Омут. Сборник рассказов и миниатюр

Денис Власов

Омут. Сборник рассказов и миниатюр

Омут.

Сказка с элементами реализма.

Предисловие от кота Царапы.

— Мур-мяу! Не удивляйся, читатель, я — кот по имени Царапа. О своих прелестях я смиренно умолчу, иным же дозволено восхвалять достоинства ученого кота. Хм, толком я и сам не предполагал, что займусь сочинительством. Как такое возможно? Поверь, необычайно сложно набирать текст лапами на клавиатуре, но я поднаторел. Вот куда сложнее собирать мысли в предложения на незнакомом мне языке, поэтому я учусь литературному штилю постоянно, правда, в отсутствие нового хозяина. Ведь если не приведи господи, он узнает про мое баловство. Уверен, не одобрит, надумает пойти к психиатру или отведет меня к ветеринару, а вдруг я утрачу одну из своих жизней. Не бывать этому! Пусть это останется в тайне. Собственно, поведать историю я хочу о моем верном хозяине. Кошатник еще тот! Я тоже его обожаю, но порой от ненасытной любви сожителя прячусь под диваном. Вечно тискает! Брр! Но я отвлекаюсь, речь пойдет о загадочных обстоятельствах, после которых я и поселился в его квартире на восьмом этаже в центре столицы, хотя апартамент теперь стал наполовину моим, а, может быть, и целый, но не суть. Опять отвлекаюсь на жилищный вопрос, но нет, раньше я обитал в избе в дремучем лесу, и чтобы оправдать свое существование, вынужден был ловить мышей и охранять остров, но об этом в рассказе. Фу! Мерзость какая эти грызуны! Так вот, к чему это я? А здесь меня просто необыкновенно любят за то, что я есть. Продолжаю, случай тот, что произошел промеж нас поистине сказочный, но достоверный, поэтому приведу описание во всех подробностях. Мур-мяу!

Глава 1

«В тихом омуте черти водятся» гласит русская пословица, сколько еще остроумных высказываний о нечистой силе хранит великая русская речь. Передается кладезь афоризмов из поколения в поколение, являя исконное отражение общения русичей со всевозможной нечестью, что поселилась на землях велесовых со времен кощеевых. Бывалые грибники или охотники таежные ведают о дурных проделках лешего, что под корягой затаился, поэтому перед походом в лес совершают отворот, надевая вещи обратной стороной, или меняют обувь с левой ноги на правую. Хозяин всех вод — водяной, опутан тиной, пучеглаз, воет и кряхтит по ночам в камышах, да под мостами, завлекает к себе в царство подводное холодное. На русальной неделе славяне чествуют русалок, что считаются духами природы. Дети, утонувшие в водоеме, да девицы красные, если не доживали до свадьбы, оборачивались русалками, потому-то к этим существам относятся не только с опаской, но и глубоким сочувствием. Впрочем, довольно присказки, пора перейти к действию и поведать читателю о волнующих обстоятельствах, в которых неволею оказался главный герой с редким именем Фат. Близкие подшучивали над ним по-доброму, добавляя в имя букву «р» — Фарт, что на жаргоне «удача». Так и повелось за ним. Насколько счастливым Фат оказался по жизни нам неизвестно, но вот доля везения ему действительно потребовалась во время посещения загадочного озера, что находится в Зауралье. По заданию редакции познавательного журнала, где Фат служил фотографом-натуралистом, прибыл он в дикие места, кишащие живностью всякой. В погоне за новыми сюжетами фотограф увлекался настолько, что забывал о ходе времени. Бывало, часами фотоохотник прятался в засаде из высокой травы в дождь или под палящим солнцем только бы запечатлеть лопоухого зайца, если повезет, хищника. Умение выжидать Фат выработал в армейские годы, когда служил снайпером, собственно, тогда он и развил верный глаз, как алмаз. Художник чувствовал язык природы, поэтому итог творчества, помноженный на мастерство, увенчивался признанием. На перекладных добрался Фат до удаленного поселка старателей. Время поджимало, поэтому на следующее утро Фат отправился на фотоохоту, вооруженный первоклассным оборудованием. От проводника он отказался. Долго ли коротко бродил Фат по лишайникам да болотистым топям, дело не ладилось. Зверь буквально пропал, лесные птицы не заливались трелью, а снимки флоры выходили скучными и не радовали глаз вовсе. В раскаленный полдень лес поник и погрузился в сладкую дремоту. Отчаялся Фат, решил вернуться на следующий день, но прежде сверился с картой. Оказался он возле озера, что притаилось за широкими лапами елей. По звериной тропе Фат тотчас вышел в низину к торфянику. В знойную жару от озера повеяло студеным хладом, что Фата хватил колючий озноб, пока он не свыкся. Множество погибших деревьев торчали скелетами по берегу, иные громоздились друг на друге, словно переломленные спички. Идеальным блюдцем смотрелся островок посреди водной глади. Остров, поросший буйной растительностью, разительно отличался от гиблых краев озера. Раскидистые вязы отбрасывали причудливые тени вокруг острова. Фантазия у Фата разыгралась, будто в их полусумраке он обязательно повстречает плещущуюся русалку или иную сказочную сущность. Он нацелил фотоаппарат, приблизил зум, чтобы рассмотреть остров в видоискатель, по правую руку Фата привлекло беспокойное шевеление камыша. Пригляделся и поразился, там, среди камышовых свечек, мелькала сгорбленная фигурка человека во всем белом. Голова его то ныряла, то вновь появлялась из зарослей тростника. Явно местный рыбак копошился с удачным уловом. Фат надумал поприветствовать да расспросить про диковинный остров. Тяжело и с опаской он пробирался по берегу, колючие кусты так и норовили оцарапать, острая болотная осока болезненно впивалась в тело, кренились дряхлые стволы с бахромой из прогнившей коры. Впечатление, будто травы намеренно преграждали ему путь высокой изгородью, лишь бы путник не повстречался с рыбаком. И вот в неожиданный момент один истлевший ствол рухнул с оглушительным грохотом позади Фата, чудом не придавив его. Повсюду потревоженные гадюки заметались со зловещим шипением, воронье забеспокоилось и устремилось ввысь тучей. Человек в белом заслышал треск ломающихся сучьев вперемежку с оглушительным карканьем и принялся махать Фату рукой, указывая, где лучше обойти заросли. Минуту-другую и Фат, отряхнувшись от полотна липучей паутины, предстал перед жилистым старичком. Белый кафтан с широкими рукавами скрывал его худобу, гривой развевалась лохматая седая шевелюра и придавала ему вид домовенка. Густая растрепанная борода скрывала чуть ли не бо́льшую часть лица, только бегающие глазки сверкали и выдавали в нем бодрость духа. Стоял лесной житель в утлой лодочке и занимался поклажей даров леса.

— Дед, ты как здесь?

Разговорились, кличут отшельника Ярьомой (Ярьома — мощь, сила, сияние Всевышнего ОМа). При общении домовенок с недолгими паузами аккуратно подбирал слова, пытался донести свою мысль, очевидно, сказывались долгие годы затворничества. Его бормотание с хрипотцой и вкраплением старославянских слов поначалу вызывало недопонимание. Тем не менее выяснилось, что предки его хоронились в глухом медвежьем углу на острове еще со времен царя Петра — I — Окаянного по причине непримиримых разногласий в вере. Ярьома остался последним на острове и оберегал память родовую. За долгие годы Фат стал первым человеком, посетившим озеро, так как местные опасались заколдованных мест по незнанию своему или от ущербности в понимании и обращении с лесными духами. Старик сетовал, что людишки совсем оскудели и не почитают хранителей леса, и не совершают им требы более, кроме него самого, оттого и беснуется леший, да кикимора шалит. Сказать, что дед обрадовался встрече нельзя, скорее Фат столкнулся с безучастным отношением, пока не предложил:

— Отвези на остров?

Сгорбленный старик сперва отмахнулся и пробормотал под нос:

— Не ко времени возиться с тобой.

Лодочник сосредоточенно занялся поклажей берестяного кузова с ягодой на дно лодки, подпирая короб со всех сторон, затем уложил весла в уключины, и наконец, снизошел до Фата.

— Пустые хлопоты. Тебе пошто?

— Красоты пофоткать.

Старик не понял слова «фоткать», а зеркалка Фата с мощным объективом показалась ему вовсе бесовской штуковиной. Секунду-другую дед сузил глазки, сверля испытующим взглядом, от которого пробрало Фата до мозга и костей. Казалось, старик смотрел сквозь Фата, читал фибры его души. Колючий холодок пробежал по спине Фата, и тот отшатнулся. Прежде никто не заглядывал в глубины его души, кроме собственных ковыряний. В мгновение ока все прекратилось, когда из камышей раздалось пронзительное кваканье, и большущая жаба тяжело плюхнулась на крышке кузова, забрызгав деда тяжелыми каплями. Бородавчатое страшилище уставилось на Фата. Ехидна сжимала и разжимала перепончатые лапы, при этом надувала мешкообразные зеленые пузыри и издавала гортанные музыкальные звуки.

— Милка моя, — пояснил дед и осведомился с надеждой, — а что дашь мне?

Подрагивающей рукой Фат извлек из кошелька купюру, приглашая взять оплату.

— Тюю, — протянул дед, — на кой ляд мне бумажка твоя никчемная?

— Мало что ли?

Фат раскрыл портмоне повторно и поднес веер из банкнот, отмахиваясь попутно от назойливой мошкары. Дед зыркнул на обещанный куш, поразмыслил и с хитрым прищуром произнес:

— Год.

— Что год?

— Один год твоей жизни — плата за проезд на мой остров.

Фат округлил глаза от удивления и подумал, что ослышался.

— Не слишком ли за услугу на лодочке покататься?

— Дело твое. Тебе еще долго землицу топтать, а я старенький, вот годок-то как раз впору мне и станет.

Фат совсем остолбенел от слов старика.

— Как же ты прибавишь этот год к себе?

— А уж это не твоя забота. Ты и не заметишь.

Фат не двигался от изумления, терять здоровье он явно не желал.

— Я нежадный — лишь годок. Слышь сюды: встарь людишки щедро делились со мной годами, отдавали за помощь какую, совет дельный. От каждого по щепотке, а мне много и не надобно. Приходил один, вроде тебя, уж не упомню имя его, Прокл что ли, да и ладно. Давно было, лет этак пятьдесят назад, а то и семьдесят. Канючил, все ведать хотел, как чертог небесный устроен. Пристал, как лист банный, все на свете отдать обещал. Стихиями властвовать грезил, измучил меня уговором своим настырным.

— Обучил?

Дед вздохнул.

— А то, дорого ему это стало, как познал, так тут же и околел, а годки его мне перетекли. Не выдержал бедолага бремени премудрости.

— Тебе-то откуда ведомо про устройство чертогов?

Дед криво ухмыльнулся, разгладил бороду и ответил:

— Не твоего ума дело. Ведомо — знаемо, и все тут.

— А тебе сколько лет?

Дед принялся загибать корявые пальцы на обеих руках, высчитывая свое время, сбился, вернулся к подсчету, наконец, плюнул и сказал:

— Мухомор я старый. Поди, под двести будет.

— Ну ты, Ерема, и брехун.

Дед раздражился на обидное слово и прошипел:

— Ярьома я.

Он повторил доходчивее, делая особое ударение на букве «о».

— Ярьо́ма. Так едешь или нет?

Фат колебался. С одной стороны, современному человеку верить в подобные небылицы смешно, а с другой — что-то подсказывало не лезть в петлю авантюры. Казалось, щуплый дед никоим образом не сможет навредить закаленному Фату. Мысли о нечистой силе для него, атеиста, всего лишь предрассудки. Дед определенно тронулся умом в глуши, поэтому фотограф решил довериться собственному рациональному мышлению и отправиться на остров во что бы то ни стало, а после откупиться от дряхлого мухомора безделушкой какой. Конечно, Фата предупреждали в поселке держаться подальше от торфяника, так как случалось, охотники пропадали, а рыбаки вовсе туда не захаживали, но об отшельнике никто не обмолвился с ним и словом. Да и название озера «Смердное» не внушало доверия. Однако профессионального художника пленила возможность сделать фотоснимки с блестящим ракурсом, что открывался на островке при солнечном свете и невероятной перспективой. Творческий человек всегда пойдет к грани неизведанного, а порой и переступит ее в поисках новой прекрасной музы. Определенно изображения мудрой природы окажутся на выставке, секунду-другую Фатом завладела мысль стать победителем в конкурсе. Отражение пушистых облаков в диковинном зеркале из студеной воды особенно вдохновляли художника. И с мыслью, что сегодня точно подфартит, мечтательный Фат переступил через борт хлипкого суденышка и устроился на корме. Жаба облизала выпученные глазки, квакнула и забилась под сиденье. Тронулись. До островка рукой подать, хороший пловец, каковым слыл Фат, с легкостью преодолеет расстояние. Фат предложил старцу погрести веслами, но тот напрочь отказался, заявив, что он единый кормчий ладьи, и никому не дозволено дотрагиваться до гребней. По пути фотограф сделал несколько удачных снимков, спрятал фотоаппарат и свесил ладонь в омут. Ближе к середине торфяная вода обрела каштановый цвет. Ключи били холодными потоками, обволакивали маслянисто-тягучей жидкостью и сводили пальцы. Как вдруг Фат резко, словно его обожгли, выдернул руку из озера от испуга. Склизкая рыбина прикоснулось к его ладони, заиграла серебром чешуи и тотчас исчезла в царстве мрака, махнув раздвоенным хвостом. Дед не сдержался и звонко рассмеялся.

— Милка моя.

Фат всмотрелся в чернильную глубину, но безуспешно, только болотные пузыри выдыхал торфяник. На вопрос чем Ярьома еще живет, старик поведал, что имеется у него промысел медовый на острове.

— Бортник.

— Гиблое место, говорят.

Дед скривился от натуги и выдавил из себя:

— Брешут, — помолчал и прибавил. — Одначе от зверя дикого далече и человека неразумного.

Нос лодки увяз в черном иле. Приплыли. Фат помог с коробом перенести по ветхому настилу из скользких бревен, еле удержался и едва не угодил в заросли под заливистый хохот Ярьомы. Жаба осталась лодку стеречь. В середине острова находился крепкий сруб, потемневший от времени. Могучие вязы и дубы скрывали избу пышными кронами так, что с берега увидеть жилище не представлялось возможным. Полукругом с десяток выстроились улья, откуда доносилось монотонное жужжание трудяг солнечного нектара. Толстощекий рыжий кот завидел Ярьому и радостно бросился встречать хозяина, на незнакомца же здоровенный кот ощетинился, выгнул спину и люто зашипел, оголив сабельные клыки. От зловещего шипения его нос так сильно морщинился, что упитанная морда собиралась в глубокие суровые складки. Котище пугал и преграждал дорогу, Фат попытался обойти хищника, но тот еще пуще рычал, выпускал когти острые, как лезвие, и замахивался широченной лапой, но Ярьома успел перехватить своего защитника за шкирку и оттащить. Неукротимый зверь попытался яростно сопротивляться Ярьоме за такое обхождение, когда тот волочил его, но получил по уху и стих, затаив обиду.

— Дружа мой — Царапа.

Ярьома строго погрозил пальцем Царапе, и кот скрылся в избе.

— Добрейшей души человече.

— Кто человек?

Ярьома с укоризной посмотрел на собеседника, что тот не понимает порядка вещей.

— У всяк животины разумение имеется, а у Царапы, притом и дух крепок. Прошлым летом косолапому отпор дал.

Ярьома пристроился на завалинке ягоду перебирать, а Фат отправился на фотосъемку. Серия снимков действительно получилась картинной, особенно загадочной вышла черно-белая концепция. Однако Царапа мешался, кот увязался хвостом, следил и начинал тереться о штатив в самый ответственный момент. Более Царапа не проявлял враждебности, Фат подкупил котищу завтраком туриста, после чего кот разлакомился, вскочил на ветвь дуба, там и улегся, царственно свесив лапу, где был и запечатлен на память. После Фат захотел расплатиться за гостеприимство, вынул из рюкзака армейский нож и передал Ярьоме. Старик покрутил в руках заточенный клинок, попробовал силу лезвия на полене, вмиг отколов пару лучин, но протянул обратно со словами:

— Добрый секач. Мне не потребу.

