КАК УБИТЬ ДРАКОНА: Пособие для начинающих революционеров

К тому же мирное давление далеко не всегда может быть таким мирным, как его изображают. Не связанный с каким-либо насилием мирный протест может сжигать ресурсы власти и ограничивать ее собственную возможность применять насилие. Это может случиться по самым разным причинам — из-за деградации силовых структур, из-за истощения материальных запасов (в этом смысле забастовка — вполне силовой прием) или по другим причинам. Правда, в этом случае есть угроза, что, когда режим рухнет от истощения, главными бенефициарами на поле боя окажутся мародеры — либо криминал, либо интервенты. И тогда уже протестному движению придется применять насилие к третьим лицам.

Ясно только одно — протест не может допускать внутренней самоцензуры. Если у революции имеется встроенный ограничитель скорости, она никогда не взлетит. Сказав «А», лидеры протеста должны всегда быть готовы сказать «Б». Если ты выводишь людей на улицы, то ты уже тем самым допускаешь возможность революционного насилия. Другое дело, что ты можешь призвать своих сторонников к сдержанности из тактических соображений.

Предательством протеста в одинаковой мере является как провокация насилия в отсутствие революционной ситуации, так и абсолютный отказ от насилия, необходимого, чтобы поставить финальную точку в революции, когда революционная ситуация сложилась. Последнее означало бы оставление движения без лидеров на произвол судьбы. Как правило, это приводит к немедленному поражению революции и к еще большему насилию и жертвам, но уже со стороны не революции, а контрреволюции. Поэтому протест должен, конечно, стараться остаться мирным, и он останется таким, если готовность противостоять насилию насилием будет убедительная.

Глава 2. Объединение протеста:

многопартийность или монопартийность?

Все помнят каноническую метафору со сломанными стрелами, кочующую из одного эпоса в другой. Мудрый вождь (или царь) сначала демонстративно легко ломает стрелы по одной, а затем бессильно опускает руки, пытаясь сломать собранный из таких же стрел пучок. Затасканность этого образа не отменяет той простой истины, что единство протеста, в чем бы он ни состоял, является ключевым условием его эффективности. С этим мало кто будет спорить, но, что такое единство, каждый, как правило, понимает по-своему. Бывает единство многоголосое, а бывает такое, когда все должны петь одним голосом.

Именно об это споткнулась сегодня демократическая оппозиция в России.

На словах лидеры всех сколько-нибудь значимых протестных движений выступают за объединение. Странно было бы услышать от них заявления о том, что они против широкого фронта борьбы с диктатурой. Но многие из тех, кто на словах выступает за единство, на практике руководствуются другим принципом, который был сформулирован при сходных исторических обстоятельствах еще Лениным: «прежде чем объединяться, мы должны сначала решительно и определенно размежеваться». Опасность этого лозунга состоит в том, что по ходу дела конечная цель — объединение — уходит на второй план, зато размежевание идет по полной программе. Именно это мы и наблюдаем сегодня в России.

Оглядываясь назад, мы видим, что пути к успеху протестного движения весьма разнообразны. Среди прочих классификаций можно выделить два типа успешных революций. Одни осуществлялись сплоченными группами единомышленников, не только объединенных сходством политических взглядов, но и собранных в организацию полувоенного типа, которая после победы становилась основой новой государственности. Другие успешные революции совершались широкими коалициями самых разных политических сил, соединенных непрочной организационной связью, которая редко переживала саму революцию.

Присмотревшись к этому опыту более внимательно, мы не сможем не заметить, что очень часто тактические революционные задачи (захват и удержание власти) более эффективно решались именно полувоенными, заговорщицкими организациями, по своей структуре больше напоминавшими религиозные секты, чем политические партии в строгом смысле слова. Зато стратегические задачи, которые, собственно, ставили перед собой революции, в особенности задачи демократического характера, решались лучше именно там, где во главе революции стояла коалиция разнородных сил, объединившихся на время и по случаю.

Казалось бы, зная об этом, все ответственные политические силы должны стремиться к созданию широких коалиций. На практике, однако, этого не происходит. Коалиции не создаются, а если и создаются, то почти сразу распадаются. К сожалению, для этого есть веские объективные причины. Исторический опыт показывает, что чем агрессивнее диктатура, чем более беспощаден режим, тем меньше шансов у коалиции сложиться и победить. Это происходит по понятным причинам: сам режим прекрасно знает, что единство оппозиционных сил является для него главной угрозой, и делает все от него зависящее, чтобы такого единства не возникло, в том числе поддерживая в оппозиционной среде раскольнические настроения. Выбирая между «непримиримой» и «самой непримиримой» оппозицией, режим, как ни странно, предпочитает иметь главным оппонентом именно вторую — даже рискуя вырастить таким образом своего могильщика, как это уже случилось один раз в русской истории в начале XX века.

Нельзя забывать о том, что в России существует не только традиция самодержавия, но и традиция большевизма — сектантства и раскольничества в революционном движении. Обе традиции теснейшим образом связаны между собой. В отечественной истории большевизм сыграл не менее печальную роль, чем самодержавие, которое он вначале уничтожил, а потом возродил в еще более изощренной форме. Для подавляющего большинства наших современников большевизм и коммунизм — одно и то же. Но это далеко не так, поскольку можно не быть коммунистом и даже быть антикоммунистом, но при этом оставаться большевиком. Более того, если коммунизм для России — явление в значительной степени случайное, то большевизм произрастает из самих основ русской культуры.

Большевизм — движение, выросшее из русского народничества, далекое не только от либеральных идеалов. Для большевизма, как и для самодержавия, «социальным демиургом» является государство, а не общество. Но если самодержавие с помощью государства стремится законсервировать общество, то большевизм с помощью государства стремится вывернуть его наизнанку. Большевикам никогда не были нужны союзники во власти, им нужна была только сама власть. Большевизм очень живуч и способен принимать самые неожиданные формы. Это не только ленинизм и сталинизм, но и, например, ельцинизм в своей крайней форме. К сожалению, многие реформы 1990-х годов проводились теми же большевистскими, «кавалерийскими» методами, что и советские реформы, хотя это и не было так очевидно. И сегодня в российском протестном движении наблюдается подъем необольшевистских настроений. Эта философия и идеология становятся все более привлекательными по мере ужесточения режима.

Сила необольшевизма в том, что он нацелен на создание в буквальном смысле слова армии единомышленников, которая готова слаженно и организованно действовать по команде из единого центра. Ленин называл это партией нового типа. Такая армия гораздо эффективнее решает политические задачи в условиях гражданской войны, которую режим ведет с собственным народом, чем аморфная и трудноуправляемая коалиция. Но есть и обратная сторона медали. Война создает благодатную почву, на которой необольшевизм расцветает пышным цветом насилия. Это его стихия, поэтому он, сознательно или подсознательно, всегда настроен на войну. На гражданскую войну, объявленную народу диктатурой, необольшевизм отвечает собственной гражданской войной. Он тушит пожар встречным огнем.

Большевистская традиция в российском протестном движении предполагает, что единство протеста должно быть монопартийным. Это значит, что ядро протестного движения должно быть идеологически и организационно однородным, управляемым из одного центра вождем или группой вождей. У этого ядра может быть периферия, состоящая из «попутчиков», но союзы с ними носят временный и конъюнктурный характер. Предательство союзников для необольшевизма — политическая и этическая норма. Хороший союзник должен полностью организационно и политически раствориться в партии. Партия же не должна представлять интересы общества, а быть «приводным ремнем» между вождями и революционным классом.

Естественно, когда речь идет о вооруженном восстании и войне, такая форма организации протестного движения оптимальна. Проблема в том, что война таким образом становится для необольшевиков самоцелью. В условиях относительно мирного развития ситуации у них нет никаких шансов прийти к власти. Они вообще не могут прийти к власти, а могут лишь ее «подобрать», когда общая разруха приводит к параличу всех государственных институтов. Поэтому главными лозунгами необольшевизма всегда были и остаются две максимы: «чем хуже, тем лучше» и «кто не с нами, тот против нас».

Парадоксальным образом необольшевизм как радикальное течение в протестном движении способствует временной стабилизации и укреплению режима. Он делает невозможной любой другой формат изменений кроме насильственного переворота, совершенного в момент окончательного коллапса режима, который наступает в условиях полной разрухи в результате войны, масштабной экологической катастрофы и других аналогичных причин. Необольшевизм, который рассчитывает стать главным бенефициаром этой разрухи, препятствует объединению протеста и исключает любую возможность совершить транзит власти ранее этого момента и в менее насильственных формах. Он продлевает режиму жизнь, рассчитывая впоследствии стать его могильщиком. За это режим его и ценит.

В большинстве случаев необольшевизм оказывается тупиковым направлением в протестном движении, так как условия, необходимые для его победы, просто не успевают сложиться. Но в тех редких случаях, когда война или иное аналогичное по масштабу событие сносит режим и у необольшевистской секты появляется шанс на успешный переворот, его следствием всегда становится гражданская война и новая диктатура, иногда гораздо более жестокая, чем та, которую он устранил. Это вытекает из самой природы необольшевизма и необходимости захватить и удерживать власть силами нескольких процентов населения. Та ли это революция, которой ждет Россия, и та ли это победа над режимом, которая стоит жертв?

Альтернативой необольшевизму может быть протестная коалиция, многопартийный, многоликий протест — собрание разноголосых политических групп. Конечно, коалиция не лучшая форма организации на войне. Но главный принцип коалиции звучит так: лучше раньше, чем хуже. Объединение оппозиции создаст условия для смены режима раньше того момента, когда наступит его естественный коллапс. Цена падения режима измеряется количеством жизней, которыми будет оплачена победа. Нам совсем не безразлично, сколько их будет в конечном счете.

Коалиция — это всегда компромисс. В коалиции объединяются силы радикальные, менее радикальные и даже склонные сотрудничать с режимом. Необольшевизм всегда исключительно радикален. Он тоже идет на компромиссы, но только тактические, цель которых состоит в том, чтобы достигнуть результата и затем расправиться с «попутчиком». Именно поэтому все исторические союзы большевиков плохо заканчивались для их временных союзников. Главный лозунг коалиции противоположен необольшевистскому: все, кто не против нас, те с нами. Хотелось бы, чтобы результатом революции стала не послереволюционная разруха, а послереволюционное демократическое и правовое государство.

Тот, кто на этапе подготовки революции готов к компромиссам, и после революции будет к ним готов. А тот, кто отрицает компромисс на стадии революции, тем более будет отрицать его после революции и станет революционным диктатором. Наконец, каждый революционный диктатор со временем превращается просто в диктатора, которого надо свергать с помощью новой революции. Это замкнутый круг, по которому Россия ходит уже более ста лет. И если самые радикальные революционеры не готовы объединяться с отнюдь не радикальными и даже не революционерами, то это значит лишь, что они продолжают удобрять почву для вечного Путина.

Конечно, компромиссы тоже бывают разные. Нужна разумная середина между монопартийностью, уводящей в необольшевизм, и многопартийностью, уводящей в болтовню и неспособность к действию. На определенных этапах революции она не может обойтись без военных вождей. Но рядом с этими вождями всегда должен существовать орган, легитимирующий революционную власть вождей, не позволяющий им встать над революцией и над обществом.

Создание революционной коалиции, несмотря на ее непопулярность среди протестных масс, является важнейшим делом оппозиции. Коалиция, на самом деле, приближает революцию, так как формирует протестное большинство и, что самое главное, гарантирует, что революция не закончится новой диктатурой. Ради создания коалиции возможны и необходимы компромиссы. У любой успешной революции, помимо радикального ядра, обязательно должна быть очень широкая и менее радикальная периферия. Она и обеспечивает связь революции с народом. Иначе успеха добиться невозможно.

Глава 3. Как вырастить протест:

подполье или эмиграция? 

Протест — явление тонкое и сложное.

С одной стороны, его нельзя ни создать, ни искусственно подтолкнуть. Он возникает сам по себе и движется по своей собственной траектории. Лидерам протеста нужно следить за этой траекторией и стараться не просто перемещаться по ней, а предугадывать каждый следующий шаг протеста, чтобы всегда оказываться в нужное время в нужном месте.

С другой стороны, чтобы быть в состоянии предугадывать и оказываться в нужном месте, необходимо все время находиться в состоянии готовности, поддерживать связь с массой, подпитываться ее энергией и одновременно подпитывать ее идеологией. Причем в этом состоянии бездеятельной готовности, возможно, придется находиться долго — годы и даже десятилетия. Это непросто и психологически, и чисто технически.

Естественным образом возникает вопрос: где должны находиться лидеры, пока протест не наберет силу и не выйдет на свою политическую орбиту? Ответить на него очень непросто даже сегодня, а завтра будет еще сложнее. Мы стали свидетелями того, как режим буквально за считаные годы сначала совершил переход из стыдливо авторитарного в откровенно фашистский формат, а затем, не затормозив на этом полустанке, провалился в откровенный нацизм. При этом употребление таких терминов мною является весьма условным, потому что речь идет о явлениях сугубо русских, выросших на почве отечественной истории, поэтому лишь внешне сопоставимых с тем, что нам известно о фашизме и нацизме на примере Европы. Это имеет множество последствий, но одно из важнейших в практическом плане состоит в том, что в новой ситуации поле для легальной политической работы будет как минимум резко сужено, а как максимум — исчезнет совсем.

Это очень важно осознать прямо сейчас и соответствующим образом перестроиться. Многие привычные сегодня формы легальной и полулегальной институционализации протеста просто исчезнут. Допускаю, что в ближайшее время исчезнут все более-менее комфортные медийные площадки для относительно свободной критики власти. Интернет станет для российских спецслужб таким же полем борьбы, каким был коротковолновый диапазон радиочастот в годы холодной войны. Режим будет глушить «голоса», а население (точнее, его резко уменьшившаяся активная часть) — изобретать все новые способы, чтобы дотянуться до правды. Оппозицию может ждать судьба диссидентского движения, выдавленного репрессиями на самую периферию общественной жизни.

В среде оппозиции нет единой точки зрения, где и какими средствами надо продолжать борьбу в таких условиях (а многие стараются и не заглядывать в это пугающее будущее). Обычный дискурс вращается вокруг двух вариантов — эмиграция или подполье. Кто-то считает, что противостоять режиму возможно будет, только уехав за пределы страны. Другие, наоборот, полагают, что связь с протестным движением можно поддерживать, только оставаясь в России.

Как это часто бывает, и те и другие по-своему правы: бороться с неототалитарной диктатурой будет необходимо, используя все доступные средства, в том числе подполье и эмиграцию. Поэтому, вместо того чтобы спорить, где место для настоящего оппозиционера, стоит уже сегодня подумать, как соединить усилия тех, кто работает для будущего России «изнутри» и «снаружи». Лучшее место для оппозиционера — то, где он в данный момент может быть наиболее полезен для дела.

Начать нужно с осознания современных реалий. В эпоху глобального электронного контроля возможности для нелегальной работы из подполья окажутся предельно сужены не только по сравнению с царской Россией, но и даже по сравнению с Советским Союзом (хотя, казалось бы, ýже некуда). Для того чтобы в наше время остаться невидимым для спецслужб, оппозиционерам придется приобрести навыки квалифицированных агентов спецслужб, что в реальной жизни сделать очень трудно. Подполье — это по определению путь для очень немногих, исключительных личностей, от природы склонных к такого рода деятельности и по характеру «отмороженных», то есть изначально готовых провести большую часть жизни в тюрьме или вообще лишиться жизни ради идеи. Пропагандировать «широкое подполье» — значит пропагандировать утопию.

Что остается? Прежде всего игра с властью в «кошки-мышки» в легальной сфере. Даже в самой жесткой тоталитарной системе режим вынужден оставлять некоторые лакуны для псевдообщественной легальной активности, которую он, конечно, старается полностью контролировать изнутри, но которая внешне выглядит как деятельность работающих «общественных институтов». В советские времена каноническим примером таких псевдообщественных образований были творческие союзы (писателей, художников, кинематографистов, журналистов и так далее). Позднее, в годы перестройки, некоторые из них сыграли выдающуюся роль в ускорении преобразовательных процессов. В большой «шахматной игре», в которую оппозиции придется начать играть с режимом, окончательно покончившим с горбачевско-ельцинским наследием, каждый такой союз, каждая такая «ячейка», создаваемая и сохраняемая властью в своих целях, должна рассматриваться как клетка, которую необходимо занять. Если ее не занимает оппозиция, она остается за властью.

Режим тоже постоянно оценивает расстановку сил. Он может запретить все, но чем больше он запрещает, тем труднее становится управлять ситуацией. Ему надо найти золотую середину. Поэтому он оставляет какие-то позиции открытыми, если считает, что плюсы перевешивают минусы. Вот там, где он увидит плюсов больше, чем минусов, и придется работать, перебегая с места на место. Потому что какие-то окна все время будут закрываться, но какие-то будут и открываться.

Работа в условиях ограниченной легальности будет накладывать определенные рамки. Очевидно, что надо будет заново учиться эзопову языку и тщательно подбирать слова. Режим будет уничтожать тех, кто пытается претендовать на власть, но у «непретендующих» будут оставаться определенные возможности. Поэтому придется регулировать и свои амбиции.

Одной из важнейших задач оппозиции станет перевербовка тех, кто завербован властью. Это уже сегодня следует иметь в виду тем, кто занимает крайне нетерпимые позиции по отношению к «лоялистам». Сегодня радикальная оппозиция имеет возможность говорить собственным голосом только из-за границы. При этом все, кто не разделяет радикальную точку зрения, кто подстраивается, подлаживается под режим, кто частично принимает режим, и тем более те, кто является частью режима, но не самой худшей, — все эти люди подвергаются сегодня жесткой критике как коллаборационисты. Но эта возможность говорить своим голосом может очень скоро исчезнуть вовсе, и тогда слышны будут только голоса тех, кто остался в серой зоне. Если оппозиция хочет быть услышана, она должна научиться общаться из этой серой зоной.

С точки зрения влияния на общественное мнение никакая подпольная работа не заменит возможности легальной. Об этом говорит весь имеющийся опыт длительной борьбы с тоталитарными режимами. Поэтому союзнические отношения с колеблющимися — одно из важнейших условий успеха, так как именно они открывают путь к легальной работе даже в самых неблагоприятных условиях. В чем могут заключаться союзнические отношения? Во-первых, в привлечении на свою сторону тех, кому режим пока позволяет писать и говорить. Во-вторых, в налаживании работы внутри тех организаций, которые режим создает в качестве симулякров гражданского общества, и в формировании внутри них фракций из сочувствующих. В-третьих, в разворачивании самостоятельной работы в тех пограничных областях, которые режиму трудно уничтожить сразу: правозащита, социальная помощь, благотворительность, образовательная деятельность, экономические инициативы и так далее.

Что же останется подполью? Безусловно, это подготовка публичных акций протеста — не для того, чтобы «захватить власть», а скорее для демонстрации флага, символов, которые должны поддерживать движение в тонусе. Разумеется, это и поддержание в состоянии готовности коммуникации и организационных связей, которые позволят в случае изменения политической ситуации как можно быстрее выйти из подполья и развернуться в нормальную политическую организацию. Наконец, это помощь арестованным и их семьям. При этом надо отдавать себе отчет в том, что финансирование нелегальной работы в современных условиях из каких-либо внешних источников будет практически невозможным, чреватым мгновенным раскрытием и санкциями, поэтому всем местным активистам и сохранившимся организациям придется переходить в основном на самофинансирование, что уже само по себе снизит число таких структур.

Тем не менее, если наметившиеся тенденции в развитии российской государственности сохранятся, оппозиция рано или поздно столкнется с тем, что центр тяжести политической работы придется перенести за границу. К этому надо отнестись спокойно и психологически начать готовиться. По крайней мере, координационный центр оппозиции, как показывает опыт последних лет, в том числе беларуский, может располагаться только вне страны. Любая попытка создать его внутри будет строго пресекаться режимом. Только за границей можно будет развернуть в полном объеме работу независимых оппозиционных медиа, хотя распространение их контента в России будет отдельным квестом (но чтобы распространять что-то хорошее, надо все равно сначала это хорошее создать). Там же придется сосредоточить образовательные проекты для подготовки кадров будущей России. Там же можно будет организовать сбор финансовых средств и воздействие на общественное мнение Запада.

Конечно, эмиграция — это всегда компромисс. Но проблема в том, что компромисс, на который вскоре придется идти тем, кто попытается выжить, не уезжая, будет еще более существенным. Думаю, нам, скорее всего, придется изменить привычное отношение к политической эмиграции как к вынужденному бегству и перестать делить оппозиционеров на «местных» и «неместных». Эмиграция становится просто вторым фронтом (а если ситуация совсем ухудшится, то и первым) в борьбе с режимом. Нужно будет наладить четкое взаимодействие между теми, кто борется изнутри, и теми, кто борется снаружи. Только во взаимодействии этих двух фронтов оппозиция сможет сохраниться и действовать.

Те, кто будет работать в эмиграции, столкнутся с дополнительными сложностями. Нет сомнений в том, что режим будет представлять всех политических эмигрантов шпионами и диверсантами, живущими на деньги иностранных спецслужб. Но это полбеды: загвоздка в том, что в действительности отношения политэмигрантов с правительствами и спецслужбами тех стран, где они попытаются создать свои центры, будут совсем не радужными. Исторический опыт показывает, что европейские правительства бывают не очень рады тому, что на их территории действуют борцы с российским режимом, ведь для них это лишняя нагрузка и осложнения в отношениях с Кремлем.

По всей видимости, в будущем произойдет определенное разделение труда. С какого-то момента свободная дискуссия о модели новой России окажется возможной только на свободной от диктатуры территории. А вот дистрибуция свободных идей извне будет затруднена — этим придется заниматься тем, кто нашел в себе мужество бороться изнутри. Надо быть готовыми к тому, что довольно значительное время протесту придется находиться в инкубаторе, прежде чем он вырвется на политический простор. Поэтому надо заранее позаботиться о том, чтобы работа этого инкубатора была хорошо отлажена. Чем больше удастся сделать сейчас, тем меньше придется делать потом.

Глава 4. Точка невозврата:

улица или командные высоты

С какого момента революция становится необратимой? Многие полагают, что для этого ей надо «овладеть улицей». Так ли это?

Улица была и остается главной мантрой русской либерально настроенной интеллигенции. Свою миссию она видит, как правило, в том, чтобы вывести массы на улицу. Но получается у нее это обычно не очень хорошо. Чаще всего массы реагируют не столько на призывы интеллигенции, сколько на тайные намеки власти, как это было при Горбачеве, когда раскол в ЦК обеспечил успех самого массового митинга в истории России. Иногда массы выходят на улицу сами по себе, как в начале прошлого столетия, когда интеллигенция бежала вслед за массами, едва поспевая. Но гораздо более серьезная проблема состоит в том, что интеллигентные лидеры революции не очень понимают, что с этими вышедшими на улицу массами делать, а неинтеллигентные — понимают, но предпочитают вслух не говорить. Так что со времен Ленина в России откровенно и по делу на эту тему никто не высказывался. Впрочем, обвинять тут никого нельзя. Сначала на то были веские причины, а потом повода говорить об этом просто не было.

Для чего же политические лидеры зовут народ на улицу? Есть две принципиально разных ситуации, рассмотренных нами выше, — мирный и немирный протест. Ситуацию с мирным протестом можно в этом контексте не рассматривать. Если остается надежда на то, что диктатура отступит под психологическим прессингом (потому что «одряхлела», или потому что имеется раскол элит, или потому что режим боится интервенции), людей выводят на улицу исключительно для демонстрации силы, а не для ее непосредственного применения. В этом случае под прикрытием толп на улице лидеры оппозиции ведут переговоры с представителями режима и обсуждают условия его капитуляции. А вот случай, когда никакой капитуляции не предвидится, когда режим готов отстреливаться, требует отдельного рассмотрения.

В ситуации, когда дело доходит до возможности реализации самого жесткого сценария смены власти, призыв выйти на улицу — это призыв к началу атаки, то есть откровенный призыв к восстанию. Это весьма ответственный поступок. В таком случае лидеры должны быть готовы эту атаку возглавить и вести ее по всем правилам революционной и военной науки. В противном случае они не имеют права звать людей на улицу, потому что тогда этот призыв сильно смахивает на провокацию и бессмысленное бросание людей под дубинки, а то и под пули. Но, чтобы руководить восстанием, вести уличные бои в прямом смысле этого слова, одного желания мало. Как писал автор единственного успешного революционного восстания в России, восстание — это искусство, которому нужно учиться. Разумеется, к восстанию нужно готовиться заранее. Это не тот случай, когда дело решает экспромт.

Цель, ради которой людей выводят на улицу в революционной ситуации, — захват командных высот. То есть улица важна не сама по себе (как в утопиях «диванных вождей»), а исключительно как маршрутизатор движения массы, как способ вывести в нужное время и собрать в нужной точке или точках критическую массу невооруженных или плохо вооруженных людей. Массу, достаточную для того, чтобы парализовать волю к сопротивлению локальных командиров режима, принимающих решения в таких точках, которые, соответственно, должны быть обозначены.

Более ста лет назад один революционер под псевдонимом Посторонний срочно диктовал советы питерским товарищам по организации революционного восстания. Какие-то из них устарели, но некоторые и сто лет спустя остаются актуальными:

«Вооруженное восстание есть особый вид политической борьбы, подчиненный особым законам, в которые надо внимательно вдуматься. Замечательно рельефно выразил эту истину Карл Маркс, писавший, что вооруженное “восстание, как и война, есть искусство”.

Из главных правил этого искусства Маркс выставил:

1. Никогда не играть с восстанием, а, начиная его, знать твердо, что надо идти до конца.

2. Необходимо собрать большой перевес сил в решающем месте, в решающий момент, ибо иначе неприятель, обладающий лучшей подготовкой и организацией, уничтожит повстанцев.

3. Раз восстание начато, надо действовать с величайшей решительностью и непременно, безусловно переходить в наступление. “Оборона есть смерть вооруженного восстания”.

4. Надо стараться захватить врасплох неприятеля, уловить момент, пока его войска разбросаны.

5. Надо добиваться ежедневно хоть маленьких успехов (можно сказать: ежечасно, если дело идет об одном городе), поддерживая, во что бы то ни стало, “моральный перевес”.

Маркс подытожил уроки всех революций относительно вооруженного восстания словами “величайшего в истории мастера революционной тактики Дантона: смелость, смелость и еще раз смелость”.

В применении к России и к октябрю 1917 года это значит…

Комбинировать наши три главные силы — флот, рабочих и войсковые части — так, чтобы непременно были заняты и ценой каких угодно потерь были удержаны: а) телефон; б) телеграф; в) железнодорожные станции; г) мосты в первую голову.

Выделить самые решительные элементы (наших “ударников” и рабочую молодежь, а равно лучших матросов)в небольшие отряды для занятия ими всех важнейших пунктов и для участия их везде, во всех важных операциях, например… Составить отряды наилучших рабочих с ружьями и бомбами для наступления и окружения “центров” врага (юнкерские школы, телеграф и телефон и прочее)с лозунгом: погибнуть всем, но не пропустить неприятеля»…

Вчитываясь в эти строки сто лет спустя и уже зная итог, начинаешь понимать всю важность осознания простых истин. Простота, к сожалению, не означает легкости усвоения. Попробуем посмотреть на эти советы с позиций сегодняшнего дня. Аксиомы Маркса можно оставить в стороне: это философские истины, трудно применимые в каждой конкретной ситуации. А вот к советам относительно мостов, почт, телеграфа и так далее стоит присмотреться. Времена сильно изменились, телеграф канул в Лету, почта стала электронной, мосты утратили свое значение, но дело не в них самих.

Первое, что было и остается актуальным, — необходимость удержать единое пространство политического действия, не дать разбить восстание на сектора, каждый из которых потом можно подавить по отдельности. Ленину для этого нужны были мосты, но в целом речь идет об основных транспортных узлах, которые нужно вычленить и суметь сразу же поставить под контроль.

Второй, еще более важный момент — обеспечение бесперебойной коммуникации между восставшими. Для этого в современных условиях нужен контроль за провайдерами интернета и мобильной связи, а также за системами передачи сигнала (пункты управления, антенны и прочее). Лишенная координации революционная масса быстро превратится в неуправляемую толпу и будет раздавлена.

Третье: никто не отменял важности контроля и более традиционных средств массовой коммуникации — телевидения, радио, газет, типографий. Если они не могут быть поставлены под контроль, то, по крайней мере, должны быть нейтрализованы.

Четвертое: очень важно не дать режиму наращивать репрессии и выдергивать из толпы лидеров. Для этого необходимо в первую очередь блокировать тюрьмы и полицейские участки, добиваться физического освобождения ранее арестованных товарищей.

Пятое: сохраняется актуальность формирования передовых отрядов из подготовленной и по возможности вооруженной молодежи, которая сможет хотя бы отчасти нейтрализовать действия силовиков и прикрыть основную массу. Соответственно, подготовка и вооружение этих отрядов за счет трофеев или за счет кустарного производства (коктейли Молотова и так далее) является важной задачей.

Революция — дело серьезное, и играть в нее нельзя. Не уверен — не обгоняй историю. Не готов идти до конца — не выходи из комнаты, не начинай движения, оставайся на месте. Не зови людей на улицу, если не знаешь, по какой улице и куда им надо пойти, и не готов идти впереди. Но если позвал — не останавливайся, в том числе перед жертвами, иначе этих жертв будет еще больше, а самое главное — все они будут напрасными. Если чувствуешь себя на это способным, то готовься. Революция — это профессия. Как и любая профессия, она не любит дилетантов. Готовиться — значит в том числе додумывать вещи до конца, не пугаясь выводов, которые могут оказаться жестче, чем всем нам бы хотелось.

Глава 5. Как организовать новую власть:

конституционная или декретная демократия?

Честный и принципиальный человек, критически настроенный по отношению к существующему в России режиму, вправе спросить: в чем же состоит проблема при переходе от плохого авторитарного государства к хорошему демократическому?

И действительно, на первый взгляд все выглядит предельно просто. После того как силы демократии тем или иным способом победят, они должны первым делом созвать Учредительное (конституционное) собрание. Потом нужно принять новую редакцию Конституции или как минимум очистить старую от всех неконституционных поправок. А после этого надо провести свободные выборы в новые органы демократической власти. В общих чертах все так и есть. Но реальность немного сложнее. Стоит подробнее присмотреться к этому плану, как возникает много практических вопросов, которые было бы лучше обсудить заранее.

Здравый смысл подсказывает, что даже при самых благоприятных условиях все три основополагающих, конституирующих новую власть мероприятия (созыв Учредительного собрания, приведение Конституции в соответствие с демократическими принципами и проведение свободных выборов в новые органы власти) невозможно осуществить ни за день, ни даже за месяц. На все потребуется как минимум год, а то и больше. И это при идеальных условиях, а они таковыми явно не будут.

На этих условиях нужно остановиться подробнее, потому что они имеют существенное значение. Не надо быть пророком, чтобы предсказать, что, когда Путин уйдет, привычка жить по-путински у очень многих останется. А это значит, что реальные изменения в жизни России будут происходить значительно медленнее, чем нам бы хотелось.

Мы часто недооцениваем силу социальной инерции. Людям свойственно цепляться за то, к чему они привыкли за долгие годы. В результате обветшалые институты, которые, казалось бы, должны сами развалиться под грузом коррупции и неэффективности, продолжают работать. Система демонстрирует чудеса живучести. Зато, когда инерция исчерпывает себя (а вечной она быть не может), происходит резкий и трудноуправляемый системный обвал. Чем сильнее инерция и чем дольше она длится, тем рискованнее могут быть испытания переходного периода.

Что ожидает любое временное правительство, которому придется одновременно вытаскивать Россию из прошлого и готовить ее к будущему? Во-первых, резкий скачок бедности при усугубившемся бюджетном дефиците и ограниченных возможностях финансового маневра. Во-вторых, усиление дезинтеграционных процессов и рост сепаратистских настроений. В-третьих, саботаж и сопротивление старых элит, в особенности силовых. В-четвертых, бегство капиталов, прямо или косвенно связанных со старым режимом. В-пятых, обострение криминальной обстановки, в том числе из-за начавшегося передела собственности. В-шестых, ухудшение международной обстановки, так как внутреннее ослабление неизбежно провоцирует усиление давления извне.

При неудачном стечении обстоятельств все эти факторы могут сложиться в «идеальный шторм». Временное правительство, какими бы благими намерениями оно ни руководствовалось, довольно быстро окажется в положении правительства чрезвычайных мер. Две повестки будут накладываться друг на друга и мешать друг другу: преобразовательная повестка, нацеленная на формирование в России условий для стабильного конституционного правления, и чрезвычайная повестка, цели которой состоят в удержании завоеванного политического плацдарма, подавлении сопротивления сил старого общества и стабилизации общей социально-экономической и политической ситуации в стране.

Политика — непрерывный процесс. Если в этом процессе происходит разрыв, пусть даже всего в несколько дней, не говоря уже о неделях и месяцах, то в образовавшуюся щель неминуемо хлынет хаос. Мы же говорим о периоде длительностью от одного до двух лет. Смута и безначалие могут обернуться для Россия еще худшим режимом, чем путинский. Если не подумать об этом заранее, то кто-то может просто захватить валяющуюся под ногами власть. Захочет ли он потом ею с кем-то делиться — большой вопрос.

С практической точки зрения успех преобразований будет во многом зависеть не столько от того, как сработает Учредительное собрание, сколько от того, насколько эффективным окажется то правительство, которое появится в первый день революции и будет руководить страной до тех пор, пока ему на смену не придет новое, сформированное по итогам свободных выборов. Это временное правительство должно закрыть собою дыру между началом демократических преобразований и их первым институциональным воплощением. Обсуждение целей и задач временного правительства имеет сейчас большее значение, чем дискуссия о будущих конституционных новациях. О них еще будет время поспорить в Учредительном собрании, а вот у временного правительства времени на раскачку не будет.

Выражение «после Путина» имеет довольно абстрактный характер. «После Путина» может случиться как при жизни Путина, так и через много лет после его смерти. Нельзя исключить, что после Путина к власти в России придет такой же Путин или даже худшая его версия. И так может повториться несколько раз. Режим большевиков, которому чуть ли не каждый год предвещали крах его оппоненты, просуществовал почти семьдесят лет. Другое дело, что это не может продолжаться бесконечно. В какой-то момент будет принято решение пустить гражданское общество в политику. Это и станет точкой отсчета переходного времени.

В некотором смысле совершенно не важно, кто и как сделает первые шаги. Это может быть один из череды преемников, который, как Горбачев, продекларирует, что так дальше жить нельзя, и начнет потихоньку отпускать гайки. Это может быть и прорвавшийся на вершину власти «предатель своего класса» вроде Ельцина, который устроит «революцию сверху». В конце концов, не исключено, что это будет коалиция демократических сил, которые совершат «революцию снизу», хотя в такой полицейской стране, как Россия, это пока и кажется маловероятным.

Таковы три разных сценария для России, три разных ее судьбы, но первый акт драмы будет выглядеть одинаково. Буквально из ничего возникает правительство, которое начинает демонтаж старой системы, выстроенной строго сверху вниз, и вовлекать «низы» (гражданское общество) в политический процесс. У этого правительства уже нет старой «легитимности покоя», но и нет еще новой «легитимности движения». Срок его жизни ограничен, но при этом ему надо проделать тяжелейшую и самую важную работу — сделать процесс преобразований необратимым и удержать страну от разрушения. Его миссия будет завершена, когда сформируется правительство нового конституционного большинства.

Исторический опыт, как российский, так и других стран, показывает, что два года — тот предельный период, в течение которого действует кредит доверия, выдаваемый населением демократическим силам, которые начинают преобразования в стране. Дальше возникает понятная развилка. Надо либо уходить, передавая власть вновь избранному правительству (которое редко оказывается дружественным к своим предшественникам), либо удерживать власть при помощи «революционного насилия», преодолевая сопротивление со стороны все более негативно настроенной к преобразователям массы.

Второй вариант — наиболее распространенный путь, но следование по нему, как правило, заставляет распрощаться с планами демократизации до следующего исторического случая. Собственно, это и случилось в России ровно через два года после общедемократической революции в 1993 году. Россия получила Конституцию вместе с танком, расстрелявшим первый в новой России парламент. Поэтому, как бы ни было трудно, надо уложиться максимум в два года с момента, когда будут сделаны первые шаги.

Итак, исторической миссией временного демократического правительства, которое придет к власти после конца путинского режима, будет перезапуск демократических процессов в России и подготовка условий для формирования постоянного, то есть законно выбранного конституционного правительства. Проблема, однако, в том, что реализовывать эту миссию ему придется в самых экстремальных условиях. Одним из главных вызовов переходного периода после любого длительного авторитарного правления является практически неизбежный нырок вниз как в экономике, так и в политике. Поэтому другая, не менее важная миссия временного правительства состоит в том, чтобы не позволить обществу погрузиться в хаос.

С большой долей вероятности можно утверждать, что никакое временное правительство не сможет обеспечить высокие стандарты демократии. Более того, в начальном периоде, возможно, потребуется демонтировать старые декоративные институты, такие как Дума или Совет Федерации. Очень непрост будет вопрос с судами, где возникнет противоречие между несменяемостью и независимостью, с одной стороны, необходимостью провести радикальную чистку коррумпированных кадров прошлого режима — с другой, правами преступников, подозреваемых и потерпевших — с третьей. В то же время правительству нужно будет поддерживать вектор развития в сторону демократизации, не допустить, чтобы временные ограничения стали постоянными, обеспечить созыв и реальную работу Учредительного собрания, принятие новой Конституции и проведение свободных выборов.

Каким образом должно быть организовано правительство, которому предстоит двигаться по этим расходящимся в разные стороны траекториям? В идеале это должно быть правительство национального единства, представляющее разные политические силы и опирающееся на консенсус гражданского общества. Что-то вроде «координационного совета оппозиции», облеченного властью. Но в жизни такой идеал практически недостижим. Во-первых, на момент начала движения в стране не будет никаких четко оформившихся политических сил, реально представляющих гражданское общество, на которые можно было бы опереться. Вместо них мы увидим множество политических групп с неясными целями и неочевидной легитимностью. Во-вторых, даже если бы кто-то захотел сделать этот политический калейдоскоп базой для формирования временного правительства, у него бы ничего не вышло (как это и случилось с «координационным советом» образца 2012 года). В-третьих, тот, в чьих руках власть окажется поначалу, должен иметь очень сильную мотивацию для того, чтобы пригласить других поделить с ним власть. В России такое великодушие до сих пор никто не проявлял — было бы странно ожидать его и в будущем.

Таким образом, как бы ни было желательно образование коалиционного революционного временного правительства, которое с самого начала представляет значительный спектр гражданского общества, на практике оно маловероятно. Скорее всего, власть окажется в руках одной политической силы — либо реформаторов сверху, либо революционеров снизу. И ни времени, ни желания эту власть распылять у такой силы не будет.

Это, в свою очередь, резко повышает риск того, что неизбежная временная диктатура революции превратится в долгосрочный проект. Что же можно предпринять для того, чтобы процесс демократизации и перехода на конституционные рельсы не застопорился?

Здравый смысл подсказывает, что для этого нужен какой-то баланс сил, позволяющий уравновесить работу временного правительства. Но где можно найти такой противовес? Практически все декоративные представительные институты старой власти дискредитировали и исчерпали себя. К тому же на момент начала революционных преобразований они будут в массе своей настроены контрреволюционно и никакой помощи оказать не смогут. Скорее всего, деятельность Государственной думы и Совета Федерации в том виде, в котором они существуют, вообще придется приостановить. А быстро провести выборы в новые представительные органы невозможно. На это нужны как минимум месяцы, в то время как на счету будет каждый день.

Возможное решение, как ни странно, подсказывает нам сам нынешний режим. В стремлении изобрести гарантии вечного пребывания у власти для своего вождя он в числе прочего изобрел и даже легализовал через Конституцию квазипредставительный орган власти — Государственный совет. Орган этот задумывался как механизм тотального сдерживания любых перемен. Но если привести в него других людей, подбираемых по другому принципу, контрреволюционный механизм превратится в революционный.

Госсовет, который можно практически мгновенно переформатировать, наполнив его представителями гражданского общества и регионов по указу того же временного правительства, может стать на переходный период сдерживающим политическим центром силы. Он может временно выполнять функции чрезвычайного законодательного органа и органа контроля за деятельностью временного правительства. При этом он позволит сохранить определенную конституционную преемственность между старой и новой властью. Госсовет может издавать временные декреты, которые сформируют нормативно-правовую базу для работы правительства в переходный период.

Принципы формирования Госсовета — тема для длительной и отдельной дискуссии, которую можно будет эффективно вести только тогда, когда будут понятны общие очертания транзита. Но одно не вызывает сомнения: если переход будет осуществляться в жестком режиме, то единственной легитимной основой для формирования Госсовета будет региональное представительство, так как легитимность всех других институтов власти будет поставлена под вопрос. Таким образом, Госсовет будет формироваться из числа региональных уполномоченных, скорее всего, избираемых или назначаемых местными законодательными собраниями. Также очевидно, что для нормальной оперативной работы этот Госсовет должен будет сформировать компактный руководящий орган, действующий на постоянной основе.

В такой конфигурации «временное правительство — Госсовет» система власти должна проработать в течение срока, необходимого для того, чтобы созвать Учредительное собрание, обеспечить его работу, принять новую Конституцию и избирательные законы, а также провести свободные выборы в новые, уже конституционные органы власти. На все это должно уйти не больше двух лет. В противном случае российская история зайдет на очередной тоталитарный круг.

Глава 6. Как закончить войну:

драка до победного конца, капитуляция или поиск компромисса?

Эта глава была написана почти за год до того, как разразилась крупнейшая за сто лет геополитическая катастрофа России — война против Украины. Как это ни парадоксально, она почти не нуждается в правках.

Временному правительству, которому придется заниматься демонтажом режима, нужно будет решить множество проблем. Но уже сейчас понятно, что главная из них будет состоять в том, чтобы закончить ту войну с Украиной, а фактически — с Западом, в которую режим Путина втянул Россию.

Война с Украиной — всего лишь верхушка айсберга, основой которого является глобальное противостояние с Западом повсюду, куда хватает сил дотянуться. Милитаризм — суть путинского режима. У него нет другого способа внутренне себя стабилизировать, кроме как вести постоянные войны с выдуманными внешними и внутренними врагами. Война — это расплата за коррупцию. Банда коррумпированных авантюристов, захвативших и узурпировавших власть в России в начале века, не может ее удержать без войны и ведет последнюю в своих узко клановых интересах.

Россия находилась в состоянии холодной войны с Западом начиная с мюнхенской речи Путина. В феврале 2022 года эта война перестала быть холодной. Пока она ведется на территории Украины. Но не надо себя обманывать: Украина лишь первая из намеченных целей. Эта война, необходимая Кремлю, чтобы стабилизировать и удерживать на плаву фашистский режим, является империалистической, преступной и, разумеется, несправедливой. Но, помимо всего того горя и страданий, которые она несет украинскому народу, помимо того горя, которое она несет в семьи убитых и раненых в ненужной и преступной войне российских солдат, эта война выжимает из страны ресурсы, необходимые для ее развития, она уничтожает будущее самой России. Война является главным препятствием для формирования альтернативной стратегии развития. Не прекратив эту бессмысленную и изматывающую войну, невозможно переключиться на конструктивную, созидательную и социально ориентированную повестку. Проблема здесь в том, что закончить войну гораздо труднее, чем начать. Поэтому для любого временного правительства в переходный период это будет очень серьезным вызовом. В том числе и потому, что неумное и сумбурное прекращение войны не менее политически опасно, чем ее продолжение.

В теории есть всего три способа закончить войну: победить, капитулировать и найти компромиссное решение. Стремиться к победе в нынешней войне с Украиной — преступно и аморально. Но, кроме того, если мы понимаем реальную природу этой войны и ее конечную цель — победить Запад, то это еще и утопично. Если это не удалось режиму на пике своего могущества, то тем более это будет не под силу сделать временному правительству в условиях естественного для переходного периода экономического спада и политической нестабильности. Поэтому в качестве реальных опций остается рассматривать только две стратегии — безоговорочную капитуляцию или поиск более или менее приемлемых условий мира. Проблема только в том, что после всего содеянного путинским режимом оговаривать какие-либо условия будет очень сложно.

Развязав войну, Путин снял вопрос о русском мире с практической повестки дня. Сам русский мир теперь ассоциируется только с агрессией. При этом Москва более не может играть роль его центра. Надо ясно и четко осознавать последствия случившегося, не пряча голову в песок как страус. Путин превратил русскую культуру, русскую цивилизацию из мировой в региональную. Такой фазовый переход, скорее всего, является окончательным и пересмотру истории не подлежит. Частным вопросом на общем фоне является превращение русского православия в сугубо региональную, местную религию без претензий на всемирное нравоучительство и роль Третьего Рима. И это тот мир, в котором мы будем жить вне зависимости от существования Путина. Даже если Путин уйдет, ничего из этого уже не вернется.

Но есть даже более серьезные последствия. Став свидетелями путинской агрессии, очень многие страны, и среди них практически все соседи России, будут видеть гарантии своей безопасности в расчленении России. Угроза распада России — главное последствие путинской войны, с которым столкнется временное правительство. И времени у этого правительства будет очень мало. Единственный путь сохранить Россию как единое суверенное государство — действовать на опережение по всем направлениям. В первую очередь в заключении мира со всеми вовлеченными в конфликт сторонами и в проведении федерализации. Федерализация — тема отдельного разговора, а вот о мире нужно сказать здесь.