Помоги проекту - поделись книгой:
Улыбка вышла неискренняя, деревянная, но хозяйка, кажется, успокоилась. Она взяла лампу, наклонила голову, прощаясь, и вышла.
Он вернулся в маленькую комнату и сразу лег на кровать лицом к стенке. Нужно взять себя в руки, нужно успокоиться! Все стали замечать, что с ним что-то происходит. Это плохо. Это очень плохо. Нужно перестать думать о покушении. Как будто ничего нет и не будет.
Нужно заснуть… Дышать глубже… Дышать спокойно и ровно. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать…
Сон не шел. Мысли путались, прыгали, перескакивали с пятого на десятое, всплывали отрывки недавних событий, наползали друг на друга неясные видения, туманные картины, тянулись к горизонту темные силуэты зданий, высились над ними зубчатые башни, крепостные стены красного кирпича, вспыхивали на солнце и падали вниз готические шпили…
…Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать, двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять, тридцать, тридцать один, тридцать два…
…Осень. Пылает закат в далеких перспективах Васильевского острова. Багровым светом озарены баржи с дровами и рыбачьи лодки на лилово-черной воде… Желтые листья шуршат на глянцевой, гладкой брусчатке мостовой, ветер гонит их вдоль прямого пепельно-пустынного проспекта… Беззвучным латунным пожаром горят окна домов… Брови горбатых мостов удивленно подняты над берегами каналов, опущены вниз ресницы деревьев.
…Тридцать три, тридцать четыре, тридцать пять… сорок… сорок шесть…
Серый холодный многоводный простор Невы… Вереницы фонарей, зажженных еще до темноты вдоль голубых линий туманных набережных… Скорлупки лодок в металлически посверкивающих волнах… Чопорные колоннады невеселых дворцов… Солдатская готика церквей… Неуютные громады зданий…
…Сорок семь, сорок восемь… пятьдесят… пятьдесят четыре… шестьдесят три…
Мчится наискосок через Дворцовую площадь, сорвавшись с гранитной скалы, безмолвный медный император с остекленевшим навечно взглядом беспощадно выпученных глаз… Бросается к проезжающим каретам мертвый чиновник, хватает перепуганных тайных советников за лацканы шинелей, силясь поведать что-то, объяснить, рассказать… Бежит от дома старухи ростовщицы, спрятав на груди окровавленный топор, студент Раскольников… Бьется в рыданиях девочка-проститутка Соня Мармеладова…
…Шестьдесят девять… семьдесят один… семьдесят пять… восемьдесят…
Призраки, призраки, призраки витают над Петербургом… Августейший сын душит венценосного отца… Царствующая императрица лишает жизни мужа-императора… Судьбы огромной страны, многомиллионного народа решаются временщиками и фаворитами — какие еще чувства, кроме презрения, можно питать к потомку рода Романовых, ныне здравствующему императору Александру III? Какой еще участи, кроме немедленного физического уничтожения, можно желать этому мстительному наследнику коронованных уголовников, превратившему общественную жизнь страны в сплошное сведение счетов с интеллигенцией (поголовно виноватой, по его мнению, в убийстве его отца), ненавидящему из-за своей полуграмотности и необразованности всякое просвещение и всякую науку.
…Девяносто четыре… девяносто семь… сто два… сто шесть… сто одиннадцать…
Нет, сон положительно не шел. И счетом невозможно было успокоить нервы, до предела взвинченные ожиданием известий об убийстве царя. Никакими искусственными средствами нельзя было унять возбуждение мыслей и чувств.
Он встал с кровати, подошел к окну. Мрак ночи давил на крыши, глазницы домов были темны и безжизненны, и только иногда то там, то здесь зажигались на мгновение несколько окон и тут же гасли, и это делало ночной город похожим на придавленное к земле, огромное умирающее животное, которое все еще силится жить, но воздуха ему уже не хватает, оно дышит все натужнее, все безнадежнее, и вот уже слышен предсмертный хрип…
Да, воздух над этим городом смертельно отравлен испарениями подлости, продажности, жестокости, рабства… Воздух над этим городом пронизан проклятиями миллионов русских людей, вынужденных своим трудом содержать всех этих паразитирующих аристократов во главе с династией, которые не приносят никакой практической пользы, а напротив, всеми силами,
Паразитирующая верхушка русского общества во главе с династией и царем не создает ничего полезного, ничего необходимого для народа — ни знаний, ни организующего начала, ни материального продукта, а живет только наслаждениями, праздностью, удовольствиями, сладострастием, кутежами, пресыщенными страстями, интригами, казнокрадством, спекуляцией, коррупцией.
Мишура бессмысленных парадов и балов, призрачный маскарад придворной и светской жизни, зелень карточных столов, миллионные проигрыши, ночные попойки великих князей — племянников, братьев, кузенов Александра III, реки шампанского, продажные женщины, дома терпимости — вот что такое Петербург.
И в этот город, в это гнездо пороков и общественных язв так стремился он когда-то из своего любимого, светлого, яблоневого Симбирска! Зачем? Ведь даже то, к чему так рвалась душа — университет, наука, знания, — даже это с каждым днем становится все более и более недоступным, невозможным и нестерпимым. Университетская жизнь до предела сжата чугунными челюстями нового, почти арестантского университетского устава. День ото дня она, эта некогда вольная, демократическая университетская жизнь — земля обетованная после девяти лет гимназической зубрежки, — все сильнее выхолащивается и обесцвечивается бесконечными чиновничьими инструкциями Министерства народного просвещения. Лучшие профессора увольняются из университетов за прогрессивные взгляды, за нежелание раболепствовать перед ничтожным самодержцем.
Это не может, не должно так продолжаться. Нормальный человек не имеет права терпеть такую жизнь. Это позор — безропотно сносить издевательства над естественным стремлением человека к прогрессу… Стыдно жить, не делая никакой попытки изменить существующий порядок!
И если царь — главное олицетворение незыблемости этих порядков, царя необходимо убрать. Конечно, сам Александр III — всего лишь муляж, символ, но нужно с чего-то начинать, с чего-то яркого и громкого. Нужно показать — революция продолжается, в России есть революционеры, есть люди, которые думают о завтрашнем дне родины.
И пусть не удалось убийством Александра II всколыхнуть Россию. На смену Желябову, Перовской и Кибальчичу пришла их группа. И если им завтра удастся убить Александра III, то, может быть, Россия, пораженная убийством двух царей подряд, сбросит с себя мертвое оцепенение, проснется от зимней спячки и выразит желание устроить свою жизнь по-новому.
А если Александр III будет убит, но всеобщее пробуждение не наступит? Ну что ж, наше дело не пропадет. Нет, не пропадет! Пусть это второе цареубийство бросит новый луч света в темное царство русской жизни. И если нам суждено погибнуть на эшафоте, как желябовцам, за нас отомстят! Революция будет продолжаться! Наши жизни станут тем мостом, который свяжет сегодняшний день с завтрашней революционной борьбой…
А может быть, только в этом и есть задача нашего поколения? Не дать потухнуть искре революционного пожара? Ценой своих жизней возбудить в следующем поколении революционеров жажду действия, желание отомстить за нас? Может быть, только это?
Нет, нет, нет! Не только это! Если Александр III завтра будет убит, Россия всколыхнется! Не может не всколыхнуться! Народ выскажет свое желание жить по-новому. Не сможет не высказать.
…Он прижался лбом к холодному стеклу окна. Сердце билось взволнованно, сильно… Бам-м… Бам-м… Бам-м…
Что это? Так громко бьется сердце? Он нахмурил брови, прислушался… Бам-м… Бам-м… Бам-м…
Он улыбнулся. На этот раз искренне и естественно. Ночная тишина над городом, освобожденная от обычных дневных шумов и звуков, приносила издалека бой башенных часов. Кончался последний день зимы 1887 года.
Петербург. Полночь.
Двенадцать башенных ударов, глубоких и глухих, ширясь, плывут над городом.
Бам-м… Бам-ммм… Бам-м… Бам-м… Бам-м…
Первое марта — первый день весны, роковой для династии Романовых день. Ровно шесть лет назад бомбой народовольца Гриневицкого был убит император Александр II.
Бам-м… Бам-м… Бам-м… Бам-м… Бам-м… Бам-м…
Первые минуты, самые первые минуты первого дня новой весны.
Спит каменный город.
Спит Невский проспект.
Спит Исаакий.
Спит шпиль Петропавловской крепости.
Спит Адмиралтейская игла.
Спит Зимний.
Спит Аничков дворец. Под цветистым, расшитым восточными узорами балдахином почивает Александр Александрович Романов — самодержец всея Руси. Спит за стеной в соседней комнате дочь датского короля Христиана IX принцесса Дагмар (матушка-императрица государыня Мария Федоровна).
Они спят, августейшие персоны, даже не подозревая, какое испытание приготовила им судьба на следующий день.
Бам-м… Бам-м… Бам-м…
Спят «сфотографированные» в своих квартирах участники завтрашнего покушения.
Спят в подъездах домов напротив сыскные. Спят по-лошадиному — стоя: один глаз спит, другой наблюдает за подъездом, в который вошел с вечера необходимый человечишко.
Спят участники покушения.
Спит Пахом Андреюшкин. Много ли нужно человеку в двадцать один год? События минувшего дня позади, спасительный молодой сон освободил мысли от сомнений и тревожных ожиданий. Неудачи двух первых дней ослабили волнение, уменьшили (хотя бы в сознании) опасность предстоящей акции.
Спит Василий Генералов. Он еще моложе Андреюшкина. Ему ровно двадцать лет. Несколько часов назад он знал, что, уничтожив царя, он может уйти из жизни и сам. Всего лишь несколько часов назад… Но сейчас он спит.
И не спит, может быть, только один Василий Осипанов. Он старше всех. Ему двадцать шесть. Яснее, чем Генералов и Андреюшкин, понимает он, что они все трое уже обречены. Даже если они не погибнут от взрыва бомб, им все равно не уйти с места покушения. Толпа, зеваки помогут полиции. Схватят тут же. Как схватили когда-то сразу же на месте всех трех, кто поднимал руку на царя, — Каракозова, Соловьева, Рысакова. И тогда конец один — суд, виселица.
Бам-м… Бам-м… Бам-м… Бам-м…
Спит каменный город.
Спят улицы и площади.
Дворцы и храмы.
Колоннады и парапеты.
Стройно вырисовываются на фоне светлого северного ночного неба строгие силуэты ростральных колонн.
Чернеют, горбатятся на Неве неясные очертания пароходов и барж.
Пустынны, безлюдны набережные. Неподвижны солдатские шеренги домов вдоль каналов. Перевернутые отражения зданий беззвучно падают в оцепенелые воды.
И только неуемный Медный всадник в неслышном грохоте копыт все продолжает и продолжает свою неутомимую погоню — бесконечный, упорный державный аллюр над Невой.
Только бронзовый ангел-хранитель благословляет с высоты Александрийского столпа своим миротворящим крестом сон и покой города.
Бронзовый ангел-хранитель бодрствует неусыпно и круглосуточно над Дворцовой площадью.
Живые хранители августейшего рода Романовых пока еще спят в эту первую весеннюю ночь 1887 года.
Спит министр внутренних дел граф Дмитрий Толстой.
Спит директор департамента полиции Дурново.
Спит шеф корпуса жандармов Дрентельн.
Спит петербургский градоначальник генерал-лейтенант Грессер.
Они спят, все четверо, даже не догадываясь, какая хлопотливая, беспокойная и неприятная жизнь начнется у них всего через несколько часов.
Бам-м… Бам-м… Бам-м… Бам-м… Бам-м…
В доме № 21 по Александровскому проспекту стоит у окна молодой человек с бледным, худым продолговатым лицом. Он так и не заснул в эту ночь на первое марта. Ложился, вставал, снова ложился, снова вставал…
Сосредоточенно-невидящим взглядом смотрит он на пустынную улицу. Под глазами у него темные круги. Болезненно обтянута кожа на скулах. В уголках рта — две ранние горькие складки.
Александр Ульянов не спит вот уже несколько ночей.
Он ни разу не выходил с динамитными снарядами к решеткам Аничкова дворца.
Но он имеет самое прямое отношение к предстоящему нападению на Александра III. В его руках сосредоточены все нити покушения.
Бам-м… Бам-м… Итак, все готово, все мосты сожжены. Фигуры расставлены. Пора начинать партию. Бам-м… Бам-м… Что-то будет? Что-то будет? Бам-м… Царь должен умереть сегодня. Непременно! Бам-м-м-м…
ГЛАВА ВТОРАЯ
Петербург.
1 марта 1887 года.
Утро.
Первый день весны. Воскресенье.
Выходит из дома, находящегося под неусыпным наблюдением полиции, с замаскированным под книгу динамитным снарядом студент университета Василий Осипанов. Невыспавшиеся, проторчавшие всю ночь под окнами филеры тайно отправляются за ним. Они еще ничего не знают о намерениях Осипанова. Но тем не менее им приказано караулить каждый его шаг.
Энергичной, упругой молодой походкой почти бежит по улице вприпрыжку отдохнувший, выспавшийся Пахом Андреюшкин. Его бомба небрежно завернута в бумагу. Сыскные, в основном все подряд ревматики из-за многих часов, проведенных на промозглых, слякотных петербургских улицах, еле поспевают за быстроногим Пахомом.
От угла к углу, от перекрестка к перекрестку неотступно «ведут» агенты Василия Генералова. И о нем они еще не знают ничего. Ни про снаряд, невинно перевязанный розовой ленточкой. Ни про отравленные пули, которыми заряжен лежащий во внутреннем кармане пальто револьвер.
Это приметы петербургской весны 1887 года.
Три революционера, сходящиеся с разных сторон к Аничкову дворцу. И полтора десятка сыскных, воровато и торопливо спешащих за ними.
В десять часов на Невском проспекте в районе Аничкова дворца все уже в сборе: и участники покушения, и полиция. Сыскных сегодня заметно прибавилось: высокий жандармский чин, вчера еще принимавший доклады о результатах наблюдения за Андреюшкиным и его связями у себя в кабинете на Пантелеймоновской, сегодня пожелал находиться уже в непосредственной близости от места скопления подозрительных лиц. Теперь он сидел в ближайшем от дворца участке, в двух шагах от угла Невского и Фонтанки. Каждые десять минут ротмистру докладывали о поведении наблюдаемых. Жандарму определенно не понравилось, что студенты собрались сегодня так рано. И по его приказу из охранного отделения было вызвано еще несколько секретных чинов.
А участники боевой группы все еще не чувствуют на себе полицейских глаз. Они молоды и неискушенны. Их жизненный опыт невелик. Им кажется, что все, что происходит вокруг, происходит так, как того хочется им самим, в точном соответствии с их намерениями и желаниями. И только один Осипанов, по свойственной его натуре повышенной осторожности, интуитивно ощущает, что около Аничкова произошли какие-то изменения, но какие — понять еще не может. Впрочем, сегодня все должно решиться. Царь умрет. И не все ли равно, что тут переменилось возле дворца. Лишь бы не успели схватить за руку, когда нужно будет бросать бомбу.
А на тротуарах Невского кипит суматошная бурливая воскресная жизнь. Прекрасная погода, ярко светит солнце, и, кажется, все петербургские щеголи и щеголихи торопятся доказать друг другу, что последние дни зимы они провели не зря: огромное множество новых весенних нарядов, особенно женских, делают Невский похожим на гигантскую оранжерею, на грандиозную выставку цветов, которые мало того, что красивы, но еще и непрерывно движутся по обеим сторонам проспекта, издавая сдержанный элегантный шум.
И в этой красивой, по-весеннему оживленной праздничной толпе, благоухающей ароматами всех парфюмерных фирм Парижа, доигрываются последние акты трагедии, участники которой вот уже несколько дней подряд выходят на сцену и все никак не могут сыграть свои роли до конца.
Идет двойная охота. Люди охотятся на людей.
Одни делают это из высоких побуждений. Другие просто служат по сыскному делу. Их цель другая: как сами они изъясняются между собой — «пасти скотину, пока траву щиплет; как только начнет взбрыкивать, тут ее и в закут».
В половине десятого ротмистру докладывают: Осипанов подошел к Андреюшкину, спросил прикурить, что-то шепнул.
Жандарм нервничает. Он принимает решение: идти на Невский самому. Для этого нужно переодеться в штатское платье… Ротмистр переодевается и отдает распоряжение: во все прилегающие к углу Невского и Фонтанки переулки — извозчиков. Закрыть на Невском напротив Аничкова на полтора-два часа какую-нибудь небольшую лавчонку, из которой он сам лично будет руководить наблюдением (лавка должна иметь второй вход из соседнего помещения).
Шумит, пенится воскресный Невский проспект в первый день весны. Проносятся экипажи, сани, легкие коляски. Плывут мимо магазинных витрин, отражаясь в них (и от этого тротуары кажутся еще шире) сотни самых разнообразных людей: чиновники, офицеры, дамы всех возрастов и сословий, гувернеры и бонны со своими воспитанниками, деловые люди, юнкера, гардемарины, флотские чины, дипломаты, торговые люди, отпущенные на прогулку лакеи и горничные, иностранцы.
И в этой толпе — две группы людей, связанных между собой незримой нитью борьбы, противоборства и, если понадобится, ожесточенного вооруженного столкновения.
Первая из этих групп не подозревает, что за ней наблюдает вторая.
Вторая не знает, что первая замыслила среди бела дня на виду у всего Петербурга пролить самую голубую, самую священную кровь империи — царскую.
1 марта 1887 года.
Поделиться книгой: