НОВАЯ ЖИЗНЬ или обычный японский школьник

НОВАЯ ЖИЗНЬ или обычный японский школьник

Глава 1

У меня всегда была отличная память на текст. Я могу запомнить практически любой текст, едва прочитав его, в то же время у меня отвратительная память на лица. Вот у Кенты — наоборот, — он лица помнит отлично, а память на текст у него — отвратительная. В то же время, я — обожаю единоборства и терпеть не могу танцы, хотя многие пытались меня убедить, что эти два спорта очень похожи. Для Кенты единоборства — пятое измерение, но он неплохо владеет своим телом и в средних классах даже танцевал в ансамбле. Я — люблю поговорить и искренне считаю себя «душой компании», даже если окружающие иного мнения. Кента — застенчив и скромен, предпочитает скрыться за спинами и не высказывать своего мнения. Я могу привести еще много примеров, в которых мы с ним — совершенно разные люди. Меня можно назвать бабником, а Кента — девственник, я довольно хорош в гуманитарных науках, а вот Кента — обожает алгебру и даже собирается поступать на физико-математический. Я повидал жизнь в ее самых неприглядных позах и ситуациях и все еще полон оптимизма и жизнелюбия, а Кента за свою жизнь не был нигде кроме своего городка и не видел ничего кроме школы и летнего лагеря, но уже погружен в депрессию и терпеть не может окружающих. Я — сангвиник и немного холерик, Кента — меланхолик и флегматик. Я — Скорпион, а он — Водолей. И так далее.

Но есть что-то, что нас с ним объединяет. Это тело. Его, Такахаси Кенты тело. Тело, кстати, так себе. Если бы где-нибудь существовал рынок тел для вселения — то я уверен, что тело Кенты стояло бы в самом углу магазина, покрываясь пылью и все новыми ярлыками со скидками — сперва 10%, а там и 25%. А уж если бы вместе с телом прилагалась бы и вся история жизни, социальный статус и связи… то это тело просто всучивали бы в довесок. Или дарили на распродажах как бонус. Потому что история жизни у Кенты была шикарная — родился, ходил в садик, а сейчас вот в школе. Нет, понятно, что у парня-старшеклассника вряд ли найдется достижение вроде ордена «Пурпурное Сердце» или там воспоминания об вручении «Оскара», но даже так его жизнь до определенного момента была похожа на тот самый фруктовый кефир. Пресная, скучная, безопасная. Он избегал конфликтов и у него не было врагов, но не было и друзей. В школе не хватал звезд с неба, хотя мог бы получать отличные оценки по алгебре, но предпочитал не выделятся и нарочно совершал одну-две ошибки в контрольных работах. Старался не огорчать родителей, был совершенно равнодушен к младшей сестре, не привлекал внимания учителей и одноклассников. Идеальный шпион — неприметный, незапоминающийся и как будто не существующий. Эта информация носила исчерпывающий характер и в отношении его социального статуса и связей. Попросту — их не было.

Как я оказался в теле Кенты, с его воспоминаниями, но без самого Кенты? Боюсь, что объяснить у меня не получится. Не помню ни длинного туннеля, ни диалога с богом или иным существом, ни загрузочного интерфейса. Знаю только, что для перерождения я бы выбрал другой мир и другое тело. Если бы у меня был выбор.

Выбора не было. Сам Кента очень сильно ушибся головой — споткнулся на ровном месте, да так неудачно, что «Скорую» пришлось вызывать. Видимо в этот момент что-то пошло не так в механизме Вселенной (или наоборот — все пошло так) — и мои воспоминания были перенесены в это тело. Была ли перенесена личность? Думаю да, потому что мои реакции очень сильно отличаются от реакций Кенты. Например — мне вот жутко скучно сидеть на уроке алгебры. Да у меня хорошая память и я помню эти формулы, но вот такого азарта, как у него — не испытываю. И страха перед экзаменами — тоже не испытываю. Вообще не понимаю его переживаний по этому поводу. Общество тут достаточно консервативное, закрытое, едва ли не кастовое и сделать головокружительную карьеру тут точно не получится. Как там говорил один полковник своему внуку — «у генерала тоже внук есть, а потому, ты будешь только полковником». И тут хоть ты на сто баллов все экзамены сдай — выше головы не прыгнешь. Вот работает отец Кенты менеджером в «Сейка» — и ты будешь. Выйдет он на пенсию старшим менеджером — и тебе туда дорога. Если на работе раньше не сгоришь. Я вздыхаю и поворачиваю голову, глядя в окно. За окном — поздняя осень. За окном — жизнь. За окном куда-то спешат девушки под разноцветными зонтами. Я же думаю о том, что продолжаю жить прежней жизнью владельца этого тела — так же машинально плыву по течению. Первое время я был ошеломлен случившимся и просто молчал, впитывая информацию и переваривая происходящее. Но сейчас… сейчас я уже понял, что судьба, жизнь, боги, высшее существо — кто бы ни стоял за этим попаданием в новое тело — издеваются надо мной по полной программе. Дело в том, что жизнь Кенты похожа на путь вагонетки в угольной шахте — по одной колее и вниз. В этом году я заканчиваю школу и прохожу Великий и Ужасный Общий Национальный Экзамен. Все в школе дрожат по его поводу, но я уже понимаю, что выше головы не прыгнешь и даже если покажешь лучшие результаты — все равно пойдёшь в местный университет на экономический. Потом — стажером в фирму отца. Через год — полноценный офисный планктон. Через пять — отец уйдет на пенсию, а я займу его место. Где-то между этой датой и пенсией — обзаведусь семьей, но видеть ее буду очень редко. А потом я помру. Вот и все. Скучно, господа гусары. Я вздыхаю снова. Такая перспектива мне не очень то и нравится, но иной у меня пока нет.

— А я смотрю, Такахаси-кун у нас совсем за уроком не следит. — повышает голос Сатоми-сенсей: — Такахаси-кун, не подскажешь, какой правильный ответ на этот пример?

— Что? — я поворачиваю голову и вижу, что весь класс смотрит на меня. Вот черт.

— Прошу прощения, Сатоми-сенсей, я отвлекся. — встаю и признаюсь я: — задумался.

— Надеюсь что задумался ты в рамках школьной программы — говорит Сатоми-сенсей, женщина средних лет с округлым лицом и большими серьгами в виде обручей: — так какой ответ на этот пример?

— Эээ… игрек равен два икс в квадрате? — предполагаю я.

— А вот если бы ты уделял больше внимания тому, что происходит на уроке, Такахаси-кун, а не задумывался о чем-то — то ты бы знал, что твой ответ неверен. Садись. — и Сатоми-сенсей начинает объяснять почему два иск в квадрате — неверный ответ. Она молодец, другой учитель просто бы плохую оценку мне поставил, а она объясняет. И даже не стала издеваться надо мной. Самый простой способ справился с классом — это найти в нем изгоя и шпырять его — тогда все будут боятся оказаться на его месте. Как там у Роберта Флэнагана говаривал штаб-сержант Макгвайр — «рядовой Двойное Дерьмо!». Справится с классом полным старшеклассников молоденькой учительнице нелегко и самый легкий путь — травить кого-то вместе со всем классом. Но Сатоми-сенсей не такая, она искренне хочет, чтобы Кента — понял пример и объясняет второй раз. Я проникаюсь благодарностью к сенсею и замечаю, что у нее довольно объемная и крепкая грудь. Думаю о том, замужем ли она и даже если нет — быть не может, чтобы эти крепкие шарики никто не обжимал перед сном. Думаю о том, что надо Сатоми-сенсея слушать, а не о ее гипотетическом муже думать, она и так второй раз все повторяет.

В этот момент мой старенький «Рингатон» звякает — едва-едва и я, улучив момент, когда Сатоми-сенсей отворачивается к доске — переворачиваю телефон вверх экраном и смотрю, что за сообщение пришло. В общий чат класса кто-то выложил фотографию с комментарием. Открываю фото. На фотографии девушка, лицо заблюрено, но узнаваемо. Это моя одноклассница, тихая и худощавая девушка в очках, сидящая на первой парте. На фото она стоит в расстегнутой рубашке и со снятым бюстгальтером, закрывая грудь руками. Подпись к фото гласит «у нас в классе шлюха!» Поднимаю голову и осматриваюсь. Весь класс шушукается и переглядывается, Девушка на первой парте сидит не оборачиваясь, ее спина словно деревянная, она втянула голову в плечи, будто ожидая удара. Я вздыхаю и удаляю фотографию со своего телефона. Школа не меняется. Дети — жестокие, а подростки — те же дети, только у них возможностей больше.

«Рингатон» тихонько звякает второй раз, я открываю чат снова. Маэда Дзинтаро, наш дзюдоист и спортсмен пишет в чат мужской половины класса (есть и такой) чтобы все парни после школы спустились в подвал, в помещение для хранения спортивного инвентаря. Внеклассная активность мне не нравится, мне охота домой пораньше, но тут с этим строго и обязанность школьников убирать спортивный инвентарь и содержать в порядке классные помещения — часть учебного процесса. Парни как правило таскали все эти снаряды, устанавливали турники в специальные гнезда, натягивали сетку для волейбола… и конечно убирали потом все на место. Так что ничего необычного в сообщении не было… хотя такие вот сообщения обычно пишет староста, но староста у нас девочка, так что…

Еще раз смотрю на сжавшуюся на первой парте фигурку девушки и думаю, что быть изгоем — это всегда больно. И тяжело. Через несколько лет эта девушка будет учиться в университете и вся эта школьная грызня будет ей до лампочки. Или нет — такие травмы могут и остаться в психике. Жаль, конечно, но что тут поделаешь? В этой дарвинистской гонке за статусом в школе и обтачиваются навыки будущих членов социума. Школьная травля вообще дело неприглядное, но неизбежное, уберешь одного — будут издеваться над другим. Вот была бы девушка в себе поувереннее — так она тут же бы выложила парочку фоток покруче, да пооткровенней и завтра за ней парни косяками ходили. Статус «шлюхи» — это как клеймо лилии на плече — можно стыдится, а можно носить с гордостью. Тут главное, чтобы границы не перешли, не стали камнями закидывать, а в современной Японии такое вот вряд ли возможно. Так что на ее месте я бы даже внимания не стал обращать на такие вот выпады. Думаю, что после уроков можно подойти к ней и поговорить об этом, но не испугается ли она меня? Надо будет быть деликатным… так сказать зайти издалека. Вот у самого Кенты в детстве был эпизод, когда с него в классе стянули штаны вместе с трусами и все видели его стручок. Он, кстати очень сильно переживал. Вот с этого и начну — если получится с ней поговорить.

— Динь-дон-дон! — звучит сигнал к окончанию урока и я прекращаю мыслить об абстрактном и собираю свой портфель. Рядом со мной тут же образуется мой школьный приятель… вернее — всеобщий приятель Хироши Харада, паренек, который в каждой бочке затычка. Периодически он стреляет у Кенты немного денег взаймы, никогда не отдает, но искренне считает, что самим фактом общения с ним — уже возвращает долг. Кроме него Кенту и не замечает никто, что самого Кенту вполне устраивало. Меня — как только что попавшего в это тело (голова еще болит) — это тоже вполне устраивало. Поэтому в ответ на его «какделадружищезаймиденег» — я молча сунул ему несколько купюр, которые не успел потратить на обед и проезд.

— О! Спасибо, шикарно. — смеется он: — сегодня даже просить не пришлось. Но ты знай, что твои деньги пойдут на благое дело — накормят одного голодного школьника.

— Это хорошо. — рассеяно отвечаю ему я: — отдашь потом.

— Конечно! Завтра отдам! — он не отдаст, и мы оба это знаем.

— А ты фотку в чате видел? — спешит сменить тему Хироши, чтобы не говорить о деньгах, которые уже исчезли у него в карманах: — это же Томоко Иноуэ, с первой парты! Оказывается, у нее классные сиськи! Заценил?

— Сиськи у всех есть. — отвечаю я: — тебе любые покажи, и ты скажешь, что классные.

— Не, ну ты тут хватил… — чешет затылок Хироши, довольный тем, что мы больше не говорим о деньгах: — если старая бабка какая мне покажет, то ни в жизнь не скажу. А у Иноуэ — ничего такие. Говорят, что она за деньги с мужиками в лав-отели ходят и вообще шлюха.

— Ну и хорошо. — отвечаю я, собрав свои тетради и книги в портфель: — тебе-то какое дело? Завидно?

— Что? Кому, мне? Пфф… — машет рукой Хироши: — да у меня прошлым летом в лагере такая девчонка была — закачаешься! Сиськи — во! Жопа — во! И в Рикьютэ учится, вот! Чего ты мне этой Иноуэ в нос тычешь, Кента, ты поди сам в нее влюбился? А? Признавайся, влюбился?

— Да вы, сударь, бредите. — отвечаю я, оставляя Хироши с открытым ртом: — сходите голову холодной водой помойте.

— Ты чего? — спрашивает он: — какой-то ты не такой сегодня. Съел чего? Или дома чего случилось?

Я смотрю на Хироши и думаю, что остаться в прежней парадигме «незаметный мальчик с задней парты» мне все равно уже не грозит. Изменения в характере неминуемо заметят, но причин беспокоится и пытаться соответствовать старому Кенте нет. Любые мои закидоны сейчас спишут на подростковые изменения, весь этот переходный возраст и прочее.

— Ничего не случилось. — говорю я: — головой просто ударился, день назад. Шел, упал — гипс.

— Какой гипс? — не понимает он: — на голове? Нету же у тебя ничего.

— Это шутка с культурным контекстом. — говорю я: — не обращай внимания, я могу показаться странным. После такого удара.

— Ну… ты врачу покажись, что ли… — советует Хироши: — а то с тобой разговаривать трудно стало. Может тебе деньги вернуть? Ты ж вроде как душевнобольной теперь…

— Верни. — не стал отнекиваться я: — давай назад деньги. Я себе на обратной дороге напиток куплю.

— Не, ты точно кукушкой тронулся, если думаешь, что я могу деньги вернуть. — рассуждает Хироши: — не было ж такого никогда. Бедолага. Наверное тебя надо до дома проводить, а то заблудишься еще.

— Уж до дома то я сам дойду. — я беру портфель со стола и направляюсь к выходу из класса. Заинтересованный Хироши семенит следом.

— Ты как будто другой человек стал. — говорит он: — не то, чтобы я за тобой следил… но…

— Это пубертатный возраст. Изменения затрагивают весь организм. — поясняю ему я.

— Вот! — говорит он: — наш Кента таких слов не знает! Значит — нашего Кенту похитили инопланетяне! А ты — внедренный в школу инопланетный шпион!

— Да. — признаюсь я: — так и есть. Я инопланетный шпион, а ты — прилипала. Все, отстань, я домой пойду.

— Слушай, у вас у инопланетян денег должно быть валом. — говорит он, ступая рядом: — если уж ты инопланетный шпион, займи мне побольше? А я никому про тебя не скажу, за скромную сумму в сто тысяч иен. Каждый день.

— Губу закатай. — советую я ему: — а то сейчас и то что дал отберу. И по голове настучу.

— Да ну. Ты ж драться не умеешь — не верит мне Хироши, но на всякий случай немного отстает.

— Ты куда идешь? — спрашивает он через некоторое время: — куда повернул?

— Как куда — домой же. — отвечаю я, мелькает мысль добавить шуточку из разряда «шальные деньги совсем ум застили», но на самом деле Хироши и Кента не в таких уж и хороших отношениях, чтобы подначивать друг друга. Хироши — такой шут, паяц, весельчак, в каждом классе и каждом коллективе есть такой. Балагур, весельчак и безответственный мудак. Потому он может позволить себе преодолевать социальные барьеры и общаться-подначивать все слои нашего тесного социума — от «хулиганов-спорстменов», «ботаников», «классных девчонок» и «тех-с-кем-никто-не дружит». Кента, кстати, к последней категории и принадлежит. Хироши общается с Кентой раз в неделю — денежек стрельнуть да поболтать пять минуточек — в качестве компенсации за доставленные неудобства. Все остальное время Кента предоставлен сам себе, чему был вполне рад.

— Нас же всех спортинвентарь убрать позвали. — говорит Хироши: — ты чего, забыл?

— А… точно. — уйти и проигнорировать указания по общей уборке инвентаря было бы неразумно. Память Кенты не содержит указания что происходит с людьми, игнорирующими такие запросы — потому что он сам всегда оставался после уроков и помогал во внеклассной деятельности, будь то уборка или клубные заморочки. Прямо сейчас у меня нет желания лишний раз выделятся и привлекать внимание, вон уже даже Хироши считает, что я инопланетянин. Потому разворачиваюсь и иду вслед за Хироши.

— В третий раз за неделю остаемся спортивный инвентарь убирать — ворчит тот: — это все из-за этого волейбола дурацкого, они вечно сетку натянут, а за собой не убирают.

Мы спускаемся вниз по лестнице, кладовая с инвентарем примыкает к спортзалу, и находится в полуподвальном помещении, спортзал находится рядом, но из-за его высоты — высокие окна пропускают достаточно света. А вот кладовка без окон, здесь хранится инвентарь, все эти маты, деревянные кони и разборные турники, мячи, обручи и прочее. Запах в кладовке соответствующий — немного затхлый и как будто прелый. Хироши открывает дверь и шагает внутрь, тут же останавливается как вкопанный, я едва не врезаюсь в него, делаю шаг в сторону, чтобы не смотреть ему в затылок.

Вдоль стен кладовой стоят мои одноклассники, а посередине стоит та самая Томоко, почему-то с расстёгнутой блузкой. Из-под блузки светит белым цветом небольшой простенький бюстгальтер. Девушка стоит, опустив голову, а напротив ее стоит наш спортсмен Дэинтаро. Что здесь происходит?

— … а ты все это время обманывала меня? — говорит Дзинтаро: — обманывала всех нас? Твое поведение — это гнусность! Ты — позор нашего класса!

Томоко стоит перед ним и легонько вздрагивает после каждого слова. Дзинтаро — крепкий, сбитый и физически хорошо развитый парень, в нем, наверное, все восемьдесят килограмм веса, а Томоко и половины от этого не весит — маленькая и худощавая. Когда тебе в лицо кричит человек в два раза крупнее тебя — это может вызвать дрожь, да.

— Что происходит? — спрашиваю я у Хироши, за неимением другого источника информации. Все это мне не нравится и вызывает неясное желание заступится и поставить все на свои места. Проблема в том, что в этом теле я все еще не до конца освоился и чувствую себя неуверенно — как будто костюм не по размеру надел. Начинать конфликт с Дзинтаро Маэдой сейчас — не в моих интересах и не в интересах этого тела.

— Я же говорил, что она по мужикам ходит! — шепчет мне в ухо Хироши: — а Дзинтаро одно время за ней волочился! А сегодня такое узнал! Вот он и …

— Что за глупости. — шепчу в ответ. Действительно, наш спортсмен сегодня показывает себя не с самой лучшей стороны. Устроить разборки у всех на глазах… и почему у нее расстегнута рубашка?

— Давай! — повышает голос Дзинтаро: — снимай с себя все! Покажи всем, что ты показывала мужикам в лав-отелях! Ну?! — он дергает за рукав рубашки, срывая ее с плеча и Томоко тщетно пытается закрыться руками. Кто-то уже щелкает камерой телефона — в Японии законодательно введен запрет на «тихое фото», любая попытка сфотографировать — включает довольно громкую имитацию звука затвора фотоаппарата. Происходящее окончательно перестает мне нравится. Некоторое время я борюсь сам с собой. Дзинтаро тем временем окончательно срывает с девушки рубашку и начинает спускать бретельки с плеч. Томоко плачет, но не отбивается. Щелканье камер телефонов усиливается, вспышки освещают каморку, словно мы находимся на пресс-конференции поп-звезды. Да какого черта, думаю я и отталкиваю Хироши в сторону.

— Ты чего делаешь, Дзинтаро? — говорю я, вставая между ним и Томоко: — ты же сам потом об этом жалеть будешь. Хватит. А ты — одевайся. — я подбираю с пола упавшую рубашку и протягиваю ее Томоко. Та мгновенно хватает ее и прижимает к груди.

— Э, я не понял! — Дзинтаро толкает меня в грудь и я едва не падаю от этого толчка, меня заносит в сторону. Сказывается разница в весовой категории, Кента весит килограмм пятьдесят пять максимум. Худощав и строен. Правильных рефлексов нет, связки и мышцы не готовы к нагрузкам. Это плохо. Я отступаю на шаг.

— Томоко-чан. — говорю я: — ступай-ка ты домой. Мы с Дзинтаро… поговорим.

