Помоги проекту - поделись книгой:
Артём Соломонов
Памятный гербарий
ДЕВОЧКА С ГРУСТНЫМИ ГЛАЗАМИ
Конец ноября. Сижу на скамейке в безлюдном парке. Рябиновый пожар, сквозь который ещё недавно мелькали полулиловые блики, уже отгорел, и бронзовыми хлопьями лежит на груди спящего фонтана. Мне было семнадцать, когда я впервые влюбился. Эта девочка была младше меня на четыре года… Да, ей было всего тринадцать, и у неё были необычайно грустные глаза! А училась она в нашей деревенской гимназии, где занимался и я, пока после пятого класса родители не увезли меня в город.
Да и первая встреча состоялась в городе, как раз на этом самом месте, в такой же тоскливый ноябрьский день. Здесь, среди бронзовых хлопьев, почти тёмных обнажённых ветвей и рядом со стареньким молочным фонтаном, впервые в жизни я признавался, говоря словами Пушкина, в «глупости несчастной».
Помню, как каждые выходные я мчался к ней на велосипеде, мы долго гуляли в тусклом безмолвном лесу, вдоль небольшой бурой реки, а, когда пришли зимние холода, находили пристанище в доме её бабушки. Сидели в объятьях друг друга на стареньком диване, кажется, такого же оливкового цвета, как и её большие грустные глаза, которые казались ещё больше из-за стёкол блестящих очков. Поцелуи были робкими и вместе с тем обжигающими… Да-да, наши ласки всегда оставались где-то на грани откровенности и недосказанности. Только одно омрачало нашу радость. Время от времени её посещали приступы чёрной меланхолии. Тогда её и без того бледное лицо каменело и становилось мучительно скорбным, словно она сливалась с молчанием леса, в который мы с ней ходили. В такие минуты эта девочка полностью погружалась в себя, как маленькая улитка, и только изредка тихонько всхлипывала под унылым серым дождём. Я как мог пытался успокоить её, пробраться сквозь густоту и запутанность её мыслей, как весеннее солнце сквозь тёмную листву. Иногда мне это удавалось — но только иногда! А однажды, после одного из таких приступов, как бы объясняя склонность к депрессии и постоянные мысли о смерти, она утёрла капли дождя с раскрасневшейся щеки и тихо заговорила:
— Знаешь, когда мне было пять лет, я увидела жуткую сцену. Папа как обычно пришёл с работы. Но в этот раз он был каким-то взвинченным. Обеспокоенная мама провела его на кухню, пытаясь успокоить. Она предлагала папе присесть, спокойно всё объяснить. Но он и не думал успокаиваться, наоборот ещё больше раздражался. Вдруг он выхватил из стола кухонный нож. Никогда не забуду, как блеснуло лезвие! И эти багровые реки вокруг него, и чей-то пронзительный крик — я не сразу поняла, что это я кричу. Мама сразу подбежала и увела меня в мою спальню, пыталась успокоить… вот точно так же, как ты сейчас!
Но всё же Новый год мы встретили весело! Громко шутили, наслаждались ярким и игристым салютом, радостно пили шампанское, смотря друг на друга. Да… не было и намёка на её печаль! Однако после этого, в ночь с третьего на четвёртое января, раздался звонок… Это была она:
— Привет. Я звоню, чтобы сказать тебе… В общем, нам лучше расстаться…
— Но почему?! — от возмущения я хлопнул рукой по письменному столу.
— Мои чувства к тебе остыли…
— Что, прости?
— Да, остыли! Поверь, так будет лучше для нас обоих… — продолжала она холодно.
— Я убью себя! Слышишь! — сорвалось с моих дрожащих губ.
— И ты себе этого не простишь! Поняла?!
А потом она бросила трубку. Мне и вправду стало казаться, что я этого не переживу… Я закрылся в ванной, впотьмах хватался за первое попавшееся лезвие и тупо стоял с одной лишь мыслью — перерезать себе провода. Затем без сил, с горькой усмешкой падал на синий ледяной кафель, прижимаясь головой к стене и понимал, что не могу этого сделать… Не могу вот так взять и оборвать свою жизнь, подобно русскому Вертеру, получившему роковое письмо от своей недостойной возлюбленной!
ЗАСТЫВШЕЕ СИЯНИЕ
Начало августа. За мостом, где-то в овраге, тихо журчит маленькая речушка, отражающая розовые облака и вечернее солнце. Листва на чёрно-ребристых деревьях уже редеет и начинает понемногу облетать. Только одни чешуйчатые ели на невысоком холме не меняются с годами. А сквозь густоту их многочисленных ежовых иголок проглядывается небольшая часовня с серебряным куполом и заросшее травой сельское кладбище, проходя которое, можно встретить могилку и памятник с лицом шестнадцатилетней Нины Ольховской.
Что можно сказать об этой девушке, кроме того, что у неё были глаза василькового цвета, широкая лучезарная улыбка, что она была достаточно хороша собой: высокая, с золотистыми волосами, с тонкой талией и стройными ножками, с отчётливо обрисованной грудью под лёгким белым платьем, что были у неё настоящие друзья, интеллигентные и любящие родители? Пожалуй, только то, что она была влюблена в одного молодого человека, который учился в той же гимназии, что и она. Но он не обращал на неё никакого внимания! Больше того, она часто видела с ним других девушек. Он улыбался им, даже не подозревая, что кому-то это может приносить нестерпимую боль. Конечно, Нина ни за что не показала бы, как сильно её это ранит. Но и у неё была отдушина — её дневник.
После занятий Нина обычно спешила за ним домой, чтобы поскорее подняться через кладбище, на пригорок, с которого видна почти вся деревня, и выплакаться о наболевшем. Хотя у неё было много друзей, она никому не могла доверить свои чувства, для неё это было чем-то сокровенным. «Последний день учёбы… — со слезами выводила она мелким почерком в дневнике, — а он по-прежнему меня не замечает. Какой же он жестокий! Знал бы он, как невыносимо видеть его безразличный и всё же добрый взгляд. Каково это — думать о нём по ночам, плача в подушку, лишь бы мама не услышала. Но ему, конечно, этого не понять… нет, не понять! Я ведь для него не существую!»
Пролетел июнь, за ним июль, и пустых страничек в дневнике Нины становилось всё меньше и меньше. А однажды, в последний месяц лета, она увидела роковую картину.
В тени сада, в одной из беседок, её возлюбленный обжимался с какой-то особой. Было поздно — Нина не смогла разглядеть её лицо, но его узнала сразу — по голосу и по рукам, которые щупали широкие бёдра той девки.
Говоря о девушках, обычно имеют в виду два типа: одним больше присуща стихия лёгкого бриза, а другим — всепоглощающей и мучительной бури, способной разрушить всё, что стоит на пути.
Нина Ольховская была бурей. Поэтому, стоило ей это увидеть, она тотчас же устремилась домой, где, как на беду, никого не было. Девушка закрылась в спальне и начала с криками и слезами сметать с письменного стола тетрадки и учебники. С грохотом разбилась от удара об стену зелёная настольная лампа. Разлетелись по комнате вырванные страницы из дневника.
Девушка без сил упала на колени, лихорадочно огляделась по сторонам. Её взор остановился на бежевой прикроватной тумбочке. Кинувшись открывать нижний ящик, она мгновенно вынула аптечку, нашла там коробку с сильным снотворным, разодрала коробку и торопливо, одну за другой, начала глотать жёсткие белые таблетки. Всё это она запила дешёвой газировкой и улеглась в чистую постель, обняв любимого плюшевого медведя. Спустя минут пять началась сильная паника, сопровождающаяся судорогами и учащённым сердцебиением. Нине хотелось повернуть время вспять, но было слишком поздно. Когда её мама вернулась с работы, то, войдя в комнату, увидела спящую дочь с неестественно бледным лицом, а рядом с ней вскрытые пачки со снотворным. Отказываясь верить, судорожно хватая ртом воздух, она начала набирать номер скорой. Вскоре люди в белых халатах уже выносили Нину на носилках — мимо почерневшей матери, всё ещё сжимающей в руках телефон. По пути в больницу она ненадолго пришла в себя, но смогла вымолвить только одно: «прости, мама!», а затем заснула, заснула с ангельским сиянием на губах.
Уж как девять лет эта спящая красавица спит под дёрном, за этой сельской кладбищенской оградой, освещаемой луной и звёздами, среди полевых цветов, среди шишек и иголок… Счастливая! Она уже никогда не узнает, что такое старость, для всех она была и останется смелой и жизнерадостной Ниночкой… Обычной гимназисткой из самой обычной сельской гимназии. И, кажется, с этого портрета она и сейчас, спустя столько лет, продолжает озарять эту местность своими васильковыми глазами и необычайно широкой улыбкой!
ВАЛЕНТИНКА ИЗ ПРОШЛОГО
В гимназии, где я работаю, мне однажды довелось беседовать на известную тему с одной из гимназисток. Поводом, конечно же, послужил праздник — день всех влюблённых. Эта девушка была довольно маленькой, если не сказать, хрупкой, не по годам серьёзной и непохожей на сверстниц. Ещё более эту серьёзность и красоту подчёркивали очки с тонкой оправой, сквозь которые сияли не то карие, не то чёрные, как у лани, глаза. Щёки её горели румянцем, вишнёвые губы слегка блестели, а бледное лицо обрамляли восхитительные каштановые волосы.
Это вам! — бегло и с лебединой лёгкостью произнесла она, положив на мой рабочий стол небольшой лоскуток в виде сердца и одарив белоснежной улыбкой.
— Что же это вы?! — растерянно спросил я, так как не ожидал подобной вольности со стороны столь юной девушки, шагов которой я почему-то не услышал. — Это такая шутка?..
— В честь праздника! Вы не рады?
— Рад конечно, но дело не в этом… Разве больше некому подарить? У вас же столько сверстников среди ребят! Да и вообще ребят более чем предостаточно!
— А мне вот так захотелось!
— Да?! Очень любопытно!
— Не смейтесь! Прошу вас!
— Извините… Просто я давно не получал валентинок…
— Серьёзно?!
— Да, ещё со школы. По правде сказать, к этому празднику я отношусь не без доли иронии.
— И поэтому просто смеётесь надо мной, да?!
— Нет, что вы! Не поэтому!
— А почему?! — протяжно спросила симпатичная гимназистка, надув вишнёвые губки и неуверенно поправляя локон благоухающих волос. — Разве вы никогда не влюблялись и не любили?
— И влюблялся, и любил! — глубоко вздохнув, проговорил я и после недолгой паузы продолжил. — Ох, наверное, для меня это слишком больная тема, впрочем, как и для любого другого, пережившего сей горький опыт!
Недаром же кто-то сказал: «прежде чем посчастливится встретить ту самую, свою настоящую любовь, доведётся и немало хлебнуть из чаши страданий — познать всю горечь обид, попробовать на вкус разлуку, да и многое другое!»
И отчасти, конечно, всё это так! Почему, спросите, отчасти? Да потому, что всё в нашем мире относительно: первые её встречают слишком поздно, можно сказать, на смертном одре, будучи в лихорадке, вторые же, напротив — слишком рано, или, как в случае с Данте, чья Беатриче — Amata nobis quantum amabitur nulla!*
ПЕРСЕФОНА
— Боже, — с трепетом я начал вспоминать совсем хрупкую девушку в жёлтом летнем платье и с лёгким загаром, неподалёку от гребня золотистых волн, — ежели я не в силах что-то для тебя сделать, то это вовсе не значит, что я не могу это сделать во славу твою.
Ради всего, что нас связывает на этой земле и ещё будет связывать после того, как мы её покинем… Ибо «Mea vita et anima es!»*
А потом я неожиданно обнаружил, что на моём безымянном пальце нет, как прежде, обручального кольца. Только грустная и давно поблекшая сирень выглядывала из моей книги, что лежала у самого окна вагона, на небольшом прямоугольном столе
— Билетики, граждане! Билетики! — раздался крикливый голос проводницы по всему неосвещённому вагону
— Пожалуйста… — уныло выдавил я, показав смятый билет подошедшей женщине в заснеженной фуражке, после чего продолжил пялиться в кружевное окно, рассматривая движущийся зимний пейзаж
Помнится, ещё сказали, что занесут бельё, когда я уже прокручивал воспоминания, связанные с той милой незнакомкой. Да, вскоре я к ней подступился, и, как это ни странно, с отрывком из одного стихотворения, который уже вряд ли припомню… Это вырвалось как-то спонтанно
— Добрый вечер! Какие прекрасные стихи вы мне сейчас прочли
— Добрый вечер… Вы и в самом деле так думаете
— О да, мне очень понравилось
— А я могу узнать ваше имя?
— Да, конечно! Меня зовут Лея! — смущённо улыбнувшись, ответила девушка и повернулась к догорающему закату
— Извините за такой вопрос… а вы не замужем?
— Нет, я пока живу с мамой!
— Вы живёте только с мамой?
— Да, папа с нами давно не живёт. В своё время он потерял работу в юридической компании и у него начались большие финансовые проблемы. Тогда мне было не больше тринадцати лет… С тех пор мы мотаемся с мамой по белому свету. Она тяжело работает, а я после учёбы ей немного помогаю. Извините, что я всё это вам рассказываю! Мне уже пора…
— До свидания, Лея… — несколько уныло произнёс я. — А вы завтра свободны? Если свободны, то можно будет сходить куда-нибудь и продолжить наше знакомство…
— Я согласна! — к моему удивлению ответила девушка, сверкнув светом золотистых глаз и поправляя локон каштановых волос, в которых утопали последние лучи солнца.
Мы договорились о точном времени и месте, а потом попрощались.
А на следующий день, в это же время, я встретил её у входа в дендрарий, под её ноги покорно стелились всевозможные цветы. В этом саду, как она говорила, ей нравилось гулять одной и, по обыкновению, собирать любимую сирень и фиалки.
Мы долго шли по тенистой чаще, вдыхая тёплый весенний воздух и аромат влажной сирени, шли молча вдоль одной тропинки, наши руки иногда соприкасались. А проходя мимо одного гигантского дерева, чья величественная крона почти достигла нежно-оливковой земли, я внезапно взял её за руку и наши губы впервые соединились в долгом поцелуе. Казалось, в эту самую минуту мы вспомнили, каково жить в том земном раю, из которого когда-то были изгнаны первые люди. Да, тогда мы ни о чём не думали.
Охваченные этим чувством, мы желали только одного: всегда стоять под сенью этого таинственного дерева… всегда быть вместе — и несмотря ни на что! С этого дня я был вхож в её дом, она представила меня своей маме, которой, как ни странно, я пришёлся по душе, да и она мне, признаться, очень понравилась, так как производила впечатление мудрой и спокойной женщины. Потом милая Лея показала мне свою библиотеку, от которой я был в полном восторге, хотя прежде читал не так часто. Собственно, это она привила мне любовь к чтению, открыла, если угодно, новый мир!
А потом, то ли в силу врождённой глупости, то ли из-за того, что так сильно был ослеплён навеянным мне образом — я, сам того не ведая, увлёк её душу в мой ад, как юную Персефону, некогда собирающую такие же невинные фиалки, как она сама. Правда, в отличие от той Персефоны, которая многим известна благодаря одному мифу, она вернулась в мир живых (к своей матери Деметре) и с тех пор ко мне не возвращалась.
Весна — мучительное время, оставляющее горечь во рту. Время, которое напоминает мне о тех днях, когда мы были с ней вместе. Как же я был тогда счастлив! А сейчас вот оглядываюсь на свою прожитую жизнь потухшими глазами, сидя в этом сыром и тусклом вагоне, и понимаю, что не было и уже не будет ничего прекраснее и светлее, чем эта сирень, что давно покоится между пожелтевших страниц моей книги, и встреча с этой самой девушкой… с девушкой в жёлтом платье!
ГИБЕЛЬНОЕ МАНИТ
Мимо городского парка с его оголёнными и безжизненными кистями, в морозный январский вечер, когда под фонарями печально серебрились снежные хлопья, неспешно проходил молодой человек: на вид лет двадцати пяти, худощавого сложения, средненького роста. Шёл он довольно вяло, с отрешённым стеклянным взором, будто бы уже пережил какую-то трагедию. И вдруг, как на беду, у самого входа в парк, он встретил взгляд болотно-зелёных глаз, лисьих и коварных — сквозь чёрную вуаль шляпки на него взглянула незнакомка. Она оказалась несколько ниже его и в целом походила на дикую лису. Также она была в чёрном пальто и в столь же чёрных сапожках на высоком каблуке.
— Сегодня холодный вечер, не правда ли? — остановившись, произнесла она хрипловатым голосом, и лисья улыбка растянулась почти на всё её мраморное лицо.
— Да, довольно добрый вечерок! — выдавил юноша в ответ, поразившись её победной красоте, от которой веяло чем-то сладостным и вместе с тем роковым. — Извините, а мы знакомы?
— Нет, но можем познакомиться!
— Что ж, я не против! Не часто же случается знакомиться зимой, да ещё с такой эффектной дамой вроде Вас!
— Ммм… благодарю за комплимент! А Вы не будете против, если мы не станем друг другу представляться? Мы же взрослые люди как-никак!
— Да, как Вам будет угодно!
— В таком случае предлагаю сходить куда-нибудь. К примеру, в кафе…
— Да-да, я как раз хотел…
— После чего, — перебила она. — можно пойти, как все взрослые люди, в какой-нибудь приличный отель… Выпить там красного, побеседовать по душам… Словом, прекрасно провести время!
— Звучит довольно заманчиво! — вставил молодой человек.
— Ну что ж мы стоим? Скорее пойдёмте!
Она горячо поцеловала его в замёрзшие губы и, взяв под руку, быстро увлекла за собой. Ещё немного — и эти двое уже в полупустом кафе. Глотая горячий латте, он не сводил с неё глаз. Сидела она элегантно — нога на ногу, в короткой кофточке нефритового цвета с полосками, в чёрной полотняной юбке до колена, которая, однако, не скрывала её стройные ножки. Она властно положила руку на его ногу, и по всему его телу будто пробежала мощная волна электрического тока. После чего они оживлённо собрались и вышли на воздух.
— Вы не против, если я закурю? — спросила юношу эта дамочка с прежней хитрой улыбкой, доставая из кармана пальто небольшую пачку с тонкими сигаретами.
Поделиться книгой: