Помоги проекту - поделись книгой:
Манила взвизгнула и отбежала на несколько шагов. Солдат швырнул еще и еще камень. Каждый раз собака отпрыгивала еще чуточку, но не уходила и упорно следила за солдатом.
Рибера сжал зубы и, не глядя, сунул руку в ведро. Пушистое теплое тельце…
— Эй, Рибера, скоро вы там перестанете копаться? — раздался сверху окрик.
— Иду, синьор! — сказал солдат.
Четыре раза он сильно размахивался. Четыре раза где-то в черноте всплескивалась вода. Больше — ни звука. Через минуту солдат бежал вверх по откосу, стараясь усиленным движением занять себя. И снова за ним бежала Манила, обнюхивая ведро, следы его ног, его руки…
— Пошла! Пошла! — хрипло крикнул он. Он боялся теперь этой собаки, как своей совести.
7
Наступило утро. Еще с рассвета все население бараков было выстроено на тюремном дворе. Арестантов заставили побриться, выдали им новые полосатые куртки и холщовые штаны. Тюремное начальство, отупев от бессонной хлопотливой ночи, было раздражено и придиралось к малейшей неисправности. То одного, то другого арестанта выгоняли из строя, заставляли подтянуть пояс, довести до блеска ботинки, умыться еще раз. Овиедо еле держался на ногах. Арестанты с рассветом обнаружили исчезновение щенят, и, ослабевший от ночной работы, он терзался беспокойством.
Он попытался было спросить самого вежливого из конвойных, но тот неожиданно зло оборвал его.
— Не до ваших собак! Станьте в строй!
Лейтенант Санчес в парадной форме в последний раз прошелся вдоль строя.
— Овиедо, стоите, как мешок с сеном! Смотреть веселей! Виера, выровняться, поправить шапку!
В караулке зазвонил телефон.
— Выехали, — доложил выбежавший дежурный.
Во дворе появились другие офицеры охраны. Все нервно охорашивались, осматривали друг друга. Санчес велел дежурному подобрать с земли окурок. Ноги арестантов затекли от долгого стояния, перед глазами Овиедо мелькали какие-то черные точки.
Распахнулись с лязгом тюремные ворота, пропуская полицейский автомобиль. Все замерло.
Первым из автомобиля вышел знакомый всем тучный начальник тюрьмы. Он услужливо придержал дверцу и помог выйти губернатору.
Тюремный оркестр, состоящий из каторжников, заиграл гимн.
Губернатор снял шляпу. Овиедо увидел широкое старое лицо, грубые, как свалявшаяся шерсть, рыжие волосы. Он удивился, устало перебрал в памяти какие-то спутавшиеся образы, полузабытые картины, и вдруг другое лицо — милое, с дрожащими бровями, лицо Барбары — напомнило ему, где он видел губернатора. Ну, конечно, он был прокурором тогда, на суде. Это он требовал тогда казни для бунтовщика, республиканца Овиедо. Вот кем он стал теперь.
Губернатор заговорил:
— Друзья мои, — сказал он, осклабившись и выказывая золотые коронки на передних зубах. — Друзья мои, я с удовольствием вижу, что все вы здесь здоровы и бодры. Ваши начальники сказали мне, что вы прилежно работаете и регулярно молитесь богу. Это показывает, что вы раскаиваетесь в совершенных вами ошибках и хотите снова встать в ряды достойнейших сыновей родины.
— Проклятый болтун! — прошипел Виера.
— Вспомните, что сказал Христос… — продолжал губернатор.
Мимо ног губернатора, обрызгав его светло-жемчужные брюки, пробежала мокрая черная собака. Шерсть на ней слиплась от воды и лежала неровными полосами на впавших боках, к мокрым лапам пристала серо-желтая глина.
У самой земли, в зубах собаки моталось что-то, принятое сначала всеми за темную тряпку.
— Манила, — чуть слышно вымолвил Овиедо.
— Манила… — как шелест пронеслось по рядам арестантов.