— Тебе за остров, — настаивал Фат.

— Я ужо взял свое, — отрезал старик.

Ярьома спокойно вернулся к перебору ягоды из кузова.

— Как взял? Что взял? — недоумевал владелец ножа.

— Твое лето. Ты, поди, и не приметил.

Поначалу Фат растерялся и не находил слов от заявления, якобы у него забрали год жизни да так, что он не ощутил никоим образом. Хотя, блуждая по острову, погруженный в работу Фат припомнил, как с минуту-другую у него сдавило в висках настолько сильно, точно голову поместили в столярные тиски, и в глазах зарябило, но тут же отпустило. Фат приписал недомогание влиянию палящего светила. В это мгновение ему внезапно захотелось убраться из этого места поскорее. Фат спрятал нож и повелел:

— Обратно поплыли.

Ярьома не отозвался, с места не сдвинулся, продолжал возиться с коробом, не обращал ни малейшего внимания на фотографа. Фат разгорячился от осознания, что ворожей приблизил его к последнему вздоху, и в порыве злости пнул по кузову. Короб не устоял, часть ягод помялась и рассыпалась горохом в траве. Старик заохал, схватился за сердце и завалился. Фат перепугался, не желал он подобного исхода, но не рассчитал, так как кипел от гнева. Фат бросился к Ярьоме, обрызгал из фляжки. Немного погодя, оба сидели на завалинке, старик говорил:

— Уговор промеж нас имелся, что свезу тебя на остров. Верно?

Фат кивнул, соглашаясь, Ярьома продолжил:

— А вот такого уговора, чтоб вертаться, не имелось.

Фат сорвался с места, заторопился к лодке и по пути выкрикнул.

— Ну и черт с тобой! Сам уплыву!

— Дослухай!

Но Фат не слышал, натуралист укладывал рюкзак в лодку.

— Еже ли смогешь, — хихикнул в кулак ворожей и принялся нашептывать заклинание.

Фат оттолкнулся и ударил веслами о зеркальную гладь. Жаба, что еще пряталась под сиденьем, выпрыгнула в камыши и затянула свою музыку. Один взмах, другой, вот он уже на середине озера. Фат греб что есть мочи, лишь бы скорее выбраться. Лодка оставляла замысловатые круги в воде, остров стремительно отдалялся. Спиной Фат чувствовал, что вот-вот нос лодки упрется в берег, он обернулся и обомлел: лес принялся буквально растворяться на глазах, суша пятнами исчезала, будто тени от солнечного света. Омут превратился в безбрежный океан, Фат наблюдал только черную точку острова вдалеке. Забурлила вода, волны запенились, забили по борту хлюпкой лодочки, еще мгновение и перевернется суденышко. Набежали свинцовые тучи, раскатистый гром прокатился по небосводу, засверкали молнии, стеной обрушился жуткий ливень с градом. С орех градины забарабанили по лодке, разбивались и наполняли суденышко крошевом льда, отчего лодка отяжелела. Фат ловчил, увертывался от дроби из крупы острых осколков. Кое-как Фат развернулся и битый час правил обратно к острову, кормчий то отчаянно сопротивлялся вскипающим бурунам, то безостановочно вычерпывал окоченевшими ладонями ледяное месиво со дна болтающейся на волнах лодки. Ближе к острову буря затихала, проблески солнца появились промеж тяжелых туч. Фат, крайне изможденный борьбой со стихией, по-прежнему не наблюдал иной суши, кроме крошечного островка в бездне океана. Суденышко обогнуло остров, наконец, Фат приметил Ярьому и подал к бревенчатому настилу. Вымотанный и промерзший до мозга и костей он кое-как выбрался на берег и свалился от бессилия в беспамятство. Жаба снова запрыгнула в лодку и забилась под сиденье. К жизни Фат вернулся, когда почувствовал на своем лице язык Царапы, шершавый, как рашпиль. Кот облизывал и щекотал его нос жесткими усищами. Тяжеленный меховой ком топтался по его груди, садился и старался согреть. Фат слышал биение сердца своего спасителя, взял котищу в руки, утопил в шерсти ладони и приподнялся. Спокойствие воцарилось, океан обратился в озеро, как и прежде с берегами. Силы у Фата иссякли для удивления. Смеркалось. Ярьома, Фат и Царапа переместились в светлицу избы, где Фата укутали в одеяло, и отпаивали крепкой медовухой под беседы повелителя острова. Фат захмелел и уже не внимал старику, веки его сомкнулись, и он погрузился в сладостный сон.

Глава 2

В редакции журнала не на шутку забеспокоились о фоторепортере, так как в командировку его направляли ровно на месяц, а дело шло к осени. О Фате не было ни слуху ни духу. Очередной номер издания вышел в свет без фотоматериалов мэтра, что сильно огорчило почитателей его таланта. На телефон журналист не отвечал, но, к удивлению, звонок проходил. Безутешные родственники ежечасно отправляли ему бесчисленное множество сообщений, но ответа не следовало. В поселке старателей репортер более не появлялся. Главный редактор предпринял небывалые усилия, чтобы организовать из Москвы поиски пропавшего человека до первого снега. Технические специалисты сумели запеленговать сигнал спутникового телефона Фата и определить координаты его возможного нахождения. Местные охотники с превеликим нежеланием и опаской выдвинулась к мрачному озеру «Смердное», им предстояла трудная задача прочесать таежные дебри.

***

Фат пробудился от внезапного сотрясания за плечи. Ярьома стоял подле и продолжал беседу:

— Сбрехнул я малость. Не околел вовсе тот Прокл, что на остров хаживал.

— Живой что ли?

Отшельник подлил янтарной медовухи, залпом осушил чарку, отерся рукавом и продолжил:

— Я и есть тот Прокл.

Спросонья Фат отер глаза кулаками и одарил собеседника вопросительным взглядом.

— Тебя Ярьомой зовут?

— Иным именем нарекли, как овладел таинством.

— А к кому приходил ты?

— В омуте оно живет, — перешел на шепот Ярьома, словно заговорщик, — далече от острова меня не пущает. Видно, кара такая за веды сокровенные.

Оба замолчали, один от тяжести откровения, другой — от бремени выбора оказаться на острове. Фата заботило, каким образом выбраться поскорее, ведь, читатель, как ты уже догадался: день, проведенный на острове, означал несколько месяцев за его пределами. Однако сам Фат еще не знал об этом, в глубине души он начинал сожалеть, что не прислушался к внутреннему голосу и переступил борт лодки ради творчества. С другой стороны, приключение становилось увлекательным, азарт пробуждался в искателе острых ощущений, как это случалось с ним в пампасах Латинской Америки, где он фотоохотился на хищников, или в саваннах южной оконечности африканского континента. Там ему тоже доводилось встречаться с назойливыми колдунами племен, но те были откровенными шарлатанами и создавали исключительно колорит для заблудшего туриста. Здесь же на острове Фат действительно столкнулся с неведомой силой, описание которой возможно отыскать только в фольклорных сказаниях. Ярьома не казался ему враждебным, но с хитрецой. Стемнело. Хозяин избы зажег свечу. Потрескивание фитиля нарушало тишину, тени пламени затрепетали по бревенчатым сводам. Убранство жилища не представляло излишков, чисто и опрятно. Из темного угла Царапа рассматривал обоих светящимися глазами изумрудного цвета и переминался с лапы на лапу. Что-то зашуршало за метлой в другом углу, котище повел ушами, завилял кончиком хвоста, напружинился и в один скачок через стол почти неслышно приземлился на мягкие подушечки лап возле метлы. Еще мгновение и ловкий охотник придавил мышку когтями к полу. Грызун пищал и пытался сопротивляться, но был повержен. Фат вернулся к беседе: