Метаморфозы

— Воруют у вас все подряд, а так безопаснее, — подошел к машине и открыл дверцу.

Иванов уселся на заднее сиденье, Стамов — за руль. Машина взревела, неправдоподобно быстро рванула с места и понеслась по бездорожью.

— Развалюха развалюхой, а мотор как у танка, — обратился художник к Стамову.

Тот промолчал.

Несмотря на профессорское «недалеко», ехали они довольно долго, и художник успел слегка задремать. А когда очнулся, запорожец уже стоял возле строения, такого же убогого, как и автомобиль. Профессорская дача напоминала наспех сколоченный из досок сарай. Места, как отметил художник, были совершенно незнакомые.

«Неужели этот покосившийся сарай и есть профессорская дача?» — изумленно подумал Иванов.

— Прошу, — буркнул Стамов и открыл небольшую дверь, укрепленную поперечной перекладиной. Дверь издала неприятный, скрипучий звук.

«И все-таки он ненормальный», — решил про себя художник, рассматривая сколоченный из горбылей стол.

— Вы не правы, — неожиданно услышал он голос профессора с нотками недовольства.

— В чем неправ? — машинально спросил художник, а в голове мелькнуло: «Иногда он говорит так, как будто читает мысли».

— Да, я действительно умею читать ваши мысли, но сейчас не это главное, — сообщил профессор изумленному художнику. — Прошу, — и он открыл еще одну дверь, еле заметную и такую же приторно-скрипучую.

Сконфуженный художник, помимо своей воли, послушно прошел вслед за хозяином дачи. Они очутились в небольшом отгороженном пространстве, напоминающем чулан. Через открытую дверь пробивался тусклый свет, и было непонятно, чулан совершенно пустой или в нем все-таки что-то есть.

— Идите же сюда, — заметив полное замешательство художника, позвал профессор, — станьте возле меня.

Иванов подошел к Стамову и вдруг почувствовал, что куда-то проваливается. Заложило уши, внутри что-то оборвалось, и он ощутил состояние близкое к невесомости.

Спустя непродолжительное время лифт остановился, створки двери распахнулись, и художник увидел залитый теплым светом просторный зал. Он торопливо шагнул за лифтовую дверь и оглянулся, в надежде рассмотреть, на чем они приехали.

Взору открылась сплошная стена, которая ничем не выделялась среди других многочисленных стен, расположенных по периметру многоугольника. На стены опирался огромный сферический потолок с проступающими ребрами. Сферу пронизывали странные колонны; ниши, неравномерно разбросанные по залу, отличались между собой размерами и вычурностью форм.

По залу прогуливались две девушки. Глаз художника отметил, что их лица не выражали никаких эмоций. Недалеко ползало огромное паукообразное существо и постоянно шевелило усами-антеннами. Вдруг оно подползло к Иванову, и он почувствовал, как будто кто-то пытается изменить ход его мыслей.

В нише напротив художник заметил еще одно существо, отдаленно напоминающее человека. Одна из девушек подошла к нему и дотронулась до шарообразной головы. Существо вмиг ожило, издало нечленораздельный звук, и на уродливом лице появилась гримаса-улыбка.

Иванов не на шутку испугался: «Это сверхсекретный испытательный центр, и я уже отсюда никогда не выберусь…»

— Не беспокойтесь, — отозвался Стамов, подходя к художнику. — С вами ничего плохого не случится. Сейчас мы очистим вас от токсинов, и я объясню, что нам предстоит сделать.

— Фа! — позвал профессор, и одна из девушек, пританцовывая, подбежала к Стамову. — Приведите этого молодого человека в работоспособное состояние, — и обратился к художнику: — Не вздумайте заигрывать с девушкой, она вас не поймет.

Фа подошла к Иванову и вежливо скомандовала:

— За мной!

«Робот это или живое существо?» — силился понять художник, рассматривая ее лицо, напоминающее скульптурное изваяние.

Они подошли к одной из ниш. Большую часть ее занимал прямоугольный шкаф, рядом располагалось кресло с желтыми подлокотниками и такой же желтой подставкой для ног.

— Садитесь в кресло и отдыхайте. Очень скоро к вам возвратится прежняя бодрость и ясность мыслей. Когда погаснет красный свет и загорится зеленый, встаньте и можете заниматься своими делами, — она коснулась рукой шкафа и ушла.

Художник почувствовал, как тело постепенно наполняется приятным теплом, головная боль уходит, а рассудок приобретает необыкновенную ясность. Как только красный индикатор погас, к нему подошел профессор:

— Ну вот, сейчас вы в нужной для нас форме, идите за мной.

Они подошли к одной из стен, профессор коснулся ее, часть стены растворилась, и они очутились в небольшой уютной комнате с двумя креслами и журнальным столиком.

— А теперь слушайте внимательно и приготовьтесь к необычным сюрпризам. Вы находитесь в земной лаборатории инопланетян.

От неожиданности художник подпрыгнул в кресле:

— Что?.. Что вы сказали?.. Инопланетяне?..

— Да, вы не ослышались.

Иванова охватило волнение. Его, Сережку, художника, удостоили вниманием инопланетяне! Пригласили для сотрудничества в инопланетный центр! Очень скоро его имя обретет мировую известность, а портреты разместят на глянцевых обложках журналов! От головокружительных перспектив, сулящих известность и славу, перехватило дыхание и закружилась голова. Нет, он примет подарок судьбы с достоинством. Как и подобает художнику.

Стамов, читая наивные мысли Иванова, снисходительно улыбался.

Пытаясь выглядеть перед профессором как можно скромнее в начале своей исторической миссии, художник спросил:

— Но почему именно меня? Я же как мастер, еще до конца себя не раскрывший… Я еще… так сказать… средненький…

Слова профессора как ушат холодной воды:

— Мы выбрали вас именно потому, что вы средний художник.

«Какой все-таки бесцеремонный этот профессор», — мелькнуло в голове Иванова. Себя он считал далеко не средним художником, хотя и непризнанным.

— Вы не вежливы со мной, — неожиданно для художника отчеканил металлический голос Стамова. — Странный и непонятный народ вы, художники. Прекрасно понимая свою посредственность, если не сказать бездарность, пытаетесь корчить из себя выдающихся мастеров. Мы выбирали типичного представителя, творчески работающего в области искусства, и выбор совершенно случайно пал на вас. Вместо вас мог быть любой другой, так сказать среднестатистический землянин, занимающийся искусством.

— Вы считаете, что как художник я типичная посредственность? И пишу хуже других?

— Для художника сравнивать себя с другими безнравственно. Если быть откровенным, ваши картинки для общества не имеют никакой пользы.

— …Что из того, что их покупают? — прервал профессор новую мысль художника. — А теперь внимательно слушайте. По окончании опыта все, что касается нашей встречи, будет удалено из вашей памяти.

Мы внешне похожи, но наша цивилизация отличается от вашей, и не только уровнем знаний. У девушек, которых вы видели, органическое тело и искусственный мозг. На нашей планете почти у всех такой мозг. И только особо одаренным после многочисленных тестов мы оставляем биологический мозг. Это позволило нам обрести практически неограниченные знания и полностью исключить агрессию. Поскольку вы единственная цивилизация, которая внешне неотличима от нас, мы решили вам помочь.

Ваша недоброжелательность друг к другу у нас вызвала особую обеспокоенность. Заменять естественный мозг на искусственный у землян мы пока не решаемся — слишком энергозатратный для нас этот процесс. Причина еще и в том, что земляне для такой миссии не готовы. Эксперимент по перезагрузке мозгов у вас уже проводился. Жертв было много, а результаты оказались неоднозначными. И мы решили пойти другим путем.

Чтобы останавливать постоянно нарастающую агрессию и предотвратить новую мировую войну, мы выбрали стратегию сдерживающего равновесия. Это потребовало вмешательства в научные исследования противоборствующих сторон. Вы сами видите, как развилась у землян наука. К сожалению, она на порядок опередила ваше сознание.

Контролировать дистанционно из нашей лаборатории разум ведущих ученых-землян для нас не представило труда. Всецело поглощенные исследованиями, они, как наживку, без разбора хватали все новые идеи, которые мы вкладывали в их головы, не задумываясь о морали и нравственности.

Но что-то пошло не так. Сея семена добра, мы стали наблюдать всходы зла. Применяемая нами стратегия в условиях Земли оказалась малоэффективной. Мы занялись поисками причин и пришли к заключению, что, кроме науки, нам нужно контролировать и искусство. Но дистанционно управлять мыслями художников, в отличие от ученых, у нас не получилось. Мы еще до конца не знаем, с чем это связано. Художники — какой-то непонятный народ, более независимый, что ли.

Путем исследований мы узнали, что из себя представляет среднестатистический художник, и решили детально изучить его мозг и психику непосредственно в нашей лаборатории. Выбор чисто случайно пал на вас, Сергей Федорович, так что уж извольте и извините за причиняемое беспокойство.

Для вас подготовлена специальная информация в текстовом изложении. После ее прочтения вы должны ответить на все вопросы в конце текста.

Сканирование вашего мозга роботы уже выполнили. Но они могут ошибиться: искусство слишком расплывчато для детального анализа. Мы решили продублировать полученные результаты тестом, сравнивая ваши ответы с выводами киберов.

Только не вздумайте хитрить и лгать. Тест составлен таким образом, что правильность ответа на каждый вопрос контролируют другие вопросы. Если мы получим несовпадения, придется вмешаться в работу вашего мозга, а это не безопасно для вас. Так что извольте.

— Сейчас мы пройдем туда, где вам предстоит работать, — сказал профессор и вручил художнику какие-то бумаги. — Там вы найдете все необходимое для вас.

Они снова подошли к стене, и Стамов привычным прикосновением открыл дверь. Художник шагнул в проем и оказался наедине со своими мыслями и чувствами. Стамов уже не казался таким простым и безобидным ученым. В понимании художника это уже был монстр, который пытается решить не только его судьбу, но и судьбу всей земной цивилизации…

В комнату, где находился художник, вошла группа инопланетян. Среди них был и профессор Стамов. Взору пришельцев открылись разбросанные по полу тюбики из-под красок, кисти. Здесь же валялась нераспечатанная бутылка водки. В центре комнаты на этюднике — небольшой холст, картина полностью законченная и выписанная до мелочей. На пришельцев смотрели пронзительные глаза человека на красном, экспрессивном фоне. Он стоял за барьером, как судья, как возмездие…

Художник спал, и пришельцы не посмели будить его.

Прозрение

Вместе с Беловым в кабинете сидели еще два сотрудника: Полозьев и Фокин. Белов что-то рисовал на бумаге, Полозьев листал реферативный журнал «Глобальный космос», а Фокин разгадывал кроссворд. До конца рабочего дня оставалась уйма времени, и ученые не спешили.

— По вертикали: катастрофически быстрое сжатие массы под действием сил, — вслух произнес Фокин.

— Прессование, — тут же отозвался Белов, продолжая вычерчивать замысловатые фигуры.

— Из семи букв и вторая «о», Анатолий Федорович, — обиделся Фокин.

— Тогда кование.

— Бросьте, Толя, ваши кузнечные шутки.

— Вам не нравится? — Белов отодвинул в сторону лист и уставился на Фокина. — А если проницаемость? Это слово, я думаю, подойдет к сегодняшнему кроссворду.

Фокин не ответил.

— Ка-о-эл-эл-а-пэ-с, — произнося вслух каждую букву, он вписал их в незаполненные клеточки и спрятал кроссворд.

Все замолчали. Возникла неловкая пауза. Вспомнили, что предложенная новая тема повисла в воздухе. Никто добровольно не решался взяться за этот сизифов труд. Шеф Александр Иванович Митрович, он же заведующий отделом глобальных проблем, нервничал. А это для подчиненных был опасный симптом. Как правило, в таких случаях профессор принимал волевое решение. В данной ситуации его решение могло стоить сотруднику лаборатории научной карьеры.

В дверь постучали. На пороге появилась Зиночка, личная секретарша шефа. Она игриво прогулялась по кабинету, приблизилась к Белову и промурлыкала:

— Анатолий Федорович, вас вызывают.

— Кто? — насторожился Белов.

— Он сам.

— По какому вопросу? — скрывая волнение, полюбопытствовал ученый.

Девушка мило улыбнулась, кокетливо пожав плечами:

— Не знаю… — прошуршала по кабинету коротеньким платьицем и скрылась за дверью, унося с собой стук каблучков.

«Шеф решил выжить меня из отдела и нашел для этого неплохой повод, — мелькнуло в голове Белова. — Сейчас он навяжет мне эту дурацкую проблему, и докторская полетит к черту. И за что его Митрович так невзлюбил?»

Белов смял и выбросил в урну исчерченную странными фигурами бумагу, собрал в стопку разбросанные по столу листы рукописи и посмотрел на Полозьева и Фокина. Они притихли и уткнулись в бумаги. В наступившей тишине сквозь приглушенный шум кондиционера слышался звук бившейся о стекло окна мухи.

«Нужно во что бы то ни стало доказать шефу, что эта идея не только нереальна, но и безжизненна, — обдумывал предстоящий разговор с профессором Белов. — Мы не имеем права отвлекаться на абстрактные исследования, в то время как человечество ставит перед нами, учеными, массу неотложных проблем. Я скажу ему это».

Полный решимости до конца сопротивляться диктаторской прихоти шефа Белов вошел в кабинет Митровича.

— Так, — услышал он резкий отрывистый звук, едва за ним закрылась мягкая дверь. — Я знаю, вы юморист и порядочный бездельник. Но я вас вызвал по другому вопросу.

Белов попытался вставить, что он предполагает, по какому вопросу его вызвали, попробовал возразить насчет бездельника, но властный голос не допускал диалога:

— Тела живут в пространстве, но не проникают в пространство, не исчезают в нем. Массы заключены в ничтожные объемы, однако твердые тела непроницаемы друг для друга. Не странно ли все это?

— Александр Иванович, — воспользовавшись паузой, начал Белов, — мне кажется, что проблема проницаемости неразрешима, это игнорабимус. Я не верю в проницаемость — твердые тела отталкиваются друг от друга поверхностями, и эти силы отталкивания невозможно нейтрализовать, не разрушив вещество. Как же я могу делать то, во что не верю?

— Вот и прекрасно! Делайте то, во что верите. Докажите принципиальную невозможность проницаемости. В науке, как вам известно, отрицательный результат не менее значим, чем открытие. Но результат, а не псевдонаучные разглагольствования. Не со всякого старта виден финиш, мой дорогой коллега. Не игнорабимус, а игнорамус.

— Но, Александр Иванович, — не сдавался Белов, — какая польза обществу от разрешения этой проблемы?

— Из решенной проблемы можно всегда извлечь пользу. По теории профессора Воланда смысл существования человеческого рода состоит в том, чтобы получать и потреблять информацию. Вся человеческая деятельность построена на этом принципе. Лишите человека экстерорецепторов, и он превратится в мертвую материю.

— Неужели весь смысл существования человека сводится только к получению и потреблению информации?

— По теории Воланда это так, Анатолий Федорович.

— Ну а духовная жизнь человека — это тоже информация? Долг, честь, совесть, дружба, любовь наконец?

— Любое, в том числе и эмоциональное, проявление живой системы — это, в конечном счете, ее информационное взаимодействие с другой системой.

— Вы считаете, что человеческие качества можно втиснуть в некие формулы и программы?

— С помощью структурной этометрии Воланд образмерил духовный мир человека. Он выразил чувства через поток информации и построил математические модели совести, долга, чести, дружбы, любви. Вмонтировал эти понятия в информационное обеспечение роботов и подарил человечеству не только думающие машины, но и чувствующие. Вы, случайно, не интересовались его трудами?

— Трудами Воланда? Профессора по машинным эмоциям? — переспросил Белов.

— По структурной этометрии, — педантично поправил его Митрович.

— А Воланд разрабатывал свою теорию не в сотрудничестве с Азазелло? — набравшись смелости, с сарказмом поинтересовался Белов.

— Вы, Анатолий Федорович, не лишены чувства юмора, и это хороший знак для ученого.

— Спасибо.

— В последней своей работе Воланд показал, что возможности человека можно значительно расширить, очистив психику от лишней информации. Ну зачем, к примеру, человеку негативные чувства? Во всех сферах деятельности мы имеем помощников, но только не в эмоциональной. Мы отдали неблагодарный физический труд роботам, мы отдали неблагодарный умственный труд думающим машинам, а вот неблагодарные отрицательные эмоции мы еще никому не передали.

Воланд пришел к убеждению, что страдать и ненавидеть должны андроиды, а человек в это время будет радоваться. Освободившись от гнева, ненависти, агрессии и страха, он станет бесконечно добрым и умным. Всю неблагодарную работу, в том числе и бремя человеческих пороков, возьмут на себя думающие и чувствующие механизмы. В человеческом обществе воцарится гармония.

— Воланд предлагает машинам плакать и ненавидеть, а людям, наблюдая за ними, смеяться? Но не умеющий плакать разучится и улыбаться. Человек станет непроницаем для других как бетонная стена. Не для этого ли нужна проницаемость?