Помоги проекту - поделись книгой:
– Нет, – отвечаю я, стараясь не сорваться. Я всего на два года старше ее! Я все еще верчу в руках дубинку, когда она нападает на меня, высоко подскочив. Я так впечатлена высотой ее прыжка, что не успеваю заблокировать ее с помощью дубинки – и в итоге падаю на задницу на холодные булыжники, которыми вымощен двор.
– Извините, – говорит она и хватает мою руку, чтобы помочь мне подняться. Другой рукой я сжимаю дубинку и в мгновение ока укладываю ее на землю.
Я вскакиваю, стряхиваю с ладоней песок и солому. Рима ухмыляется.
– Неплохо, – замечает она, и мы снова сходимся в поединке. Должна признаться, что она на редкость проворна и у нее отличные боевые навыки. Она ловчее, чем в лучшее мое время была я, но мое острое чутье всегда позволяло мне предугадывать действия моих противников. –
Где-то недалеко я слышу знакомый голос. Кэл муштрует в этом дворе новобранцев, зычно выкрикивая команды. Услышав его, я на мгновение теряю концентрацию, и Рима, заломив одну руку мне за спину, дышит мне в затылок. Я чувствую себя странно, встречаясь с ним на людях, когда нам приходится вести себя осторожно и когда я бываю вынуждена напоминать себе, что мне нельзя ни улыбаться ему, ни даже смотреть на него дольше, чем положено.
– Продолжаем, сударыня? – Рима, полная энергии, опускается на корточки, готовая броситься на меня, но я вскидываю руку, делая ей знак подождать.
– Постой, дай мне минутку, – говорю я, делая вид, что еле перевожу дух. На самом же деле мне просто хочется послушать, как Кэл муштрует неуклюжих новобранцев. Он приказывает им ложиться и вскакивать на ноги опять и опять, и, по-моему, ложатся они слишком медленно, а вскакивание их больше похоже на выползание.
– Шевелитесь! – рявкает он, и я едва удерживаюсь от улыбки. – Если бы это был настоящий бой, каждый из вас сейчас уже валялся бы в канаве, с копьем в кишках и стрелой в глазу.
Каркают кружащие над нами вороны, и новобранцы ворчат под свирепым взглядом Кэла. Как бы мне хотелось поговорить с ним после тренировки, но я не могу просто взять и подойти к нему. Я королева, и меня окружают гвардейцы, обязанные везде следовать за мной. Так что мне остается одно – драться, чтобы выплеснуть бессильную злость, накопившуюся во мне из-за того, что я слишком много времени провела в четырех стенах.
– Давай, вперед, – говорю я Риме, и она кидается на меня сразу, еще до того, как я поднимаю дубинку. Но я успеваю вовремя среагировать и бью по ее оружию с такой силой, что она едва не падает на ближайший стог сена. Мне надо выплеснуть свою бессильную злость и накопившуюся агрессию. Ударяя дубинкой, я бью по Малому Совету, а когда наношу удар ногой в грудь, он на самом деле нацелен на тех, кто распускает лживые слухи обо мне и моей воображаемой темной магии. Как бы мне хотелось, чтобы кто-то из них был сейчас здесь, в замковом дворе, чтобы я могла попрактиковаться на них.
К концу тренировки мое лицо горит, я разгорячена и знаю, что завтра у меня будут ныть руки и ноги. Вот чего мне не хватало – свежего бодрящего воздуха, ветерка на моем лице и возможности без помех бегать и прыгать. Моя новая спарринг-партнерша из Гильдии кланяется и благодарит меня за хорошую тренировку.
– Это было впечатляюще, сударыня, – говорит Рима, и эти слова не кажутся мне лестью, поскольку она тут же добавляет к ним критическое замечание. – Если бы вы работали больше, это улучшило бы вашу реакцию и помогло бы вам увеличить зону досягаемости ваших рук.
– Хорошо, давай устроим еще один поединок через день или два, – отвечаю я до того, как она дает мне очередной полезный совет. Рима кивает. Она тоже раскраснелась, чему я рада. Пусть она и в хорошей форме и немного младше меня, но я ей не уступаю.
Новобранцы отдыхают, кто согнувшись в три погибели, кто сидя на корточках. Кэл совещается с одним из офицеров, показывая на злосчастных рекрутов.
Один из моих гвардейцев протягивает мне флягу, чтобы я могла попить, и я делаю вид, будто устала и мне надо отдохнуть. До вечера, когда я вновь увижу Кэла, ждать так долго. Иногда мне ужасно хочется поговорить с ним днем, посидеть с ним за одним столом. Просто побыть рядом, а не ждать, когда мои фрейлины удалятся, а сама я буду уже полусонная.
Рима идет в сторону конюшни, расшнуровывая кожаные щитки на предплечьях. Затем на мгновение останавливается и смотрит на Кэла. Она улыбается ему, и он улыбается в ответ. Это длится недолго, но выводит меня из равновесия. Улыбка Кэла широка и искренна. Похоже, он уважает Риму. Похоже, она нравится ему.
Тогда почему же он никогда не говорил мне о ней?
Рима подходит к Кэлу и хлопает его по плечу. Теперь они не только улыбаются, но и подаются друг к другу, разговаривая, как и положено коллегам. Но мое сердце начинает биться чаще, к горлу подступает желчь. Она может касаться Кэла на людях, а я не могу. Меня пронзает ревность. Она так молода, так хороша собой и наверняка напоминает ему меня, когда мы с ним познакомились. Когда мы влюбились друг в друга.
– Мы возвращаемся! – рявкаю я, обращаясь к моим гвардейцам, и решительно иду к двери главной башни замка. Их улыбки для меня словно красные тучи, застящие свет этого ясного дня.
Глава 4
Кэледон
Кэл знал, что Сирень рядом, в замковом дворе, но не видел ее. Он узнал о том, что она здесь, когда ее гвардейцы окружили свою королеву, чтобы заслонить ее от взглядов солдат. Во дворе стоял такой шум, что он не слышал даже стука дубинок, когда Сирень сошлась в поединке с одним из подмастерьев Гильдии Очага. Он мог слышать только одно – пыхтение этой жалкой кучки рекрутов, деревенских парней, недовольных тем, что их оторвали от сбора урожая. Большинство напуганы перспективой отправки на север. И слухи о произошедшем в Стуре с каждым днем становятся все нелепее.
Только сегодня утром Кэл услышал, как один юнец рассказывает другому, что, когда в Стуре ударила молния, на небе появилось лицо королевы – и ее рот был искривлен, как будто она хихикала, как это делают ведьмы. Он выволок этого болвана из шеренги и отдал его капитану гвардейцев для наказания. Сплетни – это одно дело, а крамола – совсем другое.
Сегодня спарринг-партнершей Сирени стала Рима, которую Кэл взял на службу недавно. Он понял это, только когда увидел, что Рима идет прочь от круга гвардейцев королевы, красная и явно довольная собой. Она смышленая девушка, и больше всего ей нравится драться. Кэлу по душе ее трудолюбие, и он ценит ее как бойца. И она всегда уважительно ведет себя с Джендером. Другие подмастерья ассасинов преисполнены сознания собственной важности и смотрят на тихого, кроткого Джендера как на всего-навсего обыкновенного мальчика-конюха. Они ничего не ведают о его прошлом, о том, как много он знает. И понятия не имеют о том, сколько всего он перевидел и пережил.
Им ничего не известно о том проклятии, которое наложил на него король Фраз, проклятии, которое обрекло Джендера на вечную жизнь в теле обыкновенного с виду пацана.
На мгновение толпа во дворе редеет, и Кэл видит, как Сирень заходит в донжон замка, окруженная личной охраной. Возможно, она не видела его. Ведь здесь, в этом дворе, царит такой хаос – тут проходит строевая подготовка, слышатся крики. Новобранцы спрыгивают со стен в стога сена, учась правильно падать. Какой-то олух ухитрился всадить стрелу в плечо одного из офицеров, и теперь из той части двора доносится такой гвалт, словно по полю несется обезумевшее стадо.
Не обращая внимания на весь этот гам, по двору идет Главный Писец, бледный пухлый старик, и кормит ворон льняным семенем. Птицы подлетают к нему, желая получить корм, они спускаются со стен, с узкого карниза окошка часовни. Полы синего одеяния писца метут грязные булыжники мостовой, на его поясе висит мешочек с семенами, украшенный вышивкой в виде перьев. Почему он кормит птиц сейчас, а не тогда, когда во дворе меньше народу?
Писца зовут Даффран, и он живет в этом замке всю свою жизнь. Кэл видит его на заседаниях Малого Совета, когда он записывает речи собравшихся, или во дворе, когда он кормит птиц. Остальную часть времени Даффран проводит в своей маленькой, имеющей высокие потолки библиотеке в башне, работая над летописью Монтриса.
Сейчас он, шаркая, подходит к Кэлу с нерешительной улыбкой на лице.
– Доброе утро, – Кэл кивает ему.
– Доброе утро, Холт, – дрожащим голосом говорит Главный Писец, затем прочищает горло. – Не могли бы вы уделить минутку для разговора со мной?
– Что-то не так, сэр? – спрашивает Кэл.
Даффран редко заговаривает с ним, и он всегда думал, что писец немного побаивается ассасинов.
– Возможно. Не могли бы мы поговорить наедине?
– Да, конечно. Пойдемте.
Кэл, радуясь возможности хотя бы ненадолго оставить своих жалких, тупых рекрутов, идет вместе с Даффраном к высокой каменной башне, соединенной с донжоном крытой галереей. На нижнем этаже этой башни находятся часовня, которую Сирень посещает раз в несколько дней, и ризница, где читает свои книги здешний священник, отец Юнипер. Библиотека писцов находится двумя этажами выше. Молодые ассасины называют эту башню Приютом Старичья, потому что здесь живут и работают только старики. Даже у младших писцов здесь волосы либо совершенно седые, либо отсутствуют.
Около двери Даффран останавливается, словно передумав входить. Кэл озадачен. Что такого важного могло произойти, что писец отозвал его в сторону? Или же дело в том, что муштра новобранцев мешает обеду птиц?
– Я тут подумал, – тихо говорит писец, – что нам, возможно, лучше обсудить все здесь, где никто не может подойти к нам слишком близко и где так шумно, что наши слова совершенно точно не достигнут ушей тех, для кого они не предназначены.
– Хорошо, – соглашается Кэл, заинтригованный еще больше. – Значит, вы не хотите входить в башню?
Даффран качает головой, переводя свои водянистые голубые глаза то на башню, то на двор.
– Боюсь, у стен есть уши, – шепчет он, стоя так близко, что Кэл ощущает исходящий от него запах льняного семени и пчелиного воска. – И я не доверяю ни единой живой душе, кроме вас, Главный Ассасин.
– Это как-то связано с историями о том, что произошло в Стуре… – начинает Кэл, но Даффран опять качает головой.
– Нет, это касается того, что происходит здесь, в Монте, в этих самых стенах. – Его шепот едва различим, и Кэлу приходится наклониться, чтобы расслышать его. – Я видел кое-какие вещи.
– Что вы видели?
– Мужскую фигуру.
– Одну? – Кэл надеется, что это не будет похоже на россказни о лице Сирени, будто бы показавшемся на небе. Он сыт по горло олухами, которым чудится, будто они что-то узрели в очертаниях облаков или вспышках молний.
– Да, я видел мужчину в капюшоне и темно-серых одеждах. Я заметил его на лестнице возле моей библиотеки, когда оставил дверь открытой. Это случилось вчера вечером, когда я ждал, чтобы мне принесли мой ужин, который я всегда ем в одиночестве. И немного вина, которое помогает мне расслабиться после того, как я долго пишу.
– И кто был этот мужчина?
– Я видел его лишь мельком, когда он прошел мимо моей двери. Я не смог разглядеть его лица, так что не знаю, была ли на нем черная маска, какие носят афразианцы. Но мне показалось, что он один из этих темных злокозненных монахов. Он появился и тут же исчез.
– Темный монах? – теперь Кэл и сам понизил голос до шепота. – Но вы же не видели его лица. Вы уверены, что это был не просто кто-то из других обитателей башни? Скажем, отец Юнипер.
– Отец Юнипер носит белое облачение, – отвечает Даффран. – А мои младшие писцы одеты в синее, как и я сам. Ни у кого из нас нет темных одежд или темных плащей.
– А это не мог быть слуга, разносящий еду?
– В замке запрещено облачаться в серые одежды, – шипит Даффран. – Ведь это цвет афразианцев. Прошу прощения за мой тон, Холт. Вы тут человек новый и не знаете наших обычаев. Ни один из слуг короля Монтриса не может носить серый или черный плащ. Правда, некоторые дамы могут одеваться в черные платья, если им того хочется. Насколько я понимаю, нынче это модно, хотя самому мне это и не по душе. Но кто я такой, чтобы критиковать кого-то из приближенных короля, – прошу вас, не воспринимайте это как хулу.
Он продолжает кипятиться, и до Кэла доходит, что он толкует о нынешней фаворитке короля, леди Сесилии, которая любит носить черные платья и иногда надевает на балы и прочие увеселения маску, украшенную черными перьями. Кэлу приходится перебить писца, чтобы вернуть его к сути дела.
– А что делали вы сами, когда увидели эту… эту фигуру?
Даффран отвечает не сразу. Может, он просто сидел в своем кресле, дрожа, слишком испуганный, чтобы сдвинуться с места?
– Паж принес мне мой ужин, и я спросил его, не проходил ли кто-то мимо него на лестнице. Он сказал, что нет. После того как он ушел, я запер дверь на засов.
– Вы сказали мне, что видели «кое-какие вещи». Вы имели в виду, что видели нечто подобное не один раз?
– Нынче на рассвете я встал, чтобы покормить птиц. – Голос Даффрана дрожит, похоже, это неподдельный страх. – Но когда я спустился по лестнице, то снова увидел темную фигуру какого-то мужчины, он выходил в эту самую дверь.
Даффран показывает на обитую гвоздями дверь башни.
– Вы последовали за ним? – спрашивает Кэл, но ответ ему уже известен. Даффран опускает голову.
– Мне не хватило на это смелости, Главный Ассасин. Всю свою жизнь я боялся серых монахов и сомневаюсь, что я смог бы победить в противостоянии с одним из них. Я стар. Возможно, я вижу то, чего нет. Не знаю. Но если мне кому-то следовало сообщить об этом, то этот человек – вы. Я знаю, что вы сражались с афразианцами и вышли победителем.
– Благодарю вас, Главный Писец, – говорит Кэл, похлопав Даффрана по сгорбленной спине. Старик явно напуган тем, что он видел – или думает, что видел. – Я поставлю перед входом в башню охрану из гвардейцев, и каждый день на закате и на рассвете они будут тщательно обыскивать ее.
– Я буду признателен вам, спасибо. И вот еще что, Холт.
– Да? – Кэл наклоняется еще ниже, чтобы расслышать шепот старого писца.
– Обещаю вам, что больше я никому не сообщу, что видел, разве что вы сами мне разрешите. Мы могли бы сказать, что гвардейцы охраняют наши чернила и веленевую бумагу от воров. Ведь они, знаете ли, стоят немало.
Кэл соглашается с этим планом и прощается с Главным Писцом, после чего старик неверной походкой возвращается в башню, и видно, что ему едва хватает сил, чтобы открыть дверь.
Заседание Малого Совета назначено на завтра, и на нем Кэл поднимет эту тему. Лорд Берли очень тревожный и, наверное, захочет, чтобы гвардейцы охраняли каждую дверь, не говоря уже о ночных караулах на всех этажах башни. Герцог Овинь посмеется и постарается уверить всех, что старый писец выжил из ума. Он и раньше грубо нападал на Даффрана, говоря, что тот пишет слишком медленно, и не раз предлагал, чтобы место Главного Писца занял кто-то из младших писцов – такой, который не жалуется на слух и не кряхтит, поднимаясь по лестнице.
Если Малый Совет даст свое согласие, Кэл сообщит о произошедшем капитану гвардейцев и будет проведен тщательный осмотр всего замка. Он представляет собой небольшой город со множеством подземных этажей, подвалов и туннелей, не говоря уже о катакомбах. Если афразианцы проникли в замок Монт, то им есть где скрываться. Но что они могут делать в башне, в которую не ведет никакой подземный ход и которая имеет всего одну дверь с портиком? Здесь их легче всего заметить и разоблачить, не говоря уже о том, что это самое удобное место для того, чтобы кого-то изловить.
Капитан гвардейцев, стоящий на противоположном конце двора, машет рукой. Кэлу пора возвращаться к новобранцам. Первый отряд должен выступить на север через два дня, а между тем ни один из этих новоиспеченных солдат не готов воевать.
Глава 5
Сирень
В своей опочивальне я швыряю колет и кожаные щитки на пол и приказываю всем моим фрейлинам удалиться, оставив только леди Маргариту. Она опускается на колени, чтобы расшнуровать мои ботинки, но я едва удерживаюсь от того, чтобы лягнуть ее.
– Эта девушка из Гильдии, – говорю я. – Та, с которой я тренировалась нынче. Кто она такая? Вы не могли бы это выяснить?
Маргарита смотрит на меня, широко раскрыв глаза.
– Та девушка с гор? – спрашивает она. – Кажется, ее зовут Рима.
– Это я знаю и без вас, – с раздражением отвечаю я. – Меня интересует другое: почему ее зачислили в ряды ассасинов? Она может быть кем угодно. Возможно, она явилась сюда, чтобы убить меня.
– О нет, ваше величество, что вы! – На лице леди Маргариты написан ужас. – Ее ценят. Я слыхала, что Кэледон Холт лично выбрал ее для службы в своем отряде, в который допускают только избранных.
Я ничего не говорю и просто продолжаю стоять спиной к окну, пока леди Маргарита расшнуровывает мои ботинки и помогает мне снять их. Лучше мне сейчас молчать, чтобы случайно не сболтнуть лишнего.
– И вот еще что, сударыня, – нерешительно добавляет леди Маргарита. – На рассвете в замок прискакал гонец, привезший какие-то послания, которые немедля отнесли его величеству королю.
– Послания? Откуда? – Возмутительно, что мне приходится узнавать такие новости от моих фрейлин.
– Одно, кажется, пришло из Ставина, сударыня. И еще был привезен отчет из нашего северного края, где произошло это ужасное… ужасное…
– Да, да, – говорю я. – Оставьте меня. Я хочу написать письмо.
Леди Маргарита делает реверанс и выходит.
Возвращаются остальные фрейлины.
– Принесите мне письменные принадлежности, – приказываю я. Фрейлины суетятся, спешат принести мне чернильницу, заострить гусиное перо, развернуть лист веленевой бумаги цвета слоновой кости. Одна из них ставит на стол возле свечи блюдо с душистым сиреневым сургучом, чтобы я могла запечатать им письмо с помощью моего массивного золотого перстня с печаткой. Сидя за письменным столом, я могу смотреть в окно на серые камни замка и его башенки, выделяющиеся на фоне угрюмого зимнего неба. Леди Маргарита стоит рядом, моргая, будто сова.
– Не сочтите за дерзость, – говорит она, – но позвольте осведомиться: покинет ли ваше письмо стены этого замка или же оно предназначено его величеству либо одному из ваших советников в Малом Совете?
– Я не понимаю, какое дело может до этого быть вам, леди Маргарита. Все необходимое для письма у меня есть. Когда я закончу, то позову пажа. Ступайте.
– Разумеется, сударыня. – Леди Маргарита делает реверанс. Она опускает голову, глядя в пол, и платок соскальзывает с ее волос и падает на плиты. – Мне есть дело до вас, сударыня. Я очень беспокоюсь за вас.
Потрескивает огонь в камине. Я постукиваю по столу заостренным кончиком пера – словно дятел стучит клювом по стволу дерева.
– Я не понимаю, – говорю я ей и слышу, что мое раздражение прорывается наружу, – какова причина этого беспокойства?
– Я просто забочусь о вашей безопасности, сударыня.
– Что ж, сейчас я просто-напросто собираюсь написать письмо моей матушке, как делаю каждую неделю. Если никто из вас не добавил яду в эти чернила, то я не вижу, как это может угрожать моей безопасности.
