На два века раньше путем радикальной и принудительной вестернизации повел Россию Петр Великий. Жизненно необходимую технологическую и управленческую модернизацию он начал с бытовой вестернизации русской жизни. Петр сумел модернизировать Россию способом, который тогда только и был доступен, то есть жестокостью, и сделал это за одно поколение. Он вытащил Россию из трясины застоя и отсталости, открыл для нее мир, и саму ввел в этот мир, как великую державу. Он спас Россию от неминуемой колониальной судьбы, которую уже готовили для нее западные страны — отвел опасность вовремя, но ненадолго. Те же страны пытались подчинить Россию после него, и не раз, и продолжают мечтать об этом до сих пор. Тем не менее, собственно культурная вестернизация, начатая Петром, коснулась лишь управленческой элиты и дворянства, народная же толща России осталась не затронутой ею — со своими бородами, обрядами и вкусами, с отеческим русским языком, так и не «онемечевшись» и не «офранцузевшись». Однако те, кто владел крепостным народом и управлял им, стали даже чураться родного языка, предпочитая, по текущей моде, один из западных.
Возможно, Петр Великий не очень и стремился к вестернизации России до самых корней, «наизнанку», ведь известны его слова, которые приводит один из крупнейших историков В. О. Ключевский: «Европа нам нужна лет на сто, а потом мы повернемся к ней задом». Однако этого не случилось, Россия не отвернулась в другую сторону, ни через сто лет, ни через двести. Еще два века правящая элита России пыталась «понравиться» Западу, «втереться» в его круг, породниться более широко, чем только семьями монархов. Но желаемого союза или «концерта» так и не вышло, хотя очень хотелось, причем до самого недавнего времени. Поэтому Россия с тех пор оставалась «разорванной» страной между побуждением правящей и «культурной» элиты слиться с Западом, и глубоким чувством и желанием толщи народа оставаться верным отеческим корням.
И вот на наших глазах — «щелк», пелена с глаз вдруг спала — западный король в двадцать первом веке оказался гол: его влияния нам больше не нужно. В последние несколько десятилетий мы незаметно для себя получили или впитали в себя все, что веками завидовали у Запада, и, главное, обрели то последнее, что нам жизненно не хватало, но никак не могли перенять и усвоить. Первое — политический плюрализм, второе — свободу частной инициативы и предпринимательства. После этого почитаемый нами веками «старший брат» превратился из кумира в слабеющего и скандального соседа, готового против нас на любые подлости, и заслуживающего теперь лишь насмешку. Проследим историю этого романа, где любовь и почитание были лишь с одной стороны, поэтому и закончившегося не счастливым союзом, а разрывом, скандалом и ненавистью.
В истории России можно отметить три волны вестернизации, попытки перенять лучшее из культуры, технологий, науки и быта западноевропейских стран. Первая волна, внешне-бытовая, стала докатываться до нас при весьма «прозападном» отце царя Петра, Алексее Михайловиче. Но главный вал с Запада чуждой для российского менталитета культуры пришелся на царствование его сына, Петра Великого. После прохождения этого вала Россия продолжала плестись в «хвосте» Запада еще два века, не имея ни сил, ни воли найти собственный путь.
Второй вал вестернизации отстававшей, давно застоявшейся российской жизни прорвался к нам в 1917 году. Двери этому валу распахнули два чуждых друг другу и враждебных лагеря. Первый — российские «западники», франкофилы и англоманы из элиты высшей власти. Второй лагерь — левые революционеры, с большевиками во главе. Но победившие в революцию большевики восприняли с Запада не «рецепты» технологического успеха, основанного на политической свободе и частной инициативе, а, наоборот, — «ересь», то коварное провокационное учение Карла Маркса, отвергнутое Западной цивилизацией для себя самой. Это «еретическое» учение запретило вскоре в России и то и другое — и политическую свободу и частную инициативу. Начав такую «вестернизацию», отечественные марксисты полагали, что так можно перегнать даже сам Запад — одним смелым прыжком в коммунистическое будущее, чисто умозрительное, но, несомненно, «научное» и очень заманчивое. В результате, объявили марксисты-ленинцы Западу, мы не только «вас» опередим, но даже, хотя «мы и другие, но скоро вы сами станете, как мы».
Третий вал вестернизации России пришелся на недавнее время — на 1990-е годы. Он накатил при президенте России Борисе Ельцине. Но через десяток лет резко ослаб, а затем развернулся и пошел обратно, как человек, который понял, что ошибся дорогой. Эта десятилетняя волна неожиданно принесла самое ценное из достижений западной цивилизации: справедливую политическую систему и свободу предпринимательства, которые до этого никак не могли прижиться на русской почве. Теперь весь комплект инструментария, благодаря которому Запад четыреста лет опережал мир, но использовал, в отличие от иных великих цивилизаций, ради угнетения и корысти, теперь, наконец, оказался в руках России. Вот этот чудесный комплект: свободная политическая система, верховенство права, саморазвивающаяся инновационная технология, опережающие мир военные технологии, и самое важное для роста в современном мире — раскрепощенная частная инициатива и предпринимательство, поддерживаемые не только государством, но одобряемые всем обществом. Все это вместе, единым «набором» появилось в России только теперь, «на наших глазах», успешно врастает и укрепляется.
После третьего, последнего и недолгого вала культурной экспансии западной цивилизации на русскую землю ее привлекательность для россиян иссякла. Народ после многих поколений «зависти», «преклонения» и «комплекса неполноценности» из-за своей вечной «отсталости» сбросил с себя эти путы и обманчивые представления, стал, наконец, полностью свободен, уверен и горд своей особой судьбой и цивилизацией.
Рассмотрим подробнее эти эпохальные события, наши «хождения на Запад», что они нам принесли, и их последствия для судьбы страны.
Вернемся в семнадцатый век, в царствование царя Алексея Михайловича Романова. Минуло недавнее губительное Смутное время, когда Россия потеряла, отдала вероломным шведам свои исконные владения на западе — балтийское побережье с прилегающими землями. Оказались перекрыты выходы из наших речных торговых путей — Невы и западных рек. Наш юг — Азов и Черноморье — давно был осажден турками. Оставшийся ручеек внешней торговли журчал только на далеком севере, через Белое море. Оттуда на Запад оправлялись неизменные наши «пушнина, воск, кожи», обратно в Россию — эксклюзивные товары роскоши для элиты — модное платье, ткани, дорогая утварь, диковинные «немецкие» изделия и превосходное оружие.
Россия в своем традиционном патриархальном быте томилась и застаивалась без свежего ветерка новых идей и технологий. Вполне естественно, что при таком отставании родная культура стала вызывать неприязнь у своей же властной элиты. Бороды до пояса, безграмотность, избы с топкой «по черному» олицетворяли отсталость и дремучее невежество, вызывавшие у элиты нескрываемое отвращение. В высших кругах царства начало усиливаться и распространятся то, что через триста лет большевик Иосиф Сталин заклеймит для своего времени «преклонением и низкопоклонством перед Западом».
К началу 70-х годов XVII века не только среди элиты или боярских «верхов», но также среди богатых сословий, им подражающим, стало заметным влияние культуры католического Запада с его роскошным бытом. Становилось модно подражать польским магнатам в их роскоши и забавах. Задолго до царствования Петра Первого повезли на Русь из Голландии немецкие кафтаны, устраивались домашние театры, собирались из подражания коллекции редкостей, одевались в «немецкое» платье. Именно в такой среде рос и воспитывался будущий царь Петр. С подросткового возраста его любимым местом времяпрепровождения и «взросления» стала Немецкая слобода, недалеко от дворца, где он жил, на дальней окраине Москвы, в селе Преображенском на реке Яузе. Там же завелись знакомства, возникла первая любовь и, главное, крепкая дружба со старшими по возрасту иностранцами, продолжавшаяся всю его жизнь.
Взойдя на трон и прибрав у царедворцев бразды правления, царь Петр с молодым задором взялся за реформы. Используя современные понятия геополитики, можно сказать, что Петр Великий, истомившись в запертой от морей евразийской «сердцевине», решил порвать с миром Суши, навсегда вывести Россию в мир Моря, увести свой Восток на Запад. Но завоевание морских побережий и торговых путей на запад не было достаточным усилием для геополитической трансформации, и тем более, для изменения «души народа».
Первые помыслы и цели нового царя в преобразовании Руси были в основном внешнего, декоративного характера. Выросший в семье «прозападного» отца, царя Алексея Михайловича, Петр с детства впитал вкусы и обиходную культуру Запада. Сначала это приняло чисто внешние формы — принудительное бритье мужицких бород, курение табака, ношение немецкого платья, «ассамблеи» — пирушки по-немецки и т. п. — все то, что он полюбил юношей в Немецкой слободе на Яузе. Затем царь Петр потянулся к самому главному — западным технологиям и воинским порядкам.
Как Петр жадно впитывал западный технологический опыт показывает его поведение в обоих своих «Великих посольствах» в Европу. В Первое посольство в Голландию он полгода попросту работал на верфях рядовым мастеровым. Во Втором посольстве, во Франции, уже сорокалетним человеком на приеме в Версале он большую часть времени провел в парке, изучая машину для подъема воды к фонтанам. Он тут же поручил своей свите доскональное изучение этих механизмов. Через несколько лет эта «фонтанная технология» была успешно воплощена в Петергофском каскаде фонтанов, затмившем по красоте и грандиозности Версаль.
Тем не менее, русские люди XVIII века, даже переодетые в кафтаны и парики, оставались самими собой, никакой ассимиляции не происходило, «концерт» между русским этносом и европейским не получался. Даже отношение царя Петра к Европе, при всей его восторженности перед ней, оставалось, так сказать, потребительским. Напомним слова царя Петра: «Европа нам нужна лет на сто, а потом мы повернемся к ней задом». Хотя этого и не случилось, но созданная им великая империя уже в 1760 году вошла в Европу с гордо поднятой головой и стуча сапогами: со взятием русскими войсками Берлина при его дочери императрице Елизавете.
Пассионарность Петра влекла его далее мимо внешних атрибутов европейской цивилизации, к морским просторам. Он сумел отвоевать обратно и еще добавить новые морские берега для России. «Прорубив окно в Европу» на Балтике, пробившись через Азов к Черному морю, он сумел сделать Россию морской державой. Без путей сообщения Россия задыхалась последние века, теперь она задышала полной грудью.
Многие страны по всему миру, попав в насильственную зависимость от европейских стран — колониальную, т. е. по факту в рабскую, — вынужденно перенимали европейский быт, культуру, религию. Но Петр Великий предпринял первую в мире полностью добровольную и намеренную вестернизацию России. Таким же путем пошли после него немногие другие страны, но только через два столетия.
Живительный воздух с Запада дался русскому народу дорогой ценой. Только безмерная увлеченность Петра и его сподвижников великими целями для будущности страны смогла подвигнуть русский народ на тягости и жертвы нескончаемых войн, которые пришлось вести. Выдающийся русский философ Николай Бердяев отмечал: «Приемы Петра были совершенно большевистскими. Он хотел уничтожить старую московскую Россию, вырвать с корнем те чувства, которые лежали в основе ее жизни. … Можно было бы сделать сравнение между Петром и Лениным, между переворотом петровским и переворотом большевистским. Та же грубость, насилие, навязанность сверху народу известных принципов, та же прерывность органического развития, отрицание традиций. … Но, большевистская революция путем страшных насилий освободила народные силы, призвала их к исторической активности, в этом ее значение. Переворот же Петра, усилив русское государство, толкнув Россию на путь западного и мирового просвещения, усилил раскол между народом и верхним культурным и правящим слоем».
Далеко не все из европейского образа жизни было оценено Петром, как полезное для его Империи или политически допустимое, и еще меньше сумело прижиться на русской почве. Петр взял из Европы самое нужное и актуальное, по его мнению, для России. Помимо внешнего «онемечивания», основное было — промышленные технологии, включая кораблестроение и производство оружия, военная организация и призывная регулярная армия. Но то были конечные результаты деятельности западной цивилизации, всеми оцененные ее «богатства». Однако скрытые и стержневые достоинства западной цивилизации, обеспечивавшие ей мировое технологическое первенство — саморазвивающуюся политическую структуру, отмену феодальных отношений, либеральное законодательство, и личные свободы, способствующие новациям во всех областях, Петр оставил без внимания. «Бритье бород», «немецкое платье», «манеры» и т. п., на что он возлагал большие надежды в отношении общей культурной вестернизации, оказались декорацией, которая укоренилась только в элитарных кругах. Народные же толщи, как были в стороне от этих перемен, от чуждой культуры, так и остались еще на два века под феодальным гнетом, в разлагающем их жизнь социальном застое. Жан-Жак Руссо: «Реформы Петра Великого были поверхностными, потому что царь стремился превратить соотечественников в немцев или англичан вместо того, чтобы попытаться сделать из них русских».
Петр Великий даже физически «вырвал» Россию из славянской среды в «немецкую»: перенес свою столицу на запад, в Прибалтику, на древние пути и земли новгородцев, но одновременно и в традиционную зону влияния германцев и шведов, колонизованную рыцарями и помещиками-баронами со времен Средневековья. Немецким названием нового города — Санкт-Петербург — он на века утвердил свой «рывок» на запад. Немецкое влияние стало преобладающим в России весь XVIII век, однако в XIX-м веке оказалось сильно разбавленным французским, а затем британским.
Последствия многих петровских реформ сказались позже. Соседние народы стали воспринимать Россию, как страну национальной терпимости. Многие захотели попасть «под руку» московского императора (Грузия, Армения), под его защиту, чтобы жить спокойно, безопасно и по своим обычаям. Со временем это привлекло и объединило много азиатских этносов, органично вошедших затем в единый русский суперэтнос, раскинувшийся от реки Невы до Охотского моря. В отличие от колониальных завоеваний Запада и насильственного порабощения им миллионов во всем мире, русская экспансия в Сибирь и Дальний восток протекала в виде занятия пустынных безлюдных пространств, а встречавшиеся там редкие местные племена включались в Империю «на равных». Ни истребления, подобного индейцев Северной Америки, ни эксплуатации и рабства как в Южной Америке, Африке и Азии — Россия ничего подобного «не знала». Н.Я. Данилевский (1871): «Слабые, полудикие и совершенно дикие инородцы не только не были уничтожены, стерты с лица земли, но даже не были лишены своей свободы и собственности, не были обращены победителями в крепостное состояние».
Петром Первым и его пассионарной командой была собрана и утверждена великая Российская империя, которая приобретая или порой теряя земли, поменяв трижды название, живет в душах и подсознании русского народа поныне. После смерти Петра начатая им вестернизация продолжалась, но совсем иным образом, нежели царь-реформатор мог бы предположить: вестернизация сменилась «европейчанием». Былые высокие устремления и цели государства угасли, заместились в верхах обывательскими интересами.
Первая вестернизация России постепенно привела к пропасти между культурой народа и его правящей элиты. По обычаям того времени для дипломатических выгод наследники престола сочетались браком только с принцессами. Поставщиком невест повсеместно в Европе были многочисленные германские княжества и балтийские страны. Поэтому за полтора после-петровского века русские монархи стали «по крови» и по воспитанию более немцами, чем русскими. Отрыв элиты от народа усугублялся и тем, что не только наследники монархии, но и дети русского дворянства воспитывались с раннего возраста западными гувернерами и гувернантками, принадлежащими совсем к иным этносам. Моральные ценности, бытовая нравственность, чужой язык на всю жизнь внедрялись в подсознание детей, несмотря на обязательное изучение православного Закона Божьего. Поэтому русские монархи, их окружение, «высший» свет стали к XIX веку совершенно чуждыми своему народу, даже этнически: они идентифицировали себя только с Западной Европой, а не со своим евразийским народом. Им с преданностью и восторгом подражало и провинциальное русское дворянство, и «полусвет» с разной степенью вкуса и достоинства. «Европейчание», как выразился Н.Я. Данилевский, стало образом их жизни. Великий русский писатель и дипломат А. Грибоедов был убежден, что простой народ навеки разошелся со своими господами. Непреодолимый и углубляющийся культурный разрыв между этими двумя фактически разными этносами, «мы и они», живущими «бок о бок», но в крайне неравноправных условиях, стал проклятьем для России и причиной, как крестьянских бунтов, так и грядущих революций.
За два столетия первый «прилив» вестернизации принес в Россию передовые технологии на построенных европейцами заводах, системы новых вооружений, были освоены европейские финансы, управленческие и бытовые порядки, достижения искусства. Все это, оставаясь вторичным, «с чужого плеча», однако вызывало неизменную зависть, чувство восхищения перед всем западным и горечь своей отсталости. Это же в некоторых рождало и чувство, похожее на протест против передового Запада, попытки найти и утвердить за Россией особый и более достойный путь. Но эта раздвоенность выражалась лишь в интеллектуальных спорах в салонах и на журнальных страницах славянофилов с западниками. Как и при реформаторе Петре власти надежно и жестко укрывали Россию от европейских политических свобод, которые только и могли раскрепостить народ, возродить в нем спящие инициативу, предпринимательство и новаторство. Только эта «закваска» западного гения могла бы преобразить сонную и по-прежнему отстающую во всем Россию. Молодые офицеры, будущие декабристы, мечтали: «Когда в России будет республика, все процветет — науки, искусство, торговля, промышленность. Переменится весь существующий порядок вещей» (Д.С. Мережковский). Но этому суждено было произойти в России только через двести лет.
Помимо технологий Россия получила с Запада в эти два столетия культуру классической музыки, образцы литературы, в чем смогла даже опередить учителя, создав великие образцы. Получила культуру изобразительного искусства, возрождение которого пропустила из-за своей неволи в Средние века. Россия получила от Запада и начала естественных наук, инженерную систему, теорию и практику научного исследования мира и т. д. Передовая культура Запада легко и естественно приходила и укоренялась в русском народе, как понятная и близкая. Два «брата» по истокам европейской цивилизации, старший и младший, выросшие из одной колыбели — античной цивилизации — порой хорошо понимали друг друга, один учился у другого, а другой временами снисходительно покровительствовал ему. Но с каждым столетием братья все более и более отдалялись, обретали разные духовные и нравственные ценности, и, наконец, через тысячу лет родственной истории перестали понимать и даже уважать друг друга.
6. Роковая инъекция западной цивилизации
Веками плетясь в хвосте у Запада — по общественному устройству, по технологиям, военной организации, — Россия к концу девятнадцатого столетия окончательно стала тонуть в социальных противоречиях. Поэтому в лице своей «передовой» интеллигенции и пассионариев-разночинцев она стала лихорадочно искать выход из своего безнадежного положения. Выход виделся только в насильственном свержении самодержавия и установлении республиканского строя по западному образцу, при котором, как представлялось, политическая свобода обязательно должна оживить экономику страны и вывести страну из нищеты и бесправия. Это вселяло надежды и духовно поднимало на подвиги. Безусловно, это было верно и правильно, но только на бумаге, «теоретически». Это сработало в европейской истории, но Россия — не Запад, никогда им не была и не станет. Революционеры не учли многовековую историю крепостного рабства своего народа, на 95 % крестьянского, почти неграмотного, отвыкшего от личных свобод. Те, кто взялся вести свой народ к «счастью», а это были представители «культурных», привилегированных классов, — никогда глубоко его не знали и не понимали, являясь, по сути, как отмечено выше, иным этносом, с иным воспитанием и с чужой культурой в душе.
Народ, хотя и отсталый и неграмотный, но он прекрасно чувствовал — где «правда», а где новая «барская» затея, от которой можно ожидать только новых бед. Народные массы владели куда более надежным компасом на своем пути. Они придерживались не только православных ценностей, но и подсознательного понимания природного мира, которого были лишены их учителя-теоретики. Крестьянская жизнь с природой, непрерывное ее наблюдение и практическое познание дает людям истинную мудрость, которую не почерпнуть из книг. Когда к крестьянству пожаловали «народники» из подпольного движения «Земля и воля», жалостливые интеллигенты с брошюрками и учениями, народ их с возмущением отверг. Крестьяне даже задерживали их и выдавали властям. Хотя и очень доброжелательные, те были глубоко чужды своему народу, они оставались для него по-прежнему «барами».
Однако определенная группа радикальных революционеров стала осознавать тщетность попыток реформировать Россию по лекалам старых европейских буржуазных революций. Ведь и народ в России другой, и конечный результат, который можно было наблюдать тогда на Западе, на заре капитализма, сильно разочаровывал, если не отталкивал. По их убеждению, России требовалось что-то другое, и срочно.
Но на русской почве собственных идей, способных увлечь возбужденных революционеров, не нашлось. В салонной полемике славянофилов с отечественными западниками не хватало жизненности, убедительности. Социальная мысль патриотов-славянофилов справедливо отвернулась от Запада, критикуя его рационализм и культ наживы, ведущий к духовному оскудению. Поэтому славянофилы призывали Россию к сплочению вокруг своего монарха и отеческой религии, находя идеал в патриархальном укладе крестьянской жизни, полагая в этом особый путь для России. Однако это было похоже на нечто давно уже пройденное, «лежалое в сундуке», в то время как с Запада веяло заманчивой свободой, новизной атеизма и материального прогресса. Нет, возбужденным революционерам «доморощенное» было не интересно, они смотрели вновь только на Запад — оттуда они ждали вдохновения и руководящий идеи для преобразования своей несчастной страны. Как двести лет назад царь Петр вытащил Россию из трясины отсталости, повернув к Западу, так и теперь казалось, что опередивший всех на планете просвещенный Запад снова поможет — одной только передовой своей мыслью.
Действительно, на Западе появилось тогда «нечто», даже не одна идея, а полностью проработанная теория, и как раз по нраву и темпераменту нетерпеливых революционеров. Теория не только призывала к всеобщему счастью всех народов, но и «научно» объясняла, как этого практически добиться. Заминка в ее победоносном шествии по планете была только в том, что ее начисто отвергли на самой ее родине, на Западе, как умозрительную и не осуществимую, к тому же очень для всех вредную. Она была похожа на религиозную ересь, отпочковавшуюся от ствола цивилизованной культуры и пустившуюся расти уродливо вкривь, успешно привлекая к себе несбыточными грезами одних только политических фриков, людей обездоленных или недалеких. К несчастью, в России их было тогда множество. «Ересь» называлось марксизмом. «Научно» и доходчиво объясняя причины бедности и горя трудовых людей, теория призывала строить рай на Земле. Тогда человек навсегда изживет свои биологические дефекты, доставшиеся ему от природы, станет добросердечным, бескорыстным и мирным. К этому и раньше призывала религия, но ничего не добилась, поэтому она навсегда отменялась новой теорией. От заплутавших в жизни людей требовалось немногого, но очень решительного: свергнуть всех эксплуататоров — монархов, капиталистов — и стать навсегда братьями, которым блага потекут «по потребностям», а труд вежливо попросят каждого вносить «по способностям». Просто, заманчиво и беспроигрышно, и было очень жаль, что человечество догадалось об этом так поздно.
Для русских революционеров эта «теория» была похожа на дар с небес, хотя «небеса» и были отменены «передовым» атеизмом. В пассионарных революционных кругах это было воспринято за истину Запада в последней инстанции, веками шедшего впереди России. Поэтому казалось невозможным, даже преступным, сомневаться, но надо было скорее, как при царе Петре, беспрекословно, с верой и надеждой вновь устремиться по западному пути к прекрасному будущему.
Однако, как ни странно, сам Запад отказался идти за счастьем по этому пути, хотя минуло уже полвека, как он нашел его. На просвещенном и политически «многоукладном» Западе марксистская теория оставалось лишь одной из любопытных, но чисто умозрительных учений, не имеющих ни малейших подтверждений на практике, несмотря на позу глубокой «научности». Однако впоследствии Запад все-таки учел из этого кое-что, и в результате ему удалось устроить у себя «социализма» много больше, чем революционерам в их стране «победившего социализма». Но только и всего. Во всем же прочем, как это выяснилось через много десятков лет, от марксизма оказалось пользы для России не больше, чем у камня на шее.
Но в начале прошлого века в России все стало настолько запутанным и неразрешимым обычными средствами, что, казалось, помочь могло только какое-нибудь радикальное средство — пусть даже никем неиспытанное, тем даже лучше — «мы будем первыми, и все последуют за нами». Революционеров привлекало к марксистской теории и то, что она не только должна была непременно вывести Россию из тупика, но она позволит очень скоро и намного перегнать сам Запад. Причем сразу по всем статьям — и социально, и политически, и материально — когда настанет долгожданный «коммунизм». В умах и настроениях русских революционеров пульсировало: «Да, мы отстали от вас, западников, нам сейчас тяжело, и мы совсем другие, но мы самые первые, и скоро все изменится, и вы сами станете, как мы». Это возбуждало порыв, как перед особой почетной миссией, рождало готовность к подвигам ради блага всех народов мира.
Хождение России на Запад во второй раз можно сравнить с очарованным следованием за волшебными звуками сладкозвучной дудочки Нильса из сказки Андерсена. Семьдесят лет эта дудочка влекла и влекла все дальше — «через канавы к звездам», — сначала мечтателей революционеров, сумевших увлечь народ, затем недалеких вождей, стоявших у руля России. «Звезды» заманчиво мерцали, но удалялись и удалялись с каждым шагом или очередным падением. Когда опомнились от наваждения, Россия была уже на краю пропасти перед разрухой и новыми бедами, а кто только мог — «братские» республики, свои и союзные, — уже отбегали от нее, как от заразного больного.
В это второе хождение России на Запад ее влекло туда отнюдь не желание во всем подражать, стать полностью «как они», как было два века ранее. Наоборот, это был гордый протест против нравственной деградации Запада, выразившейся в имперском порабощении большей части мира и в «капиталистическом» угнетении собственных трудящихся. «Мы новый Мир построим. Кто был ничем, тот станет всем» — это слова из международного пролетарского гимна, Интернационала. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — девиз, ставший на семьдесят лет путеводной звездой России, принявшей благородную миссию освобождения мира от рабства капитализма. Однако через семьдесят тяжелых, иногда бедственных лет эти девиз и гимн привели Россию к полному фиаско, к провалу всех ожиданий и обманчивых идей, рожденных на Западе, что и можно было ожидать от «ереси» им же отвергнутой, зато непреодолимо привлекательной для всех обездоленных.
Марксистская «наука» была чисто западным наваждением: на русской почве никогда и ничего подобного самостоятельно зародиться не могло. Тут почти не было пролетариата, которого следовало срочно освобождать от рабства, в православном народе жило крепкое религиозное мироощущение, отвергавшее западный атеизм. Крестьянской толще России был совершенно чужд сугубый марксистский материализм, без единого упоминания о духовности. Но марксизм оказался подходящим «ломом», случайно и вовремя оказавшимся в решительных руках немногих уверовавших в него мечтателей и пассионариев.
Однако в революционном 1917 году не только социалисты-революционеры обратились к Западу за духовным спасением. С надеждой и мольбой о помощи глядели на Запад имущие и привилегированные круги России. Они же и стали основными разжигателями Февральской революции. Революционная «электризация» народных масс, неожиданная даже для левых революционеров, не могла произойти без подготовки — агитации, пропаганды и координации этими кругами. Заговорщиками, жаждавшими свергнуть царя, стали высшие аристократы, многие родственники императора, «великие князья». Основную же революционную работу с их благословления выполняли думские политики, такие как влиятельнейшие Гучков и Милюков. Оба были убежденными «англоманами», завсегдатаями собраний единомышленников в английском посольстве: английский посол Бьюкенен был деятельным разжигателем русской революции. Бьюкенена позже открыто обвиняли в подстрекательстве думских деятелей на острый конфликт с царским правительством, своими действиями фактически подготовивших революцию в России.
Высшие русские «англоманы», ставшие зачинщиками Февральской революции, имели образцом для подражания имперскую Британию. Они хотели быть такими же, как английская аристократия и промышленники в Британии, и вообще, чтобы все походило в отсталой России на ухоженную богатую Англию. То есть это было желание перемен типа «чтобы жить как на Западе». Можно отметить, что такие мотивы в любых восстаниях — то есть попросту зависть и желание благоденствия или «комфорта», но не первоочередное обретение силы государством, — всегда ведут к еще большему ослаблению страны и к неизбежному краху. Но только если раньше грубо и кроваво не вмешаются иные заинтересованные стороны. Что и случилось тогда в России меньше, чем через год.
После обеих революций 1917 года молодая советская республика в восторге от происходящих перемен и в ожидании прекрасного будущего устремилась по пути, начертанным западными теоретиками. Сам же надменный Запад с презрением отверг попытку второй «вестернизации» России. То, чему поклонялись большевики, было для Запада безрассудным и нецивилизованным. Поэтому и весь молодой советский народ представлялся ему тогда заблудшим, потерявшим веру и здравый смысл диковатым племенем. Племя было еще и опасным для Запада, поскольку заражало коммунистической «ересью» самых неустойчивых собственных граждан. Однако после поспешных и неудачных попыток интервенции во время в Гражданской войны Запад оставил Россию в покое — но только на пару десятилетий.
Советская Россия тогда отвергла нравственные и политические ценности Запада. Она «поклонялась» только великому марксизму, слегка подправленному для местных условий. Однако она прилагала все усилия, чтобы перенять западные технологии — единственное, что коммунистические власти считали достойным для заимствования. Все остальное было свое, передовое, самое прогрессивное на свете — политическая и социальная структура, коллективизм, как предтеча коммунизма, преданность коммунистической партии и патриотизм, при котором государственные интересы всегда выше личных.
Но «проклятый» капиталистический Запад задаром свои технологии не передавал, не давал он и кредитов «заблудшим». Заводы готов был продать только за хлеб, золото или художественные ценности. Все это приходилось искать и отнимать в своей полунищей стране. Золото — конфисковать у церквей, у недавних дворян и «буржуев»; картины — из царских и частных собраний, включая Эрмитаж; хлеб — насильно отнимать у крестьян, в том числе у страдавших и умиравших затем миллионами от голода. Для индустриализации отсталой страны нужен был еще труд. Выручил рабский, принудительный труд десятков миллионов репрессированных — «политических», деклассированных и «подозрительных».
В великой марксистской теории ничего подобного не было прописано. Сначала революционеров это не смущало, первых в мире преобразователей должны были выручить террор и репрессии, как во времена знаменитой предтечи — во французскую революцию. Но уже через несколько лет большевики поняли, что полюбившаяся им западная теория не работает, как они ожидали. Всемирный пролетариат не только не объединялся против «буржуев», а наоборот, даже враждовал между собой, коллективизм оборачивался бесхозяйственностью, колхозная земля не желала приносить урожаи при принудительном, полукрепостном труде. Но власть была уже в сильных руках, и выпускать ее не собирались, ни о каких выборах или волеизъявлении народа и речи быть не могло.
Марксистский лозунг «Смерть капиталу!» и обещание «Заводы — рабочим!», вскоре превратилось в эксплуатацию рабочих государством, причем, в эксплуатацию невиданную по масштабам и бесправию.
Лозунг и обещание «Земля крестьянам!» сменилось отъемом земли, скота и инвентаря, принудительным объединением в колхозы, репрессиями против зажиточных «элементов» — кулаков и «подкулачников».
Лозунг «Вся власть Советам!», т. е. демократически избранным органам, обернулся жесткой и беспрекословной диктатурой большевиков, единственной разрешенной в стране партии.
Провозглашенная «свобода совести» выродилась вскоре в изъятие церковных ценностей, закрытие храмов и в расстрелы священников. Религия мешала большевикам насадить в умах народа иное — культ идеальных коммунистических отношений, великого и счастливого коммунистического будущего.
«Кто не работает — тот не ест!». Не ели досыта или голодали даже те, кто тяжело трудился. Многочасовые очереди за самым необходимым стали нормой жизни советского народа. Продовольственные карточки, талоны и пустые полки в магазинах — примета всего 70-летнего периода «социализма» в России.
Лозунг «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!» печатался в «шапке» каждой газеты, но пролетарии всех стран так и не объединились. Классовые интересы пролетариев оказались столь узки, что дальше мещанских интересов благополучия не распространялись.
«Победа коммунизма неизбежна!». Утопия, где «от каждого по способностям, каждому по потребностям», нигде и никогда не была построена, а через десять лет после назначенного для нее срока — 1980-го года — СССР вообще прекратил существование. Над московским Кремлем был спущен флаг с серпом и молотом и поднят триколор Февральской демократической революции. Россия вновь вернулась к капиталистическому строю, однако, к «дикому» его варианту.
Западная марксистская «ересь», в которую уверовали большевики, оказалась на самом деле пустышкой, обманкой, но которая влекла за собой зачарованную Россию все семьдесят лет. То была роковая «инъекция» вредной, никем не опробованной идеи западной цивилизации, вызвавшей длительную болезнь России. Ничего более полезного коммунисты от Запада не получили. Два века назад царь Петр перенял от Запада только то, что лежало на поверхности и нравилось — передовые технологии и бытовую культуру. Так и большевики купили и переняли с Запада только результаты их цивилизации — технологии, — оставив без внимания самое важное: источники и причины их прогресса. Самое ценное, что имелось на Западе, то, что рождало технологические новации — политический плюрализм и свобода личной инициативы, — были высокомерно и безграмотно отметены.
Если большинство случаев упадка, разложения или гибели этносов и цивилизаций происходило из-за агрессии внешних врагов, или из-за климатических изменений (например, после засухи, как майя, ацтеки), или ландшафтных катастроф (извержение вулкана: как минойцы), то советский народ неожиданно споткнулся вскоре после Великой Отечественной войны из-за дефекта его собственного идеологического фундамента. Идеологические «табу» на частную инициативу и предпринимательство, связанный с этим марксистский строгий запрет на «эксплуатацию человека человеком» жестоко и бездумно «оскопили» русский народ в отношении естественного развития. Это выбило из-под него необходимые стимулы свободного, раскрепощенного труда, и как следствие, вызвало не только неминуемое торможение промышленного и аграрного развития, но также падение общего социального здоровья и трудовой нравственности. Грустные шутки того времени: «Они делают вид, что платят нам, а мы делаем вид, что работаем», Вопрос: «Как расшифровывается ВКП(б)? — (т. е. Всесоюзная коммунистическая партия большевиков). Ответ: Второе Крепостное Право (большевиков)». Марксистскую мантру «Бытие определяет сознание» уточнили: «Битье определяет сознание».
При ускоренной индустриализации страны с 1920-х до начала 1950-х годов, промышленность страны опиралась на простейшие технические решения. Успехи первых пятилеток в восстановлении послереволюционной разрухи и затем в наращивании промышленного и военного потенциала были связаны в основном со строительством и запуском в работу базовых отраслей, находившихся в зачаточном состоянии в дореволюционной России. Это тяжелая промышленность, металлургия, энергетика, транспорт и т. п. Научные и технические основы этих отраслей были заложены еще до революции, и не требовали пока существенного развития. Более современные технологии, такие, как автомобилестроение, электротехника, химия приобретались за золото и хлеб у передовых стран Запада. Для полуголодной, разрушенной и ослабевшей страны это было более чем достаточно. Все были рады и этим первым успехам, готовы были мириться с жалким выбором и качеством товаров на прилавках и длинными очередями. Тем более, никто не видел зарубежных аналогов и не мог ничего сравнивать. Однако военная техника, благодаря природной смекалке народа, строгим требованиям военной «приемки» и жестокими наказаниями за брак получалась хотя и «без затей», но в основном крепкой, простой и надежной — что стало нормой до наших дней.
Народное хозяйство, где наибольшее значение уделялось «валу», т. е. количеству продукции для удовлетворения ненасытного спроса, всегда превышающего предложение при гнетущем страну тотальном «дефиците», могло успешно функционировать даже при административно-командной системе. «План», «вал», «трудовая дисциплина» — были общими законами государства, нарушение которых строго наказывалось, даже уголовно в первые десятилетия.
Это пока успешно «работало», страна восстановилась, победила в Отечественной войне и вновь восстановилась — на тех же марксистских принципах и стимулах к труду: «Все у нас общее», то есть государства, «Кто не работает, тот не ест» и «Выше знамя сплошной коллективизации». Принуждение к труду было законом. С 1930-х и до конца войны неоднократно опоздавших на работу судили и «сажали». Позже за «тунеядство», т. е. за «отлынивание от общественно полезной работы» судили и отправляли на работы в отдаленные районы страны. Пример — ссылка на работы за «тунеядство» знаменитого впоследствии поэта, Нобелевского лауреата Иосифа Бродского.
Вскоре после аврального послевоенного восстановления экономика перестала развиваться, и страна незаметно вошла в «застой». С 1970-х годов плановые пятилетки и семилетка развития страны уже ни разу не выполнялись, но это замалчивалось. Сельское хозяйство после революции всегда, мягко выражаясь, «хромало» и вызывало «головную боль» у руководства, стало считаться вообще «черной дырой», куда бесполезно утекала валюта, вырученная от продажи нефти. Назначение очередного партийного начальника на управление неизменно провальным сельским хозяйством считалось в верхах наказанием. Каждое лето с заводов и научно-исследовательских институтов, из школ и ВУЗов парткомы командировали по разнарядке «на помощь селу» сотни тысяч трудящихся. Осенью те же тысячи городских работников убирали гибнущий от бесхозяйственности урожай, затем перебирали и «затаривали» его в рабочее время или в выходные дни «за отгулы» в хранилища.
Ничего не помогало: подневольный труд ни в колхозах, ни в совхозах не порождал изобилия, даже отдаленно похожего на «западное». Продуктов питания не хватало, страна не могла достигнуть самодостаточности, достойной «сверхдержавы». С середины 1960-х годов приходилось уже импортировать пшеницу и прочие зерновые из США и Канады. Как злорадно удивлялись западные наблюдатели: «И такое происходит в стране, которая до революции кормила хлебом всю Европу!». Действительно, это было для всех неожиданно и поразительно. Пришлось даже элеваторы и погрузочную технику в Новороссийском порту срочно переделывать из традиционно экспортной системы отгрузки пшеницы в систему для приема пшеницы из-за рубежа. Коллапс командно-административной экономики, начался именно с сельского хозяйства. Земля готова было кормить людей только при заинтересованном и даже любовном к себе отношении, но не «по команде» и по принуждению. По замалчиваемой тогда статистике крошечные приусадебные участки колхозников давали урожай сопоставимый с продукцией всех неухоженных колхозных и совхозных полей.
«Плановая, социалистическая» экономика с ее трудоемкими расчетами, стремившаяся предугадать на годы вперед производство и потребности, способна была «с горем пополам» удовлетворять только базовые потребности страны. Дефицит ощущался практически всегда и по всем товарам и продуктами питания. В очередях в магазинах люди теряли по несколько часов ежедневно. Если в крупных городах, столицах республик, власти еще старались поддерживать видимость изобилия, то в поселках и деревнях на полках магазинов можно было увидеть только «дежурные» соль, водку, некоторые крупы, рыбные консервы, макароны и хлеб.
Тем не менее, вскоре после революции, при угрозе наступающего при общей разрухе голода, компартия согласилась на переход от «военного коммунизма» к мелкобуржуазному, хотя и контролируемому НЭПу (Новой Экономической Политике) — но только временно. Это высвободило корыстный инстинкт личного обогащения частных предпринимателей, остававшихся тогда еще в живых и на свободе, моментально дало эффект, и в считанные месяцы заполнило рынки и полки магазинов. Никого и ничему это не научило. Для партийных владык, как ранних, так и поздних авторов «развитого социализма», малейшее отступление от марксистко-ленинской догматики казалось преступлением. НЭП через несколько лет был отменен, и страну вскоре настигла не только нехватка «всего и вся», но и смерть от голода миллионов.
Естественная мотивация частного производителя — корыстный или тщеславный интерес в получении прибыли, ради чего он готов проявить организационные чудеса, — при советском социализме заменилась партийным понуканием. Партийные ячейки и парткомы, созданные во всех учреждениях и предприятиях (государственных, иных не было), ведомые десятками тысяч райкомовских инструкторов, теребили, требовали, угрожали потерей постов, исключением из партии, уголовным преследованием, зачислением за саботаж во «враги народа» с неминуемыми последствиями, что наводило на всех страх. Но страх — негодная замена предпринимательскому порыву и заинтересованному труду. Однако и этот страх, подстегивавший тружеников, раньше «работал», страна развивалась, но только на раннем, «примитивном» этапе развития промышленности и сельского хозяйства, когда главными были «план» и «вал», а полки в магазинах были пусты, и Красная армия остро нуждалась в вооружении.
Все в мире резко и навеки изменилось с середины 1950-х годов, с научно-технической революцией. Изменилось в мире, но не в социалистической стране. Не в мировой коммунистической системе, не при общем коллективизме зародилась и развилась научно-техническая революция. Лишь свободное предпринимательство, усиленное корыстным интересом или личным тщеславием или тягой человека к самореализации, могло породить лавину технических новаций, изменивших мир во всех областях — в экономике и технике, в быту, в культуре. СССР безнадежно отставал. Это проявлялось не только в быту советских людей, лишь понаслышке знавших о жизни за «железным занавесом», это сказалось и на авторитете страны. Всем в мире, даже друзьям и союзникам становилась очевидной неспособность коммунистической системы дать людям современные блага и свободы.
На Западе личные автомобили, комфортабельное «отдельное» жилье, заполненные продуктами супермаркеты становились нормой жизни, даже в странах, недавно разрушенных войной и «побежденных». У нас же люди ютились в коммунальных квартирах, за вожделенным личным автомобилем, стоившим более пятилетней годовой средней зарплаты, стояли в очереди по десятку лет. Полки магазинов даже в крупных городах были полупусты, все продавалось только с длинными очередями или «по блату». Немногочисленные импортные товары, исключительно из стран «соцлагеря», дефицитные продукты питания (в городах — колбасы, рыбные копчености, консервированные фрукты и т. д.), продавались трудящимся на местах их работы в виде «наборов» или «заказов», чаще всего, к большим праздникам. Мера была вынужденная, т. к. ничего «дефицитного» после работы в конце дня трудящимся в магазинах уже не доставалось.
К 80-м годам неспособность безраздельно правящей коммунистической партии вывести страну из нескончаемых проблем стала очевидной. Народ все болезненнее воспринимал свою бедность, общую несвободу, границы «на замке», лживость газетной пропаганды. Но коммунистическая власть этого не замечала. Вот примеры лозунгов, воздвигнутых многометровыми буквами на крышах городских домов: «Слава КПСС!», «Народ и партия едины!», «Все ради человека, все на благо человека!», «Советское — значит отличное», «Партия — наш рулевой», «Партия — это ум, честь и совесть нашей эпохи», «Ленин с нами». Эти лозунги вызывали уже только усмешки и раздражение, если их вообще замечали. Вместо обещанного к 1980-му году коммунизма, марксистского рая на земле, в магазинах были полупустые полки, длинные очереди, всеобщий и неискоренимый «дефицит» и «коммунистический быт» в тесных, «коммунальных» квартирах, как у большинства городского населения.
Экономическое состояние и финансы страны к концу 1980-х годов резко и внезапно ухудшились. К обычным проблемам в экономике, особенно в сельском хозяйстве, неожиданно добавилась проблема нехватки валюты на закупку продовольствия. Это было вызвано внезапно резким падением мировой цены на нефть, которая оставалась практически единственным источником твердой валюты для страны. Цена нефти упала до 8-12 долларов за баррель. Как позже стало известно, падение нефтяных цен было спровоцировано США по договоренности со своим союзником, крупнейшим в мире поставщиком нефти Саудовской Аравией. СССР никогда не обеспечивал себя продуктами питания, поэтому падение нефтяных доходов грозило теперь стране голодом. Так «победа» США в многолетней Холодной войне с СССР оказалась возможной с помощью всего лишь секретных договоренностей и «бумажных» манипуляций на мировых товарных рынках.
Но великая держава, достигшая множества побед и мирового могущества, окончательно рушилась все-таки не по замыслу коварного Запада. Россия не подвластна внешним козням. Она терпела катастрофу из-за своей идеологии, а вернее, из-за одного ее основополагающего положения. Руководство страны не увидела этот смертельный дефект в фундаменте коммунистического государства. С запретом частной предпринимательской инициативы ради уничтожения «эксплуатации человека человеком», с «водой был выплеснут и ребенок». Без свободного частного предпринимательства — бьющего ключом сначала из «порочной» корысти, но позже из естественной жажды самореализации — невозможны были ни технологические новации, ни плодотворное земледелие, ни здоровое развитие общества. Дефект в основании, допущенный большевиками, не мог позже не обрушить великую страну.
Однако перед тем, как «союз нерушимый республик советских», как пелось в его гимне, окончательно рассыпался на краю новой разрухи, партийной элитой была предпринята отчаянная, но робкая, попытка реформирования. Разваливающаяся экономика, нехватка валюты, чтобы кормить население, скрытая инфляция, прятавшаяся за хроническим дефицитом товаров, начавшиеся неповиновения и беспорядки в союзных республиках вынудили коммунистических руководителей срочно, но безнадежно уже опоздав, искать выход из политического и экономического кризиса. Поэтому Россия вновь с надеждой и мольбой повернулась к Западу.
7. Последняя попытка вестернизации России
Не смея ничего трогать из «ленинских заветов» в фундаменте советского государства, взоры партийного руководства обратились конце 1980-х в сторону Китая. Коммунистический Китай уже 10 лет как поступился некоторыми марксистскими принципами и следовал согласно присказки «отца» реформ Дэн Сяопина «Неважно, какого цвета кошка, главное, чтобы она ловила мышей». С помощью щедрых американских инвестиций и «реабилитированного» частного предпринимательства, он демонстрировал невиданные результаты. Рост экономики Китая «зашкаливал», превышая 12 % в год, в то время как генсек «реформатор» М. Горбачев призывал свою страну к росту хотя бы на 4 % в год. Но в позднем СССР рост не удавался, началась рецессия, валюты не хватало на самое необходимое. Внешний долг увеличился за несколько лет правления Горбачева в три раза, внутренний долг еще более, но он никогда потом не был выплачен миллионам владельцев «сберкнижек».
Недалекий, но оптимистично настроенный генсек Горбачев видел спасение страны в двух мероприятиях, вполне «революционных» для психологии коммунистических руководителей. Первое, обращение к ленинскому опыту 20-х годов введения в стране НЭПа, т. е. разрешения строжайше запрещенного на 70 лет частного предпринимательства. Если при Ленине это оживило страну буквально «за ночь», то Горбачев ожидал, что такое произойдет и теперь. Ленинское наследие было реанимировано в виде разрешения на организацию производственных и торговых кооперативов — то есть после 70-ти лет запрета и преследования даровалась свобода мелким частникам. Однако при отсутствии у населения достаточных сбережений и капиталов, как это было у «нэпманов», истребленных 70 лет назад, у которых был и ценный предпринимательский опыт, теперь же, при всеобщей государственной собственности, горбачевский НЭП открыл путь только мелочной торговле на улицах и кустарничеству. Одновременно хлынул поток криминала, мошенничества и коррупции. Ни о каком оживлении умирающей экономики в масштабе страны не могло быть и речи. Горбачевская «перестройка» оказалась мертворожденной.
От второго своего почина Горбачев ожидал немедленных успехов на международном поприще. Горбачев был убежден, что, пойдя на уступки капиталистическому окружению, он моментально изменит их враждебное отношение к советской стране. Как все коммунисты, и не только они, он верил, что только марксистская идеология является непреодолимой преградой между его страной и Западом. Будучи еще только вероятным наследником кресла генсека, Горбачев ездил в Великобританию и очень тепло был принят премьер-министром Маргарет Тэтчер, знаменитой и хитрой «железной леди», сразу распознавшей в нем простака. Неизменную европейскую вежливость и обязательную благожелательность в личном общении, бывший комбайнер Горбачев принял за намеки и обещание будущего мира и согласия — только лишь СССР перестанет им угрожать ракетами, пойдет на уступки, «цивилизуется» и начнет реформы.
Получив власть, Горбачев немедленно приступил к преобразованиям, противоречивым и непоследовательным. Как было вполне ожидаемо от генсека компартии, его реформы были надежно привязаны к марксистско-ленинским догмам. Но и эти полумеры, названные «Перестройкой», встретили поддержку в народе и породили надежды.
Внешней политикой Горбачев продемонстрировал курс «на интеграцию СССР в сообщество западных стран». Ему хотелось на Запад, который ему очень понравился еще в молодости, когда как высокому партийному начальнику ему было позволено попутешествовать с женой на автомашине по Европе. В своем письме лидерам «семерки» ведущих стран Горбачев писал: «На нашу встречу в Лондоне возлагаю большие надежды. Есть все основания полагать, что она может стать поворотным пунктом в процессе ограниченного включения Советского Союза в мировое экономическое сообщество». Так Горбачев от безвыходности подтолкнул советскую страну к новой волне вестернизации, надеясь на чудо и спасение: деньги были нужны «позарез», валютных резервов не оставалось, расходы только росли.
Однако на кокетливое заигрывание Горбачева Запад, прекрасно понимая безвыходность положения СССР, выдвинул очень серьезные требования. На просьбы предоставить кредит в 20 млрд. долларов «на преодоление внутренних трудностей», западные партнеры связали получение денег: с прекращением военной помощи Кубе — «острову свободы», давнему союзнику СССР; с «более гибкой» позицией в отношении германского вопроса «о воссоединении», т. е. требованием вывести войска из Восточной Германии и сдачи стратегического преимущества; с «большим самоопределением» прибалтийских республик, т. е. с фактическим отделением советской Прибалтики. Неожиданно Советская страна, после 70 лет великих свершений и побед, оказалась «у разбитого корыта», нищей, просящей у недавних врагов подачку на пропитание.
Как ни поразительно это теперь, Горбачев добровольно и фактически безвозмездно выполнил требования, удивив этим даже западных руководителей. Припавшую на колени по вине коммунистического правления страну он повел с протянутой рукой к Западу. Получая необходимые кредиты, он за несколько лет спустил «задарма» все наши стратегические козыри. Под улыбки и мизерные деньги на обустройство на новом месте были выведены наши войска из Восточной Германии, составлявшие доминирующую силу в Европе. Наивный Горбачев удовлетворился «дружескими» устными обещаниями западных лидеров не продвигать силы НАТО к нашим границам. Об этих стратегических обещаниях никто потом и не вспомнил на Западе, и войска НАТО встали в сотнях метров от границы с Ленинградской областью. Так же безвольно Горбачев поддался и давлению госдепа США по разграничению континентального шельфа в Чукотском и Беринговом морях. Со своим министром иностранных дел он безвозмездно подарил США 46,3 тысяч квадратных километров нашей территории в Беринговом море. Как позже было отмечено в печати — «Американцам достались не только богатые рыбой промысловые районы Берингова моря, но и значительная часть континентального шельфа, в том числе перспективные участки нефтегазовых бассейнов «Наваринское» и «Алеутское»».
Однако в семью «цивилизованного» Запада, куда генсек так стремился, горбачевский СССР так и не приняли. В итоге Советское государство погрузилось в полное банкротство, как в финансовом, так и в политическом плане. Холодная война, длившаяся 45 лет между СССР и странами НАТО, была полностью и позорно проиграна. Стратегические и геополитические завоевания советского народа были бездарно потеряны.
Столь же безуспешной была и внутренняя политика Горбачева. Подготовка нового «Союзного договора», на что возлагались большие надежды по реформированию страны, прервалась военным путчем и пленением генсека его же партийными соратниками. Путч был пресечен исключительно благодаря решимости Бориса Ельцина, президента Российской союзной республики (РСФСР). Однако Советскому Союзу оставалось жить после этого всего несколько месяцев. 8 декабря 1991 г. руководители России, Украины и Белоруссии подписали в Беловежской Пуще «Соглашение о прекращении существования СССР». Как косточки домино вслед за Россией, Украиной и Белоруссией отпали и прочие союзные республики. Легко и дружно, к удивлению народов республик, прошел «парад суверенитетов», и Советский Союз мирно и «бесшумно» рассыпался после 70 лет бурной истории.
Так в России очень буднично, без жертв, «репрессивный» и «кровавый» коммунистический режим за несколько декабрьских дней сменился на свободный и демократический строй. Именно таковым новый строй был преподнесен народу России. Было «разрешено все, что не запрещено», провозглашена дружба с Западом и скорое благоденствие «как у них». Случилось это вовсе «не волей» народов, населявших просторы страны, а решениями и энергией лишь властной элиты России, нескольких десятков человек с партбилетами Коммунистической Партии Советского Союза в карманах. Благодаря только их политике в Кремле мирно, в декабрьских вечерних сумерках спустили с кремлевского флагштока кроваво-красный большевистский стяг и подняли триколор Февральской демократической революции 1917 года.
Вновь в российской истории реформаторы, недавние коммунисты, как их собратья большевики революционных лет, приняли иллюзию за руководство к действию. В 1922 году при утверждении Конституции СССР основатель страны Ленин настоял, чтобы для республик было записано право добровольного выхода из Союза. Этим как бы провозглашалась свобода и защита от «русского шовинизма», который он всячески искоренял. Сталин был категорически против и оказался прав. Советский союз распался в 1991 году юридически «чисто», на основании лишь нескольких строк на пожелтевшей за семьдесят лет бумажке, подписанной давно умершими людьми. В тот же миг Россией было потеряно половина населения и треть собранных царями и большевиками земель, а миллионы этнических русских стали изгоями за новыми рубежами. Однако никто не предполагал будущую неспособность постсоветских государств, неожиданно получивших суверенитет, упрочить свою государственность. Следствием стала возникшая у них потребность неизменно перекладывать вину за свои беды в прошлом и настоящем на недавнего «колонизатора» — Россию. С тех пор это питает там национализм, а у некоторых — неприкрытую вражду. Еще в 2000-х годах русский философ Александр Дугин прозорливо допустил вариант гражданской войны на просторах бывшего СССР как войну Украины с Россией, инициированную Западом.
Сила государства и его народа, всегда растет с его расширением и централизацией, и, наоборот, падает с его уменьшением или расчленением. Однако продолжая воевать с коммунистической силой и ее наследием, но в полном согласии с утопическими идеями ранних большевиков о равноправии народов, Ельцин не только бросил свой знаменитый призыв к республикам, входившим в Россию: «Берите столько суверенитета, сколько сможете проглотить», но и применил его на практике.
Это пример, как желание «жить, как они», т. е. получить все блага с плеча «победителей», вместо первоочередного восстановления независимости и могущества собственного государства, даже очень длительного, трудного и голодного, всегда приводит к позорному краху. Потеря сопротивляемости этносом всегда вызывает попытки разрушить его государство, если не снаружи, то изнутри. Это, как оставить мясо в тепле на сутки — протухнет, потому, что сразу появятся силы, желающие поживиться. Такова история человечества, таковы природные законы существования живых существ. Либо ты силен и жив, либо ты раб или мертв. Природа ставит все живое — ползающее, ходящее, плавающее, летающее, растущее в земле — в одни общие для всех условия. Жестоко, обидно, но неизбежно. Подобное сразу проявилось в России агрессией на Кавказе на деньги и с благословением на «джихад» арабского востока. Терроризм с сотнями жертв в Москве и на Кавказе, «первая чеченская война», затем «вторая» — этим обернулась в 1990-х годах раздача суверенитета и потеря Россией силы и сопротивляемости. Крах СССР показал не только банкротство коммунистических идеалов и тщетность претворения их в жизнь. Отсутствие у погибшего государства средств даже на жизненно необходимые нужды, на пропитание, вынудившее просить помощи у вечно проклинаемых коммунистами «буржуев», обнажило катастрофическую потерю народом сопротивляемости и силы.
В 1991 году с Россией произошло нечто подобное политическому перевороту октября 1917 года, но только с обратным знаком. Действующей силой внезапных социальных перемен в России стали опять не народные массы, ведомые политическими силами, заслужившими у них авторитет. Переворот в России в 1991 году, хотя и юридически законный, был осуществлен небольшой по численности коммунистической «номенклатурой», т. е. высшей партийной и административной элитой, ничем значительным и полезным себя ранее не зарекомендовавшей.
Новоизбранному президенту России Борису Ельцину и его команде предстояло разворачивать социалистическую «телегу» в обратную сторону — от коллективизма и «уравниловки» назад к частной собственности, к частной инициативе и индивидуализму, которые большевистские «старшие товарищи» искоренили 70 лет назад. Ельцин взял курс, который он и его команда молодых реформаторов приняли для себя за образец: примирение с Западом, копирование Россией его хозяйственной и культурной жизни. Он сразу удивил вчерашних непримиримых врагов готовностью в одностороннем порядке снять с прицелов на их города наши ракеты с ядерными боезарядами. Он развернул широкую приватизацию государственных промышленных предприятий, пригласил с Запада консультантов по переходу хозяйства на капиталистические рельсы, по воссозданию рыночной системы после 70 лет господства «плана». В качестве одобрения или как медаль за заслуги на этом пути, Запад принял Россию в свой привилегированный клуб, в «семерку» ведущих стран «свободного мира», объявив ее «восьмеркой». Ельцинская команда восприняла неожиданное поощрение с благодарностью и восторгом.
На простых людей все это действовало самым необыкновенным образом, вселяя в них одновременно оторопь и неоправданные надежды. На митингах в поддержку действий властей можно было увидеть лозунг: «Капитализм, прости и спаси нас!». Людей охватила убеждение, что все наши беды — следствие не только «оков» и идейных рогаток на пути, по которому вели «коммунисты», но и искусственно разжигаемой ими враждебности к Западу. Люди, вслед за Ельциным и его командой, поверили, что, сбросив шоры и путы коммунистической идеологии, показавшей полную несостоятельность, закончив, наконец, противостояние с мировым капитализмом по идеологическим причинам, Запад с радостью примет Россию в свои объятия, забудет прошлые обиды. Без коммунистической идеологии, грозившей 70 лет мировой революцией, без ленинских «Сокрушим гидру мирового империализма!», без хрущевских «Мы вас похороним!», «Мы еще покажем американцам Кузькину мать!» не станет более причин для вражды, Россия станет равноправным и любимым членом семьи западной цивилизации. Это казалось таким желанным и вполне достижимым для народа, замученного «марксизмом» и «развитым социализмом». Всеобщим становилось желание «наконец-то зажить, как на Западе».
Оголодавшая и обнищавшая Россия безмерно устала от коммунистических экспериментов над собой. Лозунги ельцинских реформаторов со словами «демократия», «свобода» казались измученному народу правдоподобным спасением. Поэтому Россия безвольно и покорно легла под иглу с новой инъекцией западной цивилизации, горько надеясь — «авось, поможет». «Уколы» с прививкой делали опытные западные консультанты, приглашенные ельцинской командой. Они не только сияли радостью, обрадованные нежданно легкой победой в затяжной Холодной войне, но и одновременно набивали себе карманы валявшимися под ногами богатствами, заработанными и созданными народом, сидевшим теперь перед ними в инвалидной коляске.
Это было похоже на то, как русский народ, скатившись в яму слабости и утраты сопротивляемости по вине ложной коммунистической догматики, возжелал всего лишь «сытости» и комфортной жизни «как на Западе», что давно обещалось западной пропагандой. Ему показалось, что все хорошее и важное в его жизни само собой останется, никуда не денется, но добавится к этому только еще лучшее. Это стало развилкой на пути народа, и он выбрал на целое десятилетие тупиковый путь. Иное направление развития России — к обретению утерянной государственной силы, как первоочередное — тогда вообще не рассматривалось, оно вызывало у всех только неприязнь. Ведь только-только позорно закончилась война в Афганистане, показавшая народу чего стоят и чем заканчиваются политические амбиции коммунистов. Армия и ее офицеры воспринимались как опора ненавистного коммунистического режима. Военных на улицах оскорбляли, молодежь не желала поступать в военные училища, авторитет армии и военной профессии упал вслед за коммунистическими идеалами. Тем временем лидеры ведущих западных стран демонстрировали на публике исключительную доброжелательность и щедрость по отношению к стране, уступившей им в долголетнем противостоянии. Ослабевшему и проигравшему — улыбки, сочувствие и гуманитарная помощь, — это так цивилизованно. Подобное вселяло надежду и веру в добрых и «бескорыстных» давешних врагов, не помнящих зла. Те же ощущали про себя восторг победы и готовили планы по разворачиванию безграничного «однополярного» мира, их СМИ были полны презрительных насмешек над покоренным, недавно опасным и страшным «медведем».
Но новые руководители России были столь же невежественны в делах переустройства страны на капиталистический лад, как и их предшественники — на лад социалистический. Ельцин намеренно собрал свою команду из молодых интеллигентов, не имевших ничего общего с провалившимися управленцами коммунистической эпохи. То было правительство из амбициозных, энергичных «завлабов», как их в насмешку называли, не имевших опыта управления не только государством, но даже предприятием — начитавшихся лишь книжек. На этот раз не марксистских, как сто лет назад большевики, а либеральных, но тоже, конечно, западных.
Ельцин с самого начала подгонял команду к ускоренным реформам, делающим невозможным возврат к коммунистической системе, Опасность реванша Ельцин чувствовал очень остро. Она и подтвердилась через пару лет новым путчем, правительственным кризисом и «расстрелом» из танков здания госдумы, где «заперлись» депутаты во главе с вице-президентом.
Сделать невозможным возврат в «социализм-коммунизм» Ельцин и его команда решили через немедленную приватизацию, т. е. бесплатную раздачу государственных предприятий в частные руки, что, по их мнению, сразу увеличило бы число сторонников «демократии». Решение верное: неискоренимый частнособственнический инстинкт не выпустит из рук доставшуюся даром собственность. Приватизация была проведена в спешке столь неумело и бездарно, что «ваучеры», т. е. паи, розданные населению, были скуплены за гроши верткими «бизнесменами». Промышленность великого государства, созданная с неимоверными трудностями и жертвами несколькими поколениями народа, в одночасье стала собственностью «олигархов», «красных директоров» и недавних коммунистических «секретарей» из распущенных райкомов и обкомов — людей некомпетентных в рыночной экономике.
Разумеется, приватизация была необходима — лишь в частных руках промышленность и сельское хозяйство могли восстановиться и окрепнуть после разрухи «социализма». Но успеха в этом можно было достигнуть только после первоочередного восстановления нравственной силы народа и могущества государства. Ради этого семьдесят лет назад перековывали страну большевики, и достигли цели — кровью, страданиями, гибелью миллионов, десятилетиями перенапряжения и репрессий. В результате страна обрела могущество, равного которому не было на земле. Напрасно? Но тогда бы не было теперь России, ни той, «которую мы потеряли», ни любой иной жизнеспособной — свободной и независимой. Нашествие нацистов с Запада в 1941 году не оставило бы слабую Россию в живых. История бы текла, конечно, своим чередом, но без ослабевшего в 1917 году российского народа. Так же, как продолжалась история и после гибели прочих великих цивилизаций — Египта, Греции, Рима. Желать другой судьбы, это как желать, чтобы у вас были другие дедушка и бабушка.
Все меры либерального правительства Ельцина осуществлялись под «чутким руководством» западных советников и консультантов. Целью было скорейшее установление «рыночной экономики» для блага, прежде всего, частных лиц, — ведь демократия! — а не государства в целом. Государство же, напротив, западные советники стремились, как можно более ослабить. Обернулось это тяжелейшей «шоковой терапией», финансовым дефолтом, обнищанием государства и народа.
Почти половина государственных предприятий входила тогда в военно-промышленный комплекс (ВПК) и производила, в основном, вооружение. Теперь их продукция не только не была востребована, но эти предприятия по настоянию западных советников подлежали закрытию, ликвидации. На перепрофилирование ВПК денег не было, как не было их и у покупателей отечественной продукции. В результате предприятия закрывались, миллионы людей лишались работы. В городах закрывались не только «нерентабельные» предприятия со своей «социалкой» — яслями, детсадами, домами отдыха, но и разнообразные НИИ, в большинстве не приносившие научной пользы, но обеспечивавшие занятость и сносные зарплаты своим «сидельцам».
Из-за чудовищной инфляции, достигавшей порой 2000 % в год, из-за неумения хозяйствовать в условиях рынка, страну охватила эпидемия взаимных неплатежей между предприятиями. Предприятия перестали выплачивать работникам зарплаты. Долги работникам растягивались на полгода и более, люди принудительно отправлялись в неоплачиваемые отпуска. В лучшем случае с работниками расплачивались собственной продукцией. По автодорогам и на рынках можно было увидеть распродажи работниками заработанных ими изделий — посуды, носков, текстиля и т. д. Бюджетные организации задерживали с выплатой зарплаты, сокращали ее до предела, отправляли людей в неоплаченные отпуска.
Полунищие, растерянные и раздраженные, люди хватались за любую возможность что-нибудь заработать. «Челночники» — современные мешочники, — возившие дешевые «тряпки» из Турции, становились завидной, но и опасной из-за рэкета профессией. Более доступной и менее опасной была только торговля вещами на расплодившихся вещевых рынках, даже на стадионах, как в Лужниках.
Совхозы распались в несколько месяцев. Из-за неискоренимой их убыточности, особенно в Нечерноземье, десятилетиями финансируемых за счет продаж изобильной в то время нефти, у государства денег на них теперь не было. При их ликвидации сельхозтехника была роздана работникам, земля разделена на паи, и распределена между ними в виде «бумажек». Ни тогда, ни позже паи не стали настоящей землей в руках их владельцев, и поля вскоре заросли лесом, как это можно теперь увидеть не только, например, в Новгородской области, но и в Московской. Народ кормился пенсиями старушек, мизерными, но исправно выплачиваемыми государством, своим огородом, да сбором грибов и ягод на сдачу в автолавки, в обмен на продукты и водку.
Тем не менее, несмотря на все трудности, то было время, когда впервые за многовековую историю России власть, которая управляла народом, стала им же и выбираться. Россия становилась действительно республикой, хотя, разумеется, до гражданского общества было далеко. В местную исполнительную власть легко проникал криминал, на выборах в областные «думы» тон грубо задавали политтехнологи и «административный ресурс». Печать по-прежнему не решалась «слово сказать» против местного начальства, приученная к этому десятилетиями. Но детские болезни проходят, молодой организм крепнет и очищается, демократии еще только предстояло вырасти из пеленок. Однако политическая свобода уже проникла в Россию, как долгожданная живительная влага после засухи. Это было первое из набора величайших достижений гения западной цивилизации, наконец, достигшее России.
Второе из этого набора — частная инициатива и предпринимательство, благодаря чему Запад сотни лет опережал своими технологическими новациями мир, оставалось по-прежнему чужаком в русском обществе. «Барыга», «спекулянт», «хапуга» — обычные эпитеты в «перестроечные» годы для размножившихся мелких «бизнесменов». За мелкой рыбешкой «дикого капитализма» пришли и хищники — рэкетиры и бандиты. Они вымогали, убивали, грабили. Милиция их робко преследовала, но и сама нередко была повязана с ними. Однако в народе это часто вызывало только снисходительную усмешку и даже злорадство. Да и сама по себе милиция-полиция нередко не упускала случая поживиться за счет «барыг», вымогая своей властью не меньше, и часто со спокойной совестью, с удовлетворением от наведения «порядка и справедливости». Должно было пройти еще два десятка лет, народиться новое поколение, а поколениям советского воспитания задуматься и понять — чтобы в толще народа к частным предпринимателям и фермерам, дающим людям работу и зарплату, стали относиться с пониманием и уважением, как к кормильцам и тоже работникам. Да и самим «барыгам» предстояло еще «цивилизоваться», чтобы злобная зависть больше не затмевала разум многим из окружающих.
Создавая «новую» Россию, Ельцин хотел, как можно быстрее и дальше, «оттащить» страну от коммунистической деспотии и авторитарности. Это благое намерение он спутал с добровольным уничтожением силы государства, с разбазариванием накопленных русским народом за столетия сил и земель. Не только Ельцин и его команда, но так полагало большинство людей, возбужденных происходящими переменами. Им казалось, что есть полное тождество между опостылевшей коммунистической властью и государственной силой, которую она представляла. Широко распространилось убеждение, поддерживаемое новой властью: разрушим государственную силу — разрушим коммунизм. За несколько лет разрушили то и другое — осталась только слабость и нищета.