Собака пробежала вдоль всего полосатого строя каторжников и остановилась перед Овидо. К его ногам положила она свою ношу — мертвого черного щенка. Кажется, это была Аспазия, но теперь уже трудно было разобрать сходство в этом мокром черном комочке с повисшей на тоненькой шее головой.
Собака посмотрела на Овиедо: что же он? Почему не приласкает ее щенка, не сделает так, чтобы он снова стал ползать, сосать, повизгивать?! Ведь она безгранично верила в могущество этого человека…
Манила лизнула жарко начищенные ботинки хозяина, потом щенка: они были все так же неподвижны. Тогда она подняла голову к небу и стала громко жаловаться на жестоких, страшных людей…
Истошный вой вторгнулся в складную речь губернатора, прервал ее на полуслове.
— Что это? — с недоумением посмотрел губернатор и сморщился. — О, дохлятина какая-то?!. Почему вы не уберете? Это же негигиенично…
Начальник тюрьмы шевельнул бровями. По знаку этих бровей застывший было Санчес ожил и бросился к полосатой шеренге.
Двумя пальцами в белых перчатках он поднял в воздух мертвого щенка и брезгливо понес его куда-то за бараки.
Манила побежала было за ним.
— Убрать! — сквозь зубы скомандовал он страже.
Собаку схватили крепко: у стражников была сноровка. Недаром они служили в тюрьме. Они поволокли Манилу за ворота. Она пыталась вырваться, но ей сдавили горло, и все дальнейшее совершилось в полной тишине.
— Гм… так на чем же я остановился… — начал было губернатор, но в этот миг увидел перед самым своим лицом бледное и напряженное лицо седого каторжника.
Губернатор не успел узнать своего старого знакомца: он уже хрипел, когда Овиедо оторвали от него. Овиедо пытался вырваться, но у стражников была сноровка — недаром они служили в тюрьме, — и все дальнейшее совершилось в полной тишине.
_____
Бежал из тюрьмы
Звали этого человека Петер Краус, он был коммунист, и на рассвете этого дня ему удалось бежать из тюрьмы.
Краус и сам не понимал, как это ему так повезло. В тюрьме ждали начальство. Арестантов заставили мыть и скрести все камеры и железные коридоры. Стража сбилась с ног, грозя, понукая, наказывая тех, кто работал недостаточно быстро и старательно. И среди общей суеты Краусу удалось ускользнуть.
Он должен был как можно скорей уехать из своего города, где его могли узнать и выдать властям. Конечно, приметы Крауса были известны всем здешним шпикам. Как за ним охотились три года назад! Как старались заманить его в западню! Дом Крауса, его жена Марта, его сынишка Курт были под беспрерывным наблюдением. И однажды ночью его выследили.
С тех пор прошло три года. И вот Краус на свободе. Он снова может бороться за справедливость, за мир, за единую, свободную от фашистов Германию.
Теперь он торопился выбраться как можно скорей на шоссе и попроситься в попутную машину. В тюрьме у Крауса отросли усы, это немного меняло его внешность, но шпикам он был известен и с усами.
«Скорей, скорей надо уходить!» — подгонял он самого себя.
Дорога к шоссе лежала мимо его дома. Разумеется, войти туда, повидать Марту и мальчика он не сможет: это верная гибель, провал всего дела. Но хоть издали, хоть мимоходом взглянуть на знакомую дверь, на калитку палисадника.
«Только взглянуть…» — повторял он про себя. Он шел и не узнавал родного города. Тихие когда-то улицы теперь выглядели беспокойными, шумными. Оглушительно сигналя, проносились военные автомобили и мотоциклы, маршировали солдаты, и несколько раз навстречу Краусу попались американские офицеры. Беглец точно попал в чужую страну. Он с ненавистью смотрел на иностранцев.
«Захватили Германию и ведут себя, как хозяева!» — с негодованием думал он.
Одна улица, другая, третья… Громоздкие рекламы американских папирос, подвязок, яичного порошка. Но вот замелькали домишки рабочей окраины. Краус повернул за угол, и сердце у него заколотилось так, что стало трудно дышать: он увидел свой дом.
Беглец пошел медленно, как только позволяла осторожность. Напротив, у крыльца здания, где раньше была школа, он заметил полицейского — следует быть начеку!
Затаив дыхание, Краус разглядывал свой домишко. Серый, под черепичной кровлей, он словно тоже сгорбился за эти годы. Рядом с дверью — окошко. Там, бывало, на подоконнике Курт расставлял свое деревянное войско и строил из кубиков высокую красную башню. Рядом — окно Марты: там у нее всегда стояли цветы.
Однако сейчас ни цветов, ни красной башни не было — домик казался вымершим. Даже палисадник — гордость Курта, — и тот выглядел заброшенным.
«Где же Марта и мальчик? Наверное, их тоже забрали?» — тревожно подумал Краус.
Он подошел к самой калитке. Полицейский с удивлением уставился на прохожего, который стоял, несмотря на холод, в одном костюме.
«Надо уходить!» — приказал самому себе Краус.
Не отрывая глаз от дома, он медленно двинулся вниз по улице, к шоссе. В это мгновение щелкнул замок, дверь дома открылась, и в палисадник вышел мальчик.
Он был высокий и тоненький, без шапки. Белокурые вихры топорщились над его крутым лбом. Одет мальчик был в старое, короткое пальто, из которого давно вырос. Краус сейчас же узнал это пальто: он сам покупал его когда-то сыну. Беглец жадно разглядывал мальчика: так вот каким стал его маленький Курт! Совсем взрослый!
Курт оглянулся и свистнул. Сейчас же послышался лай, и из дома выбежал крупный, в серых подпалинах пес, похожий на волка. Пес гордо вез маленькую тележку.
«Вольф! — ахнул про себя Краус. — Наш старый верный Вольф!»
В самом деле, как это он до сих пор не вспомнил о Вольфе? Еще когда Курт был крошкой, Вольф оберегал его колясочку и свирепо рычал на всех чужих. А когда Курт пошел в школу, Вольф каждое утро провожал его и носил в зубах сумку с учебниками. Это Вольф однажды спас Марту, когда она тонула в реке. Да, Вольф был верным другом семьи.
Сейчас на тележке у Вольфа были навалены разные домашние вещи и большой голубой кофейник, хорошо знакомый Краусу.
«Наверное, Курт повез вещи чинить к жестянщику. Кофейник еще при мне нуждался в починке», — соображал Краус, с нежностью разглядывая вещи на тележке. Он так углубился в это разглядывание, что не сразу обратил внимание на поведение собаки. А с собакой делалось что-то странное.
Едва выбежав и понюхав воздух, Вольф вдруг завизжал, кубарем скатился с крыльца и понесся к забору. За ним, подпрыгивая и кренясь, летела тележка. Кофейник тут же вывалился.
— Вольф, что с тобой? Назад, Вольф! — закричал мальчик.
Но Вольф точно оглох. Он был уже возле калитки и прыгал как бешеный, стараясь открыть ее или перепрыгнуть через забор. Ему мешала тележка. Он повалил ее набок, чтобы высвободиться из упряжки. Это ему не удавалось, и он все больше неистовствовал.
— Вольф, на место! Вольф, назад! — повторял Курт, вертясь вокруг собаки и норовя схватить ее за ошейник.
Но Вольфу уже удалось открыть калитку. Не обращая внимания на тележку, которая била его по ногам, он бросился вдогонку идущему по улице прохожему.
— Вольф, не сметь! Вольф, ко мне! — вне себя от испуга кричал Курт.
Сейчас Вольф накинется на этого прохожего, напугает его до полусмерти, как напугал на днях американца, и тогда не оберешься неприятностей! А у мамы и так достаточно горя…
Курт выхватил палку из ветхого забора и кинулся вслед за собакой. На помощь ему уже бежали полицейский и два солдата из американского патруля. Крик мальчика и лай собаки взбудоражили улицу. Из окон выглядывали любопытные.
Задыхающийся от волнения Курт настиг собаку, когда она уже набросилась на прохожего. Вольф бесновался и прыгал, норовя достать до самого его лица.
— Палкой! Ударь собаку палкой! Сильнее! — кричали на бегу полицейский и солдаты.
Курт замахнулся, хотел ударить Вольфа, отогнать его — и вдруг палка выпала у него из рук, и он остолбенело уставился на прохожего.
Он увидел, что Вольф беснуется не от злобы, не от желания напасть на врага, а от восторга. Не укусить он хочет, а лизнуть прохожего в самое лицо. И воет он не от свирепости, а от радости, от счастья и бросается на прохожего в неистовой собачьей преданности.
Курт задрожал. Только одного человека на свете встречал так Вольф. Только одному выказывал так бурно свою любовь и преданность.
Мальчик во все глаза смотрел на незнакомца. Нет, конечно, он ошибся… И Вольф тоже обознался… Бледное, чужое лицо, черные усики… Сутулая спина… У папы была совсем прямая, молодая спина и никогда не было усов…
Но в то мгновение, когда Курт оттаскивал собаку от незнакомца и собирался вежливо извиниться, он вдруг увидел карие глаза и улыбку, которую так хорошо помнил.
— Папа! — чуть не вскрикнул мальчик.
— Курт, дорогой… — донесся еле слышный ответ.
Краус сделал короткий, едва уловимый жест, но Курт мгновенно понял: показывать, что он узнал отца, нельзя. Рядом — враги.
Мальчик торопливо схватил Вольфа за ошейник и оттащил его. И вовремя: отовсюду уже сбегались любопытные. И, конечно, одним из первых прибежал вечный неприятель Курта — Мориц, сын их новой соседки — фрау Зейде. Мориц пролез вперед и стал перед Куртом, выпятив щуплую грудь.
— Ага! Я всегда говорил, что твои Вольф — вредная, злющая собака! — с торжеством заявил он так, чтобы все слышали. — Он всегда рвет мне штаны…
— Ты сам их рвешь, а сваливаешь на Вольфа, чтоб тебе не досталось от матери! — с возмущением пробормотал Курт.
Даже в эту минуту он не позволил оболгать Вольфа.
Запыхавшийся полицейский и два американца-патрульные протиснулись сквозь толпу.
— Собака укусила вас? Желаете написать жалобу на владельцев? — обратился полицейский к Краусу.
Краус быстро обдумывал положение. Отказаться от жалобы — это покажется подозрительным: все видели, как собака на него набросилась. А писать жалобу — значит, надо назвать себя, сообщить свой адрес, показать документы, которых у него не было.
Пока он раздумывал об этом, делая вид, что осматривает искусанную руку, толпа расступилась, пропуская вперед худенькую ясноглазую женщину.
— Курт, мальчик, что случилось? — тревожно спрашивала она, еще не видя ни сына, ни мужа.
Соседи успели уже сообщить Марте, что Вольф искусал прохожего. Но вот она подняла глаза — и в тот же миг узнала Крауса.
— Ах! — вырвалось у нее.
— Мама, наш Вольф набросился на этого господина, — торопясь и глотая слова, перебил ее Курт. — Этот господин, мама…
— Да, вот, пожалуйста, полюбуйтесь-ка… — Краус протянул руку и показал темно-красный след полицейской дубинки.
Таких следов было много на его теле — они легко могли сойти за укусы. Толпа подалась вперед — все хотели рассмотреть эти следы.
— Боже мой! — воскликнула Марта. — Это ужасно! Надо немедленно смазать йодом, перевязать, а то это может загноиться… Я сама, я сама перевяжу вас…
— Гм… перевяжете? Что ж, перевяжите. Только поскорей, а то я тороплюсь, — выразительно сказал Краус.
Он смотрел на жену. Как она побледнела! А седая прядка — ее не было раньше!
Поделиться книгой: