Плетеное королевство

То, как министр произнес это, словно решил, что Камран бредит, опечалило принца.

– Ты не видел того, что видел я, Хазан. Она обезвредила мальчишку одним взмахом руки. Вывихнула ему плечо. Ты не хуже меня знаешь, насколько туланцы дорожат джиннами за их силу и быстроту.

– Безусловно, – осторожно проронил Хазан. – Однако я хотел бы напомнить вам, сир, что ребенок, которого она обезоружила, был слаб от голода. Его кости мог раздробить и сильный порыв ветра. Больная крыса могла одолеть его.

– Все равно. Найди ее.

– Служанку.

– Да, служанку, – раздраженно повторил Камран. – Она сбежала, когда увидела меня. Она смотрела на меня так, будто знала, кто я.

– Прошу прощения, сир, но я думал, что вы не разглядели ее лица.

Камран издал глубокий вздох.

– Может быть, министр, тебе следует поблагодарить меня за то, что я поручил тебе такое задание? Если, конечно, не хочешь, чтобы я поискал тебе замену.

Губы Хазана дрогнули; он поклонился.

– Я рад, как всегда, быть к вашим услугам.

– Скажи королю, что я должен принять ванну перед нашей встречей.

– Но, сир…

Камран зашагал прочь, и звук его удаляющихся шагов снова огласил просторные залы. Гнев начал разгораться опять, неся с собой влагу, затуманивавшую взор и приглушавшую звуки.

И все же жаль, что тогда Камран не стал анализировать себя. Он не заглядывал в щели своего любопытства, гадая, какие еще чувства могут скрываться под оболочкой неизменного гнева, и ему не приходило в голову, что, возможно, он испытывает нечто вроде смутного горя, а потому принцу не казалось необычным представлять в этот момент, как его меч пронзает чье-нибудь сердце. Камран был настолько поглощен этой фантазией, что даже не услышал, как его окликнула мать: ее украшенная драгоценностями мантия, поскрипывая сапфирами, волочилась по мраморному полу вслед за ним.

Камран редко прислушивался к голосу матери, пока не становилось слишком поздно.

6

Утро, помимо всех прочих событий, разочаровало Ализэ. Она принесла в жертву целый час сна, смело встретила зимний рассвет, едва избежала покушения на свою жизнь и в конечном итоге вернулась в Баз Хаус с одним лишь сожалением, желая, чтобы карманы ее были такими же тяжелыми, как и мысли.

Она несла в руках этот неудобный сверток, пробираясь по сугробам, пока не очутилась у входа для слуг в поместье лоудженского посла, где с трудом пролепетала замерзшими губами причину своего визита. Белобрысая экономка вручила дрожащей и усталой Ализэ кошелек с деньгами, и та допустила ошибку, пересчитав монеты только после сдачи заказа. А потом, совсем забывшись, осмелилась возразить, что здесь произошла какая-то ошибка.

– Простите меня, госпожа, но тут только половина того, о чем мы договаривались.

– Хм… – хмыкнула экономка. – Остальное ты получишь, как только моя госпожа решит, что платье ей понравилось.

Глаза Ализэ округлились.

Возможно, если бы ее юбки не были скованы инеем, грудь не раскалывалась от холода, а губы не онемели настолько сильно, – или может, если бы ее ноги не потеряли всякую чувствительность, – то Ализэ бы вспомнила, что ей следует прикусить язык. Она кое-как сдержала возмущение и только чудом осталась спокойна.

– Но ведь госпожа Худа может решить, что платье ей не нравится, просто чтобы не платить, – заметила она.

Экономка отпрянула, словно ее ударили.

– Поосторожнее со словами, девчонка. Я не потерплю, чтобы кто-то называл мою хозяйку непорядочной.

– Но ведь вы понимаете, что это нечестно… – произнесла Ализэ, поскальзываясь на ледяном порожке. Она ухватилась за дверной косяк, чтобы не упасть, и экономка отшатнулась еще дальше – на этот раз с нескрываемым отвращением.

– Вон, – прошипела она. – Убери свои грязные руки от моей двери…

Испугавшись, Ализэ отскочила назад, почти наступив на еще один кружок льда, оказавшийся слева от нее.

– Госпожа Худа даже не позволит мне войти в дом, – заикаясь, пролепетала она, дрожа всем телом от стужи. – Она не позволит мне сделать ни одной примерки – платье может не понравиться ей по любой из причин…

Дверь перед ее носом захлопнулась.

В этот момент Ализэ почувствовала резкую боль в груди, от которой стало трудно дышать, и это ощущение не покидало ее весь день.

Девушка снова нащупала маленький кошелек, что лежал в кармане ее фартука и касался бедра. Она вернулась в Баз Хаус с запозданием, поэтому убрать заработанные деньги в более надежное место не успела.

На обратном пути мир начал оживать, каждое новое пробуждение в Сетаре отпечатывалось на свежевыпавшем снегу. Улицы города охватила подготовка к Фестивалю зимних роз, и, хотя Ализэ нравился пьянящий аромат розовой воды, разлитый в воздухе, время, остававшееся до того, как колокол прозвонит на работу, она предпочла бы провести в тишине. В тот момент Ализэ не знала, что желанная тишина может не наступить вовсе.

Когда часы пробили шесть, девушка уже была на кухне с метлой в руках; она тихо стояла в тени, придвинувшись так близко к огню, как только могла. Все остальные слуги Баз Хауса, собравшиеся за длинным деревянным столом для утренней трапезы за час до этого, как раз доедали свой завтрак: это был халим – сладкая каша с кусочками говядины; Ализэ с восторгом наблюдала за ними.

Ей, как служанке на испытательном сроке, присоединяться к ним пока не разрешалось – да и интереса к их трапезе, от одного описания которой у нее сводило живот, она не имела, – однако с удовольствием прислушивалась к веселой болтовне, отмечая то, как непринужденно слуги разговаривают друг с другом. Они беседовали словно друзья. Или семья.

Это было в новинку для Ализэ. В детстве ее жизнь целиком заполняли родители, которые решили, что существование Ализэ должно оставаться в тайне для мира, пока она не будет к нему готова. Из своих сверстников девушка помнила только одного маленького мальчика, мать которого была близкой подругой ее родителей и с которым Ализэ иногда разрешали поиграть. Теперь она не помнила его имени; в памяти осталось только то, что карманы его всегда были полны лесных орехов, которыми он учил Ализэ играть в валеты.

В ее жизнь были допущены всего несколько надежных душ – в основном мастера и наставники, с которыми Ализэ проводила большую часть времени. Про общество глины она знала ничтожно мало и теперь была очарована многими их обычаями. На прежних местах работы Ализэ наказывали за то, что она могла слишком долго задержаться в столовой в надежде, например, увидеть, как какой-нибудь господин ест яйцо или намазывает тост кусочком масла. Ее бесконечно восхищали вилки и ложки, и это утро не было исключением.

– Чем, по-твоему, ты здесь занимаешься? – рявкнула на нее госпожа Амина, перепугав Ализэ почти до смерти. Экономка поймала ее за шиворот и вытолкнула в соседний зал. – Ты забываешься, девчонка. Ты не ешь с остальной прислугой.

– Я… я просто ждала, – произнесла Ализэ, вздрагивая и осторожно поправляя воротничок на шее.

Порез на горле все еще саднил, но девушке не хотелось привлекать к себе внимание перевязкой. Она почувствовала, как рана снова закровила, и сжала кулаки, чтобы не дотронуться до выступившей влаги.

– Простите меня, госпожа. Я не хотела показаться непокорной. Я только ждала ваших указаний.

Ализэ даже не успела понять, что госпожа Амина отвесила ей пощечину, пока не ощутила резкую боль, а перед глазами не расцвела яркая вспышка света – настолько быстро все произошло. Она запоздало вздрогнула и отшатнулась.

В ушах стоял звон, руки вцепились в каменную стену в поисках опоры. Сегодня Ализэ допустила слишком много ошибок.

– Что я говорила тебе о твоем языке?! – воскликнула госпожа Амина. – Если ты хочешь здесь работать, выучи свое место. – В голосе ее слышалось отвращение. – Я велела тебе избавиться от этого нелепого акцента. «Непокорной», – повторила она с насмешкой. – Где ты вообще научилась так выражаться…

Госпожа Амина оборвала себя на полуслове, глаза ее потемнели от подозрения, и Ализэ ощутила опасную перемену в настроении экономки.

– Где ты научилась так говорить? – тихо повторила госпожа Амина. – Знание грамоты – это одно, но ты кажешься слишком заносчивой для простой служанки.

– Вовсе нет, госпожа, – опустила глаза Ализэ. Во рту стоял привкус крови. Лицо начинало гореть; девушка поборола желание коснуться щеки, на которой, без сомнения, уже расцвел пурпурный синяк. – Я прошу прощения.

– Тогда кто научил тебя читать? – наседала экономка. – У кого ты научилась этой заносчивости?

– Простите меня, госпожа. – Ализэ задрожала и постаралась говорить медленнее. – Я не хотела показаться заносчивой, госпожа, просто я не умею говорить по-другому…

Экономка подняла голову, бросая взгляд на часы, и вся воинственность из ее глаз исчезла. Они потратили уже столько драгоценных минут на этот разговор, что не могли позволить себе потерять ни мгновения больше.

И все же госпожа Амина подалась вперед.

– Еще раз заговоришь со мной, как зазнайка, не только получишь оплеуху, девчонка, но и окажешься на улице.

Ализэ внезапно стало дурно.

Она все еще чувствовала, как щека прижимается к шершавому камню холодного, кишащего паразитами переулка, когда закрывала глаза; все еще слышала звуки канализации, что убаюкивали ее несколько кратких минут – самый долгий промежуток времени, на который она осмеливалась прикрыть глаза на улице. Порой Ализэ думала, что скорее бросится под карету, чем вернется в эту темноту.

– Да, госпожа, – тихо ответила она с учащенным пульсом. – Простите меня, госпожа. Этого больше не повторится.

– Довольно твоих напыщенных извинений, – огрызнулась экономка. – Ее светлость сегодня в ужасном расположении духа и желает, чтобы каждая комната была вымыта и начищена так, будто сам король едет к нам с визитом.

Ализэ осмелилась поднять глаза.

В поместье Баз Хаус было семь этажей и сто шестнадцать покоев, и больше всего на свете ей хотелось задать вопрос: зачем? Для чего мыть каждую комнату в доме? Но она попридержала язык, тихо вздохнув про себя. Она знала, что если вымоет все сто шестнадцать комнат за день, ее тело рассыплется на мелкие ленточки.

– Да, госпожа, – прошептала она.

И все же экономка медлила.

Она не была таким уж чудовищем и осознавала, что это невозможное требование.

– Остальные, разумеется, будут помогать, но у них есть и свои обязанности, ты понимаешь это? – немного смягчился тон госпожи Амины. – Основная часть работы остается на тебе.

– Да, госпожа.

– Справишься, девочка, и я подумаю о том, чтобы взять тебя на постоянную работу. Но я ничего не обещаю, – госпожа Амина подняла палец, после чего наставила его на Ализэ, – если ты не научишься держать рот на замке.

Девушка сделала резкий вдох. И кивнула.

7

Едва зайдя в вестибюль, ведущий в покои его деда, Камран уловил движение. Вдоль стен брезжил неестественно преломленный свет, в воздухе витал запах благовоний. Принц замедлил шаг, ибо знал, что перед такой легкой добычей хищник не сможет устоять.

Сейчас.

В поле зрения взметнулись юбки.

Камран мгновенно перехватил руку нападавшей, чьи пальцы сжимались на рукоятке рубинового кинжала, с наслаждением приставленного к его горлу.

– Я устал от этой игры, матушка.

Она вывернулась из его рук и рассмеялась, ее темные глаза засверкали.

– О, дорогой, а я никогда не устану.

Камран безучастно взглянул на мать: она была так усыпана драгоценностями, что сверкала, даже стоя на месте.

– Ты находишь удовольствие в том, – сказал принц, – чтобы играть в убийство собственного дитя?

Мать снова рассмеялась и закружилась вокруг него, мерцая бархатными юбками. Ее королевское высочество Фирузе, принцесса Ардунии, обладала поистине неземной красотой – впрочем, это не было таким уж необычным достижением для принцессы. От всякой королевской особы, претендующей на престол, ожидали великолепия, и ни для кого не было тайной, что Фирузе сильно обидела безвременная смерть супруга, семь лет назад сложившего голову в бессмысленном сражении и навсегда оставившего ее принцессой, а не королевой.

– Мне невыносимо скучно, – призналась она. – А поскольку мое дитя уделяет мне так мало внимания, я вынуждена проявлять изобретательность.

Камрану, только что принявшему ванну, в отглаженных и надушенных одеждах, отчаянно хотелось вновь облачиться в военную форму – он всегда недолюбливал повседневный наряд за непрактичность и несерьезность. В этот самый момент принц сопротивлялся желанию почесать шею, где жесткий воротничок туники царапал горло.

– Без сомнения, есть бесчисленное множество других способов привлечь мое внимание, – ответил он матери.

– Утомительных способов, – бросила она. – Кроме того, мне не пристало возбуждать твой интерес. Я достаточно потрудилась, выращивая тебя в своем теле. Мне полагается, по крайней мере, толика твоей преданности.

Камран склонился в поклоне.

– В самом деле.

– Ты относишься ко мне снисходительно.

– Ни в коем случае.

Фирузе шлепнула его руку, потянувшуюся к шее.

– Прекрати чесаться, словно пес, любовь моя.

Принц сдержался.

Неважно, сколько мужчин он убил, его мать всегда будет относиться к нему как ребенку.

– Ты винишь меня в том, что мне неудобно, когда воротник этого нелепого одеяния стремится меня обезглавить? Неужели во всей империи не нашлось человека, способного сшить два куска ткани в нормальную одежду?

Фирузе проигнорировала его слова.

– Опасное это дело – удерживать умную женщину от выполнения одной-единственной практической задачи, – сказала она, просовывая руку под локоть сына, тем самым вынуждая его пойти с ней к главным покоям короля. – Я не виновата в своих приступах изобретательности.