Кипящая переправа

…Когда закончили заниматься любовью, Настя стала расспрашивать Глеба о его фронтовом житье-бытье. Шубин рассказал о том, как командовал ротой, о рейде в немецкий тыл. Рассказал и о том, как немецкий разведчик показывал ему расположения немецких частей. Настя от души смеялась над этой частью его рассказа. Поговорили немного и о будущем. Свое будущее Шубин представлял совершенно ясно – он видел, чем будет заниматься все ближайшие недели. Конечно, нужно разведать направление наступления на Сычевку, изучить эту новую для него местность. Для Насти будущее представлялось смутно.

– В снайперы меня, понятное дело, не возьмут, – рассуждала она. – Но я надеюсь, что и не комиссуют. Может, выучусь на медсестру? Или на радистку? Я слышала, в штабе не хватает радисток, генерал Лелюшенко даже кричал на кого-то из подчиненных из-за того, что тот не обеспечил нужное число радистов…

– А тебе куда больше хочется? – поинтересовался Шубин.

– Конечно, в радисты, – ответила Настя. – Мне никогда бинты и перевязки не нравились. И крови я боюсь. Нет, медик из меня не выйдет. Ты же знаешь, меня влечет к технике. Может, так и получится?

Они разговаривали, снова целовались… И тут Шубин заметил, что вокруг стало темнеть. Он взглянул на часы – уже наступил вечер. Настя тоже спохватилась:

– Ой, мне доктор сказал к семи часам обязательно быть в палате! Он будет мое колено осматривать, может, какое новое лечение назначит.

Тут и Шубин вспомнил, что ему врач сегодня велел быть на своей койке – решался вопрос о выписке. Впрочем, теперь ему уже не так хотелось поскорее покинуть госпиталь и вернуться в часть. Теперь он был бы не прочь задержаться здесь еще на день-два.

– Ладно, давай возвращаться, – сказал он. – У тебя осмотр, у меня осмотр… А может, после всех осмотров еще раз встретимся? Давай, а? Я опять к женскому госпиталю подойду, к тому же месту, где мы встретились.

– Хорошо, давай после ужина встретимся, – согласилась девушка.

Шубин отметил, что теперь она не выглядела такой мрачной и подавленной, как утром. Она стала прежней Настей Томилиной, которая никогда не теряла присутствия духа.

Они вышли из рощи и вернулись в расположение госпиталя. Здесь они расстались: Настя направилась к своей женской палатке, а Шубин – к своему госпиталю.

Глава 6

Шубин привычным жестом откинул полог, вошел в госпиталь и уже собирался направиться к своей койке, когда его окликнули:

– Капитан Шубин?

Глеб обернулся. Чуть в стороне от входа стояли три человека: офицер и двое рядовых. Шубин сразу обратил внимание на их погоны необычного, голубого цвета. «Летчики, что ли?» – мелькнуло в голове капитана. И тут же он сообразил, что его поджидают не летчики, а сотрудники Особого отдела.

– Да, это я, – ответил он. – А в чем дело?

– Я капитан Свистунов, – представился офицер. – Особый отдел Смерш 2-й армии. А дело в том, что вы арестованы. Сдайте оружие!

Рядовые сразу же, не дожидаясь команды, шагнули к Шубину. Один из них расстегнул кобуру и вынул «ТТ», второй привычным движением охлопал капитана по карманам, по бокам – не спрятано ли где еще какое оружие. Раненые со своих коек молча наблюдали за происходящим. Никто не посмел задать вопрос или тем более возмутиться тем, что арестовывают их товарища Шубина. Раненые хорошо знали Шубина – но еще лучше знали, что такое Особый отдел, как опасно с ним связываться.

– Следуйте за мной! – отдал новое приказание Свистунов. – Руки за спину!

И он вышел из госпиталя. А за ним двое рядовых вывели Шубина и повели его куда-то в сторону.

Они прошли метров сто и вышли к нескольким домам. Шубин вспомнил, что в этом районе должен располагаться Прохоров хутор. Видимо, дома и принадлежали хутору. Конвоиры ввели Шубина в один из домов и тут же принялись связывать ему руки. А связав, усадили за стол. Свистунов сел по другую сторону стола. Некоторое время он не смотрел на арестованного: сидел, что-то писал на одном листе бумаги, потом взял другой лист, стал писать на нем.

Шубин всего один раз имел дело с НКВД, причем во фронтовой полосе, там было не до допроса, и потому он не знал, что Свистунов применяет самую обычную тактику особистов: нарочно держать арестованного в неведении, чтобы он томился, гадал, за что его взяли, какое наказание ему угрожает. Но хоть опыта общения со Смершем Шубин не имел, он интуитивно понимал, что болтать, пытаться торопить особиста ему не стоит. И потому сидел, молчал и думал. Он думал о врачебном обходе, после которого его должны были уже сегодня выписать из госпиталя. А еще думал о Насте, которая будет ждать его в десять вечера у своей госпитальной палатки. Какая насмешка судьбы! Сегодня встретиться после долгой разлуки с любимой – и в этот же день попасть в руки Особого отдела!

Наконец капитан закончил писать и поднял глаза на арестованного.

– Знаешь, Шубин, за что тебя взяли? – спросил он.

– Нет, не знаю, – ответил капитан. – Никаких нарушений за мной вроде не числится. Даже не знаю, в чем меня можно обвинить. Разве что в неосторожности – что подставил голову под разрыв немецкого снаряда?

– Шутки шутишь, – заключил Свистунов. – Ничего, скоро ты у меня шутить перестанешь. Так вот, слушай. Ты, Шубин, обвиняешься в измене Родине и переходе на сторону врага. И у нас есть неопровержимые доказательства этого твоего преступления!

– Чепуха! – твердо заявил капитан. – На сторону врага я и правда ходил, но в разведку. Ходил, чтобы принести командованию нужные данные. Это моя служба. Я разведчик.

– Я в курсе, – усмехнулся Свистунов. – В курсе, какой ты разведчик. Человек, который ведет переговоры с врагом, выдает ему секреты своей армии – знаешь, как такой человек называется? Предатель!

– Никогда я не вел переговоров с врагом, – гневно произнес Шубин. – И никаких секретов ему не выдавал!

– Неужели? – усмехнулся Свистунов. – А что ты делал 29 июля в поселке Погорелое Городище?

– То, что и должен делать – проводил разведку.

– Зачем же в таком случае ты ходил в форме обер-лейтенанта вермахта? Зачем вел переговоры с начальником немецкой разведки 46-го корпуса Гансом Книппером? И самое интересное – о чем ты вел эти переговоры?

– Немецкую форму и правда надевал, – начал объяснять Шубин. – Это нужно было сделать, чтобы…

– Вот ты и признался! – торжествующе воскликнул Свистунов. – Ты сбросил форму советского офицера и надел форму врага. Так и запишем.

И он придвинул к себе лист и начал записывать в нем показания арестованного.

– Да послушай же, капитан! – воскликнул Шубин в сердцах и в волнении вскочил со стула. – Я разведчик! Я должен обмануть врага, проникнуть…

– Зубков, ну-ка, успокой этого предателя, – не поднимая головы от бумаги, распорядился Свистунов.

И не успел Шубин оглянуться, как на его голову обрушился сильнейший удар кулаком одного из конвоиров. Капитан рухнул на пол. Только начал вставать, как к нему подскочил второй конвоир и изо всех сил дал ему ногой по ребрам. И Шубин вновь оказался на полу.

– Ладно, пока хватит, – распорядился Свистунов. – Пускай посидит, подумает.

Шубин понял, что больше его пока бить не будут. Он с трудом поднялся, молча сел на стул. Он уже понял, как трудно ему будет отбиться от обвинений, которые выдвинул против него особист. Но он еще не догадывался, насколько это будет трудно.

– Значит, ты признаешь, что 29 июля переоделся в форму немецкого офицера, явился в штаб 161-й пехотной дивизии, вел переговоры с генералом Сольцем, а затем с капитаном Книппером, – зачитал Свистунов уже записанные показания «предателя». – Какие данные о готовящемся наступлении Калининского фронта ты им сообщил? Время начала наступления? Номера частей? Направление нашего удара?

– Да что за чушь! – вскричал Шубин. – Я ведь изображал немецкого танкиста, как же я мог что-то сообщить о движении наших частей? Наоборот, я разузнал у них о расположении немецкой обороны. И эти данные…

– Хватит ваньку валять! – прервал капитана Свистунов. – Эту песню мы уже слышали. Ты узнавал, ты сообщал нашему командованию… У нас есть свидетели, Шубин! Среди немецких пленных есть люди, которые видели тебя в Погорелом Городище. Видели в немецкой форме, как ты дружески беседуешь с их главным разведчиком. Так что хватит запираться. Давай рассказывай, когда именно ты заключил союз с врагом? Когда это случилось – в апреле, под Вязьмой? Или еще раньше, в сорок первом году?

– Это все твои лживые выдумки, капитан, – твердо ответил Шубин. – Твои свидетели – несколько немцев. А мои – полковник Городовиков, его начальник штаба полковник Белецкий, командир 20-й армии генерал Рейтер. Они все слышали мой рассказ о том, что я делал в Погорелом Городище. И командование полностью одобрило мои действия, выразило мне благодарность!

– Вот оно как! Благодарность ему выразили! – заорал Свистунов. – Не пытайся прикрыться полковниками да генералами. Если потребуется, мы и их проверим. А пока что ты ответишь за свое предательство. И за тобой еще одно преступление есть. Четвертого августа, когда наши части переправились через реку Вазузу и собирались идти в наступление, ты этому препятствовал. Ты не хотел наступать, Шубин! Вместо этого ты приказал своим подчиненным рыть траншеи. Ты все сделал, чтобы сорвать наступление нашей армии! Сознаешься в этом?

– Мы рыли траншеи, чтобы отбить атаку врага… – начал объяснять Шубин.

– Ага, сознаешься! – вновь воскликнул Свистунов. – Вот ты и во втором своем преступлении сознался! Скажи честно: ты пытался остановить наше наступление?

– Наоборот, я старался провести разведку, чтобы обеспечить это наступление… – ответил Шубин.

– Опять запираешься? Но мы отобьем у тебя охоту запираться. Ну-ка, ребята, поучите его маленько.

И «ребята» взялись за Шубина всерьез. Били в основном ногами. Капитан уже не протестовал, не звал на помощь – он понимал, что звать кого-либо бесполезно. Единственное, что он делал – это старался спрятать от ударов голову и верхнюю часть груди, куда угодил немецкий осколок. Но это не всегда удавалось, и несколько раз Шубин получил удары ногами по лицу, а один раз – особенно болезненный удар в верхнюю часть груди. Боль была такая, что Шубин невольно закричал (хотя в начале допроса дал себе слово не кричать и не стонать). Окружающие его стены дома стали меркнуть, он перестал чувствовать удары, а потом и вовсе потерял сознание.

…Очнулся все там же на полу. Почему-то он лежал в луже и сам был мокрый насквозь. Он еще раздумывал над тем, почему так получилось, когда услышал ненавистный голос Свистунова:

– Ага, кажется, оклемался. Давай, Зубков, вылей на него еще ведро воды.

И на голову Шубина обрушился новый водопад. Теперь ему стало понятно, откуда взялась лужа: его палачи таким образом приводили его в чувство.

– Ну что, предатель, пришел в себя? – снова услышал он голос особиста. – Сейчас тебе дадут протокол сегодняшнего допроса, и ты его подпишешь. И на этом все неприятности для тебя на сегодня закончатся. Тебе даже ужин дадут! А потом отведем в камеру, где будешь ждать завтрашнего утра.

– А что… будет завтра? – хотел спросить Шубин.

Но с первого раза спросить не получилось. Мешали два шатавшихся зуба и еще один зуб, выбитый и мешавший говорить. Капитан выплюнул его и тогда, уже более уверенно, повторил вопрос:

– Так что будет завтра? И что там, в этом протоколе, который я должен подписать?

– Завтра мы повезем тебя в штаб фронта, – объяснил Свистунов. – Начальство решит: там тебя будут судить или повезут в Москву. А насчет протокола – в нем зафиксировано все то, в чем ты успел чистосердечно признаться. То, как ты еще в прошлом году вступил в сговор с врагом и согласился работать на абвер. Как постоянно выполнял задания немецкого командования, сообщая врагу секреты, которые тебе стали известны. Как в Погорелом Городище надел любимую немецкую форму, общался со своими немецкими хозяевами и выдал им сведения о наступлении Калининского фронта. Из-за твоего предательства враг успел подготовиться к отражению нашей атаки. Наши войска понесли большие потери и не смогли развернуть наступление. А когда наступление наших войск началось, ты сделал все, чтобы его сорвать. Вот какое признание ты подпишешь. Да что я тебе рассказываю – сам грамотный, можешь прочитать. Посадите его, ребята, на стул, пусть читает.

Шубина подняли с пола и посадили на стул. Более того, ему даже развязали руки.

– Для того чтобы ты мог подписать свои показания, – объяснил Свистунов. – На каждой странице надо поставить подпись, а в конце еще написать: «С моих слов записано верно и мной прочитано». Давай бери ручку, пиши.

Слушая особиста, Шубин невольно признал, что внешне его обвинения выглядели даже правдоподобно. Войска Калининского фронта действительно столкнулись с упорным сопротивлением противника, который явно знал время начала советского наступления. Этот провал нашей разведки нужно было как-то объяснить. Надо было проделать большую работу, выявить немецкого агента, засевшего где-то в командовании Калининского фронта. Но для этого нужно было проделать большую, сложную работу. Проще найти таких «предателей», как Шубин, и выбить из них признание. И вот особисты двух фронтов «трудились», находя «предателей» и выбивая из них показания.

Шубин перелистнул три листа, которые ему подсунул для подписи Свистунов. На них было написано все то, что особист уже сообщил устно. Шубин заметил кучу несообразностей, подтасовок. Сообщалось, что он вел подрывную деятельность против Красной армии в местах, в которых он никогда не был. И дальше все было в том же духе.

Прочитав эти «показания», Шубин отодвинул от себя листки.

– Брехню подписывать не буду, – твердо заявил он. – Ты, Свистунов, даже не постарался эту фигню грамотно составить.

– Не будешь?! – заорал в ответ особист. – Еще как будешь! Бей его, ребята!

И Шубина снова били, снова приводили в сознание с помощью нескольких ведер воды и вновь продолжали избиение. Разведчик потерял представление о времени, он не знал, что сейчас – все еще вечер или уже ночь.

Наконец палачи утомились, их начальник тоже. Тогда Свистунов сказал:

– Ладно, на сегодня хватит. Тащите его в подвал, пусть оклемается. Завтра повезем его в Волоколамск, в штаб фронта, там за него по-другому возьмутся. Все, что требуется, подпишет!

Двое рядовых подхватили Шубина под руки (самостоятельно он не мог идти) и вытащили из избы. Уже давно настала ночь. «Настя! – вспыхнуло в голове разведчика мысль. – Ведь она ждала меня! Что она теперь подумает? Надо ей как-то сообщить… Но как?» Сообщить было невозможно.

Шубина дотащили до какого-то сарая, завели внутрь. Вспыхнула лампа, она осветила крышку погреба. Один из палачей откинул крышку, и Шубина столкнули вниз. Загремел замок на крышке погреба, замок на двери сарая. И разведчик наконец остался один. У него болело все тело. Но сильнее физических мук его терзала мысль о страшной несправедливости случившегося. И что теперь будет? Он понимал: следователи в Особом отделе фронта будут относиться к нему так же, как и Свистунов. Почему они должны быть другими? У них только звания выше. Его будет допрашивать не капитан, а майор. А бить скорее всего будут так же жестоко.

Шубин думал о своем положении, как ему казалось, всю ночь. И все-таки незаметно для себя он заснул.

…Проснулся от скрипа открываемой крышки погреба. В сарай ворвались яркие солнечные лучи. Значит, уже настало утро. Кормить его, кажется, не собирались, как не покормили и вечером. Разведчику снова связали руки и вывели из сарая. Рядом с сараем стояла дряхлая полуторка. Конвоиры опустили один борт, затащили в кузов Шубина, затем залезли сами. Свистунов сел в кабину, рядом с водителем, и машина, несколько раз чихнув, покатила прочь.

На выезде из проселка на шоссе полуторке пришлось подождать: на запад проходили рота за ротой новые части. Как видно, армия готовилась к новому наступлению, в котором Шубину уже не было суждено принять участие.

Пехота прошла, а за ней подкатил «Виллис», в котором сидел человек с генеральскими звездами на погонах. И этот человек был Шубину знаком!

– Товарищ генерал! – крикнул он.

Он не знал, что еще сказать. «Помогите», «спасите» – все эти слова были какие-то жалкие. Но хватило и одного оклика. Командующий 20-й армией генерал Макс Рейтер повернул крупную лобастую голову в сторону полуторки. Его глаза встретились с глазами разведчика. Генерал узнал капитана.

– Шубин! – воскликнул он. – Что ты тут делаешь?

Разведчик не успел ответить, как в происходящее поспешил вмешаться капитан Свистунов.

– Товарищ генерал, проезжайте, не создавайте помехи следственным действиям, – важно произнес он.

Рейтер посмотрел на особиста, но ничего говорить ему не стал. Он вышел из машины и подошел вплотную к полуторке.

– Тебя арестовали? – спросил он у Шубина.

– Ну да! – воскликнул разведчик. – Меня обвиняют в том самом эпизоде, за который вы меня хвалили. Помните, я в Погорелом Городище проводил разведку в форме немецкого офицера. Я еще подробную схему немецкой обороны составил…

– Все понятно, – буркнул Рейтер и повернулся к своему водителю: – Ильяс, помогите-ка капитану слезть с машины. Он с нами поедет.

– Как это с вами? – возмутился Свистунов. – Он вредитель и должен ехать в Особый отдел фронта, где…

– Ты со мной поспорить захотел, я вижу? – спросил у особиста Рейтер. – Говоришь, ты едешь в Волоколамск? Давай и я туда поеду, хотя меня в армии ждут. И расскажу всю эту историю командующему фронтом. Я ему докладывал, что у меня такой отчаянный разведчик есть, прямо под носом у немцев все их секреты узнал. И Георгий Константинович, думаю, помнит фамилию Шубин. Пойдешь вместе со мной к комфронта?

Свистунов растерялся и вроде бы даже стал меньше ростом. Вообще-то сотрудники Смерша никого не боялись, даже с генералом могли говорить свысока. Но на фронте все знали крутой нрав генерала Жукова, знали, что он не боится спорить с самим Верховным главнокомандующим. К тому же в позиции Свистунова имелся изъян: ведь он так и не заставил Шубина подписать признательные показания. Это был большой прокол, который в случае конфликта грозил особисту большими неприятностями.

– Зачем же вместе? – пробормотал он. – Я лучше потом… отдельно…

– Вот как? – презрительно процедил сквозь зубы Рейтер и снова повернулся к водителю: – Ты почему еще не выполнил приказ?

Молодой водитель, как на пружине, запрыгнул в кузов, достал из кармана нож и перерезал веревки на руках Шубина. А потом помог ему слезть на землю. Без этой помощи разведчик бы не справился – его шатало.

– Давай сюда его «дело»! – потребовал Рейтер у Свистунова.

– Но… – начал мямлить тот.

– Давай дело, или я о твоих «подвигах» на самый верх напишу! – пригрозил генерал.

Больше ничего не возражая, особист полез в свой портфель и достал «дело», заведенное на Шубина. Рейтер бегло просмотрел его, затем взял своими железными пальцами за края – и порвал папку пополам, а затем еще раз пополам и еще раз. И выбросил клочки.

– Вот цена твоих «подвигов», капитан! – сказал Рейтер. – Ты бы лучше настоящих немецких шпионов ловил, как вот в 30-й армии поймали одного субчика. Все, чтобы я больше тебя не видел!

– Садись, Шубин, – приказал он разведчику.

Капитана не надо было приглашать второй раз. Он сел в машину, и она тотчас тронулась с места.

– Значит, он тебе ту геройскую разведку в вину поставил? – спустя некоторое время спросил генерал.

– Так точно, товарищ генерал, – ответил разведчик. – Больше-то у него ничего не было…

Надо сказать, говорить Шубину было трудно: после случившегося его била крупная дрожь. Он все еще не мог поверить в свое избавление.

Макс Рейтер на это ничего не сказал, только покачал головой. Они уже подъехали к штабу армии в деревне Ручьи. Вслед за генералом Шубин вошел в помещение штаба. Рейтер провел его дальше, в комнату, которую занимал он лично. Достал из шкафа бутылку водки, налил полный стакан и подал разведчику.