Бандолеро

Мне не нужно было закрывать глаза, идя по улицам. Маловероятно, что я случайно ее встречу, учитывая, что в городе бродили «красные шляпы».

Те немногие женщины, что решались проехать в каретах по Аламеда, были либо женами иностранных купцов, либо принадлежали к нескольким семействам, которые на время и по разным причинам стали «янкиадо». За этими редкими исключениями, мы видели только маленьких темнокожих крестьянок в серых шарфах. А когда мы случайно оказывались на фанданго, то встречали представительниц городского дна, которые не могли устоять перед содержимым наших кошельков.

Среди элиты наши эполеты не вызывали особого внимания, и общение с нами оставалось там под запретом. На улицах хозяевами были солдаты, но в домах священники сохраняли свою власть. Именно им мы были обязаны табу на общение, и, конечно, соответственно ненавидели их.

Мне все это было безразлично. Даже если бы все девушки Пуэбла радостно встречали меня, я не мог бы ответить на их улыбки. Этому мешала рана, полученная от одной из них, и пока эта рана не заживет, у меня не было настроения веселиться.

* * *

Несколько недель я действовал по программе своего друга, однако не почувствовал обещанного им облегчения. Женское общество было мне не по душе. Я стал почти женоненавистником и искал отдушину среди мужчин, играющих в монте.

Игра — плохое средство от безответной любви, хотя к нему часто обращаются.

Мне без труда удалось найти место для удовлетворения своей страсти. Вместе с нами передвигались профессиональные игроки, они словно входили в штат армии. У каждого отряда был свой организатор «фаро» или «монте», и когда разбивали лагерь, едва ли не первой появлялась палатка с игорным столом. В городе палатку заменял большой салун с канделябрами и роскошным ужином. В таких заведениях распоряжались наши игроки, они становились партнерами местных владельцев.

Обычно играли в самую распространенную в Мексике игру — монте. Она позволяет участвовать представителям всех сословий и классов и равно благосклонна и к новичкам, и к искусным игрокам. Банкомет, крупье, кусок зеленого сукна и колода испанских карт — вот и все!

В Ла Пуэбла было два или три таких игорных салуна. Точнее, их было несколько десятков; но два или три посещались горожанами высших сословий, и там на столах наряду с серебряными долларами можно было увидеть и золотые дублоны. Салуны находились при больших кафе, которые в мексиканских городах играют роль наших клубов, служат местом свиданий для асендадос [16] и наиболее богатых купцов.

Одно из таких заведений особенно часто посещалось офицерами нашей армии, хотя и не только ими. Мексиканские джентльмены не сторонились нашего общества за столом монте; и тут можно было увидеть бок о бок представителей тевтонской и латинской рас.

Хотя местные жители все были в гражданском, мы знали, что среди них немало бывших военных и пленников под честное слово. Не имея средств на пошив нового гражданского платья, бывшие офицеры мексиканской армии просто отпарывали с мундиров эполеты и шевроны. Нищета таких людей слишком бросалась в глаза. Жалованье у них было небольшое и часто запаздывало, и как они умудрялись существовать, один Бог мог сказать. Больно было наблюдать, как они всеми силами пытаются сохранить вид джентльменов.

Играли они обычно по маленькой. Начинали с песеты и постепенно увеличивали ставки до дублона, если фортуна была к ним добра. В противном случае ограничивались на вечер мелкой монетой, но не уходили после проигрыша, а оставались у столов; как будто им доставляло удовольствие наблюдать за более удачливыми игроками и за потерями банкомета.

Глава XIII. ПРИЯТНОЕ НЕДОРАЗУМЕНИЕ

К одному из частых посетителей салуна я испытывал особый интерес. Познакомились мы с ним не за столом монте. Я впервые увидел его на Калье дель Обиспо и в тот же вечер на Кальесито де лос Пайарос. Звали его Франсиско Морено. Это тот самый человек, который опередил меня в любви и спас мне жизнь.

Мне представилось достаточно возможностей изучить его характер, не упоминая о наших прошлых встречах. Я имел перед ним преимущество. Я хорошо его помнил, он же не сохранил обо мне никаких воспоминаний.

У меня были причины сохранять свое инкогнито.