— Э, куда пошла? — выдает Дзинтаро и Томоко замирает на месте, как олень на ночном шоссе в свете фар: — стоять, я с тобой еще не закончил!

— И тебе не стыдно? — спрашиваю я, призывая его к разуму и конечно выводя из себя: — чего ты к девчонке прицепился? Ты же мужчина, найди себе соперника по силам.

— Что-то ты дохрена базарить стал, ушлепок. — говорит Дзинтаро и сжимает свои огромные кулаки: — ты допросился. Сейчас я тебя так отметелю, что ты кровью потом харкать будешь. — он делает быстрый шаг вперед и его кулак несется прямо в мою голову. Я едва успеваю уйти в сторону, все же Кента — танцор, а не боец, его тело к такому не приспособлено, связки на колене напрягаются, едва не выходя из строя. Отпрыгиваю назад, едва не сбивая Томоко с ног, отталкиваю ее в сторону двери и начинаю движение вокруг Дзинтаро. Энергии у этого тела не так много, связки и ударные поверхности не готовы, рефлексов тоже нет. Но зато есть мои знания, и холодная голова. Что для меня школьная драка, даже если проиграю и меня и вправду изметелят так, что кровью харкать буду. Ерунда. Но быть избитым — это в самом крайнем случае. Неохота быть избитым.

Потому, едва сделав шаг в сторону, продолжая описывать круг вокруг Дзинтаро, который разворачивается в мою сторону — ударяю ногой ему в подколенный сгиб, чтобы у него подкосилась нога, а я успел зайти еще дальше ему за спину — чтобы перехватить локтевым сгибом шею и применить удушающий, да вот только… моя нога бессильно соскальзывает с его коленки. Я — слаб. Ответный удар — уже не в голову, он понял, что я убираю голову, он бьет в корпус, в грудь, убрать корпус в сторону быстро — не успеваю и удар ошеломляет меня, бросает на пол. Упав на пол, от сотрясения я на секунду теряю ориентацию в пространстве, теряю его из вида, а я знаю, что этого делать нельзя ни в коем случае, что … мир вспыхивает и погружается в темноту.

Когда я открываю глаза — рядом нет Дзинтаро. Нет и других парней. Рядом, на сложенных матах — сидит Хироши и смотрит на меня.

— Что, очнулся? — спрашивает он с ехидцей: — чего это на тебя нашло, а? Решил силами с самим Дзинтаро потягаться! Точно тебя инопланетяне подменили. Только дурные какие-то… думал они тебе суперсилу дадут.

— Да пошел ты. — говорю я и чувствую у себя во рту привкус железа и что-то твердое. Выплевываю на пол. Что-то белое в красном. Зуб.

— Хорошо он тебе напинал. — говорит Хироши: — даже про Томоко забыл, она убежала домой. Бросила, так сказать, тебя на растерзание… а ты думал она тебя защищать будет?

— Да не думал я ничего. — отвечаю я, ощупывая себя на предмет сломанных костей и прочих повреждений. На удивление — ничего такого нет, немного болит правый бок и ноет челюсть. Пара синяков и все.

— Думал-думал. Все-таки любовь — дурная штука. — говорит Хироши: — такого тюфяка и рохлю как ты — в бойца превращает. Правда в никудышного бойца. Вставай давай уже, герой-любовник. Я тебя спас, считай.

— Да ну. — сомневаюсь я: — ты — и спас?

— А я сказал, что ты помер, вот они и испугались. Меня оставили следить, а сами убежали все. А то бы тебя до завтра тут метелили. Так что с тебя десять тысяч иен — за чудесное спасение.

— Обойдешься. — говорю я и осторожно встаю на ноги. Так и есть, побаливает связка на левой коленке, но в целом — идти можно.

— Ну и ладно. — нимало не огорчается Хироши: — можно иногда и доброе дело сделать. Зачтется мне в карму. А вот тебе минус будет — что не отблагодарил спасителя.

— Ничего, переживу как-нибудь. — я поискал взглядом свой портфель, отряхнул одежду и выпрямился: — хотя в любом случае спасибо, что рядом остался. И за спасение спасибо, наверное…

— И вот что ты теперь делать будешь? — спрашивает меня Хироши, соскакивая с матов и пристраиваясь рядом.

— Домой пойду. — отвечаю я: — надо было сразу идти.

— Да я не про это. Тебе ж теперь житья в школе не будет. — Хироши гляди на меня с легким сочувствием и интересом, как лаборант на прокаженного: — тебя ж Дзинтаро со света сживет. Раньше тебя просто не замечали, а сейчас …

— Как говорил Марк Аврелий — все мы любим себя больше, чем других, но прислушиваемся к чужому мнению больше, чем к собственному… — отвечаю я и направляюсь к выходу из кладовки. По пути подбираю яркую тряпочку на полу — развязанный галстук Томоко.

— Все-таки крепко тебя по голове приложили. — жалуется идущий следом Хироши: — вот уже и Марк Аврелий мерещится.

Глава 2

Я стою в ванной перед зеркалом и разглядываю свою физиономию. Физиономия помята, побита и вообще оставляет желать лучшего. Мысленно проигрываю события сегодняшнего вечера. Все-таки тело Кенты, его малый вес и отсутствие нужных рефлексов не дали мне нормально ударить. С другой стороны и поделом мне — все-таки автоматически выбрал один из достаточно сложных приемов, надо было просто бить в голову локтем или коленом в пах — эти удары анатомически просты и если попасть по месту — то можно вырубить парня намного крепче себя. Но мои рефлексы остались из прошлой жизни, а это неправильно. Придется нарабатывать новые, а старые — правильно использовать. Я оттягиваю губу и мрачно смотрю на дыру, зияющую на месте зуба. Сазу за клыком, так что не так уж и страшно, но все равно досадно. Нащупываю дырку языком. Организм считает, что тут должен быть зуб и искренне недоумевает, не найдя искомое. Некоторое время придется привыкать. Без понятия, сколько тут стоит вставить зуб, но полагаю, что удовольствие недешевое. Семья у Кенты вроде не бедная, но и звезд с неба не хватает — шикарного автомобиля у главы семейства нет. Тем не менее он старший менеджер в местном филиале «Сейка групп инкорпорейтед», и у нас вполне приличный двухэтажный домик в пригороде, а здесь такое очень дорого — с учетом цен на землю.

Глядя на себя в зеркало, я поднимаю руки, сжимаю кулаки и становлюсь в стойку, сразу замечая недостатки и исправляя их. Плечо выше, голову чуть наклонить вперед, подбородок прижать к плечу, правый кулак у челюсти. Джеб, джеб, кросс. Начинают болеть плечи, непривычные к такой нагрузке. Руки двигаются словно бы в каком-то киселе — неправильно, медленно, не туда. Повторяю движения, не пытаясь ускорится. Джеб. Джеб. Слежу за тем, чтобы не просто выкинуть левую руку вперед, а начать движение подшагом, движением бедра и таза. Джеб. О, я могу слагать песни и легенды о правильном джебе и способах его нанесения. Вот только сейчас у меня нет правильного джеба, это как если бы правша взял ручку в левую руку и попытался написать предложение. Не выходит. Вроде и мозг знает как это делать и рефлекс есть, но он отработан на другую руку. Хотя тут сравнение все же не такое уж и страшное — мой мозг уже имеет все необходимые рефлексы, просто тело другое. Я знаю, как наносить удар, надо только вдолбить мое знание в это тело. Поднимаю взгляд на себя в зеркале. Мрачный подросток с помятым лицом и выбитым зубом — улыбается мне. Я знаю, как это сделать, я уже проходил этот путь один раз. А если ты уже проходил этим путем, то второй раз не доставит тебе сложностей. Все очень просто. Я снова встаю в стойку перед зеркалом. Джеб. Кросс. Джеб. Кросс.

— Кента ты там надолго?! — раздается крик по ту сторону двери и я морщусь. Младшая сестренка. Несмотря на два этажа в доме — у нас одна ванная. Стоять перед зеркалом до бесконечно я не могу. Открываю дверь и впускаю в ванную комнату маленькую шаровую молнию — младшую сестренку Кенты и по всей видимости — теперь мою младшую сестренку.

— Кента, ты чего так долго? Занимался чем-то непотребным? — тут же задает вопрос эта мелкая заноза: — влюбился в кого-то? Ого! А что это у тебя вся морда в синяках?

— Ой, отвали. — говорю я и отодвигаю ее в сторону: — не до тебя сейчас.

— Ого! У тебя еще и зуба нет! Тебя что, поколотили в школе? А ты маме сказал?

— Не говорил еще. И не собираюсь пока. — говорю я и останавливаюсь в дверях. Смотрю на мелкую. Зовут ее Хината, она учится еще в средней школе, но уже довольно высокая, мелочью пузатой ее не назовешь. Обожает читать мангу и тусить со своими подружками. По-нашему она где-то в седьмом или даже восьмом классе. Особой дружбы между Кентой и Хинатой не было, по причине взаимной войны на почве… да просто так. Где-то года два назад они поссорились и с тех пор изрядно охладели друг к другу, хотя раньше были дружны. Списываю это на пубертатный период и прочие прелести подростковой жизни.

— Послушай, Хината. — говорю я, поворачиваясь к ней: — давай вся эта история насчет выбитого зуба — останется между нами, а?

— С чего это? — вздергивает подбородок она: — тебя поколотили в школе, а я молчать должна? Меня в моей школе засмеют, как узнают. Если уж ты за себя постоять не можешь, так по крайней мере давай маме расскажем, она с учителями поговорит.

— Я сам разберусь. — говорю я: — просто давай не будем ее волновать.

— Ну… я даже не знаю. — Хината прижимает палец к подбородку: — разве что если ты купишь мне парфэ в том кафе, что рядом с «Аэон Молл».

— Хорошо. — киваю я. Хината — жуткая сладкоежка, а что такое парфэ я не знаю, но предполагаю, что уж точно не сорт супа мисо. Суп она терпеть не может.

— Два! — тут же делает поправку на инфляцию и общую стагнацию рынка Хината.

— Что?! Нет, одно, так одно!

— Ну хорошо. Тогда с тебя одно парфэ в кафе. В эти выходные, имей в виду. И рот широко не раскрывай, а то мама увидит, а ты все равно парфэ будешь должен. — Хината отворачивается, показывая, что я ей больше не интересен. Я выхожу из ванной и иду в свою комнату, передвигаясь челночком, распрыгиваясь по дороге. Вперед-назад, вперед-назад, нырок, уклон. Джеб-джеб-кросс. Ноги все еще немного деревянные, телу постоянно надо напоминать не выпрямляться как во время танца, а наоборот — группироваться, сжиматься, подбородок к груди и к плечу, немного сгорбившись и смотря исподлобья.

— Дети! Ужин! — раздается крик снизу. Мама. Когда мы с Хинатой спускаемся вниз — нас уже ждет ужин, сегодня это неизменный карри с курицей. За ужином я старательно поворачиваю свою физиономию непострадавшим боком к матери, стараюсь не раскрывать рта, так чтобы не показать свою щербатость. Чертов Дзинтаро, придется с ним разобраться завтра. Впрочем, мои усилия пропадают втуне, потому что наша мама не садится с нами за стол, а сидит напротив телевизора, покачивая в руке бокал с красным вином. Отца за столом нет и это привычно для нашей семьи. В течении недели мы его обычно не видим, он либо приходит домой очень поздно, либо вообще не приходит и ночует на работе. За ужином мы не разговариваем, Хината молча собирает тарелки и складывает посуду в посудомоечную машину, я помогаю ей. Обычно Кента этого не делает и сразу поднимается наверх, но я считаю, что надо помочь сестренке, тем более она согласилась не выдавать меня перед матерью.

— Ты чего? — спрашивает она у меня: — все равно будешь должен один парфэ.

— Да, да. Буду. — соглашаюсь с ней: — не переживай.

— А… ну тогда ладно. — говорит она, глядя на меня настороженным взглядом. Мы расставляем тарелки по полкам и поднимаемся наверх. Я уже стою у своей двери, когда Хината окликает меня.

— Кента? — говорит она и я останавливаюсь.

— Что? — я уже открыл дверь в свою комнату и стою, глядя на нее. В полутемном коридоре ясно видна ее белая футболка с изображением какого-то айдола.

— Тебе помощь в школе не нужна? — спрашивает она: — у меня знакомый в твоей школе есть, если его попросить…