Шаги России. Хождение на Запад и обратно

Основатели геополитики рассматривали Евразию, как гигантский остров среди мирового океана. Этот остров имеет сердцевину, называемую Heartland (Хартленд, сердцевинная земля) и «кайму» из западноевропейских стран по берегам омывающих морей и океанов — Rimland (Римленд, Дуговая земля, Внутренний полумесяц). Действительно, в полярных координатах это выглядит примерно так, если учесть, что Евразия с Африкой занимает 2/12, а Мировой океан 9/12 части планеты.

Центральную область Евразии — Хартденд — занимала и господствовала в ней сначала Российская Империя, затем СССР, теперь Россия. Все они именовались классической «Силой Суши». «Кайму» Евразии — Rimland — занимали страны западной Европы, всегда соперничающие или воюющие с Хартлендом: Великобритания, Нидерланды, Франция, Скандинавия, а также Япония на Дальнем востоке. Все они составляют «Силу Моря». Германия, Австрия, страны Восточной Европы по этой теории занимают среднее положения, способные даже объединиться с Хартлендом для достижения мирового господства.

Со становлением США после Второй мировой войны одним из двух полюсов мировой силы, западная геополитика видоизменилась, перенеся центр «Силы Моря» в Северную Америку. Так появился кроме внутренней каймы из морских западноевропейских стран еще и внешний атлантический контур, объединивший всех в единый коллективный Запад, противостоящий российской Евразии. Внутренний же «старый» контур из приморских государств вокруг евразийского «острова» получил роль удавки и название «петля анаконды», подразумевая ее способность и цель удушения континентальной России.

Для темы этой книги интересны идеи англосаксонского геополитика Х. Маккиндера. Он полагал цивилизации Суши и Моря противоположными и вечно враждебными сущностями. Их создали кочевые общности, резко отличающиеся по своим характерам, но одинаково агрессивными. Именно они своей мобильностью и агрессивностью придают динамику историческим процессам, создали и развивают две разные по характеру и социальным ценностям цивилизации — Суши и Моря. Особенно любопытны отмеченные черты характера их населения (Д. Ф. Кеннан и др., статья «Холодная война»).

Цивилизация Суши:

— Простирается вглубь континента и берет свое начало в удаленных от берегов землях;

— формирует жесткие, иерархические общества воинственного типа на основе строгого подчинения, идеалов доблести и чести, агрессивности и верности;

— способствует созданию упорядоченных, но неподвижных социально-политических образований, не склонных к экономическому и технологическому развитию;

— благоприятствует развитию империй, деспотических обществ с сакрализацией центральной власти и военизацией широких слоев населения;

— сдерживает культурный обмен и инновации консервативными и традиционалистскими установками в культуре.

Цивилизация Моря:

— Тяготеет к освоению только береговой зоны, воздерживаясь от проникновения вглубь суши;

— утверждает динамичность и подвижность в качестве высших социальных ценностей;

— содействует инновациям и технологическим открытиям;

— развивает торговые формы общества и капитализм. Характерны для нее наемная армия, морская торговля;

— способствует развитию обмена и финансовой сферы;

Отсюда следует, по мнению этого автора, что, даже превратившись в могущественную «Силу Суши», Российская Империя, затем СССР, и после него независимая Россия — все они по своему духу и характеру как проигрывали, так и проигрывают торговой, предприимчивой и свободной «Силе Моря» в лице коллективного Запада.

Маккиндер сформулировал базовый закон геополитики: «Кто контролирует Восточную Европу, кто управляет «сердцевинной землей» (Heartland), тот управляет «мировым островом»; кто управляет «мировым островом», тот правит миром».

Западная геополитика, вручившая США роль мирового лидера, была сформулирована Н. Спайкменом. Он вновь подчеркнул принципы: 1) Кто контролирует Римленд («кайму»), тот контролирует Евразию. 2) Кто контролирует Евразию, тот держит в руках весь мир. Под влиянием этой теории США расположили вокруг СССР, а теперь России, сеть из более 900 военных баз, петлей от Средиземноморья до Японии. Этим воплощается давнее стремление англосаксов задушить Россию «петлей анаконды».

3. Характер народов Суши и Моря

Национальный характер народа вырабатывается под влиянием географических и климатических условий его жизни — выгодных или, наоборот, ущербных и бедных. Это похоже на марксистское «бытие определяет сознание», однако, не менее верно и обратное — «сознание определяет уровень бытия», как и саркастическое «битье определяет сознание» (в годы террора). Так или иначе, люди научились всегда использовать выгодные природные условия и компенсировать, по возможности, неблагоприятные. С истечением столетий и тысячелетий способы и пути выживания «в кормящем ландшафте» врастают в людей понятиями «что хорошо», «что плохо», «что достойно» и «что позорно», то есть закрепляются в традиционной нравственности, в системе ценностей и в национальном характере. Тем не менее, самое сильное стремление любого человеческого сообщества, как и всего живого в природе, — в сытом умножении своей численности и увеличении силы для противостояния врагам.

Россия на своей северо-восточной лесной и степной равнине исторически и географически является образцом «срединного государства», типичной «Силой Суши», лишенной безопасных и географически удобных водных путей сообщения с соседними цивилизациями — романо-германской, китайской и мусульманской. Сухопутные внутренние пути из-за больших расстояний всегда были физически трудны и, пролегая по враждебным землям, опасны. Тем более затруднены были и дальние пути «за моря».

Отсутствие удобных путей сообщения, дальние расстояния неизбежно заставляли обходиться собственными хозяйственными продуктами, не полагаясь на товарообмен с соседями. Единственное важное исключение — постоянные поставки Великому Новгороду зерна из владимирских и суздальских земель: из-за неблагоприятного климата и бедных земель тот никогда не мог обходиться своим хлебом. Однако в Великом Новгороде, издавна имевшем торговые речные связи с Западом, народный характер в Средневековье складывался по-иному.

В результате, специализация русских земель по товарному производству была мала. Разделение труда в современном понимании было очень ограничено. Русского человека издревле кормили лес и поле. Полесничество и хлебопашество были основой народного хозяйства — и всего два рода и источника товара, которым обменивались, и составлявших основу разделения труда. Тем не менее, только широкое разделение труда, специализация, активный поиск и использование всех преимуществ, взаимный обмен с соседями ведет к повышению производительности, развитию и достижению благосостояния всех сторон обмена.

О влиянии природной среды и условий «кормящего ландшафта» на «русский характер» крупнейший историк В. Ключевский писал: «Восточные славяне увидели себя на бесконечной равнине, своими реками мешавшей им плотно усесться, своими лесами и болотами затруднявшей им хозяйственное обзаведение на новоселье, среди соседей, чуждых по происхождению и низших по развитию, у которых нечем было позаимствоваться и с которыми приходилось постоянно бороться, в стране ненасиженной и нетронутой. … Этими первичными условиями жизни русских славян определялась и сравнительная медленность их развития, и сравнительная простота их общественного состава».

«Сравнительная простота» отношений и однообразие способов хозяйствования русских поселенцев на обширной северо-восточной равнине, к сожалению, не способствовали развитию у них таких качеств характера, как деловое предпринимательство, новаторство, личную инициативу, необходимых для ускоренного развития общества. Это можно понимать и как «медленность развития». Однако это «не хорошо и не плохо», это было в тех условиях оптимально, эффективно и вполне естественно, и компенсировалось иными сторонами характера, что подтверждает широкое расселение славянских поселенцев по лесным просторам северо-востока Европы. В этом отношении страсть к «приключениям» им было не занимать, как и воинскую доблесть, — иначе они не выжили бы во враждебном окружении местных финно-угорских, поволжских и сибирских племен.

Резкий контраст этой картине представляло в те же времена развитие хозяйственной жизни Западной Европы, где чрезвычайно разнообразны природные условия. Изрезанная бухтами береговая линия омывающих морей, удобных для мореплавания; горные цепи, вносящие разнообразие в климат, в растительный и животный мир; крупные реки, текущие не параллельно, как в Евразии, а под углами, что, как считается, более способствует развитию хозяйства; обилие пресной воды; мягкие зимы при умеренно жарком и продолжительном лете. Наконец, в отличие от восточных славян, оказавшихся среди диких однообразных просторов, племена, начавшие в Средние века новую историю западной Европы, действовали на «развалинах» великой античной культуры. В. Ключевский: «Там бродячий германец усаживался среди развалин, которые прямо ставили его вынесенные из лесов привычки и представления под влияние мощной культуры, в среду покоренных ими римлян или романизированных провинциалов павшей империи, становившихся для него живыми проводниками и истолкователями этой культуры».

Разнообразие «кормящего ландшафта» западной Европы определило и разнообразие производимых товаров и услуг, что способствовало быстрому развитию товарообмена между регионами. Масса товаров, растущая благодаря разделению труда и вовлечению в производство все больших слоев населения, эффективно распределялась морскими путями. Рост торгового флота, широкое строительство портов по всей береговой линии, окаймляющей западную Европу, способствовали ускоренному развитию всего региона. Все это вместе, растущая производительность труда за счет разветвленного разделения труда, вовлечение в производство все больших масс населения, рост потребления товаров и торговля, порождали рост благосостояния и развития культуры. Подступившая эпоха бурного развития технологий только подстегнула эти процессы.

Нетрудно представить, как это сказывалось на изменении нравственных ценностей людей, на их представлениях «что хорошо и достойно», а «что плохо и позорно». Из строгого и аскетического Средневековья западная Европа неожиданно вышла к ставшим вдруг желанными обыкновенным жизненным радостям. «Усталость» от религиозной догматики и вечных из-за нее внешних и внутренних конфликтов, разочарование в былых нравственных ценностях вылились сначала в эпоху Ренессанса, затем Просвещения. Буржуазные революции, рожденные окрепшим товарным производством, прокатились по странам западной Европы и завершили ментальное перерождение населения. «Хорошим и достойным» стали казаться людям не религиозный аскетизм, христианская покорность и надежды на спасение «на небесах», но жизненная активность, стяжение земных богатств и наслаждение ими, познание окружающего неизведанного мира и стяжение из этого мира еще больших богатств.

Начало этому «празднику жизни» в западной Европе было положено исключительно благоприятными климатическими и географическими условиями. А самым важным из них, как теперь принято считать в геополитике, примыкание всех европейских земель к морям. Широкое развитие мореплавания, торговли, поиск «новых» земель, помимо умножения материальных богатств, рождало дух свободы и жажду приключений. Можно сказать, что именно море воспитало у народов Европы дух предпринимательства.

Для контрастного сопоставления душевного настроя народов запада и востока Европы вспомним о русских колонизаторах. Бескрайние просторы дикого северо-востока, рождающие чувство одиночества; тяжелый, смертельно суровый зимой климат; нескончаемые набеги кочевников, разграблявших плоды тяжелого труда, уводивших людей в рабство вплоть до конца XVIII века, сжигавших все накопленное имущество; частые пожары, истреблявшие деревянное жилье; обыденная нехватка пищи в конце каждой зимы, голодные годы из-за неурожаев. Даже сам порядок земледелия, вначале подсечно-огневой, с последовательным выжиганием непроходимых лесов, предполагал частое переселение и новое обустройство жилья. Все это накладывало особый отпечаток на характер русского человека. В его подсознание возникало смутное чувство незначительности всего «земного», преходящего и суетного, не стоящего «внимания», надежд и особых усилий по «благоустройству». Важно было лишь «выживание», сохранение жизни близких и спасение своей «души», а переход в «мир иной» — вполне нормальный и заслуженный отдых после тяжких земных трудов.

Теперь это может казаться ущербным. Но было это отнюдь не так: главная цель любого живого существа и их сообществ достигалась в полной мере — народ выживал, креп, расширял свое жизненное пространство, подчинял врагов. Очень немногие этносы в истории человечества сумели так же выжить, окрепнуть и расшириться. А ведь это самое главное, что задало каждому Природа, и за что индивидуум или народ в ответе перед ней: выжить в безразличной природной среде, среди непримиримых врагов.

Однако никакого «счастья» не было у людей и на европейском Западе. Чума выкашивала до двух третей населения средневековых городов. В непрерывных междоусобных войнах по любым поводам — религиозным, этническим, для грабежа, из-за голода или оскорбленной чести монарха и т. п. — гибли сотни тысяч каждое столетие. Страны, выходившие из войны, теряли от трети до 2/3 предвоенного населения.

Кочевничество, подвижность общества и разнообразие в способах выживания в «кормящем ландшафте» порождают и взращивают в человеке характерные черты инициативности, предпринимательства, новаторства, склонности к нестандартным решениям. Напротив, оседлость, землепашество, прикрепляет людей к клочку земли, к постоянному жилью, к повторяющемуся из года в год порядку природных и хозяйственных событий. Это тормозит, делает не только бесполезными, но и вредными непроверенные ранее хозяйственные способы, непривычное новаторство или излишне энергичную деятельность. Поэтому развитие оседлых народов замедляется.

Казалось бы, это должно было стать причиной вечной отсталости оседлых народов от предприимчивых кочевых — степных или морских. Однако на деле все происходило и происходит в истории иначе. Причину этого пояснил классик геополитики Ф. Ратцель. Он полагал, что безынициативный, инертный элемент оседлых народностей из века в век неизменно разбавлялся захватническим, агрессивным элементом соседних степных кочевников. Сами кочевники, обладая излишней предприимчивостью и энергией, по своему «непоседливому» укладу жизни не были способны создавать статичные и могущественные государства, цивилизацию и культуру, что требует накопления знаний и опыта выживания в «насиженном» месте, передачу этого следующим поколениям. Однако, «поделившись» своей генетической предприимчивостью и энергией с порабощенными оседлыми народами, они в совокупности могут создавать крепкие государства, «оседлые» великие цивилизации. Извечное подчинение оседлых цивилизованных землепашцев разбойникам-кочевникам, с дальнейшей их ассимиляцией, подтверждается множеством примеров. Древние земледельцы Китая подчинялись татарам, манжурцам; цивилизованные египтяне — арабам, позже туркам; персы повиновались туркестанским правителям; в Мексике цивилизованный индейский народ тольтеков находился в подчинении у грубых ацтеков. Взятие кочевыми завоевателями в жены дочерей покоренных оседлых народов, оседлое расселение своего потомства — типичное их поведение на протяжении тысячелетий. Теперь не осталось ни одного «чистого» этноса, все они перемешаны — и по генам, и по культуре.

Для россиян вынужденным подчинением с последующим частичным объединением народов стало татаро-монгольское иго. Нашествие предприимчивых и энергичных кочевников на княжества инертных, медлительных, привязанных к своим землям славян, в итоге через века привело оба этноса к «конвергенции», к сближению, слиянию и обогащению друг друга ценными и недостающими каждому качествами, сплавили их в единый государство-образующий русский народ. Именно поэтому очень справедлива присказка: «поскреби любого русского и обнаружишь в нем татарина».

Тем не менее, не вся Русь подпала тогда под жестокости ига, и многие земли долго сохраняли свои особенности. Новгород и Псков находились в стороне от набегов, под защитой непроходимых для всадников лесов, на удобных речных путях. Эти города, их жители, занимаясь выгодной иноземной торговлей, оказались более склонны к западному влиянию. Уже в Средневековье там существовала выборная власть Вече и другие западные новшества. Более того, они уже стали откладываться от Руси, занимая зачастую прозападную сторону даже в военных вопросах (литовскую, в частности). Население этих краев становилось для остальной Руси «чужаками» даже в этническом смысле, что отметил Н. Гумилев. Централизованное и ставшее «по-азиатски» деспотичным Московское царство среагировало, наконец, очень жестко. Оно не могло потерпеть у себя на границах такую вольность и независимость, в то время, как только сплоченность княжеств вокруг Москвы позволило недавно сбросить татаро-монгольское иго.

В странах и цивилизациях, строивших свое благополучие на торговле, ценной чертой характера человека стала считаться личная инициатива. Мореплавание, развивавшееся по берегам западной Европы, способствовало развитию в людях духа предпринимательства, склонности к авантюрам, приключениям. В Европе все шире развивалась торговля по Балтике и Средиземноморью, затем со странами мусульманского мира, позже с Индией, с Китаем — великими древними цивилизациями, контакты с которыми придали новый мощный импульс к развитию.

Благоприятный климат западной Европы, обилие пресных вод, удобное «перекрестное» направление рек, имеющих выход к морям, разнообразный ландшафт — это благоприятствовало широкому развитию товарного производства, специализации районов по производимой продукции и разделению труда, взаимному обмену и торговле. Мореплавание становилось важнейшей хозяйственной деятельностью потому, что по себестоимости морские перевозки были многократно дешевле сухопутных, и только с появлением и развитием железнодорожного транспорта они получили конкурента.

Укоренение среди морских народов предпринимательства, изобретательства, новаторства способствует еще большему разделению труда, вовлекает в экономику все большие массы населения, создает новые точки экономического роста. Сила приморских стран — в поощряемом изобретательстве народа, развитом на этой почве новаторстве, технологическом могуществе и способствующей этому науке. Народы, развившие в себе за столетия эти качества, побеждают в противостоянии с другими, традиционными в развитии и «неспешными». Убежденность в превосходстве морских цивилизаций проявилось даже в девизе британских колониальных мореплавателей: «Кто владеет морем, тот владеет мировой торговлей, а кто владеет мировой торговлей, тот владеет богатствами Земли и ею самой».

Характер и интересы человека — это результат взаимодействия генов и среды. Генетикой признано, что если у человека имеется некоторая природная особенность, заданная наследственностью, например, предприимчивость, однако культурная среда, в которой он развивается, может оказаться неблагоприятной и способна изменить его поведение вопреки установкам генов. Способности, необходимые для решения задач выживания, неизменны и заложены в генах человека от рождения. Однако склонности и характер, помогающие справиться с быстро меняющимися условиями среды, в том числе социальной, или воспользоваться выгодными возможностям — эластичны, т. е. возникают в человеке по мере потребности или «культивации». Впоследствии это может влиять на успех человека или его «неуспех» в половом подборе, в продвижении или торможении соответствующих генов в следующие поколения. То есть здесь помимо естественного и полового отбора, зависящего только от индивида, на «прохождение» его генов в будущее накладывается социальное одобрение или, наоборот, осуждение его поведения.

Типичный и наглядный пример — развитие «левши», т. е. человека, использующего левую руку, как основную в работе, что обусловлено его наследственностью. В школах царской России вплоть до начала прошлого века строго отучали детей-левшей писать левой рукой, заставляли писать только правой. За отказ следовало наказание, порицание учителем и сверстниками. В итоге, ребенок-левша обучался писать правой рукой, однако работал он всю жизнь, по возможности, только левой.

Культурная среда, общественное мнение или сложившиеся местные условия накладывают печать даже на генетически обусловленные качества и характер человека. С годами или столетиями, в результате полового и естественного отбора черты характера могут меняться у «типичного» человека данной местности или эпохи, закрепляться, становиться преобладающими. Так и предпринимательская «жилка», стремление к «приключениям» и новаторству, генетически имевшиеся в каком-либо человеке, оставаясь «невостребованными», или, того хуже, подвергаясь остракизму, осуждению или преследованию в данном обществе, как вредные и предосудительные, неизбежно «прячутся», скрываются, принося, однако, психическую боль человеку и разрушая его судьбу. Более того, подобная «странная» особенность характера может даже считаться в обществе пороком, а это уже напрямую мешает ему в половом подборе, в создании семьи, и, как следствие, вымывает его «предпринимательские» и «торговые» гены из общего генофонда такого общества.

Однако если предпринимательская и торговая «жилки», наоборот востребованы, считаются в данном обществе достойными и похвальными, то люди, ими обладающие, быстрее продвигаются вверх по социальной лестнице, пользуются общим уважением и авторитетом. Это прямо и благотворно влияет на успехи этих людей в половом подборе и в продвижении их генов в следующие поколения, что со временем делает эти качества «типичными» для представителей данного сообщества.

Каждый наш предок, из миллионов, живших на Руси, передал с генами своему потомку особенности характера, тела, ума. Как подсчитали генетики, молекула наследственности ДНК современного индивида несет в себе примерно равные вклады предков каждого из всех предыдущих поколений. Такая накапливающаяся сумма наследственности с каждым поколением множится и одновременно присутствует во всех потомках (У. Эдвард, «О природе человека»). Это значит, отсчитывая обратно во времени, что если вы потомственный житель России, то уже в XVIII веке, во времена Петра или Екатерины, жило более двух сотен ваших прямых пра-пра-дедов и бабок, равных по вкладу в вашу наследственность. В X веке, во времена крещения Руси, жило более миллиона деятельных ваших предков. Если же принять во внимание, что в 1000-м году население всей Европейской части России составляло всего 3 миллиона человек, то это статистически означает, что ваши прямые предки могли участвовать даже в крещении народа в Днепре князем Владимиром. В 1380-м году, когда население Руси сократилось на полмиллиона из-за набегов кочевников, предки современного россиянина в числе 60-тысячного русского войска (или в числе не меньшего войска противника!), очень вероятно, могли участвовать в битве на Куликовом поле, или как-то иначе быть напрямую вовлечены в это эпохальное событие.

Главное в этом то, что миллионы наших предков, т. е. прямых родственников каждого живущего россиянина, вместе выжили за тысячи лет, борясь с безжалостной северной природой и наседавшими со всех сторон врагами. Они отстояли свою свободу от тяжкого ига и от любых чужих «правил» как нам надлежит жить. А ведь очень немногие народы сумели это, и теперь отнюдь не столь многочисленны, широки и независимы, как мы.

Но для этого россиянам потребовалось выработать и закрепить некоторые особые личные качества. Это готовность терпеть и подчиняться единому центру или личности, что всегда помогало нам быстро и «дисциплинированно» собрать и двинуть против врага многотысячные армии. Держава, царь и вера становились в трудную годину знаменем, хоругвью, идеей, безоговорочно объединявших всех. Как полагают некоторые историки, эту черту русские позаимствовали у татаро-монголов: ведь очень «успешно» были организованы у них грабительские набеги и затем подступившее к нам их двухсотлетнее иго.

В целом низкая плотность населения на лесных просторах, гигантские расстояния и бездорожье сплачивали жителей селений. В быту деревенская община всегда приходила на помощь в голоде, при пожарах, при наводнениях, которыми была полна наша жизнь. Одиночки-хуторяне редко выдерживали. Единоличное хозяйствование у нас широко не распространилось, как на Западе: хуторов и раньше было мало, теперь личных фермерских хозяйств тоже почти нет. «На миру и смерть красна», а «мир», как известно, именно деревенская община. Но деревенская община тормозила развитие индивидуализма, гасила личную предприимчивость в коллективном труде на общей земле и при равном распределении продукции. Лишь в начале прошлого века реформы Столыпина дали крестьянину личную хозяйственную свободу. Это было упразднение сельской общины как коллективного собственника земли, передача ее в собственность отдельным крестьянам. Результат: резкий рост сельскохозяйственной продуктивности, однако вскоре прерванный на семьдесят лет большевистской революцией и принудительной коллективизацией — то есть опять общим хозяйством (колхозы) с еще худшей уравниловкой (оплата сельхозпродукцией по трудодням). Как результат, страна потеряла способность кормить себя: при царях кормившая пшеницей всю Европу, начала через полвека ее покупать.

Русский геополитик Н.Я. Данилевский тонко подметил индивидуализм, свойственный англичанину, а общинность — русскому. Он писал в 1871 г.: «Борьба и соперничество составляют основу английского народного характера. Англичанин бегает, плавает, катается на лодке взапуски, боксирует один на один — не массами, как любят драться на кулачках наши русские, которых и победа в народной забаве радует только тогда, когда добыта общими дружными усилиями».

Интерес крайнего индивидуалиста, стимул жизни человека с «западными ценностями» — это жить или казаться «лучше», богаче, успешнее, чем те, кто рядом. Для русского, или вообще россиянина, этого мало или вовсе не интересно и не существенно. Для русского, т. е. обобщенного россиянина, главное — добиваться в каждом своем поступке самоуважения. Разумеется, любому человеку важно мнение о себе окружающих, их «признание», однако не это является условием его внутреннего удовлетворения. У человека есть подсознательный образ добра, доблести, чести, смысла или «правды» — нематериальных, невещественных, не обязательно «духовных» или религиозных, но достойных, приносящих самоуважение. Только следование этому внутреннему зову русский человек достигает победы в его понимании и самоуважения, чувствует, что поступает правильно, делает в жизни что-то ненапрасное, а важное и нужное. Именно этой «загадочной русской душе» удивляются западные читатели книг Достоевского. В этом отношении справедливо: «Русский — не национальность. Русский — это состояние души человека»

Запад близок и понятен русскому человеку много больше, чем, к примеру, граничащий с нами Восток или Юг. Об этом говорит и множество слов в русском языке или их корней — латинских, германских. Сказывается вековая русская «зависть» к материальному благополучию и технологическому уровню Запада. Отсюда давнее и неизменное желание высших слоев походить на «западников», перенимать их культуру, говорить на их языках. Однако это только близость по вкусам, по запросам, чем мы весьма схожи. Но глубоко в «душе» Запад был и остается чуждым русскому человеку.

Как пример, брак между коренным русским/русской и супругом западного воспитания в очень в редких случаях бывает счастливым и длительным. За рубежом русские мужчины всегда, по возможности, женятся на русских женщинах. Подсознание человека невозможно ни изменить, ни обмануть, оно будет проявляться при тесном общении в самых неожиданных обстоятельствах, и всегда приводить к непониманию и разладу в семье. Причина — в несовместимости русского и западного подсознания. Характерное замечание одного из разведенных впоследствии супругов: «Разговаривать с ним/нею было не о чем».

Несомненная черта нашего характера, хотя и незаметная в обыденной жизни, — готовность не только охотно жертвовать личным «комфортом» ради общего дела, но если потребуется, и собственной жизнью. У немногих народов есть такое в характере, и нигде так не освящается нравственностью, мифологией, историей. У нас же героизм во имя Родины воспитывается в людях с детских лет, независимо от политического строя.

В характере россиянина стремление к расширению своей страны в лесные бескрайние дебри северо-востока. Это желание не грабежа или торговли в безлюдных лесных далях, где и человека трудно встретить. Это бескорыстный поход за мечтой, поиск заветного «беловодья», легендарной страны свободы из народных преданий. Сопутствующие типичные и общие черты русского характера — молодечество, удальство, лихость, но и бесшабашность. При этом всякое лично-собственническое, частное, узкокорыстное, всегда и всеми внутренне осуждалось. Людей с такими задатками называли пронырами, ловкачами, шустрилами. «Под себя грести» всегда и везде у нас порицалось, считалось недостойным. Сюда же, к сожалению, попала и предпринимательская «жилка», всегда походившая результатами на корысть, стяжательство, и оттого не ценилась, а оттеснялась далеко на задний план.

В самом начале 1990-х годов, когда принятые «перестроечные» законы позволили создавать «кооперативы», индивидуальные предприятия и фермы, тотчас новые предприниматели подверглись массовому вымогательству. Бандиты обкладывали «частников» данью, у фермеров забирали скот, сжигали имущество. С непокорными немедленно и жестоко расправлялись. Первые годы защиту предпринимателям получить было трудно. Правоохранители, растерянные из-за новых порядков и соблазнов, или сами оказались повязанными с бандитами, или были ими запуганы, или сами осуждали «богатеньких», а если были честны, то слишком слабы. Но хуже для всех было то, что население страны, обнищавшее из-за «шоковой» терапии, с немым укором смотрело на богатевших «новых русских»: с завистью, осуждением, а зачастую, когда узнавали об их трагедиях, со злорадством. Российский народ с царских времен был общинным — в крепостничестве, а затем в результате коммунистического «эксперимента». Частная инициатива, «эгоизм», индивидуализм порицались в народе, любые заработки сверх среднего и «понятного» уровня считались воровством, что часто было правдой — вспоминая коррупцию, распространение «блата» и партийное «двурушничество».

Поэтому оказалось недостаточно «разрешения» свыше на частное предпринимательство и принятия законов. Народ не мог так быстро принять и усвоить новый порядок: слишком долго и кроваво приучали его к обратному — к коллективизму и уравниловке — так, что любые отклонения от этого воспринимались как воровство и жульничество. Помнится, в начале 1990-х если у частных торговцев ценники на одинаковые товары отличались, тогда люди с возмущением и негодованием осуждали этих «спекулянтов», «частников» и «барыг», наживавшихся на них. Люди не могли отвыкнуть, что магазины уже не государственные, товары — не от государственных предприятий, а из приватизированных и навсегда отныне частных, цены никогда не будут «установленными». Все они вместе оказались жертвами в хаосе шоковой «перестройки».

Черты характера представителей Русской и Западной цивилизаций обрисованы здесь намеренно контрастно, со сгущением красок. Это скорее полюсы, с бесконечным разнообразием оттенков посередине. Однако в целом они дают представление об исторически сложившихся отличиях в ментальности и нравственности народов России и Запада.

4. Общинное равенство или индивидуализм?

Ни тот, ни другой тип нравственности общество не может выбрать произвольно «по желанию» или скопировать по образцу. Более того, общинное равенство и индивидуализм бытуют часто одновременно, в различных пропорциях для разных обществ. Такая смесь врастает в общество в виде морали, изменяющейся, однако, с условиями и поколениями.

Соотношение община — индивидуализм, укоренившееся в данный исторический момент, определяется двумя основными для жизни обстоятельствами. Первое — то, что называется в этнографии «кормящим ландшафтом» — географические, климатические и иные особенности природных условий, в которых живет и развивается община. Второе — вечно враждебное окружение: враги, недруги, конкуренты. Первое из них предъявляет обществу жесткое требование «выживать» любой ценой, т. е. добывать себе пищу, убежище от непогоды и хищников и прочие требования физиологии. Второе — еще более жесткое требование к способности данного сообщества противостоять в борьбе с себе подобными, отстаивать свое право на жизнь, т. е. побеждать — чего бы это ни стоило. В такие условия попадает после своего рождения каждое живое существо на планете. Это есть нескончаемая проверка природой: достойно ли существо ресурсов и жизни.

Жизненные условия сообщества, характер и силы внешних угроз формируют этнический или национальный характер. Он внушается воспитанием, и составляет нравственные ценности каждого этноса — «что достойно» и «что позорно». Тогда же закладывается, как нормальное, и не вызывающее возражений соотношение общинного равенства и индивидуализма. Каждая из этих парадигм, равенство или индивидуализм, или их соотношение, чтобы успешно реализоваться в жизни и в быту, чтобы противостоять враждебной природной среде и окружению, должно быть структурировано некоей политической системой и обязательно «освящено» традицией и общественным мнением.

Жизнь индивидов в общине возможна только при жесткой иерархии власти. Власть есть вертикальная ось горизонтально распределенного, условно равноправного сообщества. Его «равноправие» могло быть на самом деле жестоким бесправием в современном понимании этого слова. Однако тогда это таковым не воспринималось или принималось, как «лучшее из зол», например, из-за неизбежного порабощения жестоким и сильным врагом.

Общество индивидуалистическое — это как «лес» мелких вертикалей, разнообразных по высоте личных проявлений воли и интересов. Оно тоже нуждается в структуризации, иначе будет разорвано множеством частных устремлений, но структуризация эта горизонтальная. Властная горизонталь «примиряет» индивидуальные воли и непомерные требования. Лучшее, что придумано для этого — открытая, гласная и выборная демократия, правовое государство.

Ни самая жесткая деспотия, ни самая либеральная демократия не могут иметь оценочных характеристик типа «что лучше?» Это пожелания из разряда «что приятнее». Историческая судьба любого этноса или народа предъявляет испытания только на тему: жить, не жить, или жить в рабстве. Поэтому люди подсознательно выбирают то, что в данных условиях позволяют им все-таки жить, и, по возможности, независимо. «Хорошее» — это только то, что позволяет им всем выжить здесь и сейчас, наибольшему числу поколений, и с наибольшей численностью. Потоку жизни на планете, или живой природе, этому зримому проявлению трансцендентной сущности, важна только способность данного вида органического мира выживать. То ли это бактерия или муравей или трава или Homo Sapiens — неважно. Понятия «хорошо» или «плохо», оторванные от оценок способности остаться на этой стороне жизни и не уйти в «не жизнь», являются лишь потребительскими оценками, правомерными только на бытовом уровне или в ближайшем кругозоре, не имеющие никакой цены в масштабе общего процесса жизни.

Обе парадигмы, общинное равенство и/или индивидуализм, и их соотношение, не поддаются свободному выбору обществом, но эволюционно складываются поколениями в тесной связи с кормящим ландшафтом и враждебным окружением. Как пример тщетности, даже почти гибельности произвольного «революционного» вмешательства в устоявшееся соотношение «община-индивидуализм» и в политическое структурирование, напомним события 1917 года в России. Сложившийся за столетия общинный быт народной толщи (горизонталь), был до этого надежно структурирован жесткой самодержавной вертикалью. Под влиянием революционных и утопических идей типа «государство должно отмереть» и «диктатура пролетариата», властная вертикаль по «красному проекту» упразднялась, и в мечтах реформаторов вместо вертикальной власти устанавливалась демократическая власть рабочих при их же общем равенстве, т. е. еще одна горизонталь, одна рядом с другой. Эта был слом парадигмы, попытка переворота устоявшегося менталитета. Известно, как печально это закончилось. «Демократическая» власть рабочих обернулась хозяйственной разрухой и голодом. Срочно введенная вместо монархии другая политическая вертикаль — деспотия большевиков, была вынужденной мерой, не предусмотренной «красным проектом», и по жестокости которой не знал в худшие годы и царизм. Тем не менее, только эта жесткая вертикаль и спасла тогда страну от развала, а через два десятка лет от порабощения европейским врагом.

Однако никакой справедливой и экономически эффективной демократии, о которой мечтали русские интеллигенты с XIX века, слепо следовавшие умозрительным рецептам чуждой западной мысли, не могло революционно реализоваться в глубоко общинном народе, издревле жестко вертикально структурированным самодержавием. Для подобного ментального изменения, как мы это теперь знаем, должно было смениться в России 4–5 поколений. Должен был измениться и «кормящий ландшафт», как результат научно-технической революции, достигшей России с опозданием на столетие, а также расклад внешнего враждебного окружения, предъявившего новые вызовы. Это потребовало уже иных форм общественной организации, но для того же самого и вечного — выживания народа.

Как отдельный индивид стремится к проявлению своей силы, к распространению своего влияния или власти на окружающих, так и более высокая над ним Личность, т. е. организующая общую жизнь сущность (племя, род, этнос, государство), стремится к тому же (теорию Персонализма разрабатывал русский философ Н. Лосский). На этом зиждется выживание этой Личности среди вечно агрессивных соседей. Слабые, хуже подготовленные к сопротивлению, менее технически или организационно развитые общества уступают в непрестанной борьбе, подчиняются, рассеиваются или гибнут. Из тысячелетий пришли фразы: «Горе слабым!» и «Бог, создавший меч, рабов иметь не хочет».

Причины, по которым люди объединяются в государства, очевидны, — противостояние внешним врагам, поддержание внутренней безопасности. Только объединившись в смертном бою с соплеменниками, люди могут противостоять вечно агрессивным соседям. Альтернатива этому — смерть поодиночке, бегство или рабство для себя, своей семьи и потомков. Иного выбора испокон веков не было.

Вспомним историю и условия возникновения государств. В первом тысячелетии новой эры Европа была раздроблена на сотни мелких княжеств и королевств. Войны между ними не прекращались, эта была непрерывная жестокая рубка, прерываемая лишь на сезонные сельскохозяйственные работы, потому что хуже войны мог быть только общий голод. По этим, чисто хозяйственным причинам, войны были сравнительно непродолжительными, зато частыми.

К Средним векам в Европе в результате территориальных завоеваний и покорения сильными княжествами слабых первоначально мелкие политические объединения расширяются, укрупняются, и так образуются национальные государства в приблизительно современных границах. Завоевательные войны между ними не прекращаются, становятся только масштабнее и кровавее из-за большей массовости и совершенства оружия.

Однако войны начинаются теперь реже, протекают значительно дольше, по несколько лет, и даже десятилетий («Тридцатилетняя война», «Столетняя война»). Многократно растут необходимые для войн ресурсы — человеческие, материальные, финансовые. Воюющие страны, даже победители, выходят из войн по «мирным» договорам полностью обессиленными, обескровленными и с громадными внешними долгами. Войны теперь требуют напряжения всех сил, и победить в них могут лишь государства, способные собрать нужные средства и непрерывно их пополнять. Это требует новой государственной организации, эффективной структуры власти, мотивации всех слоев общества и общей дисциплины. Поэтому войны случаются реже, но становятся более кровопролитными и разрушительными.

Создание новых армий численностью в сотни тысяч воинов требует громадных денежных средств (на создание фортификационных сооружений, артиллерии с припасами, обеспечение продовольствием и обмундированием сотен тысяч человек, строительство и поддержание флота с сотнями кораблей). Поэтому исторически принято разделять государства на группы по способам аккумуляции средств для ведения войн.

Первая группа — средневековые города-государства и города-империи, например, Венеция. В Европе их десятки — по берегам Средиземного, Северного, Балтийского морей. Это развитые торговые сообщества, извлекавшие богатство из торговли с Востоком, со странами Балтики, позже с новооткрытой Америкой. Капиталы находятся в руках купечества и промышленников, но деньги не спасают эти города от агрессоров, а только их привлекают. Однако за деньги можно купить наемников, что повсеместно и делается. Флот, вооружение — тоже не проблема за деньги. Таким образом, первая группа государств решает проблему финансирования армии торговыми и промышленными капиталами. Основа их защиты от агрессоров — наемные армии.

Но у большинства государств денег не было в те времена, как нет часто и теперь. У некоторых из них внешняя торговля практически отсутствовала, промышленность была в зачатке, то есть капитала не было, а врагов множество. Это — наша Россия несколько веков назад. Но ресурсы на оборонительные и завоевательные войны все-таки необходимо было изыскивать, и немалые. Выход — жесткое принуждение населения. Это крепостничество, крестьяне в «рабстве» у дворянства для исполнения трудовой дисциплины, принудительный набор в армию на большую часть жизни. Не только крепостные, но и дворянство обязано было служить, чтобы не потерять свои привилегии и наделы (до Екатерины II). Других источников для наполнения казны для ведения войны в этой группе государств не имелось. Помимо России к этой группе можно отнести, из влиятельных и сильных государств, Пруссию и Венгрию.

Третья группа имеет смешанные источники финансирования для обеспечения высокой численности и оснащенности армии и флота. У таких государств имеются и некоторые капиталы, пополняемые развивающейся внешней торговлей, промышленностью, а также есть достаточно организованная система по принудительному отъему части доходов у населения и обязательному призыву в армию. Важную роль начинают играть и доходы от завоеванных колоний. К этой группе относились Франция и Англия.

Итак, враги вечно наседают со всех сторон, война сменяется краткосрочным миром, или, скорее, перемирием, когда нужно срочно готовиться к следующей бойне. Но принудительные поборы с нищающего населения ожидаемых результатов со временем не дают, а надо обеспечивать многотысячную боеспособную армию. Петр Первый, остро нуждавшийся в деньгах для своих нескончаемых войн, награждал чиновников за изобретение новых налогов. Но это мало помогало.

Самый надежный выход для государств, окруженных врагами, и не сумевших наладить поступление в казну капиталов — всеми мерами способствовать развитию национальной торговли, промышленности, и в целом повышать благосостояние своих граждан для лучшей собираемости налогов. Это необходимо не только для обеспечения обороноспособности, это хорошо и для населения, и для общего политического согласия в стране.

Так, под угрозой внешних врагов, нуждаясь в военных расходах, финансовых, человеческих и прочих ресурсах, в государствах развиваются торговля, промышленность и технология с сопутствующей ей наукой, система государственной администрации и дисциплина. Более того, поскольку императоры, монархи, диктаторы не всегда в силах обеспечить достаточный приток ресурсов на войну из-за массовых протестов, им требуется общественное согласие на принудительное их изъятие и призыв рекрутов в армию. Поэтому власти вынужденно идут на диалог с населением. Возникают народные и земельные представительства, зачатки парламентаризма и политических партий. И все это происходит, отметим вновь, под угрозой проигранных войн, потери власти и гибели государства. Преследование военных целей властями государств (монархами, президентами) и создание военной мощи производит, как побочный продукт, национальные государства, гражданские правительства и гражданскую внутреннюю политику.

Напряжение всех национальных сил перед будущими войнами есть основная причина развития производительных сил человечества и общественного прогресса. Это есть стремление к обретению Силы для будущей, неотвратимой смертельной схватки, а вовсе не произвольное движение к большему и еще большему благосостоянию населения, личной «свободе» и к «комфорту». Последнее же, выбранное как самоцель, неминуемо обрекает государство на потерю нравственности, вырождение и гибель под напором внешних врагов, как это и произошло в поздней Римской империи.

Испокон веков у России было множество смертельных врагов, как на востоке, так и на западе. Денег же на отражение натиска всегда не хватало, как и солдат на обезлюдивших просторах страны после набегов и войн. Деньги на оборону или агрессию другие государства Европы умели получать за счет торговли и промышленности. Однако торговля, приносящая значительные доходы золота в казну, возможна лишь если в стране производятся товары, привлекательные для зарубежья. Необходимы также безопасные и удобные пути сообщения. Ничего подобного в России никогда не было. Удовлетворительных путей сообщения — не было со средневековья до Петра Великого, «прорубившего окно» в Европу. Товаров же, привлекательных и покупаемых за рубежами, в достаточно количестве не было ни в Средневековье, ни вплоть до второй половины века двадцатого, когда, наконец, погнали из Сибири в Европу цистерны нефти и по трубам природный газ. Но это было все, что оказалось привлекательным для богатого Запада.

Но отчего же великая Россия так и не научилась за все века производить ничего полезного и нужного, что бы покупали зарубежные страны? Чтобы ответить на этот вопрос сначала задумаемся, что значит вообще производить товары, кто желает их производить, кто и какие покупать.

С сырьем в последнее столетие было просто: лопата, кирка, вагонетка или цистерна — и вперед. Пшеница — продукт, требующий более умелого и прилежного труда, что далеко не все политические и хозяйственные системы способны организовать. Но и это нам удавалось в дореволюционное десятилетие. Когда же дело доходит до изделий не только с одной лишь потребительской пользой, но и высокого качества, долговечности, «креативного» исполнения в смысле дизайна, стиля, «оригинальности» и т. п., то это требует, ни больше, ни меньше, а политического строя, способного и умеющего такой труд массово организовать.

В последние советские годы на одной зарубежной выставке достижений и товаров советской промышленности, наш торговый представитель спросил «по-дружески» у западного бизнесмена на заключительном приеме за рюмкой коньяка: «Поделитесь, отчего наши товары не пользуются здесь спросом, никто их не покупает?» «Очень просто, — ответил западный человек, — в ваших товарах не чувствуется любви работника к своему труду. Ему наплевать, что у него получится, как и на того, кто это купит. Это не скроешь от потребителя. Вот ваше сырье из-под земли — это хорошо, но как только к нему дотронется рука вашего работника — стоп, этого нам не нужно!»

Поэтому пушнина, воск, пенька, позже нефть, газ, уголь, руды и немногие иные «дары природы» были единственными экспортными товарами России от Средневековья до века минувшего. Долгое время это выручало: благо, наши цари, начиная с Ивана Грозного, позаботились о потомках, оставили им в наследство богатейшую «одну шестую суши». Но в конце советской эпохи необходимые доходы прекратились, не удавалось даже накормить народ.

Но что же не хватало работнику в России для высококачественного, изобретательного или «креативного» труда? Совсем немногого — предпринимательской свободы. Казалось бы, отчего не дать ее государству своему населению? Подписать царский указ, декрет, принять закон — и начнется изобилие. К сожалению, все не так просто. В тех условиях, в которых почти всегда существовала Россия, такая либерализация означала немедленную утрату государственной сопротивляемости — перед врагами внешними и внутренними. Это предполагало замену традиционной жесткой вертикали власти на некую либеральную горизонталь. Предпринимательская свобода была невозможна без политической свободы, а на это решится было трудно. Жесткая власть была жизненно необходимой «синицей в руке», а свободный труд и политические свободы для народа — далекий и не достижимый в те времена «журавль в небе».

Еще со времен Средневековья в России была выстроена система жестокой концентрации политической власти. Это был свой вариант тоталитарного государства византийского типа. Вознаграждением за это и доказательством правильности выбранного пути стало объединение вокруг Москвы слабых княжеств в единую сильную державу и успешное противостояние внешним врагам. В дальнейшем эта жесткая и во многом принудительная политическая система оставалась практически неизменной, и только меняла фасад. Лишь внешне ее обновили сначала Петр Великий, затем через два века Ленин и Сталин. Но суть оставалась прежней, страна воспроизводила типичные черты средневековой Византийской империи с ордынской прививкой.

Несмотря на поражающие воображение размеры и природные богатства, Россия оставалась, по верным оценкам наших «заклятых» западных друзей, «колоссом на глиняных ногах». Своих технологических новаций в России как не было, так и не появлялось в нашем закрепощенном народе. Но именно это теперь во все в большей и большей степени определяло силу государства.

Может возникнуть вопрос: если частная инициатива и предприимчивость имеют столь важное значение для производительной силы общества, то почему в российской истории они никогда не проявили себя должным образом? — ведь было время, когда правовые условия для этого были вполне благоприятны. Действительно, в истории России были полстолетия, когда ее народ был формально освобожден, а именно с 1861 года до 1917-го, т. е. после отмены крепостного права и до большевистской революции, вновь закабалившей народ. Но отмена фактического рабства не была «свободой». Крестьяне вышли из крепостничества без личных земельных наделов — вся земля управлялась деревенской общиной, своего рода «коммуной». Общинное земледелие, некий прообраз советских колхозов, просуществовало в России до самых реформ Витте и Столыпина, т. е. почти до большевистской революции: свобода только промелькнула перед глазами крестьянина. Но и те несколько пореформенных и предвоенных лет были отмечены резким аграрным и промышленным подъемом в стране и очень высокой, по статистике, урожайностью.

Массы же «дворовых» крестьян, проживавших как крепостные в усадьбах для обслуживания помещиков, одиночки и семьи, выходили на волю, не имея ни земли, ни собственного крова над головой, ни собственности, чтобы суметь самостоятельно прокормиться. Поэтому, по крайней мере, на поколение или на два они оставались по-прежнему фактически крепостными, в милости у прежних господ.

После недолгой эйфории революционных лет сталинские порядки вернули в Россию крепостничество. Сельскохозяйственное население страны, работники колхозов, лишенные земли и частной собственности, не имели ни паспортов, ни права покидать места работы. За свой труд они получали не деньги, а «трудодни», возможность взять небольшую долю плодов своего труда. Рабочие на промышленном производстве за нарушение трудовой дисциплины, за повторное опоздание на работу получали срок лишения свободы, труд им оплачивался мизерной долей того, что они получали «при царе», это впоследствии признавали в мемуарах даже высшие партийные работники (Н.С. Хрущев). Миллионы репрессированных по политическим статьям составляли в концлагерях важную и очень производительную рабскую трудовую армию.

Тем не менее, в созданной большевиками советской стране быстро росла ее технологическая и военная мощь, почти сравнявшаяся с западной к началу Отечественной войны. Результат такого напряжения народных сил представлялся высшим достижением. Полагали, что только так, с жесткой командно-бюрократической системой, при планово-административной экономике, с принуждением людей к труду и политическим бесправием, страна могла накапливать силы перед неизбежной войной, уже маячившей на рубежах. Во многом это оказалось верно.

О горечи и неизбежности этих мер для спасения народа перед началом войны, рассказано в моей книге «Россия — возврат к могуществу. Обретение силы и национальной идеи» (2022).

5. Первое хождение России в Европу или «самовестернизация»

Петра Великого

Россия начала восходить как самостоятельная цивилизация после толчка западной культуры — крещения Руси религией, выбранной, по преданию, лично князем Владимиром среди нескольких верований, чьи представители активно боролись за выбор князя. Первоначальный толчок породил длительное, на тысячелетие, духовное влияние на Русь и Россию восточно-европейских культурных и духовных ценностей. Но восточная византийская христианская церковь уже тогда враждовала с западной «сестрой», западно-христианской, поэтому Русь переняла от духовной «матери» и враждебное отношение к «еретическому» Западу. Тем не менее, культурные и, главное, технологические успехи Западной Европы, не могли не вызывать восхищение, а затем и зависть у элиты Руси. Поэтому уже с семнадцатого века Русь, а затем и Россию стали «разрывать» противоположные устремления двух культурных лагерей — западников, видевших Россию в семье Запада, и славянофилов, желавших вести Россию отеческим путем, утверждая за ней особую судьбу. Однако чаяния и мечты славянофилов натолкнулись на трудности вывода России из состояния многовековой отсталости. Сделать это можно было, только переняв от Запада все передовое, что сделало его столь могущественным и влиятельным. Это прекрасно понимала и чувствовала правящая элита России. Поэтому она насильно потащила за собой православный русский народ, глубоко приверженный отеческим духовным ценностям, на Запад — греховный и еретический, по его мнению.

Не только Россия направилась за наукой, технологиями и культурой на Запад, хотя и была одной из первых. Технологические успехи Запада и основанная на них государственная мощь стали вызывать восхищение и зависть у правящих элит многих стран. Уже к восемнадцатому столетию некоторые из них, достаточно независимые, чтобы определять свое будущее, попытались перенять у Запада не только их технологии, способные творить «чудеса», но также их социальное устройство и даже образ жизни. Их вкусы и возможности были разными. Одни выбирали только модернизацию своей жизни по западному образцу, т. е. перенимали лишь технологические и естественнонаучные достижения, ревностно оберегая и охраняя свою культуру, обычаи и образ жизни. К ним можно отнести в разное время Японию, Саудовскую Аравию, Иран. Иным, радикальным путем пытались догнать Запад ряд стран, выбравших путь не только технологической модернизации, но полной вестернизации жизни своих государств, т. е. полностью меняя свое культурное наследие на западный образец, за исключением только религии. Это путь, которым пошел, в частности, реформатор Турции Ататюрк.