Мы с ним познакомились и были в тех вежливых отношениях, какие складываются между двумя людьми за игорным столом. Однако я мало что смог узнать о нем, кроме того, что он действительно офицер мексиканской армии. Об этом свидетельствовали и мои собственные наблюдения.

Он был одним из мексиканских офицеров, отпущенных под честное слово. Впрочем, мы подозревали, что среди нас есть множество других офицеров, которым не следовало здесь находиться, но никто особенно не опасался шпионов. По правде сказать, наши противники могли приходить и уходить совершенно спокойно, поскольку никакой охраны не было. Разведчики могли посещать наш лагерь, пользоваться гостеприимством наших палаток, даже появляться в палатке главнокомандующего, а потом уходить с такой же легкостью, с какой приходишь к своему шляпному мастеру или портному и уходишь от него.

Никто и не думал подозревать Франсиско Морено. Никто не обращал на него внимания, разве что замечали, как он хорош собой.

Внимательно наблюдал за ним только я. Я знал, что он не только красив, но и благороден. Что касается первого, то это сводило меня с ума. Однако я не мог не ценить второго. Если бы не его благородство, я мог бы не дожить до того, чтобы заметить это качество. У меня были странные фантазии, иногда совершенно невероятные, связанные с капитаном Морено.

Очевидно, он беден, хотя не из тех, кто просто превратил мундир в гражданский костюм. Одежда его, хотя и поношенная, отвечала изысканному вкусу. Но он не легко выкладывал песеты на сукно игорного стола. Ставкой его обычно было песо, иногда два, но он никогда не доходил до золотых монет. Проиграв доллар, он отходил от стола. Выигрывая, оставался.

Но однажды вечером я заметил, что он нарушил это свое правило. С каждой ставкой выигрыш его удваивался, тем не менее он встал и торопливо вышел из салуна!

Многие этому удивились. Чтобы человек отказался от игры, когда ему так везет? Все равно, что бросить Фортуне [17] в лицо ее щедрые подношения!

Я догадывался, что заставило его отказаться от игры. Он собирался поклониться другой богине, с другим именем. Соборные часы как раз пробили десять — именно в этот час я впервые увидел его на Калье дель Обиспо. Все соответствовало моей догадке, что он отправляется туда.

Если бы даже мне везло в игре в десять раз больше, я не мог бы оставаться на месте. Торопливо получив у крупье свой выигрыш, я вслед за Франсиско Морено вышел из салуна. Не знаю, вызвал ли мой внезапный отказ от игры такие же толки, как уход мексиканца. Может быть. Но в тот момент все это стало мне совершенно безразлично. В сознании у меня была только одна мысль: мне предстоит стать свидетелем второго свидания.

Я чувствовал себя, как птица, летящая прямо в пасть огромной змеи; как мотылек, который добровольно летит в огонь свечи!

Какое очарование в мысли о том, что идёшь навстречу гибели! Может, меня поддерживала мысль, что большего горя, чем испытал, я уже не почувствую?

Впервые за четыре недели я оказался на Калье дель Обиспо. Передо мной шел Франсиско. Я верно угадал его намерение. Он отказался от улыбки Фортуны ради улыбки Мерседес!

Мы шли по разным сторонам улицы: он направился прямо к фасаду каса Вилья-Сеньор; я украдкой, по-воровски спрятался под порталом противоположного дома. Ждать нам пришлось недолго. Не успели мы занять свои места, как жалюзи подняли и у окна появилась женщина. Конечно, это была Мерседес.

— Ты опоздал, Франсиско! — сказала она негромко и укоризненно. — Колокола на соборе прозвенели десять минут назад! Как это жестоко. Ты знаешь, что я жду и что каждая минута дорога!

Франсиско, запинаясь, произнес какое-то извинение, которое, очевидно, ее удовлетворило. Я видел, что она не сердится, что она уже простила его. Даже это усилило мою боль.

— Знаешь, дорогой, папа подозрительней, чем всегда! Боюсь, что он может появиться в любую минуту. Он еще не лег спать, он никогда не ложится, пока не ляжем мы с сестрой.

— Почему ты не дашь ему сонного напитка? Подмешай мака в его шоколад. Сделай это, нинья [18] , и у нас появится возможность поговорить подольше. Я так мало тебя вижу. Так тяжело быть в разлуке. Надеюсь, ты то же самое чувствуешь?

— Ты сомневаешься в этом? Но чем это нам поможет? Он так настроен против тебя. Мне кажется, кто-то наговорил ему про тебя плохого. Когда мы идем на утреннюю службу, он всегда посылает с нами тиа [19] Жозефу, и я уверена, ей приказано следить за нами. Вернее, только за мной. Из-за сестры он так не тревожится. Позволяет ей выезжать одной — на Аламеду и повсюду, А если поеду и я, то обязательно в сопровождении тиа Жозефы.

— К дьяволу тиа Жозефу!

— И знаешь, Франсиско, есть еще кое-что похуже. Я узнала только сегодня. Жозефа мне сказала. Мне кажется, папа велел ей об этом сказать мне. Если я не соглашусь выйти замуж за него — ты знаешь, о ком я говорю, — меня заточат в монастырь! Только подумай! На всю жизнь попасть в монастырь или выйти замуж за человека; которого я не могу любить. Да он мне в деды годится! Боже мой! Что мне выбрать?

— Ни то, ни другое. Я постараюсь помешать этому. Не волнуйся, любимая! Я найду способ спасти тебя от такой судьбы. Она ведь и для меня была бы губительна. У твоего отца не может быть ничего против меня, кроме моей бедности. Но кто знает? Я еще могу разбогатеть во время войны. Я надеюсь получить повышение и… послушай, дорогая!

Франсиско перешел на шепот, как будто дальнейшее требовало особой скрытности.

Слов на другой стороне улицы не было слышно. Только когда она уже собралась уходить, я разобрал:

— До свиданья, дорогой! До завтра!..

Ответ Франсиско прозвучал для меня необыкновенно сладко:

— Подожди! Еще мгновение, дорогая Долорес, еще минуту…

Окончания этого страстного призыва я не слышал. Не слышал и ответа, если он был.

Долорес могла оставаться на балконе и беседовать с Франсиско еще час, не вызывая у меня ни малейшего раздражения. Я был слишком счастлив, чтобы дальше слушать их разговор.

Не моя Мерседес уронила ту записку, не она сказала: «Да хранит тебя Бог!».

У меня снова появилась надежда, что ее сердце свободно, что никакой «дорогой Франсиско» еще не завладел им. И я вознес молитву: «Боже, позволь Мерседес стать моей!»

Глава XIV. В ЧЕМ ДЕЛО?

Погрузившись в сладкие мечты, я какое-то время простоял под порталом.

Тем временем мексиканец ушел.

Я решил, что он возвращается в салун, который мы оба покинули, и потому двинулся в том же направлении.

Теперь мне хотелось поговорить с ним. Я подумал, что разговор будет гораздо сердечнее, чем прошлые наши беседы. В этот момент я мог бы обнять его. Благодарность, которую раньше сдерживала мысль, что он мой соперник, вспыхнула с новой силой. Нужно поговорить с благородным молодым человеком, дать ему знать, кого он защищал, и спросить, чем я могу отплатить за его великодушие.

Сердце мое устремилось к Франсиско Морено! Еще недавно он казался мне причиной моего несчастья, теперь же я увидел в нем вестника моего воскрешения.

— О! Я по достоинству ему отплачу! Но как?

И вот, как раз когда я размышлял над этим вопросом, послышался резкий звук. За ним раздался крик, в котором смешивались удивление и гнев. Потом последовали слова:

— В чем дело, господа? Что вам от меня нужно?

— Ваш кошелек, сеньор, ничего больше.

— Карамба! Какое скромное требование! Тем не менее, я не намерен его исполнять. Если хотите взять мой кошелек, сначала вам придется отобрать у меня жизнь. Прочь с дороги, негодяи! Дайте мне пройти!

— На него, камарадос! Он набит дублонами! Сбейте его с ног!

Вслед за этими словами послышались звуки схватки, в которой, очевидно, принимали участие несколько человек — пять или шесть, насколько я мог судить.

В этом месте улица представляла из себя короткий переход, соединявший одну из главных улиц с Пласа Гранде, и находилась недалеко от Калье дель Обиспо.

Слабый свет одной-единственной масляной лампы почти не рассеивал тьму.

Стычка происходила в нескольких десятках шагов от меня, и мне потребовалось всего десять секунд, чтобы оказаться на месте.

Я особенно торопился на выручку, потому что мне показалось, будто я узнаю голос человека, на которого напали.

И оказался прав. Это был Франсиско Морено!

Я обнаружил его в центре пятиугольника, образованного пятью нападавшими. Морено искусно защищался сразу от всех пятерых. А они старательно пытались свалить его.

Бандиты были вооружены острыми мачете, Франсиско оборонялся саблей, которую вытащил из-под плаща.

Я видел, что у нападающих есть и пистолеты, но они не пускали их в ход — может, боялись привлечь к себе внимание. Их замысел был очевиден — грабеж!

Я нисколько не опасался разрядить свой пистолет. Узнав в нападавших «красные шляпы», я сразу понял, с каким сортом людей столкнулся мексиканец.

Кровь закипела у меня в жилах. Только сегодня я с отвращением услышал подробности очередного злодейства, совершенного этими любимцами нашего главнокомандующего; и тогда же поклялся, что если поймаю одного из них за подобным делом, быстро с ним расправлюсь.

Такая возможность появилась быстрее, чем я ожидал.

Мой гневный крик был достаточно громок, но его заглушил выстрел. Пуля попала в одного из бандитов, и тот со стоном упал в канаву.

Я мог застрелить второго и третьего, прежде чем они опомнились и сбежали, хотя убегали они поразительно быстро. Но мне хватило и одного, который остался неподвижно лежать на камнях.

Глава XV. ЖИЗНЬ ЗА ЖИЗНЬ

— Грасиас! — воскликнул молодой мексиканец. — Спасибо, кабальеро! Спасибо! Большое спасибо! Это все, что я могу сказать, пока не отдышусь.

Он замолчал. Я слышал его тяжелое и быстрое дыхание.

— Надеюсь, вы не ранены? — спросил я, убедившись, что на улице остался только мертвый разбойник.

— Ничего серьезного, я думаю. Может, один-два пореза. Всего лишь царапины.

— Вы уверены?

— Не совсем, кабальеро, хотя мне кажется, что все в порядке. Я не чувствую слабости, только немного устал. Пришлось поработать одному против пятерых. Позвольте еще раз поблагодарить вас: вы спасли мне жизнь.

— Благодарить не нужно. Я лишь плачу за такую же услугу. Теперь мы квиты.

— Сеньор, ваши слова меня удивляют. Не могу вспомнить, когда встречался с моим храбрым спасителем. Ваш голос кажется мне знакомым. Прошу прощения. Здесь так темно…

— Мы с вами так часто встречаемся в темных местах, что мне это кажется судьбой.

— Карамба! — воскликнул мексиканец, еще более удивленный моими словами. — Но где были эти встречи? Прошу сказать мне, сеньор.

— Вы не помните, капитан Морено?

— Вы знаете мое имя?

— У меня есть для этого основательные причины.

— Вы меня удивляете. Если не ошибаюсь, на вас мундир американской армии?

— Да.

— Могу ли спросить, где мы встречались? За столом монте?

— И не раз. Однако познакомились мы впервые не там, а…

— Где?

— В вашем доме.

— Вы смеетесь, сеньор! Неважно: шутите, сколько угодно.

— Уверяю вас, я не шучу. Мы впервые обменялись словами под вашей крышей.

— Черт возьми! Я в затруднении.

— Правда, в дом я не заходил, остановился на пороге. Здесь мы встретились и расстались — и то и другое не вполне в духе приличий. В невежливости при встрече виноват я, при расставании — мы оба. Вы так неожиданно закрыли дверь, что не дали мне возможности поблагодарить вас, а я бы это обязательно сделал. И, кажется, смог сделать сегодня.

— Пресвятая дева! Значит, вы тот джентльмен…

— Который однажды вечером так бесцеремонно вторгся в дом дона Франсиско Морено на Кальесито де лос Пайарос. Ввалился туда головой вперед. Его бы, несомненно, вынесли ногами вперед, но судьба послала ему великодушного хозяина. Ах, капитан Морено, — воскликнул я, в порыве благодарности сжимая руку молодого человека, — я сказал, что мы квиты. Но это не так. Мне вы, возможно, обязаны жизнью. Я вам — тоже, но еще и гораздо большим.

— Ради Бога, кабальеро! Вы продолжаете изумлять меня. Чем же большим?