– Разумеется. Просто после того… инцидента я боюсь. – Леди Маргарита смотрит на меня. – Я говорю о вашей последней поездке вместе с королем. Я вижу, что не все ваши подданные поддерживают вас, как должно. Мне бы не хотелось, чтобы ваше письмо попало… так сказать, в руки врагов.
– Этим врагам, кем бы они ни были, было бы очень скучно читать это письмо, – говорю я. – Письмо дочери, адресованное своей матери, в котором никаким боком не затрагиваются государственные дела или вообще что-нибудь важное. В отличие, как я полагаю, от того послания, которое было доставлено нынче утром и немедля отнесено его величеству.
– Ваше величество. – Она, пятясь, выходит из комнаты, едва не наступив на подол своего платья. Я жду, когда за нею захлопнется массивная дверь, затем опять поворачиваюсь к столу и лежащему на нем чистому листку.
Я не могу написать ни слова. Внутри у меня все кипит. Я королева этой страны, но все важные письма читает один Хансен. Если что-то происходит в Ставине, мы это должны обсуждать. И теперь я даже не могу написать письмо без допросов со стороны моих фрейлин относительно его адресата. Что леди Маргарита воображает себе – что я собираюсь написать любовное письмо Главному Ассасину? Кто они такие – эти самые «враги», которые будто бы намерены перехватить мое письмо матушке?
Может быть, она знает больше, чем говорит? Может быть, я зря не принимаю всерьез тех, кто в Монтрисе выступает против меня? Надо писать осторожно. Тщательно подбирая слова и помня, что все, что я напишу моей матушке, может быть перехвачено и прочитано – и истолковано против меня.
Это так досадно. Я пишу моей матушке каждую неделю в один и тот же день, но сейчас я чувствую, что не могу написать ни единого слова. Однако матушка будет ожидать весточки от меня, так что мешкать я не могу. Гонцу будет нелегко добраться до нее, ведь в Реновии полным-полно глубоких лощин, вересковых пустошей, окутанных туманом, и сырых оврагов. Даже опытные путешественники порой теряются и блуждают в этих занимающих многие и многие мили густых зарослях и березовых лесах.
Я окунаю перо в черные чернила и начинаю писать – собственно говоря, в моем письме не будет ничего, кроме пустой болтовни. Даже если бы я не опасалась, что мое письмо перехватят, я бы все равно не захотела рассказать матушке о той моей поездке с Хансеном, когда монтрисианцы выразили мне свою неприязнь. Я бы не стала сообщать ей, что жители той деревни кричали мне: «Фу-у!» – и смотрели на меня с ужасом и отвращением, как будто я злая ведьма. Не стану я и поверять бумаге историю о сиреневом льде в Стуре – много чести. Вряд ли это правда, а если это действительно так, это говорит о том, что была использована черная магия, а не о том, что к этому злодеянию причастна я. Если это письмо будет перехвачено или оно попадет не в те руки, ничто в нем не должно свидетельствовать о том, что я боюсь.
Поэтому я пишу матушке о новых мраморных плитах на полу нашей часовни и шумной подготовке новобранцев в замковом дворе под моими окнами. Король, сообщаю я ей, находится в добром здравии, как всегда. Полагаю, так оно и есть, поскольку я бы наверняка услышала, если бы его поразила какая-нибудь хворь, ведь леди Маргарите, несомненно, хорошо известны все сплетни.
За моими окнами каркает ворона, и, хотя я закутана в шаль из тонкой аргонианской шерсти, меня пробирает дрожь. Солнце светит еле-еле, и, похоже, от дневного тепла скоро не останется и следа. В этом замке, в теснящемся среди скал городе Монте есть что-то от тюрьмы. Когда осенью на юг улетают певчие птицы, здесь остаются только мрачные черно-серые вороны. Они садятся на мои оконные карнизы и пристально смотрят на меня глазами, похожими на бусинки, как будто они мои тюремщики. Их карканье действует мне на нервы. В иные дни складывается впечатление, будто ворон в замке больше, чем солдат, патрулирующих его стены, или крыс, бегающих по его подвалам. Меня так и подмывает снять со стены мой лук и расстрелять этих ворон. Никто здесь не станет по ним скучать.
Поделиться книгой: