Жернова. Книга 1

Храфн тебя сожри — это же Верховный Заклинатель и Отец Непорочных в одном лице! И на глаза ему стараются не попадаться все — от худородного из Нижнего города до нобиля из Розстейнар.

А черный камень, как рассказывали старшие, усиливает его способность чуять испускаемую кем-то яджу.

А еще в Канаве говорили, что Жрец часто покупает детей, чтобы выдрессировать из них преданных слуг и учеников.

А еще ходили слухи похуже — мол, на самом деле, дети нужны Скааху для его ужасного пристрастия — он сдирает с них кожу своими противными, как белые черви, пальцами, и делает из них чучела, собирая жуткую коллекцию. И в его прекрасном и ужасном особняке, что рядом с королевским дворцом Розаарде, есть подземные залы, сплошь заполненные чучелами детей из разных земель и стран.

А младенцев Жрец самолично топит в больших стеклянных чанах с синюхой, и они там плавают голые с выпученными глазами.

А еще…

Дожив до пяти, Бренн изо всех сил хотел верить, что такие слухи — лишь увлекательные страшилки, навроде сказок про древнего короля Чарлога, что жрал детей, но сейчас ему вдруг стало зябко на жарком солнце. Чего хочет от него этот человек? Мышцы напряглись — он был готов удирать со всех ног.

Словно догадавшись о его панических мыслях, Скаах вдруг резко прижал Бренна к ограде, вдавив ему в живот навершие своего посоха, и доброжелательно улыбнулся, отчего круглое лицо, будто треснув, пошло длинными мелкими морщинками. Но улыбка показалась Бренну оскалом мордастой крысы, оголившей десны с редкими зубами, меж которых застряли кусочки жеванного ореха.

— Не шевелись, мальчик. Мне нужно как следует тебя разглядеть, — проникновенно зазвучал тихий голос, и Бренн замер, невольно вслушиваясь — как странно говорит этот противный человек, будто гладит кожу теплым мехом.

Приблизив круглое лицо и расширив ноздри, чужак вдруг, как собака втянул воздух, обнюхивая Бренна, отчего тот перепугался еще больше.

— Ты ведь хочешь орех? — Жрец протянул ему вкусно пахнущий плод, но его посох продолжал вгрызаться Бренну в живот, прижимая к жесткой изгороди. Жеребец за спиной всхрапнул и толкнул Бренна в плечо, требуя угощения, — это помогло сбросить оцепенение. Прикинувшись дурачком, Бренн кивнул и заканючил:

— Господин… Минрэй… Дяааденька, пустите, ваша палка… мне от нее больно…

Рядом с ухом раздался странный клокочущий смех, будто человек давился…

— Палка, — повторил Жрец, обегая взглядом лицо и тело ребенка, — … какая невинность…

Он продолжал улыбаться.

— Назови свое имя, мальчик, имя твоих родителей, скажи, где ты живешь?

Чужак вдруг сам с жадностью откусил орех и снял очки — его круглые выпуклые глаза, темные и холодные, как пыльные камни, вперились в Бренна. Человек провел длинным влажным пальцем по его шее, и мальчик содрогнулся от гадливости.

— Разве ты не хочешь стать моим эфебом — учеником? Я помогу такому славному мальчику, как ты…

— Хочу… — послушно закивал Бренн, пытаясь собрать мысли в кучку, но получалось плохо.

— Замечательно, — одобрительно кивнул Жрец, сжимая ему предплечье, и вдруг больно ущипнул его за щеку, продолжая жевать орех и вдавливать посох в живот. Бренн вскрикнул, его затошнило. Ему было больно, был противен приторный запах и липкие прикосновения. Так щупают скотину и порхов, когда покупают, — мелькнула короткая мысль. Волна нарастающего страха вызвала дрожь.

Пока чужак растирал в пальцах его волосы и продолжал принюхиваться, прикрыв глаза, давление посоха немного ослабло… Сильнее втянув живот, Бренн рыбкой выскользнул из-под «палки» Жреца и спрыгнул в пыль. Резкая боль в виске подсказала, что выдранная прядь волос осталась в цепких пальцах чужака, но это ерунда — главное, он свободен…

— Не спеши, щенок!

Жесткая рука эдира схватила его за шиворот, не давая увернуться, и подтянула вверх.

— Гад, гад!

Вопль Бренна и ругань стража, которому он изо всех сил заехал башмаком по колену, вызвали раздражение Отца Непорочных. Он уже замахнулся посохом, чтобы ударить пытавшегося вырваться мальчишку, когда над изгородью показалась голова разгневанной лошади.

— Ииийяяааа!

Истошный вой Жреца разорвал будничный гомон и галдеж, висевший над Старым рынком — жеребец, дотянувшись до Скааха, вонзил длинные зубы в его плечо. Красная шляпа свалилась в пыль, обнажив вытянутый яйцом лысый череп. Ошеломленный телохранитель на миг отвлекся, и это подарило Бренну еще один шанс. Резко дернувшись, он оставил оторванный ворот в кулаке эдира и нырнул в толпу, затерявшись между широкими юбками, бочками, сапогами и тачками.

Он не видел, как Жрец ударил жеребца по лоснящейся шее своим посохом, лишь слышал страшное ржание. Этот крик смертельно раненного животного ожег Бренна не хуже крапивы, и он помчался еще быстрее, пытаясь найти самый короткий путь к лавке Ямси, где ждала мать. И уже не услышал тяжелого глухого звука, с которым огромная голова, отрубленная старым деревянным посохом, ударилась о землю, а замершее, как камень, туловище заливало все вокруг дымящейся кровью, хлещущей из разорванных артерий.

***

Бренн бежал, не оглядываясь, огибая прилавки, протискиваясь меж потными горячими телами. Сейчас он домчит до лавки, где его ждет мать, и все страшное кончится. Вот и она. Стройная, светлоглазая горожанка в сером платье со скромным вырезом и вьющимися каштановыми волосами, свободно заплетенными в косы, держала в руках игрушечный бригант с красными парусами, притягивая взгляды проходящих мимо мужчин. Но Кьяра не обращала на них никакого внимания, с беспокойством оглядывая толпу. Увидев бегущего сына, молодая женщина свела темные брови, сделав ему навстречу несколько шагов.

Бац! Подножка!

Бренн кувырком полетел вперед, споткнувшись о чей-то выставленный башмак. Ударился о булыжник, сел, растирая лоб, кривясь от досады и боли, но тут же вскочил, увидав злорадное лицо Гнусавого Джока. Вот урод! Он дернулся было к неприятелю, мечтая разодрать ненавистную рожу, но знакомая безжалостная рука, схватила его за волосы и резко вздернула вверх.

Крича во все горло, Бренн забил ногами в воздухе, но мать уже была рядом. Сверкая желтыми кошачьими глазами, она ухватилась за руку эдира, повисая на ней всем телом.

— Пошла вон, хусра, — рявкнул тот, ударив Кьяру кулаком и разбив ей рот. Она упала на спину, ударившись затылком.

— Храфн поганый! — вопил Бренн, дрыгая ногами в воздухе. Продолжая держать беглеца за волосы, эдир вознамерился другой рукой перехватить его за ухо. Изогнувшись, Бренн вцепился в кожаный наруч на предплечье стража, и, подтянувшись, укусил его за твердый, будто деревянный, мизинец. Эдир зарычал, швырнув его на камни, и тут же в воздухе взметнулась цепная плеть. Глухой свист — острая боль прожла лицо Бренна — зазубренные костяные звенья разорвали щеку. Он надрывно кричал от боли и ужаса, глотая кровь. А эдир уже с яростью хлестал цепью Кьяру, пытавшуюся прикрыть собой сына, нажимая огромной ногой на ее спину и не давая подняться.

Вдруг рука с плетью беспомощно повисла, — рядом, странно покачиваясь с носка на пятку, стоял Верховный Жрец. Багровые стекла очков вперились в захлебывающегося рыданиями окровавленного Бренна. Добродушие сползло с лунообразного лица Непорочного, как змеиная кожа. Его очки скользнули по Кьяре и уперлись в лицо телохранителя. Коричневая кожа охранника стала серой, покрывшись крупными каплями пота. Это было странно — вооруженный верзила пятился от полного низенького человека, ссутулившись и сжавшись, будто желая превратиться в мышь.

— Ты изгадил хороший материал, — холодно сообщил Жрец, раздувая ноздри, — и испортил мое доселе замечательное настроение.

Он с брезгливостью и раздражением перевел взгляд на лицо Бренна, изорванное ударом цепной плети.

— Теперь этот уродец ни на что не годен.

— Женщина, — Скаах развернулся и вдавил посох в ямку на шее Кьяры, отчего та стала задыхаться, — за нападение на стража Непорочных, ты будешь сурово наказана, после чего тебя продадут, как презренную порху. Твое отродье, — добавил он, не глядя на дрожащего Бренна, — отдадут на воспитание в Детское гнездо.

Дальше Бренн помнил только отдельные фрагменты — отчаянье в глазах матери, которую волок за косы эдир, едкий запах пота из волосатой подмышки телохранителя, который тащил его на широком плече, жестко стиснув ему голову, и ликующее лицо Гнусавого Джока, обхватившего обеими руками его чудесный бригант с красными парусами.

***

До Этого Дня у Бренна было всего два больших страха — он боялся здоровенных, склизких сороконожек, завезенных в столицу на торговых судах с Тейгу, и, чего уж врать, — боялся гнусавого верзилу Джока с приятелями.

Но к закату Этого Дня в нем разрослись два других, неведомых ранее мерзких чувства — пробирающий до дрожи ужас перед Непорочными и укоренившийся страх превратиться в ничтожного порха. Так же, как в один миг превратилась в порху его мать, рожденная свободной подданная Красного Короля. Вертясь на жесткой постели среди множества других сирот, и глядя, как в зарешеченном окне угасает день, Бренн не мог заснуть, и не только потому, что глаз и щеку разрывала острая дергающая боль, — он страшился увидеть во сне доброе круглое лицо человека в красной шляпе.

До Этого Дня у него было три серьезных больших желания. Он хотел владеть почти настоящим игрушечным парусником, стать знатным мореходом, как его отец, и каждый день съедать по куску сочного медового пирога, который продавали в пекарне на углу. К рассвету следующего дня Бренн возжелал лишь одного — могущества Непорочных. Яджу — это власть. Это возможность покарать врагов и спасти близких, стать сказочно богатым и внушать ужас.

А еще внутри его сердца поселилась ненависть.

Глава 3. Черные сказки

— Ты прям дикий тсаккур — неплохо так рыло Джоку подправил, — второй раз повторил Дуги, стараясь ободрить Бренна, прижимавшего тряпку к разбитой брови, вспухшей над глазом. Гнусавый Джок опять докопался до него, но сегодня и Бренну удалось пару раз его достать — раз под ложечку, второй раз — снизу в челюсть. Зашло удачно — кровища изо рта текла не слабо, похоже, что мясницкий сын прикусил свой поганый язык. Джок, конечно, отомстит, но это будет потом… И Дуг — молодец, успел подскочить вовремя, когда к противнику прибыло подкрепление в виде двух кузенов.

— Да брось, — отмахнулся Бренн. Он не тешился иллюзиями насчет исхода драки. — Если бы не ты, то все бы вышло так, как хотел Джок — подбить мне оба глаза, чтоб они заплыли и стали одного цвета…

Друзья заржали — разноцветные глаза Бренна — синий и светло-карий, почти желтый, — вызывали неизменный интерес, особенно у молодых дев. В школе его дразнили «разноглазым», но за обиду Бренн это не считал и лишь посмеивался, порой даже откликаясь на прозвище. Дорогу от школы до трактира папаши Мартена можно было с выгодой для себя удлинить, что они ежедневно и делали, используя не короткий путь по лабиринту улиц Грайорде, а спустившись к Серебряной гавани и шагая мимо десятков причалов и длинных пирсов.

Миновали походившее на крепость здание Лаарского Университета, у дверей которого гомонили студиозы, прошли мимо Таможни, склада Зерна и Такелажа.

— Глянь, Дуг, — Бренн развернулся к огромной афише на стене здания Весовой, перед которой что-то бурно обсуждали и махали руками мужики и мальчишки. «Все в Казаросса! В день отдохновения в Аквариуме Казаросса состоится бой великого кортавида-ныряльщика Черного Катрана с исполинской митцекуриной!» — вопила афиша. Они застыли, разглядывая живописную картину, — мускулистый кортавида в красивом кожаном доспехе, наголенниках и наручах, пронзал боевым трезубцем башку здоровенной безобразной акулы-носорога с клювовидным выростом на рыле, а в ее выдвинутых вперед челюстях трепыхался второй боец, по задумке художника оказавшийся жалким неудачником. Из раззявленного в крике рта и выпученных глаз жертвы били фонтаны крови.

— В прошлый раз Катран бился аж с двумя плащеносными — ух и мерзостные твари! — услыхал Бренн полный восхищения молодой голос.

— И чо, — пренебрежительно прервал жестикулирующего парня угрюмоватый мужик, судя по исходящему от него запаху, — трудяга кожевенной мастерской. — Дали твоему Катрану в напарники живца неопытного заместо приманки, и пока бедолагу плащеносцы на куски раздирали, ваш непобедимый герой и подсуетился. Только потому и сумел их завалить. Смех, да и только…

Толпа зашумела — мнения разошлись.

— Брехня, наветы злобные! Катран — он великий боец! — орал, весь красный от негодования, студиоз, энергично пощипывая за ягодицу жмущуюся к нему белошвейку. — Я всегда мечтал стать кортавида, вольнонаемным, конечно… Да отец все мои планы порубал — отправил меня жопу в аудиториях просиживать…

— Придурки вы зеленые, — сплюнул кожевенник, махнув рукой, — все поймете, когда яйца вам оторвут, да тока пришивать поздно будет…

— Может, сходим? — предложил Дуги, — у меня в копилке уж порядочно геллеров набралось, давно ведь не были…

— А давай! — кивнул Бренн, разглядывая сизые змеевидные кишки, красиво выпадавшие из зияющей раны на акульем брюхе, распоротом огромным тесаком…

Не обращая внимания на северный ветер, уносящий тепло из-под парусиновых курток, они устремились к центральной лестнице с длинными низкими ступенями, вливающейся в широкие каменные ярусы набережной, которая тянулась вдоль пристаней Сильфурбэй.

Порт сверкал, ревел, грохотал и звенел. Размеры его были под стать самой столице. На грузовых пристанях скрипели сходни, скрежеща, ворочались колоссальные краны, визжали лебедки, гремели цепи, вздрагивая под тяжестью грузов. Суда без остановки извергали и поглощали товары. Проверяли бумаги таможенники, наблюдая за выгрузкой и погрузкой товара, бранились надсмотрщики, свистели кнуты над спинами порхов, таскавших тяжелые грузы. Рабы и вольнонаемные грузчики взваливали на плечи и спины мешки, ящики, бочонки и торопливо поднимались по трапам, ровными рядами укладывали их возле трюмов.

Бренн думать забыл о Джоке и подбитом глазе — жизнь огромного порта, состоящего на самом деле из двух — Королевского и Старого, полностью захватила его. Он всегда волновался, приближаясь к Сильфурбэй, и судя по блестящим глазам Дуги, его тоже возбуждала горячка и суета, царящая здесь днями, годами и веками.

Прекрасная огромная бухта с бирюзовой водой и серебристыми песками встречала и провожала тысячи судов, столетиями насыщала страну золотом и рабами. Гостей манила великолепием дворцов, сказочными богатствами и древними тайнами, молодых подданных Лаара пьянила мечтами о путешествиях по седым волнам Лютого океана. С началом сезона холодов вода в Сильфурбэй из лазурно-бирюзовой становилась ярко-зеленой, но это не умаляло грандиозности и красоты гавани.

В Королевской части порта хлопали на ветру паруса судов, перевозивших богатых пассажиров, притягивая взгляд роскошью отделки и богатством оснастки. В воздухе вибрировала смесь множества звуков, красок и запахов. Здесь царила вечная многоголосица и гортанный говор, глаз радовали причудливые одежды чужестранцев, ароматы заморских специй и сладкий запах духов, смешанный с солоноватым привкусом морского ветра.

С верхних ярусов набережной, подымавшейся вверх, каменными уступами, доносился шум колесных экипажей, лошадиное ржание, и возбужденное содрогание жизни огромного города. На ступенях внизу, как всегда, суетились разносчики еды, играли в карты, покуривая трубки, матросы, дрались с котами вездесущие чайки.

— Уфф! — оживился Дуги, принюхиваясь к запаху пряного мяса, и свернул к разносчику горячих лепешек. — Жрать хота… пузо урчит…

— До дома не дойдешь?

— Дойду, но тогда придется спешить… — объяснил Дуги, — а к чему нам спешить?

— Дело говоришь, — согласился Бренн, который вовсе не был против лепешек. Пять часов непрерывных занятий вызывали острое желание набить живот поплотнее.

Уголок рта дернулся, когда он наткнулся взглядом на уборщиц-порх в ошейниках. Бритые головы опущены, тела прикрывают колючие робы без рукавов. Два десятка дрожащих на холодном ветру женщин большими щетками скребли каменные ступени набережной под пристальным вниманием надзирателя. Еще десяток таскали деревянные ведра с водой. Их покрасневшие руки и ноги были покрыты ссадинами, язвами и синяками. Бренн отвел глаза, поспешив догнать Дуги, который уже энергично жевал, откусывая по очереди от двух лепешек. Разносчиком оказался верзила Сирос — помощник булочника из пекарни, что на углу Кривой ноги и Вишневого дерева.

— Прибыльного дня, — рассеянно кивнул Бренн знакомцу, — лепешку с острым сыром возьму.

Мордатый парень раздвинул в ехидной улыбке блестящие от масла губы и смахнул монету в широкий карман на переднике. — Никак проголодался, школяр, полдня ничего не делавши… Вот уж достался Мораю ученичок… — хмыкнул он, — ну прям чистый дармоед.

Пекарь прищурился, увидев злость на лице Бренна. — А что, — скажешь не так? — ты пахать должен день и ночь, а сидишь у него на шее, как нарост на дереве…

Настроение тотчас пропало — Сирос, наверняка, натреплет Мораю, что он после школы шляется с Дуги в порту вместо того, чтобы в поте лица помогать в кузне.

— Мы, уважаемый, с самого с ранья над книжками потеем… — возразил Дуги, примериваясь к следующей лепешке, — а это тяжкий труд, — высказался он, тряхнув за лямку увесистый заплечный мешок с учебниками.

— Вот-вот, я и говорю, груши хреном околачивать — тяжкий труд… — опять прищурил мелкие глазки Сирос.

— А то! — нисколько не разозлился Дуги, — это ж не всякому мозги хватит, чтоб школу осилить… Вот и идут бедолаги тупорылые тесто у печи месить, да лепешки нам продавать… — Он нарочито презрительно глянул на поджавшего толстые губы Сироса.

— Да и правда, какого храфна мне эта школа сдалась, — пробормотал Бренн, когда они отошли от пекаря, — ведь прав этот говнюк Сирос, — мне одиннадцать, давно пора долг отрабатывать, а не в школе торчать, как малолетке. Морай меня с пяти лет на себе тянет, а у него своих племянников в провинции куча — мог бы им больше помогать…

Настроение у Бренна совсем испортилось, когда потянулись пристани, к которым причаливали пузатые суда работорговцев.

— Ну чего ты опять на них уставился? — дернул его за рукав Дуги. — Не рви себе душу, — не может быть среди них твоей матери, сам знаешь… — заявил не склонный к деликатности приятель. Он и не пытался скрывать, что он понимает, почему Бренн каждый раз замедляет шаг у этих пристаней. Дуги считал, что гораздо легче немедля обсудить то, что гложет, а не таить в себе, потихоньку изнывая.

— Ты как Морай, он тоже не верит, что ее можно найти, — вяло отозвался Бренн. Все это Дуги уже слышал не раз и не два, но никогда не прерывал его, полагая, что в разговорах беды и обиды переживаются легче. Опекун Бренна был убежден, что разыскивать Кьяру, проданную невесть куда и кому, — напрасная трата сил, денег и времени. Но выкорчевать пустые фантазии из головы приемыша не получалось, и время от времени, тот снова и снова возвращался к одному и тому же разговору, надоевшему кузнецу хуже горькой редьки.

— Много лет прошло… понятно, что он так думает, — в который раз пытался оправдать Дуги мастера Морая.

— Шесть…

Бренн непроизвольно провел пальцем по широкому, светлеющему на загорелой коже шраму, который от виска пересекал бровь, спускаясь по скуле к краю губы. За эти годы грубый рубец, благодаря зельям старой Ойхе — прабабки Дуги, почти рассосался, и не бросался в глаза. Он лишь подтягивал уголок рта, и потому казалось, будто с лица Бренна не сходит едва заметная усмешка.

— Да ты что, Дуг, — я Морая ни разу не виню, — Бренн решительно качнул головой, — он сделал больше, чем мог… Если б по горячим следам искать начали… — продолжил он, — а так… Морай ведь в то утро, после того, как мне дудку моряцкую подарил, в Раннис на неделю уехал, к сестре с племянниками. Вернулся — про мать везде спрашивал. Но узнал только, что ее или продали, или на Острова увезли.

Он вздохнул: — Хорошо хоть меня в Гнезде отыскал — добрые люди подсказали. А иначе, хрен бы мы с тобой тут на кораблики любовались — сдох бы я, как щен, в этом приюте… Или еще хуже — продали бы меня детолюбам в Байю — жопой свой хлеб отрабатывать.

— На Блаженные Острова? — переспросил Дуги, замедлив шаг. — Ты вроде раньше не поминал про Острова…

— Да без разницы…

Бренн понимал, что все его надежды призрачны. На Блаженные острова попадали воры, никому не нужные калеки, бездомные старики, старые хусры да гнилые уроды, которых помиловали и позволили доживать, как сумеют. Шесть лет… — курям понятно — не продержится там столько времени молодая красивая женщина.

— Неужто никто не возвращался с Островов? Неужто за деньги нельзя выкупить осужденного? — дожевывая лепешку, спросил Дуги.

— Ты слыхал о таком? — посмотрел ему в глаза Бренн, — я вот — нет.

— Да потому что мы не спрашивали! — уверенно заявил Дуги, тряхнув кудрявой головой. — Надо просто все разузнать и по плану делать, — он начал обстоятельно излагать свои соображения, — скопить денег, наняться матросом на судно, которое к Островам ходит, и поискать там… среди прочих… Подмаслить кого надо, само собой… А когда мать отыщешь — выкупишь. Уверен — такое разрешается, просто надо с толком к делу подойти.

Дуги принялся энергично строить планы. — Ясен пень, в пути на Острова могут деньги отжать, дело не хитрое… и потому надо все хорошенько обдумать. Но, если ты решишь, то и я с тобой отправлюсь…

Бренн хмыкнул, но признательно глянул на друга. Никуда Дуг с ним не отправится, дураку понятно. Никогда папаша Мартен не отпустит его на Острова, а мамаша начнет голосить так, что башка треснет. И все же, Дуги — замечательный. Хвастун, правда, каких поискать, но зато здоровяк и в драке хорош, несмотря на свой солидный вес. Да и это неважно — пусть бы он последним хиляком был…

Бренн давно понял, что дружба, — не приятельство, а настоящая дружба — встречается гораздо реже, чем воспеваемая песнопевцами и стихоплетами любовь. Да и есть ли она… Якоб всегда говорил, что никакой любви нету, а есть просто похоть. Надоела девка — прошло вожделение, или на новую девку перепрыгнуло, и все — кончилась, растаяла эта самая любовь, как дым из трубки.

Ну, да — прав Якоб. Вот дружба — она не зависит от похоти. Она — как скала среди бешеных волн, не то, что ненадежная любовь, о которой девы-дуры мечтают, — именно так он однажды заявил за ужином. Якоб, тот заржал, скаля крепкие зубы, и одобрительно кивнул, хлопнув Бренна по спине. Кухарка Лотта возмущенно задышала, с укором глядя на подмастерье. А вот опекун усмехнулся и ответил, что у дружбы просто другие подводные камни, и что она также легко рушится, как и другие связи меж людьми, под напором зависти и предательства.

— А школа… — продолжал свои размышления Дуги, — и с чего ты сейчас вдруг завелся? — через месяц распрощаемся с ней навсегда и свободны, как ветер. И вообще, ты ж сам не раз говорил, — мать хотела, чтоб ты учился…

— Говорил, — рассеянно ответил Бренн. — Мне, если честно, нравится… геометрия там, астрономия… история Лаара тоже… Только к чему все это… если мне суждено кузнецом стать, — невесело подтвердил он давно известное.

— Ты лоцманом станешь, или шхипером, — уверенно заявил Дуг, — вот погоди, отдохнешь от учебы пару лет, освоишь ремесло, да и поступишь в лоцманскую школу в тринадцать, — там и счет, и астрономия, понятное дело, пригодятся… они ведь важны в мореходстве…