А&В. Бабочка

Мать закончила с чаем и села на стул напротив них.

— Ну что, мальчики, вы готовы? — Она поставила чашку с чаем Новаку и придвинула стеклянную конфетницу с кучей печенья.

— Конечно, — бодро отозвался Новак.

— Дэннис, а ты чего молчишь?

— Я готов, — бросил он, лишь бы она отстала.

— Ну, вот и здорово. Смотрите только, не опоздайте. Ты за ним проследи, ладно? — она обращалась к Новаку.

— Обязательно.

— Ладно, пойду. Не буду вам мешать.

Когда она ушла, Дэннис издал вздох облегчения, и попытался вновь поймать тот миг спокойствия и легкости, который был до этого злополучного визита. Тщетно. Момент упущен, на смену расслабленности пришло напряжение и раздражение, причина которому сидела рядом. Новак лишь пару раз пригубил чай и отставил кружку в сторону. То же сделал и Дэннис, допив кофе. Новак тут же безмолвно встал, взял их кружки и подошел к раковине. Он всегда так делал. Если они вдвоем сидели за столом, посуду мыл именно Новак. И хоть он и говорил, что ему, в общем-то, не сложно, Дэн понимал, что это не просто так. Таким способом Новак пытается проявлять заботу, и даже такая мелочь выводила Дэнниса из себя, настолько ему были противны пусть и такие пустяшные проявления теплых чувств к нему. Он недовольно нахмурился и, встав из-за стола, пока Новак еще стоял у раковины, ушел в свою комнату. Там быстро переоделся в школьную форму, причесался и собрался на выход.

Солнце пекло по-летнему беспощадно. В школьной форме было жарко. Было бы куда комфортнее, если бы вместо брюк разрешали бы носить шорты. Но кому до этого есть дело? Они шли в школу, где будет проходить экзамен, в абсолютном молчании. Когда идти оставалось лишь пару минут, Новак решил нарушить тишину.

— Если я тебя чем-то раздражаю, скажи мне, — неуверенно сказал он. — Я постараюсь исправиться.

— Да заткнись ты уже, — прошипел Дэн. — Ты сам по себе отвратителен.

— Прости, — дрожащим голосом сказал Новак и замолчал.

Вырезание по бумаге

Сдавали экзамен они с Дэннисом в разных аудиториях. Сам экзамен ему показался даже слишком простым. Новак долго глядел на экзаменационный бланк и выискивал какой-то подвох, но не нашел. Сдавшись, он отдал его принимающим экзамен преподавателям и вышел из школы. Дэнниса ждать бессмысленно, подумал он. «Он либо уже сам ушел, не дожидаясь меня, либо все равно предпочтет идти один». Он пошел домой, по пути размышляя над их последним разговором. «Ты прав, Дэн» — продолжил он их диалог у себя в голове. — «Чертовски прав. Я отвратителен. Маленький мерзкий уродец». В горле будто застрял ком, но он нашел в себе силы его проглотить. «Терпи, тряпка, если сейчас разрыдаешься, то будешь выглядеть совсем жалко». Быстрым шагом он дошел до дома, запер за собой дверь и сразу направился в ванную. «Ее сегодня не будет, так что можно один разок, всего разок, в этом же нет ничего плохого» — уговаривал он сам себя, хотя знал, что все это пустые оправдания.

Матери его сегодня дома не будет. Она держит небольшое турагентство, и поэтому часто находится в разъездах. В таких командировках она договаривается с гостиницами о размещении постояльцев, проверяет качество сервиса и условия их проживания, также проверяет экскурсии, транспорт на котором будут возить ее клиентов и много другое. Перфекционистка по натуре, она всегда очень щепетильно к этому подходила, поэтому если и уезжала, то надолго. Именно благодаря этой щепетильности ее агентство до сих пор держится на плаву, хоть и огромного дохода не приносит. Им двоим на жизнь хватает, и то хорошо. Братьев, сестер, отца, бабушек или других родственников, кроме матери, у него нет.

Отца, который когда-то их бросил, он помнил очень смутно. Помнил, что он был очень-очень высокий, а руки у него были огромные, а еще что его он называл больным выродком, но каких-либо других черт ему не припоминалось, ни лица, ни жестов, ни его одежды. Фотографий никаких с ним не осталось. Несомненно, это работа его матери. Что бы он ни спрашивал у нее про отца, всегда получал один ответ: «Для нас он мертв! Запомни это хорошенько!». Если он пытался расспрашивать дальше, то она просто его игнорировала. С чего-то он был уверен, что он ушел из-за него, из-за его болезни. Оно и понятно, какой мужчина захочет себе такого ущербного сына?

Он зашел в ванну, разделся догола, достал небольшой целлофановый пакет из схрона между зеркалом и стеной и лег в ванну. Воду не включал и пару минут сидел просто вслушиваюсь в тишину дома. «А если она вернется раньше?… Нет, нет. Такого точно не будет. Расслабься. Ты просто слишком нервничаешь». Он вынул из пакета пару идеально заточенных лезвий для ножа по бумаге и сам нож. Нож-скальпель предусмотрен для профессионального вырезания по бумаге, а поэтому он очень острый и хорошо ложится в руку. Этот нож доступен, да и вопросов при покупке лезвий к нему ни у кого не появляется.

Он сменил слегка затупившееся лезвие на новое, старое аккуратно положил на край ванной, чтобы потом выкинуть, продезинфицировал нож перекисью водорода, приготовил вату и бинт.

Для него это было не впервой. «Интересно когда это было в первый раз? Наверно, лет в 8–9». Он не помнил, когда точно был первый раз, но зато хорошо помнил, как именно это произошло. Из-за болезни, комплексов, кучи ограничений, постоянных страхов и много чего еще, что для его детской психики было сильным ударом, ребенком он был крайне нервным. Нервозность проявлялась постоянным ковырянием чего-либо. Он буквально не мог успокоить свои руки. Ногти его всегда были обкусаны, заусенцы сорваны, часто до крови. Обои, если где отставали, были ободраны, маленькая дырочка на футболке моментально превращалась в огромную. Даже когда он просто сидел за школьной партой, он постоянно что-то ковырял, мял, сжимал, отколупывал, отвинчивал, отрывал, раскурочивал и ломал. Он просто не мог себя унять, и детский психолог, к которому его повела мать, посоветовал занять чем-то эти беспокойные руки, чем-то полезным и успокаивающим. Сначала это было рисование, потом лепка из глины, вышивка, детский конструктор, но он быстро ко всему терял интерес, так постепенно они дошли до более экзотичных видов творчества. Самым последним из них стало фигурное вырезание по бумаге. Для этих целей ему был куплен набор специальных ножичков, одним из которых и был этот нож-скальпель. Мама сидела с ним только первые пару раз, когда он только учился, но потом, когда она убеждалась, что он не поранится и справится со всем сам, она его оставляла и шла заниматься своими делами. В один из таких вечеров, он сидел в одиночестве в своей комнате за своим столом и вырезал. Это была какая-то сложная фигура, какая он уже и не вспомнит, и что-то у него пошло не так. Он ее испортил, окончательно и неисправимо. Одной рукой он смял этот злосчастный лист бумаги и кинул на пол. В другой руке все еще лежал нож и будто ждал чего-то. Руки срочно требовали другого занятия. В голове неожиданно вспыхнула идея. Он прикоснулся кончиком ножа к коже, собрался с мыслями, выдохнул и резко всадил его в бедро. По телу словно прокатился электрический разряд, он зажмурился, чуть слышно вскрикнул. «Я это заслужил» — пронеслось у него тогда в голове. После этого все его страхи и проблемы куда-то улетучились. Словно он попал на далекую-далекую планету и все, что с ним раньше происходило, не имеет ни малейшего значения. На этой планете он здоровый, красивый мальчик у которого прекрасный любящий отец и счастливая мать, которая всегда рядом. Этот мальчик не знал страха и боли, длинных больничных коридоров, не видел слез своей мамы, и не винил себя в них. Этот мальчик был счастлив. Боль в ноге стихала, и он постепенно возвращался в реальность. Маме он наплел, что порезался случайно. После этого набор был выкинут, но он успел умыкнуть из него этот нож. Как ни странно, такой мазохистский способ унять руки сработал, и надобность в прочих «творческих терапиях» отпала. Он не часто прибегал с тех пор к этому своему способу снятия стресса, достаточно было одного факта: в любой день, что бы ни случилось, он может достать ножик из своего тайника под раковиной и стать ненадолго «нормальным». Это его успокаивало.

Место для пореза он всегда выбирал такое, чтобы никто его ни в чем не заподозрил. Стоит матери хотя бы допустить, что он себя режет намеренно, как, в лучшем случае, она устроит скандал, а в худшем, потащит его к психиатру, что для него было бы в разы унизительнее. Этого он допустить не мог, поэтому подстраивал все как несчастный случай. Порез на коленке — катался на велосипеде и случайно упал на осколок битой бутылки. Длинный тонкий порез на указательном пальце левой руки — нарезал овощи, порезался ножом. Крупный глубокий порез на внутренней стороне ступни — во время поездки на пляж напоролся на ракушку. Никаких запястий. Никаких повторений. Все должно выглядеть максимально естественно. Правда, иногда фантазия его иссякала и тогда ничего лучше, чем резать там, где точно никто не увидит, в голову ему не приходило. Единственной безопасной зоной он признавал все, что скрывают трусы. Все остальное в той или иной ситуации могут увидеть посторонние. Например, на пляже, в бассейне или во время переодеваний в спортзале. Излюбленными местами были верхняя часть паха и внутренняя сторона бедер.

Вот и сейчас он сделал надрез в паху. Волна боли прокатилась по телу, он издал стон. Тяжелое дыхание разносилось по ванной, руки обмякли, стали словно ватные, он облокотился, закрыл глаза. «Я поставил новый рекорд» — с грустной усмешкой подумал он. Раньше для него и два раза в год было много, этот же раз уже шестой. В последнее время что ни день — то испытание для нервов. Экзамены, постоянная ругань с матерью, вконец испорченные отношения с Дэном. Последнее било по нервам в разы сильнее. Он не понимал причину. Просто в один момент все стало ухудшаться. Каждый раз, пытаясь узнать у него, что не так, он не получал ответа. «Отвали, мудила», «Потому что ты — слабак», «В зеркало посмотрись, найдешь причину», «Сам будто не знаешь почему» — вот что он обычно слышал. Раз за разом он прокручивал в своей голове все его ответы, надеясь углядеть в них скрытый смысл, некое послание, которое Дэн не мог передать напрямую, но, сколько бы ни старался, так и не нашел. «Почему? Что я сделал не так? Или это просто потому, что я отвратительный? Но я таким был всегда, тогда почему именно сейчас ты меня возненавидел?»

Сейчас их общение — это непрекращающийся поток оскорблений и унижений со стороны Дэна. Сложно поверить, что когда-то все было совершенно иначе, что их отношения строились на доверии и взаимопонимании, а Дэн не позволял себе грубостей в его адрес. Раньше он был счастлив от того, что у него есть друг, хотя всегда думал, что он этого недостоин. «Ну не может кто-то по своей воле дружить с таким как я. Особенно такой, как он. Вот и все». Он лежал в ледяной ванне без воды, чувствуя, как тонкой струйкой стекала из пореза кровь.

Он с детства завидовал ему, ведь у него было все то, о чем он мечтал — здоровье, полноценная семья, приятная внешность и уверенность в себе. Несмотря на зависть, злобы он на него не держал и скорее наоборот восхищался им и старался на него походить, но получалось это плохо — они слишком разные, полные противоположности. Дэн сильный и смелый, он никогда не боится ошибиться, не задумывается о том, что о нем подумают, и поступает только так, как сам считает нужным. Но есть и другая сторона медали, он крайне эгоистичный и полностью лишён эмпатии. За их 13 лет общения он ни разу ни видел, чтобы Дэн кого-то пожалел или кому-то посочувствовал. Слабых он презирал и считал, что они недостойны существовать в этом мире. А слабыми для него были все, кто просил помощи неважно по какой причине. Жертвы наводнений, землетрясений и других катастроф, старики, инвалиды, просто люди, попавшие в сложную жизненную ситуацию — все они были ему противны. Он этого никогда ни от кого не скрывал, часто высказываясь резко и грубо в адрес нуждающихся.

Один случай сильно врезался в память Новаку, каждый раз, думая о такой черте характера его друга, именно этот эпизод всплывал у него в голове. Когда им было по 13 лет, они поехали в центр города за покупками. Купив, что нужно, они собрались ехать обратно. У входа в метро сидел бездомный и просил милостыню. Новак не смог пройти мимо и встал, ища в карманах мелочь.

— Пошли, — раздраженно одернул его Дэн.

— Сейчас, подожди минуту. — Как назло он не мог найти ни монетки.

— Пошли, сказал. Он все равно все деньги пропьет.

— Я не ел несколько дней. Пожалуйста, подайте. Что вам стоит? — Голос у бродяги был хриплый, нездоровый, что еще сильнее разжалобила Новака.

— Мелочи нет. Поэтому вот. — Новак вынул из сумки бутерброд, который взял из дома, чтобы перекусить по дороге, и протянул нищему.

— Наигрался в благородного рыцаря? — Дэн был сильно раздражен. — А теперь может-таки пойдем?!

— Спасибо вам огромное. — Бездомный с радостью в глазах принял еду. — Вы хороший человек. Не то, что ваш друг.

Лучше бы он не произносил последнюю фразу. Дэн выхватил из рук бутерброд и бросил его в ближайшую лужу. Хлеб тут же пропитался грязной водой, а колбаса разлетелась по асфальту.

— Приятного аппетита, ублюдок. Пошли уже!

В этот момент Новак ощутил шок, стыд и злость одновременно. Он бы хотел Дэна пристыдить, заставить его извиниться перед беднягой. Пусть он и опустился на социальное дно, но он — человек, так к нему относиться нельзя. Но сказать об этом Дэну он не смог. Смелости не хватило.

— Иди один, — все, что он тогда сказал.

— Как знаешь, — отмахнулся Дэн и ушел.

Новаку пришлось долго извиняться за поведение товарища. Чтобы загладить вину, он дошел до ближайшей булочной, купил целый пакет самой разной выпечки и вручил его бездомному. Тот его долго благодарил и сказал, что такое к нему отношение норма, что не стоит переживать из-за этого. Но, несмотря на все его слова, эти воспоминания еще долго терзали. Его мучил стыд, что он ничего не сделал, что не упрекнул даже, но самым болезненным было то, что он боялся хоть как-то ему воспротивиться. «С тех пор ничего не изменилось. Я и сейчас боюсь. Жалкий слабак» — подумал он про себя. «Но так оставлять нельзя. Если еще хоть раз я увижу, что он кому-то вредит, я обязательно выскажу ему все и образумлю. Он меня послушает».

Кровотечение остановилось, слабость постепенно отступала, но ему этого не хотелось. Он хотел бы дольше пробыть в этом приятном расслабленном состоянии, когда все проблемы отдаляются настолько, что перестают волновать. «Ладно. Еще один раз» — уговорил он сам себя, решив повторить. Он поднес лезвие к коже и занес руку. В последний момент рука дрогнула, лезвие прошло намного глубже, чем Новак рассчитывал. Нестерпимая боль. Слишком сильная, совсем не такая как обычно. После осмотра места пореза его тут же бросило в дрожь от страха. Под ним натекла уже целая лужа крови, а из свежего пореза фонтаном бьет яркая алая кровь. «Нет. Нет. Нет. Только не артерия. Только не это». Его тут же охватила паника. Пусть он много раз резал себя, но никогда и мысли не было сводить счеты с жизнью. Для него это был лишь способ успокоить себя, снять напряжение. Но один промах и из простой «забавы» это переросло в серьезную угрозу жизни. «Так не должно было случиться. Нет-нет-нет…»

Бабочка

Первое свидание прошло безупречно. Сразу после экзаменов он набрал номер ангела, с которым познакомился в парке, и пригласил в кино. Да, банальней не придумаешь, но ей, судя по всему, понравилось. После кино они весь вечер болтали, гуляли по городу, держась за руки, и не хотели расставаться. За первым свиданием последовало второе, а после него — третье. Все летние каникулы они провели вдвоем, встречаясь почти каждый день.

«Идеал» — думал он каждый раз, как видел ее. В первую их встречу, он приметил в ней только внешность и после начал опасаться, что ничего кроме внешности у нее нет. Он ошибся. Помимо красивого личика у нее было много других положительных качеств: тонкое чувство юмора, хорошо подвешенный язык, интеллект выше среднего и отвязность, некая игривая несерьезность ко всему в этой жизни. Она никогда не ограничивала себя правилами, как делает большинство людей. Она поступает только так, как хочет сама, и с чужим мнением не считается. «Хватит с меня того, что на сцене я такая, какой меня хотят видеть. В остальное время я — это я. Я не собираюсь никого из себя строить и соответствовать чьим-то представлениям тоже не буду. Эта жизнь полна соблазнами и удовольствиями и слишком коротка, чтобы я от них отказывалась в угоду другим» — вот как она объяснила свое легкое отношение ко всему. Большая часть населения Земного шара про нее скажет, что она безответственная и испорченная, но Дэна эта черта только заводила. Он видел в ней отражение себя самого. Ведь он такой же, делает только то, что ему вздумается, без оглядки на других. «Если кому-то что-то не нравится, то могут катиться ко всем чертям» — девиз, которого придерживались они оба.

Периодически его, убежденного атеиста, который не верит ни в какие высшие силы, божественное провидение, судьбу и предначертания, начала посещать мысль, что они созданы друг для друга. Вначале он даже подумал, что слишком уж хорошо все складывается, должен же быть в ней какой-то минус, какой-то изъян, который он не углядел. Но как бы он ни присматривался, как бы его ни выискивал, так и не нашел. Ни тебе завышенной самооценки со звездными замашками, ни заниженной с вечными загонами, которые его так бесили в Новаке, ни психологических травм, ни проблем со здоровьем. Смелая, сильная духом, открытая, общительная, из самой обычной семьи среднего достатка, с, как бы ни удивляло это при ее-то образе жизни, идеальной репутацией. Совершенство, как ни посмотри. При каждой встрече с ней он терял счет времени, а расставшись, тут же начинал тосковать и с придыханием ждать следующей. Он был влюблен и счастлив впервые в своей жизни.

Последний день лета они решили отпраздновать у него дома. Погода испортилась еще в середине августа, дожди лили, не прекращаясь, а холод стоял такой, будто уже середина ноября. Активным прогулкам на свежем воздухе пришел конец. А тут отца, очень удачно для Дэна, отправили в командировку. Отец за порог — мать сразу в чужую койку, поэтому дома ее тоже не было. Квартира была полностью в их распоряжении. Зайдя, естественно, первым делом они занялись любовью на постели его родителей. На его односпальной кровати вдвоем было бы тесновато, тут на просторной двуспальной постели застеленной шелковым бельем лучше. После секса она села на кровати, поправила взъерошенные волосы и с присущей ей грацией, совсем не стесняясь наготы, соскользнула с гладкой простыни на пол, присела на колени и начала делать самокрутку на прикроватной тумбе.

— Что на этот раз? — спросил он.

— Кое-что расслабляющее. Тебе понравится. — Она улыбнулась и прикурила белый сверток. Раскурив, она передала его Дэну. Он сделал медленную глубокую затяжку, прочувствовав, как едкий дым прокатывается сначала по горлу, потом попадает в легкие, на секунду он задерживает дыхание, а потом так же медленно выдыхает, стряхивает пепел в пепельницу, и отдает косяк ей обратно. Она, сделав точно так же, возвращает его ему и, видимо, заскучав, встает и оглядывается по сторонам в поисках чего-нибудь интересного. Скоро ее взгляд падает на шкаф-библиотеку — чисто интерьерную задумку, никакой фактической значимости для его родителей он нести не может, разве что сгодится заначку прятать.

— Ух ты! Достоевский, Гюго, Кафка, Мураками, Хаксли…

— Поверь мне, ни одну из этих книг они не читали. Куплены они для красоты, чтобы полки не были пустыми.

— Можно? — она спрашивала разрешения открыть стеклянный шкаф.

— Конечно.

Она сразу схватила первую попавшуюся книгу.

— Фу, пластмассовая, — изрекла она, скорчив недовольную мину.

— Стали бы они на бумажные тратиться. Ага, держи карман шире, — усмехнулся он и, затянувшись в очередной раз, встал с кровати и передал курево. Как только она забрала его, он обнял ее сзади за талию и зарылся носом в ее белобрысые кудри. «Даже пахнет безупречно. Ангелочек мой». Она поставила книгу обратно и засмотрелась на другую, странную и выделяющуюся.

— А это что?

— Не-не-не. Ее мы трогать не будем, — сказал он, и она тут же ее взяла в руки. Это был семейный фотоальбом. Особой любви в этой семье не водилось, поэтому и альбом был худенький и скудный. Завели его чисто для галочки, раз у всех есть и у них должен быть. Фото там было мало, и все они сделаны насильно.

— Можно посмотреть?

— Нельзя. Я там маленький, пузатый и некрасивый.

— Слушай, я была еще тем «гадким утенком». Жирненькая, вся в прыщах из-за диатеза и без половины зубов. Зато сейчас, посмотри, какой «лебедь». Нечего тут стесняться. — Она взяла альбом в руки.

— Положи.

Она его проигнорировала и, выдохнув клубы густого дыма, раскрыла. На первом фото он еще карапуз, маленький и, как он и говорил, пузатый, улыбается беззубым ртом. Потом свадебное фото его родителей. Натянутые улыбки, неестественные позы, напряженность между ними была уже тогда. На следующем фото опять он. Ему четыре года, улыбки уже нет, выражение лица хмурое, недовольное. Она, молча, пролистала пару страниц с глупыми банальными сюжетами: первый учебный день, поход на пляж, лыжи, поездка на море, достопримечательности города; и остановилась на фото, где они с Новаком в обнимку стоят на фоне песчаного замка, построенного ими. Он хорошо помнит этот день. Им было по 10 лет, и они смогли уговорить родителей на совместную поездку на озеро. Весь день они купались, играли в песке, веселились так, как могут только дети. На лице Новака красовалась улыбка от уха до уха. И он тоже улыбался вместе с ним. Искренне. По-настоящему. Он не понимал, что за эмоции вдруг охватили его после того, как он увидел это фото. К горлу подступил ком, в груди что-то сдавило, а кулаки сжались так сильно, что ногти до боли впились в ладони. Резко, словно молнией, его пронзило осознание: он потерял что-то ценное, потерял безвозвратно, навсегда. И за доли секунды его довело это до бешенства. «Проваливай из моей жизни, поганец! У меня теперь есть она! Ты мне больше не нужен!».

— Это твой друг?

— Положи ее сейчас же! — приказал он.

Совсем не ожидая такого к себе отношения, она обернулась и удивленно посмотрела на него. Пару секунд она сверлила его своим взглядом, словно пытаясь заглянуть ему прямо в душу, но, видимо, так и не отыскав ее, сдалась.

— Хорошо. И грубить было необязательно, — тон ее голоса выдал обиду. Она стряхнула с себя его руки, положила альбом на полку и, отдав ему остатки от самокрутки, начала одеваться.

Он одной глубокой затяжкой докурил остатки, потушил в пепельнице, поставил ее на тумбу и сел на кровать. Глубокий вдох. Кулаки постепенно разжимались, злость уходила. Медленный выдох.

— Прости, я не хотел, — почти шепотом сказал он, когда она уже надела нижнее белье и схватилась за джинсы. — Просто есть такая часть моей жизни, которую я хотел бы забыть. И он как раз к ней относится.

Она сделала вид, будто ничего и не слышала, продолжив одеваться. Он все так же сидел на краю кровати и наблюдал, как она застегивает джинсы, как на свое изящное тело накидывает мешковатый вязаный свитер, подходит к зеркалу, причесывается, подкрашивает свои пухлые губы блеском.

— Не уходи. Давай выпьем, посмотрим какой-нибудь старый фильм.

В ответ она лишь удостоила его секундным взглядом и быстрой походкой направилась к выходу.

— Ну уж нет, — сказал Дэн и, подскочив с кровати, в мгновенье оказался рядом с ней. — Я не дам тебе так просто сломать наши планы на этот вечер. — Легко, словно весила она не больше птичьего пера, он поднял ее на руки и кинул на кровать.

Она не сопротивлялась, но он все же схватил ее за запястья и прижал своим весом, не давая и шанса на бегство. На ее лице не было ни тени каких-либо эмоций, ни удивления, ни страха. Она пристально смотрела в его глаза, а он, словно околдованный, не в силах оторваться, смотрел на нее. На миг ему показалось, что время остановилось. Был слышен стук капель дождя о подоконник, ее дыхание, стук его сердца и больше ничего. Во всем мире словно они остались вдвоем.

— Лили, я люблю тебя.

Она засмеялась. Опешив, он отпустил ее руки, и она сразу обняла его за шею и притянула к себе.

— И я тебя люблю. — Она перестала смеяться и поцеловала его. — Ты что-то там про выпивку говорил?

— Сейчас принесу. — Он, нехотя выбравшись из ее объятий, пошел на кухню.

Вернулся он уже с бутылкой красного полусладкого и двумя бокалами. Она разделась, забралась вместе с ним под одеяло, выбрала фильм со своим кумиром в главной роли — полюбившейся ей блондинкой актрисой. Внешне они были очень похожи, и у нее так же вначале с карьерой не ладилось, но зато потом она стала одной из самых известных актрис довоенного времени. Поэтому она решила, что и ее ждет та же слава, что была и у этой голливудской красотки. Иначе ведь и быть не может.

— Тебе не кажутся эти старые фильмы жуткими? — В темноте свет телевизора, словно невесомая полупрозрачная ткань, ложился на черты ее лица, отражался от ее прекрасных глаз и тем самым придавал ей еще большего очарования.

— Нет, а разве должны?

— Ну как же? Только подумай, все, что сейчас осталось от этих актеров— лишь кости в закопанных деревянных ящиках. Но на экране они все еще смеются, плачут, улыбаются. Там в телевизоре они живы, а тут, в реальности — давно нет. Хочешь не хочешь, а призадумаешься, как мало нам отведено времени. Жалкое мгновение в бесконечности. Страшно думать, что мы когда-нибудь исчезнем навсегда. Хочется жить вечно… Но это невозможно. И все, что нам остается — пытаться хоть как-то продлить себе жизнь. Например, через прокручивания одного фильма с твоим участием. Пока его будут смотреть, пока кто-то будет видеть ту записанную часть твоей жизни, можно сказать, ты жив. В каком-то смысле этим людям с экрана удалось прикоснуться к вечности, — Она была слегка пьяна, румянец на щеках выдавал это. Опьянение дошло ровно до такой степени, чтобы человек говорил, что первым в голову взбредет. — Знаешь, я, когда думаю об этом, то сразу вспоминаю бабочку.

— Бабочку? — Он не понял, к чему она ведет.

— Да, бабочку. Когда я была маленькой, мы семьей сходили в зоологический музей, и там была выставка насекомых. Они для сохранности залиты в прозрачную эпоксидную смолу. Венцом этой выставки была огромная тропическая бабочка. Она была с ладонь взрослого человека и такая красивая, что я оторваться от нее не могла. Она была как живая, я могла видеть каждую жилку на ее крыльях, каждый волосок на ее тельце. Казалось, что она просто присела отдохнуть и вот-вот упорхнет. Но она была давно мертва, как и эти актеры. Эту часть их жизни тоже словно залили в смолу. Пройдет много времени, может быть, целые века, а на экране они раз за разом будут играть те же роли. Это удивительно… И очень жутко.

— Но ты же хочешь так же? Тоже станешь бабочкой в смоле?

— Да. Пусть это и жутко, но я тоже хочу прикоснуться к вечности. Буду так же многим после смерти радовать своей красотой людей, как и та бабочка. — Она замолчала, отвела взгляд и задумалась на минуту, а после с выражением, будто на нее снизошло божье откровение, взглянула на него. — Кстати, я же тебе еще не похвасталась! Можешь меня поздравить.

— С чем это? — Он допил остатки вина в бокале и потянулся за бутылкой.

— Меня взяли на главную роль!

— Да ну? — На лице не было ни капли удивления. Он попытался налить себе еще вина, но в бокал упала только одна осиротевшая капелька. Пустая. Бутылку они прикончили до странного быстро. — И что же это за роль?

— Я буду играть Дездемону! — Она сияла от счастья. Он ухмыльнулся.

— Отелло? Какая заезженная история. Что интересного смотреть что-либо, если знаешь концовку? — Он поставил бокал и пустую бутылку на прикроватную тумбу.

— Ты не понимаешь. Это же бессмертная классика!

— Дай угадаю, играть ты ее будешь в захудалом театре, где самый большой наплыв посетителей — три человека, два из которых просто зашли не туда, за работу тебе ничего не заплатят, а костюм придется шить самой?

— Дурак. — Она дала ему подзатыльник и, скорчив такое лицо, будто объясняет элементарные вещи неразумному дитятке, продолжила. — Это студенческий театр и костюм мне выдадут.

— Значит, во всем остальном я угадал? — Он отпустил короткий смешок.

— Да, мне не заплатят, но это отличная возможность себя показать. Туда часто заходят агенты разных кинокомпаний в поисках молодых талантов. Да и опыт мне совсем не повредит. А ты ничего не понимаешь. — Она всем своим видом давала понять, как она обиделась, и этот глупый детский жест с надуванием щек лишь сделал эту обиду комичной.

— Утю-тю. Кто у нас тут большая серьезная актриса? — дразнил он ее. В ответ она кинула ему в лицо подушкой. Он засмеялся.

— Вместо приколов, лучше бы поддержал. Для меня это важно.

— Знаю-знаю. Пригласишь посмотреть?

— Уже не знаю. От твоего поведения зависит.

— Ну я постараюсь быть хорошим мальчиком. — Он прижал ее к себе. Она поддалась и уткнулась носом в его грудь.

— Знаешь, я не первый раз играю в этой пьесе, но до сих пор не могу понять Отелло.

— А что его понимать?