Ночные страхи

– Да ладно, будь мужчиной.

Они выпили.

– Ты, похоже, много знаешь, – сказал Дики бармену, уже более дружелюбно. – Можешь нам что-нибудь рассказать о парне, который ужинает с нами, – Джо О'Келли или как там его?

Бармен задумался. Ему не хотелось получить второй нагоняй.

– Это будет английское имя, сэр?

– Английское! Боже правый! – взорвался Дики. – Оно похоже на английское?

– Ну, сейчас, когда ты его произносишь, похоже, – вмешался его спутник. – Или, скорее, на ирландское. Но погоди. Вот его визитка. Это о чем-то тебе говорит, Джузеппе?

Бармен покрутил в пальцах визитку.

– А, теперь вижу, сэр. Джакомелли – il Conte Giacomelli[10].

– Так ты его знаешь?

– О да, сэр. Я знаю его очень хорошо.

– Какой он?

– Он приятный джентльмен, сэр, очень богатый…

– Тогда он должен сильно отличаться от остальной вашей аристократии, – заявил Дики довольно грубо. – Я слышал, у них и лишнего пенни нету.

– Возможно, сейчас он не так уж богат, – печально признал бармен. – Как и любой из нас. Бизнес плохой. Он grand azionista… как это по-вашему? – Он замялся, смутившись.

– Акционер? – предположил Филип.

– Боже правый! – воскликнул Дики. – Я и не знал, что ты так поднаторел в этом инфернальном языке. Ты настоящий макаронник!

Бармен оставил его замечание без внимания.

– Да, акционер, верно, – радостно сказал он. – Большой акционер fabbrica di zucchero…

– Сахарная фабрика, – объяснил Филип не без гордости.

– Но я слышал, они… – тихо произнес бармен и таинственно покрутил головой.

– Не особо процветают? – подсказал Филип.

Бармен пожал плечами.

– Так говорят.

– Значит, про сахар вспоминать не будем, – сказал Дики и зевнул. – Давай, Фил, ты всегда такой чертовски воздержанный. Выпей еще.

– Ну нет, мне правда хватит.

– А я выпью.

Филип и даже бармен с оторопью наблюдали, как он пьет.

– Но, – сказал Филип, когда Дики опустил стакан, – граф Джакомелли живет в Венеции, верно?

– О да, сэр. Обычно он приходит сюда каждый вечер. Но уже дней пять я его не видел.

– Жаль, – сказал Филип, – мы могли бы подбросить его. Может, у него есть катер?

– Не думаю, что он теперь использует катер, сэр.

– Ну что ж, как-нибудь доберется, можешь быть уверен, – заявил Дики. – Как мы его узнаем, Джузеппе?

– Я полагаю, для тебя он будет двоиться, мой бедный Дики, – заметил его друг.

Бармен начал, со своей обычной учтивостью, отвечать на вопрос:

– Ну, он на вид обычный джентльмен, как вы сами, сэр…

– Я обычный?

– Нет, – произнес бармен, смутившись. – Я хочу сказать grande come lei – такой же высокий, как вы.

– Тоже мне примета. Есть у него борода, или баки, или усы?

– Нет, он гладко выбрит.

– Идем, идем, – поторопил Филип. – А то опоздаем, а он, наверное, не будет нас ждать.

Но его друг находился в боевом настроении.

– Черт подери! Как мы будем ужинать с этим парнем, если мы его не узнаем? Ну-ка, Джузеппе, живее: подумай о дуче и включи свой великий итальянский ум. У него нет совсем никаких примет? Может, он косит?

– Нет, сэр.

– А очки носит?

– О, нет, сэр.

– Может быть, у него нет руки?

– Nossignore, – выкрикнул бармен, все сильнее распаляясь.

– Ты ничего не можешь о нем сказать, кроме того, что на вид он обычный, как я?

Бармен беспомощно оглядел помещение. Внезапно его лицо просияло.

– А, ecco![11] Он слегка хромает.

– Так-то лучше, – сказал Дики. – Идем, Филип, ленивый пес, вечно я тебя жду. – Он слез с табуретки. – Еще увидимся, – бросил он бармену через плечо. – И раздобудь виски pronto[12]. Мне оно понадобится после этой поездки.

Бармен, постепенно приходя в себя, пристально и подобострастно смотрел вслед Дики, удалявшемуся, чуть сутулясь.

Гондола плавно скользила по воде к острову Сан-Джорджо-Маджоре с его стройной кампанилой, оранжевой в лучах заходящего солнца. Слева лежала пьяцетта, две колонны, богатая отделка Сан-Марко, необъятный фасад палаццо Дукале, все еще безупречно четкий, при всей жемчужной бледности воздуха. Но, когда Сан-Джорджо начал удаляться от них по правому борту, внимание Филипа захватил вид позади гондолы. Там, у входа в Большой канал, воздух окрасился сиреневым, а небо вокруг купола церкви Салюте было того чистого густо-синего цвета, на котором – так подсказывает интуиция – в любую секунду может зажечься первая звезда. Филип, сидевший слева от своего спутника, все время вертелся, любуясь видами, а гондольер, частично их заслонявший, каждый раз улыбался и говорил: «Bello, non è vero?»[13] – словно по привычке. Однако Дики был не так снисходителен к эстетическим пристрастиям своего друга.

– Не мог бы ты, бога ради, не вертеться? – пробурчал он, вяло раскинувшись на мягком, самом удобном месте. – У меня от тебя голова кругом.

– Ладно, старичок, – ласково произнес Филип. – Можешь спать.

Дики подтянулся, взявшись за шелковый шнур, закрепленный с одной стороны медным профилем лошади, а с другой – маленьким, но массивным медным львом.

– Я не хочу спать, – заявил он задиристо. – Я хочу знать, что мы скажем этому твоему сахарному другу? Предположим, он не говорит по-английски? Мы что, весь ужин будем сидеть молча?

– Ну, я думаю, для иностранцев это в порядке вещей, – благодушно проговорил Филип. Это был его ответ на первый вопрос Дики – ко второму он явно не подходил. – Джексон мне ничего не говорил, только дал это письмо и сказал, что он приятный малый и сможет показать нам дворцы и всякое такое, чего не увидят обычные люди.

– Обычные люди и так слишком много всего повидали, если хочешь знать мое мнение, – простонал Дики. – Бога ради, не давай ему ничего нам показывать. Я больше не выдержу никаких достопримечательностей.

– Он, похоже, известная личность, – сказал Филип. – Что-то вроде живой достопримечательности.

– Если ты считаешь достопримечательностью хромого итальяшку, я, пожалуй, соглашусь с тобой. – Дики гневно воззрился на него.

Но Филип был невозмутим.

– Прости, Дики, но что мне было делать? Я не мог оставить письмо без внимания, ты же знаешь. Как-нибудь скоротаем вечер. Ну-ка, подтянись и взгляни на этот чудесный вид. Cosa è questa isola?[14] – спросил он гондольера, указывая на остров справа, чем-то напоминавший монастырь.

– Il manicomio[15], – с усмешкой произнес гондольер. Но, увидев, что Филип его не понимает, постучал себя по лбу и растянул улыбку еще шире.

– А, – сказал Филип, – это сумасшедший дом.

– Хотел бы я, – жалобно проговорил Дики, – чтобы ты, если уж показываешь мне виды, привлекал мое внимание к чему-то повеселее.

– Ну, тогда взгляни на эти развеселые старые лодки. Они более в твоем вкусе.

Слева от них стояла пара грузовых пароходов, пришвартованных корма к корме, и даже в сумеречном свете было видно, что их давно не ремонтировали: по бокам у них тянулись гангренозные разводы ржавчины. В тени их высоких бортов вода казалась маслянистой и почти черной.

Дики неожиданно оживился.

– Напоминает мне Халл[16], – воскликнул он. – Старый добрый Халл! Наконец-то цивилизация! Никакой живописности Старого Света. Два старых уродских практичных судна, славная масляная вода и масса инородных тел, плавающих вокруг. Хотя бы так, – пробормотал он, неуклюже поднимаясь на ноги. – Берусь утверждать, вон там инородное тело.

– Signore, signore! – предостерегающе воскликнул первый гондольер.

Гондола опасно накренилась, вероятно, из-за какой-нибудь моторной лодки в отдалении. Дики, к счастью, опустился на свое место, но продолжал тянуть руку, указывая на что-то в воде, и когда волна вдруг отхлынула, все увидели показавшийся на секунду темный предмет.

– Похоже на старый башмак, – сказал Филип. – Cosa è, Angelino?[17]

Гондольер пожал плечами.

– Io non so. Forsè qualche gatto[18], – ответил он с тем типичным для итальянцев легкомыслием, с каким они воспринимают смерть животных.

– Боже святый, этот малый думает, я не знаю, как выглядит кошка? – выкрикнул Дики, прицепившись к словам гондольера. – Только если эта кошка пробыла в воде чертовски долго. Нет, это… это же…

Гондольеры переглянулись и, словно по взаимному согласию, налегли на весла.

– E meglio andare, signori, – твердо сказал Анджелино.

– Что он говорит?

– Говорит, что нам надо двигаться.

– Не раньше, чем я выясню, что там, – упрямо проговорил Дики. – Скажи ему грести туда, Фил.

Филип отдал приказ, но Анджелино его как будто не понял.

– Non è niente interessante, niente interessante[19], – настойчиво повторял он.

– А мне интересно, – заявил Дики, который, как и многие люди, понимал иностранный язык, когда ему это было удобно. – Давай туда! Туда! – скомандовал он.

Гребцы неохотно подчинились. Когда лодка приблизилась, черное пятно ушло под воду, и на его месте возникла блестящая белизна, на которой обозначились лоб, нос и рот… Человеческое лицо, хотя и совершенно неузнаваемое.

– Ah, povero annegato[20], – пробормотал Анджелино и перекрестился.

Два друга беспомощно переглянулись.

– Ну вот, пожалуйста, – наконец произнес Дики. – Что теперь будем делать?

Гондольеры не задавались таким вопросом и молча гребли.

– Стойте! Стойте! – выкрикнул Филип. – Мы не можем его так оставить, – он обратился к итальянцам: – Non si puo lasciarlo cosi[21].

Анджелино развел руками, явно возражая. Утопленника найдут те, чья работа патрулировать воды. Как знать, отчего он умер? Может, от какой-то ужасной болезни, которую подхватят синьоры. Будут проблемы с полицией, придется давать показания. Наконец, видя, что англичан это не убеждает, он добавил:

– Anche fa sporca la gondola. Questo tappeto, signori, m'ha costato più che mille duecento lire[22].

Филип с угрюмым видом перевел Дики этот последний, неоспоримый довод не брать на борт утопленника.

– Он испачкает гондолу и испортит ковер, который стоит двенадцать сотен лир.

– Черт бы побрал ковер! – воскликнул Дики. – Я всегда тебе говорил, на итальяшек нельзя полагаться. Ну-ка, хватай его.

Совместными усилиями они втащили утопленника в гондолу, но Анджелино предусмотрительно скатал свой драгоценный ковер. А когда мертвеца положили на дно и аккуратно накрыли бурой непромокаемой парусиной, Анджелино тщательно вытер губкой и тряпкой планшир и медную арматуру.

У них ушло десять минут, чтобы добраться до Лидо. Маленькая passeggiata[23], начавшаяся так приятно, превратилась в траурную процессию. Друзья почти не разговаривали. Наконец они подплыли к пристани уродливого белого отеля, мозолившего глаза через всю лагуну, и здание нависло над ними, слепя огнями и угнетая строгой симметричностью.

– Святые угодники, – пробормотал Дики, – мы точно опоздаем.