Маленькая красная кнопка (СИ)

Голос усталый, глаза с трудом держит открытыми, привёз даже то, на что я не рассчитывала…

— А камин растопишь?

— Чёрт, камин… — с трудом поднимается и выходит за дровами, а я нахожу среди пакетов вожделенную упаковку трусиков-подгузников, мимоходом отмечая, что они те же самые, что покупала я, натягиваю на сына и немного выдыхаю.

— Пименов, кстати, уволился через месяц после тебя, — говорит, закладывая дрова, — а через пару дней, не поверишь, я лично в шоке был, ужасная трагедия — попал под машину. Под фуру, если точнее. С асфальта долго соскребали…

— Давай без деталей, — морщусь, суя сыну в рот ложку, и он тут же копирует, отказываясь есть. — Ну, пожалуйста… — хнычу, обращаясь уже к сыну, а Соболев возмущается:

— Да я молчал!

— Я не с тобой, — огрызаюсь в ответ, — значит, у Пименова уже не спросить… а точно он? Если уж соскребали…

— И как прикажешь проверить? — отвечает едко, но тут же меняет гнев на милость: — К тому же, это уже не важно. Два года прошло, если и жив, удрал так далеко, что хрен найдёшь.

Сын делает крен на стуле, заваливаясь вбок, я отбрасываю ложку на пол и ловлю его, Тимур поворачивается на звук и шумно вздыхает.

— Я сейчас всё уберу, — цежу сквозь зубы.

— Проблему это не решит. Ни одну из, — встаёт с колен, пристраивает у камина решётку и ворчит: — Нагреется в момент. И огонь открытый… Надо было растопить, когда Ромка заснёт.

— Ты бы заснул раньше или он от звуков проснулся… — пожимаю плечами, поднимаю с пола ложку, облизываю и вновь начинаю кормить ей сына.

— Эм… — Соболев смотрит во все глаза, комментарий застрял у него в горле, но он сдерживается. — Есть другой вариант, но он тебе не понравится.

— Можно я хотя бы буду решать сама относительно своих ощущений? — отвечаю язвительно.

— Особняк со всеми удобствами, нянька в помощь, но вооружённая охрана по периметру.

— Чтобы сына не похитили или чтобы я не сбежала? — хмыкаю в ответ.

— Оба варианта… — слабо морщится и идёт к столешнице. Берёт тряпку и убирает еду с пола. — Подумай.

Резкие перемены в нём напрягают. Чувствуется какой-то подвох, потаённый смысл, но уловить его, нащупать не получается. К концу войны с едой это непонимание начинает раздражать, я подхватываю сына и вместе с ним нависаю над растянувшимся на полу Соболевым.

— Что? — спрашивает устало, не открывая глаз.

— Чего ты добиваешься?

— Добиваться я ещё даже не начал… — бормочет невнятно и слабо улыбается, — но, чувствую, что придётся.

— Тимур, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не начать тебя пинать. И то только потому, что не хочу, чтобы сын считал, что насилие — это нормально.

— Насилие в семье — вообще не нормально, согласен.

— А, так ты в семью поиграть решил? — усмехаюсь, делая шаг назад. — Заскучал? Хочется новых ощущений? Или сорокалетний ловелас в глазах бизнес-партнёров выглядит несолидно?

— Сына не пора укладывать? — демонстративно зевает, а я язвлю:

— Мой сын, когда хочу, тогда и укладываю.

— Ну, права голоса у меня нет, спорить не буду… но и глаза на месте, хоть сейчас и закрыты.

— О чём ты? — пытаюсь прикинуться идиоткой и начинаю грызть нижнюю губу в очередном паническом припадке.

— Завтра, Дин… — слабо стонет в ответ, — всё завтра.

— Если ты намекаешь, что Ромка от тебя — ты заблуждаешься!

— Диана! — рычит и садится, широко распахнув глаза. — Все ваши хитрости — полная туфта, это ясно? Я прекрасно знаю, что аборт ты не сделала, что день рождения сына — двадцать пятое мая! Я сделал чёртов тест на отцовство ещё до твоей выписки из роддома, чтобы убедиться, что он мой! Не лечи!

— То есть, — вношу ясность, проглатывая ком в горле и пытаясь не расплакаться от горечи и обиды, — ты знал, что я от тебя родила, наверняка, стопроцентно, но… — говорить дальше уже просто не получается. Нижняя губа дрожит, сын на руках начинает волноваться и капризничать, но поставить точку всё равно нужно. Начинаю переодевать Ромку, слегка успокаиваюсь и говорю: — Дом с удобствами. Ко мне не подходишь, к ребёнку — тем более. В идеале, если он вообще не будет тебя видеть, достаточно того, что он называет папой одного чужого дядю, — в ответ давящая тишина и пристальный взгляд. Не вижу. Чувствую. — Это ясно?! — повышаю голос, не поворачивая головы.

— Как день.

9

Десять человек по периметру и двое в доме, один у главного входа, второй — у выхода на задний двор. Мне милостиво позволено покидать территорию, но, разумеется, одной, чего я, разумеется, не делаю. Выглядит, может, и заманчиво, но больше похоже на билет в один конец.

Завтра будет неделя, как мы здесь. С тоской думаю о том, что пропустила первый день рождения сына, как настоящий, так и вымышленный. Ни тебе воздушных шаров, ни красочных растяжек, ни большого красивого торта с фигурками из мастики, которую сыну нельзя, а я терпеть не могу.

Помимо охраны в доме ошиваются повар, уборщица и няня, которую к ребёнку я не подпускаю, да и готовлю сама. Соболев уходит рано утром, появляется поздно вечером или в ночи, трезвый и злой. Смотрит волком, разговоров не начинает, пару раз украдкой проходил в спальню и долго стоял над кроваткой сына, пока я не начинала ворочаться «во сне». То ли в самом деле какие-то чувства шевельнулись, то ли проверяет сохранность своего актива — хер пойми, я на всякий случай не впечатлилась, но его присутствие рядом вносило такую сумятицу в душу, давало такую надежду, что хотелось зажмуриться и очнуться два года назад. Когда я сказала ему, что беременна, он ахренел, сдрейфил, но не сбежал. А теперь… этого времени и этого момента уже не вернуть. Если только…

— Твою ж сука мать… — тяну тихо, но вслух. Охранник косится на меня, а я спрашиваю громко: — Какое сегодня число?

— Третье, — отвечает, сверившись с телефоном. — А что?

Какие все любопытные!

— За квартиру заплатить забыла, — отвечаю, скривившись.

А теперь считаем… задержка три дня. Последние две недели секса вообще не было, перед этим — Соболев, до него в этом цикле с Артёмом ничего не было. Зараза плодовитый! Как умудрился-то вообще?! Ещё с кесарева чуть больше года, небезопасно…

«А решение-то ты уже приняла, да?» — хмыкает внутренний голос, а я тяжело вздыхаю.

Время ещё есть. Надо убедиться и выяснить, какого чёрта происходит, после этого… забрать маму и уехать подальше. Аборт я сделать не смогу. Не от него.

— Да ну какого ж… — бормочу обречённо и слышу, как к дому подъезжает машина.

«Рано!» — встрепенулся внутренний голос, а я скривилась: и это рано и то не к месту.

Сделала хмурое лицо, всучила Ромке половник, чтобы задобрить, но ретироваться не успела: входная дверь открылась.

— Не дурно! — слышу родной голос и по телу разливается приятное тепло.

— Ба-ба-ба! — радуется сын и несётся встречать, размахивая половником.

— Счастье моё! — тянет мама певуче, а я выхожу в просторную прихожую и вижу, как Соболев треплет по волосам Ромку, а тот отдаёт ему кухонную утварь, чтобы вцепиться в бабушку.

— Давно я его в руках не держал, — фыркает Тимур, — спасибо, мужик!

Я сурово хмурюсь и подхожу.

— Сынуль, помаши дяде ручкой, он уже уходит, — говорю ласково, сын машет, а Соболев стискивает зубы с такой силой, что заостряются скулы.

— На два слова, — говорит, не разжимая челюсти. Подхватывает меня под локоть и тащит за собой в гостиную.

— Ромка тут босой бегает, — говорю язвительно, намекая на то, что он не разулся, но он не реагирует.

Закрывает за нами распашные двери, толкает меня к стене, сверкая глазами от злости, берёт за запястья и прижимает кисти к стене над моей головой.

— Ахренел? — хочу спросить едко, но голос слегка хрипит. Во рту пересохло, сердце колотится, в глаза ему таращусь и понимаю, что если он продолжит — сопротивляться не смогу.

— Вспоминай, — шепчет на ухо, наклоняясь, — вспоминай каждое моё прикосновение, каждое слово, каждый свой стон, каждый синяк. Всё вспоминай, до самого последнего раза два года назад. Бесконечно прокручивай в своей голове, соображай, сопоставляй. Обстоятельства изменились, Диана, всё резко поменялось, всё встало с ног на голову и на этот раз я не собираюсь оставаться в стороне, — опускает мои руки вдоль тела, отпускает и кладёт ладони на мои щёки, нежно целуя в губы: — Ты выйдешь отсюда с сыном, когда станет безопасно, не раньше. Но даже не мечтай, что на этом всё закончится. Я ещё даже не начинал.

Отстраняется и выходит, оставив двери распахнутыми, а мою душу — вывернутой наизнанку.

— Дорогой, ты уже уходишь? — спрашивает мама медовым голосом.

— Дела, — вздыхает Соболев, — располагаетесь, готовьте список необходимого, как договаривались.

— До встречи! — мама само очарование и это начинает страшно бесить.

Входная дверь хлопнула и я появляюсь в прихожей разгневанной фурией, всклокоченной, взъерошенной. Внутри.

— Даже не думай с ним любезничать! — шиплю на неё, а мама вскидывает бровь, держа Ромку за руку.

— Почему нет? Приятный молодой человек.

— Молодой, — передразниваю, скривившись, — да он младше тебя меньше, чем на двадцать лет!

— О, милая, двадцать лет — это целая жизнь, — удивляется в ответ, — к тому же, он позаботился обо мне, я ему благодарна. За себя и за тебя, кстати, тоже. Или тебя тут голодом морят? — ухмыляется и окидывает хоромы долгим взглядом.

— Только не говори, что повелась на всю эту мишуру, — презрительно вздёргиваю верхнюю губу.

— Если бы меня это трогало, мы бы жили в аналогичном домике, а не ютились в тесной двушку на окраине, — парирует в ответ и сверкает глазами.

Больная тема — мой отец. Точнее, донор спермы, как называет его мама, да и я, с её лёгкой подачи. Хорошо, что он живёт в другом городе и мы не видимся, даже случайно.

— Ладно, проехали, — отмахиваюсь с ленцой и тут же улыбаюсь, распахивая объятия: — Безумно рада тебя видеть.

— Во мне столько энергии, как будто я с курорта вернулась, — хихикает мама в кулак. — Эта частная клиника — просто чудо. Все вежливые, внимательные, кормят практически с ложечки, не хватает только опахала в руках симпатичных молоденьких санитаров.

Я изображаю приступ рвоты. Хотя, может и не изображаю. Какая гадость! Как в тот раз, когда я притащилась к ней рано утром, а она встретила меня в шёлковом халатике на голое тело и так и не призналась, с кем провела ночь.

— Не будь ханжой! — фыркает мама весело. — И покажи мне дом, на правах хозяйки.

— Я не хозяйка даже собственного тела… — бормочу едва слышно.

— Кстати, тебе придётся съездить ко мне и взять кое-какие вещи, — говорит между делом. — Я не могу просить Тимура купить мне белье, это неприлично.

— Теперь она вспомнила о приличиях… — закатываю глаза и подхватываю сына на руки, чтобы свободно перемещаться в пространстве. — Я не могу уехать, ты не справишься с Ромкой одна.

— Тимур сказал, в доме постоянно живёт нянечка. Не нужно заставлять людей чувствовать себя ненужными, Диана. Я присмотрю, этого будет достаточно.

— А если меня не впустят обратно, а тебя попросту вышвырнут?

— Не говори ерунды, — морщится мама. — Ты до сих пор тут, хотя, повторюсь, в доме живёт нянечка, — разумное зерно в её словах было, но сомнения никуда не делись. — К тому же, он прекрасно тебя знает, если не впустить, проще убить. А если второе — то и какая разница?

— Ахереть логика! — возмущаюсь в голос, а мама пожимает плечами:

— Чего только не скажешь ради комплекта свежего белья…

«Всё равно надо к врачу» — напоминает внутренний голос и я сдаюсь.

На следующее утро, едва проснулся сын, с тяжёлым сердцем оставляю его на попечение счастливо улыбающейся нянечки, выхожу за территорию и сажусь в заранее вызванное такси с ощущением, что предаю собственного ребёнка.

— Всё будет хорошо… — бормочу, подбадривая себя, водитель косится и я продолжаю увещевать себя мысленно, но в голове лишь его последние слова.

Что изменилось? Что встало с ног на голову? Что он имел ввиду? И почему, чёрт возьми, сыну небезопасно в городе?! Где, мать его, Артём…

Жизнь в декрете — какой-то особенный, обособленный мир. Внешняя среда плавно отходит на второй план ещё на последних месяцах беременности, все мысли крутятся лишь вокруг предстоящего события, все переживания только на одну тему, всё остальное становится незначительным и, со временем, просто перестаёт иметь значение. Но это лишь для меня, для остальных жизнь продолжает идти в привычном темпе, происходят события, не связанные с подгузниками и плановыми прививками (которые, кстати, неплохо было бы сделать), время не замедляет ход, а дни отличаются один от другого. И последнюю неделю он пытается выяснить, что происходит, но, судя по всему, безуспешно. Пора возвращаться в реальность.

Выхожу на остановке неподалёку от своего дома, захожу в аптеку за тестом, выпиваю литр воды и полчаса меряю кажущуюся чужой квартиру мелкими шажками.

Две полоски, тупая улыбка и покалывание в кончиках пальцах от нервозности. Записываюсь на приём в частную клинику, врач смотрит шов от прошлого кесарева, уверяет, что проблем не будет, если в точности соблюдать предписания, настоятельно рекомендует повторный приём через три недели после даты предположительного зачатия, но я прохожу мимо стойки администратора, расплатившись за приём заранее. Еду на квартиру к маме, собираю вещи и вдруг раздаётся звонок в дверь.

Подхожу с опаской, смотрю в глазок и моя челюсть отпадает. Открыть или не открыть? С какой стати он притащился к моей маме?

— Душа моя! — говорит громко из-за двери. — Открывай!

Зараза… распахиваю дверь и смотрю, сурово сведя брови у переносицы.

— Чего тебе?

— Ты всё так же прекрасна, — тянет Ибрагим и водворяется в прихожую, на ходу целуя меня в щёку.

Я отпрянула, он ухмыльнулся.

— Чего тебе? — повторяю, скрестив руки под грудью.

— Поговорить надо, — пожимает плечами, разглядывая моё лицо. — Тебе идёт чёлка.

— Что мне действительно идёт, — отвечаю едко, — так это отсутсвие напыщенных кретинов поблизости.

— Тогда тебе следовало остановить свой взор не на Купрееве, — хмыкает в ответ и снимает ботинки. — Как мама? Выписали?

— Какое тебе дело, Ибрагим?