Пока я здесь

– В вашем мире его нет?

Юра чуть отодвинулся, посмотрел на меня… будто пытался понять, что со мной не так, кто я вообще… Тот ли человек, которого он знает?

Вот и всё… Как, оказывается, легко проговориться. Всего-то и надо – прийти в место, где ты чувствуешь себя защищённо, и там сразу же расслабиться.

И я спросила первая.

– Почему я здесь?

Он не удивился, видимо, понял… а может, не первый раз отвечал на этот вопрос. Или не первый раз встречался с девушкой из другого мира.

– Как я здесь оказываюсь? Почему никто мне не удивляется?

– Мы тебя нашли и сюда пригласили.

Именно так – не «похитили», не «забрали».

– Мы?

– Орден Экрана Милосердия.

Ничего себе поворот. Что ещё за Орден?

– Тайная организация. Мы добываем энергию из других ресурсов… Из вашего мира. Но только в благородных целях!

– То есть вы забираете ресурс, который у нас там не нужен? Как пластик в переработку? Вам что, своего мало? Или вы за экологию… эмоциональную?

Я даже не знала, есть ли у них тут экология и переработка пластика. Странный, слишком подозрительный мир, в котором нет кофе.

– Понимаешь, Дым… Экран с чужими эмоциями не только греет. Эмоции лечат. Как таблетки. Смотришь на чужое счастье и плачешь от счастья. Смотришь на чужое горе и проникаешься им. Но у нас тут очень спокойно, а у вас там зашкаливает… Много силы, много выживания. Преобладает ярость, борьба. Это как редкие дорогие лекарства.

– Причем бесплатные, да?

Юра кивнул. И ответил чётко, спокойно – тем голосом, которым он мне рассказывал про работу Экрана. В мой самый первый визит. В момент ДТП.

– Да. Вы же не умеете правильно хранить эмоции, перерабатывать их в энергию, в излучение. Ты испугалась, когда ваша машина врезалась, и всё. Твой страх остался у тебя и только мешает тебе жить. А у нас он – полезный ресурс. Одним твоим страхом можно вылечить… Человек семьдесят, не меньше.

Я выдохнула. Я ведь себя ругала за то, что тогда испугалась, и за то, что мне сейчас плохо. А оказывается, я всё делаю правильно и полезно.

– Тем, кто сдаёт плохие эмоции, становится хорошо?

– Конечно.

Можно уже успокоиться. Но мне было важно – они хотели именно мои эмоции или чьи угодно, но подходящего накала?

– Я тут нарочно или случайно?

Юра пожал плечами.

– Как я вообще к вам попала? Есть специальная технология? Вы меня вызываете?

– Нет. Это просто… Чудо… Ну как прилив выносит на берег разное. Может ракушку, а может мусор какой-нибудь, а может – янтарь. Ты как янтарь.

Было приятно.

– Значит, я – стихийное явление. Меня к вам морем занесло. Ну или ветром.

– Не ветром, нет… Другим.

Ой, да они же не знают про Мэри Поппинс, не считывают контекст, это как шутки переводить, вообще нереально…

– Не ветром, силой эмоций.

Про такое я тоже смотрела. Датский или норвежский сериал, сейчас его на третий сезон продлили… Ну ок.

– Смотря с чьей точки зрения.

– Ты сказал, что вы меня нашли… Это как поход за грибами? Искали лисички, нашли мухомор? Искали острые эмоции, и тут подвернулась моя паника?

Мне самой понравилось моё сравнение. Юра кивнул.

– Это как поход на рынок. Искали творог, картошку и панику, лучше – сильную, от ребёнка или от девушки. И тут ты. Неплохо ведь получилось?

– Не знаю.

Наверное, Юра ждал, что я отвечу иначе.

– Неплохо, неплохо. У тебя больше не будет болеть эта ситуация. Тебе будет очень хорошо, твои проблемы закончатся.

Мне это напомнило что-то очень неприятное. Не помню слово. А ведь в этом мире у меня нет проблем с памятью и вообще с мозгами.

– Я боюсь, что это станет наркотиком.

– Чем?

– Зависимостью, как у Тьмы.

Юра покачал головой.

– Зависимость развивается у тех, кому нравится быть несчастным. А ты вроде не такая… Но если почувствуешь, что всё время об этом думаешь, попробуй остановиться. И если я почувствую, что ты в зависимости, я тебе обязательно скажу. Понятно? Дым, я есть хочу, очень. А ты?

– Хочу!

А ещё я хотела спросить, почему «Орден Экрана Милосердия» – тайная организация? Если они занимаются такими хорошими делами, зачем им это скрывать? Или всё-таки добыча ресурсов в другом мире – это незаконно? Получается, что я – контрабанда?

3

Юра повёл меня на кухню. Там был широкий круглый стол под пёстрой скатертью, на ней кастрюля со стеклянной крышкой. Внутри каша типа пшённой, с кусочками кукурузы, абрикосов и каких-то ягод. Мне было неловко первой накладывать на тарелку, я решила – пусть мне Юра всё положит. Стала смотреть по сторонам.

Кухня большая, светлая, с тремя окнами, на подоконниках цветы, на стенах картины – радостные акварельки: котики, домики, натюрморт с арбузом… Тут нигде не было фотографий или фотообоев, как те дурацкие берёзы у нас в кухне, никаких календарей с теми же самыми котиками – только живопись, улично-туристическая. Будто этот мир нельзя было фотографировать, снимать на плёнку или цифру. Что, правда? Я попыталась спросить об этом у Юры, но он меня не понял. У них в языке просто не было таких понятий – фотография, видео, съёмка.

– А как же Экран? Вы же по нему смотрите чужую жизнь. Значит, это трансляция?

– Экран – это Экран.

Юра сменил тон. И ладонь перед собой выставил, будто хотел, чтобы об неё все мои слова разбились.

– Извини, я не знала, что об этом нельзя спрашивать.

– Это ты извини. Я забыл, что ты не знаешь… У нас нет того, о чем ты говоришь. Изображать эмоции, подделывать их – это преступление. Как фальшивые монеты.

Упс! Выходит, в этом мире я бы никогда не смогла влюбиться в актёра из французского мюзикла. Тут нет видео, я не смогла бы его увидеть. И тут нет театра! Совсем нет! Ни мюзиклов, ни трагедий Шекспира, ни детских ёлочных утренников. Тут это страшный грех – изображать эмоции, которых у тебя на самом деле нет. Наверное, с фотографиями тоже запрет из-за этого. Нельзя делать постановочные снимки с котиками, детьми или якобы влюблёнными…

– Юра! Но почему тогда можно картины?

– В них эмоции художника.

– Но ведь оператор тоже может передать. И фотограф, и режиссёр…

Юра махнул рукой и сшиб с кастрюли крышку. Сразу пошёл такой запах, как от варенья, и от каши, и от жаркого летнего сада… Крышка ещё бренчала на полу, а мы уже стояли над кастрюлей и черпали из неё ложками. Я никак не могла ухватить кусок абрикоса, он прилип к каше, все время сваливался. Я полезла руками, а потом у меня эта каша осталась на щеке, а Юра её снял, очень осторожно…

И как раз вот тут пришла его мама.

Она прошла на кухню с двумя большими сумками, я сразу шарахнулась, а Юра, наоборот, меня к себе потянул. Но мама только кивнула в сторону кастрюли.

– Понравилась? Вкусная? Я ещё наварю. Сынок, помой посуду, хорошо?

– Я могу! Я могу помыть!

Юрина мама точно так же выставила вперёд ладонь. Может, это жест отказа?

– Не надо. Ты мне в другом поможешь. Времени мало, а праздник скоро! Пойдём со мной!

Она отвела меня в комнату с экраном. Села в то красивое кресло, велела взять стул и сесть рядом.

Начала объяснять, не так интересно, как Юра, про то, что с маленьким экраном можно делать. Как он греет, как охлаждает, как даёт свет. Как можно лечить эмоциями в домашних условиях. Для этого надо вот так вот сесть и смотреть пристально, и думать о хорошем до тех пор, пока оно на экране не проявится… Надо увидеть на экране своё воспоминание и…

– Как там? Наверху?

Я вдруг вспомнила, что большой Экран в горах здесь иногда называют «наверху» или «за заливом», чтобы не путаться.

– Где?

Мама Юры прервала объяснения. Я рассказала про своей первый визит – как мы шли к набережной, как Юра меня посадил в кабинку, как потом выключился свет, и Тьма начала… Но меня перебил мамин вскрик. Пронзительный, не хуже, чем у Тьмы.

– Орден милосердный и все его пророки! Ах ты ж! А ну иди сюда! Ты о чём думал, а?

Я вскочила.

Мама кричала на Юру – он пришёл на её голос.

– Ты уже таскал Дым за залив?

– Нет, но… Ну… Да!

Мама резко повернулась к Юре. Он вжал голову в плечи. И я вжала – привычно, как в театральной студии научилась. Мы придумывали, как показать страх. И каким он бывает… Когда взрыв, когда ужасная новость, когда тебя хотят ударить… Вот Юра сейчас именно этого боялся, удара… Его… били?

Или он боялся каких-то её слов? Решения?

– Ты её выдернул и сразу туда повёл?

– У неё были свежие эмоции!

– Она же ничего не соображает! Как можно! А если бы она жизнь потеряла?

– Но ведь не потеряла же! Всю жизнь невозможно с первого раза!

– Даже если не всю! Даже если год или месяц! Она же не понимает, что творит. Но ты-то понимал?

Он пожал плечами. Кажется, зря я рассказала о том, что уже была наверху, за заливом. Кажется, Юра меня туда повёл без спросу. Кажется, ему теперь сильно достанется. Кажется, мои три месяца жизни… Может, я их просто забыла, а не отдала? Не буду пока про них говорить, а то Юре ещё сильнее влетит.

Но его мама успокаивается, выдыхает, садится обратно в кресло.

– Что с тебя взять, сирота… Зайдёшь вечером к Ларию, сам всё расскажешь.

– Зайду, куда ж я денусь.

– Ну и хорошо. Посидишь с нами?

– Мне же вроде кастрюлю надо помыть…

– Потом домоешь, иди сюда, – и Юрина мама машет в сторону стола и свободных стульев.

А я икаю от удивления. «Сирота»? Но она же мама? Ему? Мне? Или здесь «сирота» вроде ругательства?

Что я ещё не знаю про этот мир?

4

Юрина мама ему не мама. И мне тоже не мама. Тут это просто обращение. Как «миссис» или «сеньора». Как матушка Медоуз с девочками в сказках про братца Кролика и братца Лиса. Они друг другу тоже не братья, кстати.

Мама Толли. Матушка Толли. Так и буду теперь называть. Всё-таки я этот язык не всегда понимаю. А спектакль про Лиса и Кролика я сейчас очень хорошо помню. Там эта была… в главной роли, Крольчиха… противная, кажется, Алёна… Ну и не важно. Я к ним больше не пойду! Мне сейчас всё равно! Я в том году была матушкой Медоуз, в купальной шапочке с рожками, типа я улитка! Но театр – это сейчас не важно.

А здесь всё важно. Даже если всё не так, как я сперва думала! Мама мне – не мама. А ещё у нас завтра праздник!

Здесь эти слова очень похожи, они вообще однокоренные: «свадьба», «праздник» и «поминки». В Захолустье есть поговорка про это. У них в рифму, а у нас звучит примерно так: какая разница, нам что свадьба, что похороны, лишь бы накормили… Это так мама Толли про Тьму сказала. И там «накормили» было сразу про еду и про эмоции, я поняла!