Помоги проекту - поделись книгой:
Юрий, вернувшись из Орды, поехал в Звенигород, а оттуда в свое новое владение — Дмитров. Однако ему не суждено было долго наслаждаться своим приобретением. Ведь на него ополчилось само время, победить которое не смог еще ни один самый искусный полководец. Время — этот вечный двигатель истории — всегда работает на пользу молодым. Оно расчищает им путь, сгоняя в могилы стариков. В эпоху, о которой идет речь, люди начинали трудиться и воевать очень рано. Дорога жизни была обычно недлинной. Тот, кто достигал межи пятидесятилетия, считался уже стариком. И жить ему оставалось считанные годы…
9 июля 1432 года в возрасте 50 лет умер младший брат Юрия Звенигородского князь Андрей Можайский. Другой брат, Петр, скончался еще в 1428 году в возрасте 44 лет. Таким образом, из пяти сыновей Дмитрия Донского, переваливших рубеж XV столетия, в живых оставался кроме Юрия лишь Константин. Точная дата его кончины неизвестна. Но можно думать, что это произошло около 1433 года. Кончина братьев, связанных с ним не только узами крови, но и общими интересами защиты своих удельных прав, сильно ослабляла позиции Юрия. Плохие для Юрия новости пришли осенью 1432 года и из Литвы. Его «побратим» князь Свидригайло был свергнут с престола своим соперником Сигизмундом и бежал в Полоцк. Там он собрал войско и попытался вернуть престол, но потерпел окончательное поражение в декабре 1432 года (83, 45).
Плохие новости для Юрия, напротив, придавали уверенности его врагам. Возникла реальная угроза того, что москвичи, пользуясь перевесом сил, попытаются схватить Юрия в Дмитрове или Звенигороде. Не желая стать легкой добычей для соперника, князь покинул Подмосковье и вновь забрался в свою галицкую берлогу. Опасения его, кажется, были не напрасными: уже осенью 1432 года Василий II приказал своим воеводам захватить Дмитров и арестовать находившихся там наместников Юрия.
Между тем в Москве для победителей настало время платить по векселям. Однако они к этому были явно не склонны. Глава московского посольства Иван Дмитриевич Всеволожский, столь удачно отстаивавший права Василия II в Орде, напомнил о том, что ему был обещан в случае успеха роскошный подарок: дочь боярина должна была стать невестой великого князя Василия. Но Софья и Василий ответили холодным отказом. Возможно, для отказа был найден какой-нибудь благовидный повод. Но это не меняло сути дела. Еще недавно бахвалившийся своим будущим родством с великим князем, Всеволожский стал теперь всеобщим посмешищем.
Очевидно, что многоопытный боярин был не из тех, кто верит людям на слово. Софья Витовтовна и ее сын перед отъездом в Орду дали Всеволожскому какие-то гарантии в виде клятв или обещаний при свидетелях. Поверив им, он не жалел сил и средств для достижения заветной цели. И цель была достигнута. Но, как известно, «оказанная услуга не стоит ни гроша». Исключительное возвышение Всеволожского после смерти Василия I и прежде задевало амбиции старомосковского боярства. Теперь оно могло и вовсе оттолкнуть его от престола Василия II. Кроме всего прочего, Софья не желала слишком близко подпускать этого хитрого и честолюбивого человека к своему сыну.
Страдая от унижения и сгорая жаждой мести, боярин бежал из Москвы. Он решил объединить всех потенциальных противников Василия II и подтолкнуть их к мятежу. С этой целью Всеволожский посетил Углич, где сидел на уделе младший сын Донского Константин. Боярин знал, что в 1419 году Константин имел крупную ссору со своим старшим братом, великим князем Василием I, из-за отказа присягнуть на верность 4-летнему Василию Васильевичу как будущему наследнику московского престола. Московский князь конфисковал тогда удел Константина, а сам он вынужден был некоторое время отсиживаться в Новгороде. Позднее братья помирились. Но старые обиды — как уголья под золой…
Неизвестно, что сказал Константин Дмитриевич разъяренному Всеволожскому. Кажется, князь в это сумеречное время своей жизни уже больше думал о душе, чем о злонравии московского двора. Однако встреча с ним была важна для боярина и как простой факт, из которого можно было извлечь пользу.
Из Углича кипящий ненавистью Всеволожский через Кашин поскакал в Тверь. Там в эти годы правил энергичный и честолюбивый князь Борис Александрович. Встреча с ним прибавила Всеволожскому уверенности в успехе. Теперь он мог приступить к главной части своего замысла — возмущению Юрия Звенигородского. Кривыми февральскими дорогами мятежный боярин помчался к далекому Галичу. И разбуженные топотом копыт вековые ели лениво стряхивали вослед ему сугробы снега со своих мохнатых лап…
Главный виновник неудачи Юрия в Орде, Всеволожский не мог надеяться на хороший прием в Галиче. Явись он сюда прямо из Москвы, как обычный перебежчик, — не миновать бы ему темницы. Но теперь он прибыл к Юрию как доверенное лицо Константина Углицкого и Бориса Тверского. Вероятно, он привез какие-то грамоты от них. Судя по стремительной реакции галицкого князя, оба его потенциальных союзника сообщали либо о своем нейтралитете, либо о поддержке выступления Юрия. Имея такие козыри на руках, Всеволожскому оставалось лишь покаяться перед Юрием в своем скудоумии и раскрыть всю тайную изнанку ордынского «правосудия». После этого он мог начать свою новую игру уже за другим столом. Привезенные им вести словно встряхнули Юрия. Галицкий затворник вновь вступил в стремя…
А в далекой Москве думали тогда совсем не о войне. В эти короткие февральские дни там кипели радостные хлопоты. 17-летний великий князь Василий готовился вступить в брак с княжной Марией Ярославной — внучкой героя Куликовской битвы Владимира Андреевича Серпуховского. Эта династическая комбинация, автором которой, несомненно, была мать жениха, сулила Василию гораздо больше выгод, чем брак с дочерью Всеволожского. Удачным было уже то, что отец невесты князь Ярослав Владимирович (владевший по завещанию отца Малоярославским уделом) умер в 1426 году во время «великого мора». Таким образом, великий князь был избавлен от какого-либо нежелательного воздействия со стороны тестя. Единственный из уцелевших после «великого мора» серпуховских князей, брат невесты, юный Василий Ярославич, обрадованный перспективой стать шурином самого великого князя, осенью 1432 года подписал с ним «докончание», фактически лишавшее его какой-либо политической самостоятельности.
По линии матери невеста принадлежала к знатнейшему московскому роду Кошкиных. (Ветви этого рода позднее дали России Романовых и Шереметевых.) Ее прадед — умерший в 1407 году боярин Федор Кошка — был свидетелем при составлении духовной грамоты Дмитрия Донского и любимцем Василия I. Дед невесты — боярин Федор Федорович по прозвищу «Голтяй» — был удостоен чести выступать одним из свидетелей духовной грамоты Василия I. Умер он около 1425 года. Дочь Федора Голтяя Марья в 1406 году вышла замуж за князя Ярослава Владимировича. Дядья невесты по линии матери ко времени свадьбы уже умерли, за исключением Андрея Федоровича Голтяева. Он верой и правдой послужил Василию II и сложил за него голову в злосчастном бою под Суздалем в 1445 году. Таким образом, невеста Василия II не была обременена длинным шлейфом алчной и спесивой родни. Но при этом она вводила в семейный круг великого князя своего брата Василия Серпуховского — важную фигуру в тогдашних политических комбинациях. Доволен был выбором Василия II и весь могущественный «Кошкин род».
В воскресенье 8 февраля 1433 года состоялась свадьба. Во время шумного и хмельного застолья произошел скандал. Один из бояр (по некоторым источникам — Захарий Иванович Кошкин, по другим — Петр Константинович Добрынский) стал вопить, что на князе Василии Косом (старшем сыне Юрия Звенигородского), который вместе с младшим братом Дмитрием Шемякой присутствовал на свадьбе, он опознал тот самый драгоценный пояс, что был некогда похищен из имущества Дмитрия Донского, а затем, пройдя через несколько рук, попал к Ивану Дмитриевичу Всеволожскому. Тот, зная историю пояса, тем не менее включил его в состав приданого, которое дал своей внучке, обрученной с Василием Косым. Последний, ни о чем не подозревая, решил щегольнуть новым богатым поясом на свадьбе Василия II.
Это невинное щегольство обернулось для него всесветным позором. Старая княгиня Софья подозвала к себе Василия Косого и собственноручно сорвала с него драгоценный пояс. Что толкнуло княгиню на этот поступок: простая алчность, хитроумный расчет или вскипевшая вдруг злоба на врагов ее сына — неизвестно. Однако последствия его оказались катастрофическими. Глубоко оскорбленные братья Юрьевичи бросились вон из дворца. На другое утро они уже мчались сквозь февральскую метель на север, в Галич. Душившая их ненависть к Москве требовала исхода. В Ярославле они сорвали зло на ни в чем не повинных местных князьях — подручниках Василия II. По приказанию Юрьевичей их казна была разграблена. Такой же участи подверглись и богатейшие люди города.
Примчавшись в Галич, братья застали там уже почти собранное для похода на Москву войско. Юрий и сам хотел было посылать — а по некоторым сведениям, уже и послал (32, 189) — за старшими сыновьями в Москву. Младший, Дмитрий Красный, все это время находился при нем. Теперь все сыновья были в сборе. Однако Юрий медлил с началом похода, ожидая прибытия всех своих сил. Поторапливаемые Всеволожским, галицкие мятежники все же явно замешкались. Начавшаяся весенняя распутица также замедляла их продвижение. Лишь к концу апреля они подошли к Москве.
В Москве, однако, не сумели должным образом воспользоваться вынужденной медлительностью Юрия. Московские бояре словно впали в какое-то всеобщее оцепенение. О начале войны узнали в Кремле лишь тогда, когда войско Юрия уже подходило к Переяславлю-Залесскому. (В то время название города писали именно так — Переяславль, а не Переславль, как сейчас.) Отправленные навстречу мятежникам московские послы не сумели выиграть время и втянуть Юрия в переговоры. Вместо этого они насмерть переругались между собой. Во всем чувствовалось отсутствие уважаемой и сильной власти, особенно необходимой в пору военной тревоги. Искусная в дворцовых интригах, Софья Витовтовна оказалась беспомощной там, где требовались воинский опыт и героическая воля. Да и по части хитрости она теперь едва ли превосходила Юрия, советником которого был старый лис Всеволожский. Именно он велел Юрию отослать назад московских послов и не терять драгоценное время на переговоры.
Весть о неотвратимом приближении Юрия с его дикими галичанами повергла московскую знать в смятение. Многие стали говорить о том, что следует без сопротивления открыть мятежнику городские ворота и вместо слабого юноши возвести на московский престол доблестного воина. Слышны были и проклятья в адрес Софьи, которой не могли простить чрезмерного властолюбия и литовского происхождения. Единственным, кто оказался на высоте в это отчаянное время, был сам великий князь Василий. Женитьба прибавила ему мужества. Но дело заключалось не только в женитьбе. В темной и загадочной душе этого человека под коростой грехов и пороков скрывалась наследственная доблесть. Временами Василий вдруг вспоминал, что он внук двух великих воителей — Дмитрия Донского и Витовта.
Как бы там ни было, отчаявшись договориться с Юрием и не сумев собрать приличное войско, Василий вооружил кого попало, включая дворцовую челядь, московских купцов и простолюдинов. Во главе этого воинства он выступил навстречу врагу. Непривычные к «смертной игре» горожане для поднятия боевого духа приналегли на хмельное питие…
Не доходя верст двадцати до Москвы, на берегу Клязьмы, 25 апреля 1433 года произошло столкновение Галицкого войска с отрядом великого князя. Для Юрия не составило особого труда опрокинуть и обратить в бегство перепившихся москвичей. Сам Василий II, убедившись в поражении и не дожидаясь конца побоища, поворотил коня и помчался обратно в Москву. Город имел мощную каменную крепость, взять которую не смогли даже полчища Едигея в 1408 году. Но Василий II, кажется, и не помышлял об «осадном сидении». Вероятно, он не доверял своим собственным боярам и опасался, что они схватят его и выдадут галичанам. К тому же Василию просто не хватило мужества, необходимого для того, чтобы в такой ситуации остаться в Москве и возглавить оборону. Он был сломлен происшедшим на Клязьме и совершенно упал духом. Пароксизм героизма окончился. На смену ему пришел панический страх. Такую смену настроений нетрудно понять. В сущности, это был первый бой, в котором Василий II увидел смерть вблизи. Отныне непреодолимый страх перед окровавленным железом закрался в его душу и навсегда поселился в ней…
Из охваченной смятением Москвы Василий II, не медля ни минуты, бежал в Тверь. Вместе с ним отправились в изгнание его мать и жена. Учитывая состояние дорог в это время года (конец апреля), можно не сомневаться в том, что обе женщины проделали весь путь до Твери верхом. Не желая отставать от Василия, они мчались так, как только может мчаться всадник, за которым гонятся все силы Ада. Таковы были эти наши «железные леди» XV столетия.
Тверь встретила беглецов холодноватой вежливостью. Давно ушли в прошлое те времена, когда тверичи готовы были начать войну с Москвой по любому поводу. Смирившись с первенством потомков Калиты, тверские князья в XV веке строили свою политику главным образом на благоразумии и умелом лавировании между Москвой, Литвой и Новгородом. Вот и теперь князь Борис Александрович не собирался вмешиваться в московские распри и поддерживать одну из сторон. Об этом он говорил и Всеволожскому во время его приезда в Тверь; об этом поведал теперь и поверженному великому князю Василию. Он дал понять изгнанникам, что само их пребывание здесь нежелательно.
Куда было бежать теперь бедному Василию? В Новгород? Но там он не имел друзей. В Литву? Но этим бегством он окончательно отдал бы Юрию всю Северо-Восточную Русь и стал бы добровольным изгнанником. Да и не было уже в Литве могущественного Витовта, готового вступиться за обиженного внука. Поразмыслив, беглецы приняли довольно неожиданное решение: спуститься вниз по Волге и обосноваться в Костроме. В сущности, это был очень неглупый ход. Василий II занимал удобнейшую в стратегическом отношении позицию. Из Костромы он мог пойти по Волге в Нижний Новгород и далее на юг, в Орду. В Кострому могли удобными речными путями собраться верные великому князю силы со всего московского Севера. Отсюда он мог создать прямую угрозу владениям Юрия и выманить его из Москвы. Впрочем, все это могло стать реальностью лишь при условии энергичных и смелых действий Василия II. Однако таких действий не последовало. Упав духом, он сидел в Костроме и покорно ждал своей участи.
Между тем Юрий двинулся на Кострому с войском, выслав вперед своих сыновей. Юрьевичи без особых хлопот захватили Василия II и передали его в руки подоспевшего отца. Так по воле случая дичь превратилась в охотника, а охотник — в дичь. Но теперь Юрий оказался в новом затруднении: он явно не представлял, что ему следует делать с пленным Василием II и его семейством. По некоторым сведениям, боярин Всеволожский и многие влиятельные люди из окружения Юрия настаивали на решительных мерах, с помощью которых можно было бы навсегда устранить Василия II из политической борьбы. Такими мерами могли быть либо заточение, либо ослепление, либо попросту убийство Василия каким-либо тайным или явным способом. Но заточение могло породить новые смуты и мятежи, а убиение вызвало бы всеобщее осуждение. Таким образом, оставалось ослепление — древняя византийская казнь, с помощью которой человеку оставляли жизнь, но навсегда лишали возможности вернуться к власти. Очевидно, именно к этому и склонял Юрия мстительный Всеволожский.
Однако Юрий со свойственной людям его склада самоуверенностью, по-видимому, уже не считал Василия серьезным соперником. Наряду с этим природное добродушие (а может быть, и твердо усвоенные семейные принципы) не позволяло ему решиться на крайние меры. Близкий к Юрию боярин Семен Федорович Морозов посоветовал отпустить Василия на удел, взяв с него клятву верности. О том, какой именно удел выделить пленнику, долго думать не приходилось. С формально-правовой точки зрения (на которой и стоял Юрий с самого начала своей тяжбы с обоими Василиями), это должен был быть тот самый удел, который Дмитрий Донской завещал Василию I, за исключением, конечно, самой Москвы и великого княжения Владимирского. Таким образом, оставались волости к югу от Москвы, центром которых была Коломна. В силу огромного стратегического значения этой крепости для Московского княжества она при всех семейных разделах Даниловичей неизменно оставалась в руках того, кто занимал московский престол. Однако Юрия такие тонкости ничуть не смущали. Главное для него состояло в том, чтобы дословно исполнить волю своего покойного отца. А тот, как известно, завещал Коломну сыну Василию — отцу Василия II. Стало быть, теперь она должна перейти к прямому наследнику — Василию II. Порешив дело таким образом (и должно быть, оставшись довольным своей рассудительностью), Юрий в торжественной обстановке (вероятно, в костромском соборе Федора Стратилата, перед чудотворной Федоровской иконой Божией Матери) принял от Василия присягу на верность, а затем на княжеском дворе дал в его честь знатный пир и одарил ценными подарками. После этого Василий был отпущен из Костромы на свой небывалый коломенский удел. Ему разрешили взять с собой не только семью, но и своих бояр.
Очень скоро новому хозяину Москвы пришлось пожалеть о своем снисхождении к костромскому пленнику. Московская знать не желала служить галицкому князю. Ее раздражало засилье худородных галичан при дворе, произвол всесильного фаворита Семена Морозова. Юрий не сумел привлечь на свою сторону старый двор и примирить его с новыми выдвиженцами. Эта задача требовала хорошего знания людей, дальновидности и, так сказать, «системного мышления» — то есть именно тех качеств, которыми Юрий не обладал. Более того, звенигородский князь был настолько уверен в своей полной победе, что принялся немедленно сводить счеты с теми, кого он считал в Москве своими врагами. «Юрий, пришед в Москву, начат многи грабити и казнити, что ему преж не помогали» (49, 238). Смущенные и напуганные таким поворотом дела, москвичи все чаще вспоминали старую поговорку: «Променяли кукушку на ястреба…»
И вот в Коломну потянулись вереницы добровольных беженцев из Москвы. Василий не только радушно принимал обиженных, но и всячески призывал к себе тех, кто готов был принять его сторону. Рассказывая об этом удивительном явлении, летописец заключает: «И тако вси людие от князя Юрия побегоша к нему служити, от мала и до велика, и Иван Дмитриевич (Всеволожский. —
Долгожданная власть в Москве, для достижения которой было предпринято столько усилий, оказалась для галицкого семейства бесплотным призраком, растаявшим в их неуклюжих объятиях. Люди ручьями и реками перетекали из Москвы в Коломну. Бесталанный Василий II теперь казался москвичам олицетворением порядка.
Старшие сыновья Юрия, Василий Косой и Дмитрий Шемяка, переживали неудачи отца куда тяжелее, чем он сам. Унаследовав от Юрия неукротимый темперамент и бойцовские качества, они остались обделенными его великодушием. Особой свирепостью отличался старший, Василий Косой. Озлобленный своим физическим недугом, запечатленным в его прозвище, он страдал к тому же и больным честолюбием. После вокняжения Юрия в Москве Василий Косой, как видно, уже примеривался к роли наследника московского престола. Освобождение Василия II и поселение его в Коломне развеяли эти радужные мечты. Василий Косой не смог философски отнестись к новому повороту колеса Фортуны. Виновником своих несчастий он счел отцовского любимца Семена Морозова. Подкараулив боярина в дворцовых сенях, Василий вместе с братом, Дмитрием Шемякой, набросился на него и убил. После этого, спасаясь от отцовского гнева, Юрьевичи бежали из Москвы в Кострому. Так пролилась первая кровь и была преступлена какая-то незримая черта, за которой начинает действовать неумолимый закон — «кровь за кровь»…
Здесь следует заметить, что московская усобица второй четверти XV века, при всей ее многозначности, была еще и вулканическим извержением страстей. Пережившие спокойное, но однообразное правление Василия I, чудом или милостью Божьей уцелевшие во время «великого мора» 1420-х годов, люди того времени были переполнены жаждой жизни. Они захлебывались собственными желаниями, с одинаковым упоением предаваясь то разнузданным чувственным наслаждениям, то глубокому отчаянию и мыслям о смерти. Впрочем, обстоятельства в данном случае лишь ярче высвечивали то, что уже заложено было в самой природе человека. Непоследовательность поступков многих героев Древней Руси, зачастую ставящая в тупик историков, объясняется глубокими отличиями самого их психологического типа. «Как правило, — говорит Й. Хейзинга, — нам трудно представить чрезвычайную душевную возбудимость человека Средневековья, его безудержность и необузданность» (159, 19).
Измена москвичей, гибель боярина Морозова и бегство старших сыновей настолько потрясли Юрия, что он вдруг разом утратил всю свою энергию и волю к победе. Он «посла к великому князю Василью, да идеть на свой стол, а сам иде к Звенигороду; и умиришася с великим князем на том, что ему детей своих не приимати, ни помочи им не давати, и иде в свою вотчину в Галич» (18, 149). Договор с Василием II Юрий заключил, находясь в Звенигороде, между 25 апреля и 28 сентября 1433 года (83, 60). Согласно договору, смирившийся мятежник признавал себя «младшим братом» московского князя, обещал помогать ему во всем и не оказывать никакой помощи своим мятежным старшим сыновьям (6, 75).
К тому моменту, когда Василий II заключил этот договор с дядей, уже грянул гром над головой боярина Всеволожского. Уход Юрия из Москвы воодушевил Василия II. Он почувствовал себя победителем и мог теперь свести счеты с виновниками своих злоключений. Приезд в Коломну с повинной не спас могущественного боярина от беды. Не помогли ему и те гарантии безопасности, которыми он, несомненно, заручился, прежде чем ехать в Коломну. Возможно, Василий II узнал о том, что еще недавно он советовал Юрию решительно расправиться с племянником. Кроме того, злопамятный и склонный к интригам Всеволожский мог толкнуть Юрия на новый мятеж. В итоге и сам боярин и его сыновья были брошены в темницу, а их обширные владения конфискованы. Но самое страшное для Всеволожского было впереди. Скупой на слова летописец так сообщает об этой истории: «Князь же великий Василей Московский Ивана Дмитриевича поймал и велел его ослепити…» (21, 490). Так вслед за старшими Юрьевичами омочил руки в крови и Василий II. Придет время — и ему самому придется испить из той кровавой чаши, которую он поднес теперь Всеволожскому…
Юрий Звенигородский целовал крест на верность племяннику «по любви, в правду, без всякыя хытрости» (6, 80). Однако вынужденная верность никогда не бывает прочной. К тому же Юрий скоро затосковал в своем подмосковном Звенигороде. Его деятельная натура требовала движения и простора. Зажатый в тесном кольце валов, княжеский дворец казался ему захлопнувшейся мышеловкой. Близкая Москва постоянно напоминала о себе болезненными уколами самолюбия. Да и с точки зрения безопасности, Звенигород был далеко не лучшим местом.
Вскоре смирившийся мятежник вновь погнал своих коней на север, в Галич. Вместе с Юрием туда отправился и его младший сын Дмитрий Красный — любимец отца, неизменно остававшийся с ним.
Раскол в беспокойном галицком семействе был выгоден москвичам. На Боровицком холме решили воспользоваться благоприятной ситуацией и бить врагов поодиночке. Едва успев утвердиться на вновь обретенном московском престоле, Василий II собрал войско и отправил его на Кострому, где находились тогда Василий Косой и Дмитрий Шемяка. Руководство походом было поручено московскому воеводе Юрию Патрикеевичу. Сын литовского князя Патрикия Наримонтовича, выехавшего в Москву в 1408 году, этот воевода был своим человеком во дворце: его жена приходилась родной сестрой Василию II.
Очевидно, Юрий Патрикеевич имел приказ во что бы то ни стало найти и разгромить Юрьевичей. Когда те отступили из Костромы вниз по левому берегу Волги — он последовал за ними. Дойдя до устья Унжи, Юрьевичи повернули и пошли вдоль речки Немды на север, в сторону Галича. Вслед за ними углубился в совершенно незнакомые ему заволжские леса и московский воевода. Ему казалось, что он вот-вот догонит и пленит мятежников. А между тем Юрьевичи получили долгожданную подмогу от вятчан — восточных соседей Галицкого княжества. Кажется, дрогнуло и связанное клятвами отцовское сердце Юрия Звенигородского: ходили слухи, что на помощь сыновьям он выслал отряд своих галичан. Теперь соотношение сил изменилось не в пользу москвичей…
28 сентября 1433 года на берегу лесной речки Кусь (правый приток Немды) мятежники неожиданно напали на московское войско и наголову разгромили его. Сам воевода был взят в плен. Вероятно, битва произошла близ устья Куси, верстах в 70-ти к юго-востоку от Галича. Юрьевичи послали к отцу с предложением объединить усилия и развить успех новым наступлением на Москву. Однако тот отказался. Идти на Москву в одиночку Юрьевичи не решились. С трофеями и пленными они вернулись обратно в Кострому. Дождавшись, когда на Волге станет лед, братья перешли на правый берег и отправились зимовать к каким-то неизвестным «Турдеевым оврагам».
В Москве известие о битве на реке Куси вызвало взрыв негодования. Виновником поражения москвичей молва (вероятно, пущенная из дворца) назвала князя Юрия, якобы тайно помогавшего сыновьям. Смыть позор поражения на Куси и восстановить свой престиж в глазах только что поддержавшей его московской знати Василий II мог лишь немедленной местью мятежникам. Однако гоняться за Юрьевичами по заволжским лесам было делом не только бесплодным, но и весьма рискованным. Иное дело — поход на Галич. Здесь численное и материальное превосходство москвичей могло быть использовано наилучшим образом. Для оправдания разрыва отношений с Юрием весьма кстати оказалась молва о помощи, оказанной им сыновьям. Таким образом, поход на Галич, начавшийся зимой 1433/34 года, получил вид «справедливого возмездия». В нем участвовали и войска союзников Василия II — Василия Ярославича Боровского и сыновей умершего незадолго перед тем Андрея Дмитриевича Можайского, Ивана и Михаила. Вместе с москвичами ходил на Галич и отряд, который прислал рязанский князь Иван Федорович.
Узнав о приближении большого московского войска во главе с самим Василием II, Юрий по лесным дорогам ушел на север, в белозерские земли. Видимо, он хотел отвлечь от Галича часть сил союзников и прежде всего — князя Михаила Андреевича, уделом которого был Белозерский край. В этой кампании Юрий еще раз показал себя мастером стремительных переходов по незнакомой местности в зимнее время.
Для обороны Галича Юрий оставил своих старших сыновей. Им удалось отстоять галицкую крепость на вершине холма. (Летописи противоречат друг другу в этом вопросе. Есть сведения, что Василий II «город Галич взя и сожже» (32, 190).) Вся галицкая земля были подвергнута страшному опустошению. Очевидно, Василий II не рисковал затягивать осаду крепости, так как Юрий с отрядом уже вернулся из Белозерья и, спустившись вниз по Обноре, расположился в нижнем течении речки Мезы (Межи) — левого притока Костромы. Заняв этот стратегически важный район, Юрий создал угрозу тылам московского войска. Вместе с тем отсюда он мог напасть на Кострому — оплот московского присутствия в регионе. Маневры Юрия заставили Василия II снять осаду и через Переяславль вернуться в Москву.
Въехав в Галич и самолично убедившись в катастрофических последствиях московского нашествия, Юрий воспылал жаждой мести. Он принял под свои знамена всех трех сыновей и призвал на помощь своих традиционных союзников — вятчан. Собранные им силы Юрий весной 1434 года двинул на Москву. Тем самым повторялась прошлогодняя ситуация: весенний марш галицких мятежников на Москву. Обе стороны извлекли кое-какие уроки из прежней кампании. Юрий выступил пораньше, чтобы не попасть в весеннюю распутицу. Василий II решил встретить врага подальше от собственно московских земель, дабы не допустить их разорения озлобленными зимним погромом галичанами.
20 марта 1434 года войска соперников встретились у села Никола-на-горе в Ростовской земле. Военное счастье, как и прежде, оказалось на стороне многоопытного Юрия Звенигородского. Василий II и его союзник Иван Андреевич Можайский бежали с поля боя. 19-летний великий князь вновь, как и год назад, вынужден был искать убежища неведомо где. Почему он не поскакал в Москву, где находились его мать и жена? Несомненно, здесь скрывалась та же причина, что погнала его прочь из Москвы после поражения на Клязьме весной 1433 года. Молодой великий князь не доверял москвичам и ожидал измены с их стороны. Москва легко могла стать для него западней. Последующие события показали, что у Василия были основания для подобных опасений…
Не мог Василий поехать и в Тверь, где его ожидала либо немедленная высылка, либо арест и выдача Юрию. Холодный прием, оказанный ему в Твери год назад, не оставлял сомнений на сей счет. Таким образом, выбор путей сужался до двух: в Новгород или в Орду. Последний путь был наихудшим, и Василий оставлял его на самый крайний случай. А пока он решил попытать счастья в Новгороде. Очевидно, князь отправился туда по старинной наезженной князьями дороге: от Переяславля по Нерли Волжской до Волги, затем — немного вниз по Волге до устья Мологи, далее — вверх по Мологе, в земли Бежецкой пятины Великого Новгорода.
Преодолев за десять дней непрестанной скачки не менее восьмисот верст, Василий в четверг 1 апреля прибыл на Волхов. Обычно великие князья торжественно въезжали в Новгород в воскресенье, при большом стечении народа. Но теперь торжественная встреча была неуместна…
Союзник Василия II и его товарищ по несчастью Иван Можайский не пожелал разделить с великим князем его скитания. «Просчитав» ситуацию, он решил до выяснения обстановки остановиться в Твери, у своего дальнего родича, тверского князя Бориса Александровича. Василий через посла позвал Ивана к себе в Новгород, но тот, рассыпавшись в извинениях и оправданиях, ответил отказом. Спустя немного времени расчетливый можайский князь получил приглашение от Юрия и поспешил присоединиться к победителю. Так Василий получил еще один наглядный урок человеческой низости. Из этих горьких уроков измены он постепенно и создавал для себя учебник жизни…
Между тем победители немедля устремились к Москве. По дороге Юрий на день-два задержался у Троицы, чтобы помолиться у гробницы своего крестного отца, преподобного Сергия Радонежского. Звенигородский князь издавна имел доверительные отношения с троицкими иноками. В 1422–1423 годах при его активном участии в монастыре был выстроен первый каменный храм — Троицкий собор. Но не только камни и святыни влекли Юрия на Маковец. Здесь, в этой лесной монашеской академии, еще не забыт был тот великий подвижнический дух, который поднял Русь с колен во времена Дмитрия Донского и преподобного Сергия. Здесь, под монотонный звон монастырского колокола, незримо ткалась живая нить русской истории.
24 марта 1434 года галичане подступили к Москве и начали ее осаду. В Кремле руководил обороной боярин Роман Иванович Хромой. Впрочем, «обороны» как таковой, судя по всему, и не было. Юрий приступил к Москве в среду на Страстной неделе. Им владели навеянные посещением Троицы покаянные настроения. Последние три дня Страстной недели князь, как и подобает благочестивому христианину, провел в посте и молитве. В Великий четверг принято было исповедоваться, в пятницу — стоять на выносе плащаницы, в субботу — идти на пасхальную Всенощную. Мог ли Юрий пренебречь этими обычаями? Более того, князь великодушно позволил москвичам беспрепятственно отгулять Пасху и первые два дня Святой недели. Потрясенные таким поведением Юрия, москвичи в среду Святой недели добровольно открыли перед ним городские ворота…
Разумеется, московские летописи, отредактированные книжниками Василия II, умалчивают о том, какими способами Юрий взял Москву. Однако если бы князь достиг этого железом и кровью, летописец не преминул бы обличить его за кровопролитие в такое святое время. Молчание же в данном случае красноречивее всяких слов.
Не желая терпеть в Москве присутствие жены и матери Василия II, Юрий выслал обеих княгинь в Звенигород (32, 190). После этого он торжественно взошел на великое княжение Владимирское.
Между тем Василий II вынужден был вести жизнь бесприютного изгнанника. В Новгороде его встретили враждебно. Уже на четвертый день к его резиденции на Городище устремилась толпа вооруженных горожан, требовавших немедленного отъезда беглеца. На то были свои причины. Московская смута усилила пролитовские настроения в Новгороде. В 1434 году в городе находился литовский князь Юрий Лугвеньевич. Он не имел оснований сочувствовать Василию II: тогдашний литовский великий князь Свидригайло был близок с Юрием Звенигородским. В итоге московский неудачник уже 26 апреля покинул берега Волхова и перебрался в Тверь. Но и там ему было отказано в убежище. Тогда, отчаявшись найти доброжелателей на Руси, Василий отправился вниз по Волге. Путь его лежал через Кострому и Нижний Новгород — в Орду.
Это решение нелегко далось Василию II. Но жалоба хану и его вмешательство оставались последней надеждой пасынка Фортуны. Впрочем, и эта надежда была очень слабой: в Орду он ехал почти без денег. Что ждало его впереди? Триумфальное возвращение в Москву на плечах косматых всадников, подобных туче саранчи? Но давно уже минули те времена, когда русские князья поднимались на залитый кровью трон по ханскому ковру. Теперь навести на Москву татар значило навсегда потерять свое гордое имя внука Дмитрия Донского. Да и решится ли хан на войну с многоопытным Юрием во имя интересов какого-то Василия? Не все ли ему равно, кто из потомков Калиты будет в урочное время присылать в Орду положенную дань? И тогда уделом несчастного Василия станут насмешки ордынских вельмож, нестерпимые унижения бедности и наконец — тот образ жизни, который вели его нижегородские родичи после захвата их владений Василием I в 1392 году. Кровавые набеги на русские земли вместе с каким-нибудь забубенным ордынским «царевичем», затем московский плен, и наконец — глухая кончина в ссылке, в захолустье…
Так или примерно так рассуждал, должно быть, Василий II, остановившись в Нижнем Новгороде, на самом краю православной земли, откуда уходила пыльная дорога во владения степного «вольного царя». Однако времени на размышления у него оставалось совсем немного. Уже седлали коней в каких-нибудь трех днях гоньбы в стольном Владимире веселые всадники, которым не терпелось схватить бедного Василия и отправить его в тот дальний путь, из которого еще никто не возвращался…
Утвердившись на московском княжении, Юрий отправил Дмитрия Шемяку и Дмитрия Красного в погоню за Василием II. Примечательно, что Василий Косой остался в Москве. Очевидно, отец по каким-то причинам хотел в этой ситуации держать его при себе.
Юрьевичи предполагали перехватить Василия II в Нижнем Новгороде. Однако они успели доехать лишь до Владимира-на-Клязьме. Здесь их догнала весть о том, что 5 июня 1434 года их отец умер.
Кончина Юрия была скоропостижной: летописец замечает, что он умер «въскоре» (29, 148). Смерть его была столь желанна для московского семейства, что невольно закрадываются разного рода подозрения. Впрочем, по меркам той эпохи 59-летний Юрий был уже глубоким стариком. Потрясения последних лет, помноженные на возраст, — вполне достаточное объяснение его неожиданной кончины. Возможно, Юрий предчувствовал недоброе и именно поэтому оставил при себе старшего сына… Как бы там ни было, его исчезновение нанесло сокрушительный удар всему галицкому мятежу. Своим импульсивным благородством, широтой натуры и обращением к идеалам времен Дмитрия Донского Юрий придавал банальной усобице некое величие и историческую перспективу. С его кончиной она окончательно приняла характер семейной дрязги, в которую оказалась поневоле втянута вся Русская земля.
За тот недолгий срок, который отпущен был Юрию как великому князю Московскому, он сумел нагнать страху на удельную мелкоту своими властными замашками. Пользуясь положением, он заключил ряд договоров, в которых возвышалось значение московского князя среди прочих правителей. Но наиболее эффектным деянием Юрия стала чеканка московской монеты с изображением его небесного покровителя — Георгия Победоносца, поражающего дракона. «Чудо Георгия о змие» (так называли эту сцену в Древней Руси) было символической парафразой борьбы Руси с Золотой Ордой. С легкой руки мятежного князя Юрия Георгий, побеждающий змия, навсегда стал символом Москвы.
И все же эти эффектные деяния Юрия не дают основания утверждать, что проживи он дольше — Москву ожидало бы небывалое благоденствие и стремительное возвышение. Правление Юрия было чревато, во-первых, продолжением усобицы с Василием II, причем на сей раз — с участием татар. Во-вторых, преклонный возраст Юрия создавал реальную перспективу скорого прихода к власти его старшего сына Василия Косого — провинциального честолюбца с узким кругозором, черствой душой и непомерными амбициями. По сравнению с ним даже неудачник Василий II был наименьшим из зол.
Отметим и еще одно обстоятельство. Только смерть Василия II, не имевшего ни братьев, ни сыновей, могла позволить галицкому семейству прочно утвердиться на московском троне. Юрий, конечно, понимал это. И тем не менее он не позволил себе расправиться с племянником даже тогда, когда тот оказался в его руках в Костроме весной 1433 года.
Прощаясь с нашим лесным генералом, почтим его память краткой похвалой, как это делали старые летописцы.
Как и его отец Дмитрий Донской, Юрий, несомненно, был харизматической личностью. Его можно назвать прямым потомком тех былинных богатырей, которые одним своим боевым кличем обращали в бегство целые полки и отворяли ворота городов. Соратники обожали его, а враги попросту боялись. Вероятно, как все люди этого типа, он был необычен и своей внешностью: ростом, осанкой, взглядом, манерой говорить, огромной физической силой. Впрочем, никаких достоверных портретов мятежника или хотя бы замечаний о его внешности не сохранилось.
Своих сторонников Юрий набирал среди таких же, как и он, глубинных людей: галицких лесовиков-промысловиков, свободолюбивых и диких вятчан. Уверенный в своей тяжелой земной силе, он питал глубокое презрение к врагам и потому постоянно давал им обыгрывать себя в хитросплетениях политической игры. Запустив дело до полной безнадежности, он вдруг словно пробуждался и начинал буйствовать. И тут случалось чудо: судьба вновь оказывала милость своему беззаботному любимцу.
Люди, подобные Юрию Звенигородскому, могли существовать лишь в это удивительное время, когда на пути от ордынского улуса к Московскому государству Северо-Восточная Русь на какое-то краткое время (одно-два поколения!) оказалась предоставленной сама себе. Старый порядок рушился на глазах, а новый еще не сложился. В этой стихии расплавленной государственности и расцветали люди, подобные звенигородскому воителю. Опоздав на Куликово поле, он взял свое в лихом походе «в татарскую землю» в 1399 году и вбил свой гвоздь в гроб Золотой Орды.
Одни историки считали Юрия принципиальным защитником феодальной раздробленности и потому — исторически негативной личностью. Другие полагали, что у него была какая-то оригинальная «политическая программа» (83, 59). Однако ничего определенного (если не считать умозрительной схемы противостояния свободолюбивого русского Севера и холопствующего Юга) они сказать о ней не могли. Третьи лишь печально констатировали: «Нет оснований видеть в галицких князьях представителей «удельно-княжеской оппозиции», но и об их стремлении поднять знамя Дмитрия Донского также нет свидетельств» (115, 93). При всем том историки обычно как-то упускают из виду одно простое обстоятельство. Мятеж Юрия был прежде всего делом оскорбленной чести. Среди тогдашней русской аристократии такие порывы встречали полное понимание и сочувствие.
Как и положено харизматическому лидеру, Юрий ощущал себя избранником небес. Его отношения с Богом выходили за рамки обычного ритуального благочестия. С ранней юности пленившись тихими речами радонежских старцев, князь всю жизнь жертвовал на храмы, чтил святыни, а главное — старался елико возможно избегать греха. Как и его великий отец, Юрий знал, что копье святого Георгия может удержать не всякая рука…
Эпическая фигура Юрия Звенигородского исполнена шекспировского трагизма. Могучий разрушитель «рабского прошлого», он был обречен на гибель под колесами не менее рабского будущего. Времена благородных витязей, побеждающих дракона, но не способных победить собственную гордость, заканчивались. Приближались времена мирных холопов «государя всея Руси». И своевольный Юрий (а также и все ему подобные) неизбежно должен был быть признан «язвой общества».
Противник Юрия Звенигородского, Василий II был его полной противоположностью. Он был поздний ребенок. В год его появления на свет отцу исполнилось 44 года, а матери — немногим менее. Как все последыши, он, вероятно, был тщедушен и слабоват здоровьем. Единственный наследник, он вырос в своих московских теремах под усиленным надзором бабок и мамок, без шишек и синяков, но зато и без азартного духа потешных дворовых сражений. Сознание своей исключительности в сочетании с острым чувством физической неполноценности рано испортили его характер. В его поведении высокомерие смешивалось со склонностью к самоуничижению. Он трусил — и впадал в ярость от собственной трусости. Поэтому его героизм всегда носил несколько истерический характер.
Мать Василия, княгиня Софья, обучила его всем тонкостям придворных интриг, раскрыла перед ним все тайны восточноевропейских дворов. Ее холодная злоба порой пугала Василия не меньше, чем дикая сила звенигородского дядюшки Юрия. Ненависть к Юрию ему внушили с пеленок. В итоге он стал панически бояться его, хотя и старался скрыть страх под маской высокомерия.
Великий князь Василий Дмитриевич не смог воспитать сына героем. Во-первых, он просто не успел заняться этим, скончавшись в год, когда наследнику исполнилось десять лет. Во-вторых, он и сам был далеко не героем, этот осторожный и довольно бесцветный человек. Как личность Василий I, несомненно, уступал своей властной и честолюбивой супруге.
Однако по иронии судьбы изъяны воспитания и душевного склада Василия II оказались важными достоинствами для правителя, призванного покончить со смутой. Во имя собственного спасения он должен был создать некую Систему, которая только и могла противостоять стихийной силе Юрия и других паладинов хаоса.
«Король умер… Да здравствует король!» — такова была суть известий, которые доставил младшим Юрьевичам во Владимир запыленный гонец из Москвы. Василий Косой извещал братьев о своем восшествии на московский престол. Однако оба Юрьевича отказались признать старшего брата своим господином и великим князем. Свой отказ они, по свидетельству летописца, объяснили брату так: «Аще не восхоте Бог да княжить отец наш, а тебе мы сами не хотим…» (18, 149). В решении Юрьевичей можно усмотреть некую принципиальность. Их отец в своей борьбе основывался на принципе престолонаследия от брата к брату, то есть «по старшинству». Теперь, после кончины Юрия Звенигородского, старшим по династическому положению среди потомков Ивана Калиты оказывался Василий Васильевич. Таким образом, сохраняя верность принципам, которые исповедовал их отец, Юрьевичи должны были уступить Москву своему недавнему сопернику.
Раскол среди Юрьевичей объяснялся, вероятно, не только принципиальными соображениями. На «личный момент» указывает и формулировка ответа младших братьев Василию Косому — «а тебя мы сами не хотим». Высокомерный тон ответа, несомненно, был зеркальным отражением надменного тона послания к братьям нового московского правителя. Дмитрий Шемяка и Дмитрий Красный менее всего хотели оказаться в подчинении у своего жестокого и властного брата. К делу примешивалась и острая жажда мести. Сложившаяся в момент кончины Юрия ситуация позволяла им наконец-то посчитаться с Василием Косым за давние обиды. Своего родного брата они ненавидели и боялись куда сильнее, чем двоюродного брата, Василия Васильевича. Этого последнего Юрьевичи попросту презирали. Им казалось, что при необходимости они смогут расправиться с ним так же легко, как это делал их отец. В довершение ко всему Василий Косой, кажется, был настолько упоен своим новым положением, что даже не подумал о возможной измене братьев. Воистину, никогда человек не бывает так слаб, как в минуту своего триумфа…
Решение младших Юрьевичей отложиться от Василия Косого было, по существу, первым самостоятельным выступлением на исторической сцене князя Дмитрия Шемяки. Именно он, а не его простоватый и набожный младший брат, был инициатором этого «мятежа среди мятежников». Здесь уместны будут несколько штрихов к портрету Дмитрия Шемяки. В момент кончины отца ему было около 26 лет (169, 106). Это был коренастый крепыш (изучение костных останков князя, взятых из его гробницы в Новгороде, позволило определить его рост — около 168 см (169, 212), обладавший незаурядной физической силой. Последнее подтверждается его прозвищем. «Шемяка» (Шеемяка) — силач, способный любому «намять шею». Люди такого склада часто бывают от природы добродушны и невозмутимы. Однако если вывести их из равновесия — они действуют с яростью и силой раненого медведя…
Новый головокружительный поворот колеса Фортуны — которыми вообще так богата вся история галицкого мятежа — превратил Василия Васильевича из готового к бегству в Орду изгнанника в торжествующего победителя. Младшие Юрьевичи, еще недавно травившие его как зайца, теперь почтительно предлагали ему мир и московский престол. Приняв протянутую руку и пообещав братьям существенное увеличение их владений, Василий спустя несколько недель уже подступал к Москве во главе того самого войска, которое Юрьевичи вели на него к Нижнему Новгороду. Не имея под рукой посланного на Василия Васильевича войска и не надеясь на преданность москвичей, Василий Косой бежал из Москвы, прихватив с собой не только великокняжескую, но и городскую казну. В качестве заложницы беглец увез тещу Василия Васильевича — боярыню Марию Федоровну Голтяеву. Вслед за княжившим в Москве лишь один месяц Василием Косым из города бежали и некоторые его сторонники.
В поисках союзников для борьбы с Москвой Василий Косой отправился сначала во Ржев (откуда, вероятно, ссылался с Литвой), затем в Тверь и далее — в Новгород. Выехав из Новгорода осенью 1434 года, мятежник двинулся в Бежецкий Верх, затем в вологодские земли, а оттуда — на Кострому. Легко заметить, что он скитался теми же дорогами, которыми ходил в свое время и копивший силы для войны с Москвой Юрий Звенигородский. Целью этих рейдов было разграбление владений недругов, пополнение рядов своих сторонников, а главное — выбор удобной позиции и подходящего момента для стремительного броска на Москву.
