясь задобрить Таню и развеять её дурное наст роение. Валерка Сёмин обучил его в своё время трём аккордам и кое чему ещё.

Людмила примостилась на краешек, к Гале, игнорируя привычку сидеть рядом с Таниным кавалером. Они долго шушукались, посмеиваясь время от времени.

Тётя Аня, надев телогрейку, подошла поближе к молодёжи и встала за малинником, навостря уши.

Нагретая за день земля стремительно отдавала тепло. Ясное звёздное небо предвещало серьёзную утреннюю прохладу. С Парковой улицы слышались грустноватые женские голоса, поющие «В жизни раз бывает восемнадцать лет».

– Сосед, подыграй нам на гитаре. – Обратилась Галя Безрукова к Василию.

– Какую мелодию?

Галя с Людмилой несколько раз подряд пролялякали мотив известной песни. Когда ритм и мелодия были сносно подобраны, подружки-интриганки негромко и задушевно пропели:

Я возле тополя

Потерлась спиночкой

Зачем протопала

Туда тропиночку?