Аптека, улица, фонарь… Провинциальный детектив

Ильин ткнул себя набалдашником трости в левый висок:

– Вот тут вмятина с яйцо. А лежал он вот так.

Довольно проворно управляющий растянулся на коврике, раскинул картинно руки в стороны и снизу пояснил:

– Да там в папке есть карточки, всё было отснято – полдня потом магний оттирали. Может, тогда и кровь подтёрли.

Маршал пошуршал бумажками, нашёл фотографии, просмотрел – жертву Антон Савельевич изображал похоже.

– Идёмте, – Константин Павлович помог своему спутнику подняться, подал трость, – осмотрим складскую дверь со двора, и я в полицию.

***

Савва Андреевич Шаталин встретил Маршала вроде приветливо и даже с поклоном, и о здоровье господина Заусайлова справился, и всячески заверил в полнейшем содействии, но глазами совсем не улыбался. Оно и понятно, и не ново – кому приятно, когда посторонние в твои дела суются?

Тем не менее, распорядился Храпко в кабинет привести, а пока ждали, попробовал выяснить, что же от сторожа потребовалось Александру Николаевичу:

– Или сомневаетесь в чём? Так напрасно. Мы это породу досконально знаем, не первый год служим. Сперва от скудоумия натворят делов, а потом слёзы льют, рубахи на себе лоскутьями пускают да каются.

– И что же Храпко? Кается? Рвёт? – не принял тона Константин Павлович.

Шаталин опять насупился, почесал затылок:

– Нет. Этот не кается. Но ничего, посидит ещё денёк-другой, сознается. Он это. Больше некому.

– Ну не знаю. – Пожал плечами Маршал. – Мотива не вижу. Общих дел у Храпко с покойным не было, что денег в конторке не будет – знал. Бывают, конечно, выродки, которые себе высшую цель в оправдание придумывают. Или просто так, удовольствия ради могут убить. Но второе обычно с детства видно – слабых колотят, животных мучают. Храпко, как мне рассказывали, не из таких. А для высшей цели умом не дорос.

Шаталин кивнул:

– Так и есть. Болван, каких поискать. Ну а кто же, коли не он? Есть соображения?

– Имеются.

Савва Андреевич с готовностью вытянул шею, но тут открылась дверь, и ввели сторожа. На вид парню было около двадцати – невысокий, худощавый, с большими крестьянскими руками, которыми наминал коричневый картуз, в пиджаке явно с чужого, более широкого, плеча. За сутки на щеках выпал рыжеватый кудрявый пушок, не сочетавшийся с взлохмаченной почти чёрной шевелюрой и будто углём нарисованными бровями, почти сошедшимися над переносицей. Тёмные глаза, острые скулы, нос средний – закончил про себя словесный портрет Константин Павлович.

– Садись, Храпко! – рявкнул Шаталин и для пущего эффекта ещё и грозно прищурил левый глаз.

Эффект возымелся даже избыточный – бедный сторож не сел, а упал на стул, да ещё и ноги под себя подтянул. Маршал нахмурился на рьяного пристава и, кажется, впервые за полгода пожалел о своём статском положении.

– Савва Андреевич, я бы чаю с удовольствием выпил. И вот Степану – как вас по батюшке? – повернулся Маршал к часто моргающему Храпко.

– Игнатич, – пробормотал сторож.

– Степан Игнатьевич тоже выпил бы чаю. Покрепче и с сахаром, будьте добры. И не спешите, дайте нам четверть часа.

Шаталин сверкнул из-под бровей, но вышел, даже дверью не хлопнул.

– Степан Игнатьевич, меня зовут Константин Павлович, я здесь по просьбе господина Заусайлова. Он не верит, что вы виноваты в смерти Бондарева. И я должен доказать, что он прав. Он ведь прав?

Из глаз Храпко в два ручья хлынули слёзы, он размазывал их по заросшим щекам картузом и невнятно бормотал:

– Барин… Ей-богу, барин… Христом-богом… Да я б ни в жисть… Собаку не пнул ни разу… Спасибо, батюшка Алексан Николаич… По гроб, ей-богу…

Маршал подождал с минуту, потом решительно тряхнул сторожа за плечи:

– Соберитесь, пожалуйста. У нас всего пятнадцать минут, больше нам Савва Андреевич не даст. Перестаньте стенать!

Храпко ещё раз всхлипнул, но причитать перестал, с готовностью уставился на Константина Павловича.

– Расскажите в подробностях, что происходило в аптеке в ночь убийства. С того момента, как вы заперли в семь часов дверь. Кто приходил, кто что хотел – всё.

Степан вытер рукавом последние слёзы, затараторил:

– Так чего ж, всё ж уже рассказывал. Ну извольте, мы завсегда. В семь, значится, как положено, дверь запер. Ключ в карман, вот сюда. Аркашка к себе пошёл, он со мной особливо не разговаривает, учёный больно. Я, значится, на склад сходил, дверь проверил. Потом девка прибегала соседская, должно, в четверть восьмого, для барыни своей капель валериановых взяла. Часов в восемь, не позже – я как раз чайник на спиртовке согрел – Антон Савельевич заходили. Сказали, что за деньгами. Со мной чайку выпили. Они обходительные, не чураются, завсегда готовы словом перемолвиться. Потом ушли. Это уж половина девятого, значится. Я ещё посидел чуть, да спать лёг. Прям сморило после его ухода. А проснулся уж засветло, на ходиках уж седьмой час был. Пошёл Аркашку будить, а там… Он… Лежит… Руки раскинул…

По щекам юноши снова потекли слёзы. Маршал нахмурился, уцепился за мелькнувшую мысль:

– А после ухода господина Ильина вы Бондарева видели?

– Нужен он мне больно. Да и не любил он, чтоб я к нему ходил. Раз как-то заглянул, так он мне дверью чуть лоб не расшиб. Должно, боялся, что я его с мысли собью.

– С мысли? С какой мысли?

– Он почитай кажную ночь письма писал, по полночи свечи жёг. И получал часто. Думаю, от барышни.

– Почему?

Храпко почесал лохматый затылок, пожал плечами:

– Ды как тут объяснить. Видно же всё: читает он то письмо, а сам лыбится, как будто боженьку увидел. Ясно, что от зазнобы.

– А откуда вы знали, что он свечки жёг и письма писал?

– Дык через окошко видел. Я курить на двор выхожу, по нескольку раз за ночь. Так он чуть не до петухов сидит, перо кусает да пишет.

Маршал нахмурился, порылся в папке, нашёл опись личных вещей Бондарева. Писем в списке не было. Ни одного.

Скрипнула дверь, пятясь спиной, вошёл пристав, развернулся – в руках был поднос с двумя стаканами чая в серебряных подстаканниках и вазочка с колотым сахаром.

– Извольте, Константин Павлович.

Маршал взял стакан, протянул Храпко. Тот осторожно принял, опасливо глянул на грозного Савву Андреевича и, улучив момент, когда тот протискивался на своё место, быстро схватил из вазы кусок сахара и сунул за щеку.

– Последний вопрос, Степан Игнатьевич. Вы во сколько обычно спать ложитесь?

Храпко судорожно сглотнул, протолкнул в себя не успевший растаять сахар, хлебнул горячего чая.

– Я-то? Дык по-разному. Обычно часов десять, не раньше. А тут вон, вишь, до девяти не дотерпел, сморило.

Маршал поднялся, протянул руку приставу, задержал его лапищу в своей:

– Савва Андреевич, каяться господину Храпко не в чем. Но до завтра пусть у вас посидит. Целее будет. А мне пора, благодарю за помощь.

Шаталин выскочил из-за стола, снова грозно зыркнул на бедного сторожа, открыл перед гостем дверь, спустился с маршалом по лестнице, приговаривая:

– Кланяйтесь Александру Николаевичу. И ежели ещё какая помощь, то мы завсегда со всем расположением. Опять же, ежели вдруг что – то сразу ко мне, можете господина Заусайлова и не утруждать. Афанасий Фаддеевич, какими судьбами?

В фойе нерешительно шаркал штиблетами по ковровой дорожке и оглядывался высокий господин в визитке и канотье, но довольно потасканного вида. Его-то Шаталин и назвал Афанасием Фаддеевичем.

– Вот, господин Маршал, позвольте отрекомендовать – господин Северский, наша местная прима. Видели бы вы, как он играл Тригорина. А как господина Тургенева изображал. – Шаталин закатил глаза и даже восхищённо цокнул. – Столичная театральная сцена много потеряла, не сумев разглядеть Афанасия Фаддеевича. А это, – Шаталин повернулся к Маршалу, – Константин Павлович, в некотором роде тоже знаменитость, только сыскного толка. Из самого Петербурга. По просьбе уважаемого Александр Николаевича Заусайлова помогает нам, сирым, разобраться в убийстве молодого провизора. Слыхали?

– Да, признаться, что-то такое… В газете, кажется… Рад, очень рад, – замямлил Северский, тряся руку Маршалу.

– Ко мне? – спросил Шаталин актёра, но, не дождавшись ответа, опять обернулся к Константину Павловичу. – Не смею задерживать более, но обещайте, что ежели какая нужда, то уж непременно и безо всяких стеснений.

Коротко заверив, что «ежели», то определённо «непременно без стеснений», Маршал наконец-то вырвался на свободу. Шаталин же, только лишь за столичным гостем захлопнулась дверь участка, всю благость с лица прибрал, посмотрел сурово на Афанасия Фаддеевича:

– Ну?! Опять чего набедокурил, пьянчуга кабацкая? Сколько раз я тебя упреждал: не прекратишь вино хлестать – околеешь под забором! Ей богу, Афонька, перестану я тебе потакать, хоть ты мне и свойственник! Сестру мою в могилу свёл, и меня тако же хочешь? Где опять обмишурился?

Во время всей этой отповеди Северский, подобно черепахе, втягивал медленно голову в плечи и так в том преуспел, что к финальному вопросу почти касался ушами ворота сюртука.

– Ей-ей, Саввушка, уже два дня в рот не брал. Я… – Афанасий Фаддеевич запнулся, замялся, посмотрел на захлопнувшуюся за Маршалом дверь. – А где ж этот господин жительствует? Мне, признаться, любопытно… Думал, к тебе, а если тут вон кто, из самой столицы… Мне для роли… И тебя бы не отвлекал от службы. Может, разузнаешь мне адресочек? Я уж по-простому бы к нему, коль уж ты нас представил, а тебе бы глаза и не застил, а?

Шаталин с подозрением посмотрел на родственника, но допытываться не стал, а степенно ответил:

– И разузнавать нечего. Я в своём городе обо всех всё знаю, даже если кто ещё и подумать не успел. На Торговой он квартирует, дом генеральши Срешневой.

– Вот спасибочки, Саввушка, – снова забубнил Северский. – Не буду тебя более отвлекать. Машеньке кланяйся.

И бочком, бочком попятился, нащупал спиной дверь и выскочил на улицу.

***

А Константин же Павлович в продолжение своего неожиданного вояжа направился в больницу – там он быстро переговорил с врачом, проводившим вскрытие, и осмотрел вместе с ним покойного. Уже уходя, обронил:

– Верно ли, доктор, что крови было мало?

– Крови? – переспросил тот, натягивая на голову убитого Бондарева простыню. – Вы знаете, да. На удивление, почти что и не было. Даже странно для такого ранения.

– А вот тут, на щеке, не синяк ли? Прижизненный или нет?

– Сложно сказать. Может, уже и тление началось. Я, по совести говоря, на лицо-то особо и не смотрел.

Последней точкой маршрута Константина Павловича оказался особняк уездного предводителя дворянства. Но входить в приёмную он не стал, а обмолвился парой слов со скучавшим у дверей привратником. Удовлетворённо кивнув головой на его бурчание, Маршал сунул в протянутую руку рубль, взял извозчика и поехал домой, щурясь на медленно спускающееся к горизонту солнце.

***

Зина вытерпела до конца обеда, хотя видно было, что загадочное исчезновение мужа её заинтриговало. Но лишь подали кофе, она, дав мужу сделать глоток, выпалила:

– Рассказывай! Немедленно! Я вся как на иголках полдня!

Константин Павлович с сожалением посмотрел на дымящуюся чашку, отставил её и самым подробным образом пересказал супруге и события дня, и грустное происшествие, послужившее им причиной, благоразумно обойдя стороной некоторые анатомические подробности. Зато, повествуя о разговоре в доме Заусайлова, хлопнул себя по лбу, полез в карман, достал свёрнутую в четверо записку от Нины Антоновны Ильиной. Супруги склонились над листком. Послание было очень лаконичным: «Сегодня в десять в парке. В беседке, что у пруда с лебедями».

***

Городской парк, который так расхваливали в утренней газете, произвёл на Константина Павловича двойственное впечатление. С одной стороны, всё ухожено, трава аккуратно пострижена, дорожки посыпаны битым камнем, фонтаны журчали умиротворяюще, а деревья жаркими летними днями, надо полагать, дарили прогуливающимся блаженную прохладную тень. Но, с другой стороны, очень уж всё было прилизано, причёсано, приглажено. А хруст каменного песка под ногами через пять минут начал раздражать – будто по рыбным скелетам идёшь.

Искомая беседка находилась в самом дальнем от входа углу сада. Лебедей уже видно не было, солнце еле-еле пробивалось сквозь стволы деревьев, местами подкрашивая воду багрянцем. Константин Павлович сел на скамеечку, закурил, посмотрел на часы – до десяти оставалось пять минут. Достал свою записную книжечку, поймал пятно солнечного света, перечитал дневные записи. Снова посмотрел на часы – четверть одиннадцатого. Спрятал блокнот, поднялся, обошёл беседку. Дорожка вела дальше, вглубь зарослей сирени – судя по направлению, к дому Заусайлова. Прямо за благоухающими кустами оказался высокий забор с запертой калиткой, а поверх плотно подогнанных досок торчала крыша знакомого особняка – меценат и елецкий благодетель имел свой собственный вход в парк. Константин Павлович оглянулся, не видит ли кто, подпрыгнул, ухватился за край дощатой стены, подтянулся, быстро осмотрел пустой двор – и спрыгнул уже с другой стороны, присел на корточки, ещё раз осмотрелся. Бесшумно пересёк двор, прижался к стене одноэтажного домика – Ильин говорил, что квартирует с семьёй во флигеле, следовательно, и Нину Антоновну логично было искать там же. В густеющих сумерках тёмно-серый костюм практически слился со штукатуркой, лишь белые воротнички сорочки немного демаскировали бывшего полицейского. К счастью, свидетелей этого странного поведения господина Маршала не было, иначе, конечно, скандала было бы сложно избежать.

Немного подождав, Константин Павлович начал медленный обход дома. Окна ещё не заперли на ночь, поэтому особой нужды заглядывать в них не было, можно было просто слушать. Первая же комната отозвалась довольно тревожными звуками: кто-то тихонько всхлипывал и что-то бормотал. Достав из кармана маленькое зеркальце, Константин Павлович настроил себе обзор. Плакала немолодая женщина, а бормотание, судя по молитвенно сложенным рукам, было разговором со всевышним. Слов было не разобрать, потому Маршал двинулся дальше. Следующее окно молчало, лишь тюлевые занавески с лёгким шелестом касались подоконника. Зеркало тоже никакого дополнительного движения не обнаружило. Чуть помедлив, Константин Павлович аккуратно взялся за жестяной карниз, наступил одной ногой на цокольный пояс, заглянул в комнату. Это был кабинет хозяина: бухгалтерская конторка со счётами, стол, пара венских стульев да портрет императора. Сам хозяин отсутствовал. Бесшумно спрыгнув на отмостку, Маршал продолжил свою разведку. Свернул за угол, посмотрел на очередное окно. Закрыто, света нет. Снова пришлось лезть на цоколь. Шторы были задвинуты, но не очень плотно: видно было кровать с пирамидой подушек, пуфик с ситцевой обивкой и половину распахнутого шкафа, из которого выглядывало платье. В таком, а, скорее всего, именно в нём, сегодня днём была Нина Антоновна. Стало быть, дома её нет. Для верности заглянув в последнее окно (там оказалась совсем крошечная столовая), Константин Павлович собрался было совершить обратный манёвр, примеряясь к расстоянию, разделявшему его и калитку в парк, как тишину майского вечера нарушил автомобильный клаксон – кто-то требовательно гудел у ворот усадьбы. Быстро переместившись за дощатый сарай, примыкавший почти вплотную к забору парка, Маршал снова опустился на корточки и затаился.

Во двор въехал тот самый чёрный автомобиль, на котором утром Маршала возил Ильин, осветил спасительную калитку одинокой фарой. В этот раз из-за руля выскочил сам Заусайлов, крикнул подбежавшему от ворот лакею:

– Вымыть начисто. Да утра не жди, прямо сейчас чтоб! Тихон! И фару поменяй!

– Ох ты ж, – запричитал слуга. – Это чего ж такое-то приключилось, Алексан Николаич?

– Собак расплодилось, чтоб их.

Посмотрел на тёмные окна флигеля:

– Что ж, Антон Савельевич ещё не вернулся?

– Никак нет. Как Нину Антоновну увезли, так и не было ещё.

– Странно. Дарья Кирилловна что?

– Заперлись и плачут.

– Понятно. Хорошо, занимайся.

Ещё с четверть часа во дворе была суета. Хлопнул дверью Заусайлов, загорелся свет во втором этаже, замелькали тени. С ведром вокруг машины бегал Тихон, причитая над разбитой фарой. Улучив момент, когда тот скрылся в гараже, Константин Павлович быстро перемахнул через забор и спустя полчаса уже поднимался по ступеням дома генеральши Стрешневой.

Зина ещё не спала – ну да этого Маршал и не ожидал, был уверен, что жена не захочет ждать новостей до утра. Услышав, что встреча не состоялась, она разочаровано надула губки и протянула мужу записку:

– Вот. Ещё одно рандеву, которое у тебя сегодня не случилось. Заходил тот самый артист, которого ты днём в участке видел.

– Северский? Интересно. – Константин Павлович развернул листок, пробежал по строчкам, повторил. – Очень интересно. Читай.