Собравшись с силами, Василий Косой выступил из Костромы в поход на Москву. Он явно следовал по стопам своего отца. Однако прежних результатов уже не было. Ситуация круто изменилась не в пользу галичан. Да и сам Василий Косой не обладал достоинствами Юрия Звенигородского.
6 января 1435 года, в самый праздник Богоявления, московское войско во главе с самим великим князем Василием Васильевичем разгромило полки Василия Косого в кровопролитной битве на реке Которосль, между Ярославлем и Ростовом. Летопись сообщает точное место сражения: «…у Кузмы и Демьяны на Которосли» (29, 148). (Несомненно, это современный поселок Козьмодемьянск в 15 км южнее Ярославля.) Сам Василий Косой успел ускользнуть с поля боя. Минуя Ростов, он устремился в поисках убежища в тверские земли, в Кашин.
Битва на Которосли — первое поражение галицких воителей в сражении с полками великого князя Василия Васильевича. Оно укрепило боевой дух москвичей, подорванный длинной чередой побед лесовиков. Да и сам великий князь впервые ощутил сладкий вкус победы. Кажется, он умел извлекать уроки из своих неудач. Во всяком случае, его распоряжения выглядят вполне толковыми, хотя и несколько запоздалыми. Узнав о бегстве Василия Косого, «князь великы посла за ним в погоню воевод своих…» (29, 148).
Однако великокняжеские воеводы не успели захватить Василия Косого до того, как он ушел в тверские земли и тем самым стал недосягаем для них. Тверской князь Борис Александрович принял беглеца весьма благосклонно. Продолжение московской войны было столь же выгодно Твери, как и Новгороду. Пока потомки Дмитрия Донского выясняли отношения друг с другом, их «геополитические соперники» могли спать спокойно. И потому тверской князь не только приютил побитого Юрьевича у себя в Кашине, но и помог ему собрать и вооружить сотни три бойцов. Разумеется, это была всего лишь горстка наемников. Однако для такого предприимчивого и дерзкого человека, как Василий Косой, и этого было достаточно, чтобы вновь вступить в игру. К тому же судьба, благосклонная к отчаянным, вновь дала Василию шанс поправить свои дела…
Не имея возможности преследовать врага в тверских землях, посланные для его поимки московские воеводы решили обосноваться в Вологде. Там они стояли с войском, «переимая вести про князя» (29, 148). Расчет москвичей был прост и основателен: рано или поздно Василий Юрьевич вынужден будет покинуть тверские земли и направиться в свой галицкий удел. Путь по Волге через Ярославль был надежно перекрыт московскими полками, во главе которых, вероятно, находился сам великий князь Василий Васильевич. Мятежнику оставалась лишь одна дорога домой: через лесные дебри ярославского Заволжья. На этом пути его и следовало перехватить ударом с севера, из Вологды. Сложность заключалась лишь в том, чтобы своевременно получить весть о движении врага…
Однако Василий Косой не только разгадал замысел москвичей, но и нащупал их слабое место — полную зависимость от данных разведки. Выступив из Кашина, Юрьевич со своим небольшим отрядом, словно волчья стая, скрылся от глаз в заснеженных чащах. У этого лесного невидимки была вполне определенная цель. Преодолев по одному ему ведомым глухим дорогам около трехсот верст, Василий внезапно появился под стенами Вологды и захватил город. Оторопевшим воеводам вместе с их застигнутым врасплох воинством оставалось только сдаться на милость победителя.
Этим блестящим, с военной точки зрения, рейдом Василий Косой отомстил москвичам за свое поражение на Которосли и укрепил за собой репутацию достойного наследника непобедимого Юрия Звенигородского.
Захватив Вологду и разгромив московских воевод, Василий Косой на какое-то время стал хозяином всего заволжского Севера. Против него выступил лишь один из местных правителей — князь Федор Дмитриевич Заозерский, владения которого располагались к востоку от Кубенского озера. Он попытался внезапной атакой пленить Василия и разгромить его отряд. Однако это ему не удалось. В жестоком сражении князь Федор был разбит и сам едва успел спастись. Василий Косой захватил в плен всю его семью.
Одной из главных забот галицкого мятежника было пополнение казны. Деньги нужны были ему прежде всего для продолжения борьбы за Москву. Именно это и послужило главной причиной последовавшего за вологодским «взятием» похода Василия Косого на Великий Устюг. Князь не поленился проделать около четырехсот верст по зимним дорогам от Вологды до Устюга. Богатый торговый город, куда стекалась дань со всей «Пермской земли» и куда охотники свозили добытую в бескрайних северных лесах пушнину, находился под контролем Москвы. В церковном отношении он входил в состав ростовской епархии.
Торная дорога из Вологды в Устюг зимой проходила по замерзшей реке Сухоне. Пользуясь этим наезженным «зимником», скорый гонец мог добраться от одного города до другого дней за шесть-семь. Очевидно, что к тому времени, когда Василий Косой, повоевав в Заозерье, добрался до Устюга, здешние власти уже знали о его нападении на Вологду и о пленении им знатных московских бояр. Московский воевода князь Глеб Иванович Оболенский и находившийся тогда в Устюге представитель ростовского архиепископа («десятинник владычен») Иев Булатов решили сделать то, что не удалось заозерскому князю Федору Дмитриевичу: пользуясь малочисленностью отряда Василия Косого, внезапно напасть на него и убить мятежника. В случае успеха заговорщиков ожидали милости великого князя и щедрая благодарность знатных пленников, которых Василий Косой возил с собой.
Приняв этот план, правители Устюга беспрепятственно впустили Василия Косого в город. Главная трудность состояла теперь в том, чтобы застать мятежника и его свиту врасплох. С этой целью заговорщикам, по-видимому, пришлось решиться на своего рода святотатство. Летописцы, стремящиеся елико возможно обелить действия московской стороны, весьма глухо излагают эту неблаговидную историю. «…И там на Устюзе хотели его (Василия Косого. —
Очевидно, расправа с галичанами была назначена на тот момент, когда князь Василий в окружении местной знати будет идти во главе процессии — крестного хода вокруг храма, которым начиналась пасхальная заутреня. Эта ситуация была самой благоприятной для внезапного нападения: князя окружали заговорщики, а его дружинники (вероятно, безоружные) шли где-то позади, растворяясь в толпе горожан. Тут-то и грянул сигнал к расправе. Наверное, им должен был стать звон соборного колокола…
Однако судьба и на сей раз была благосклонна к старшему Юрьевичу. Предупрежденный кем-то в самый последний момент, он успел вырваться из кипящей убийством толпы и, пользуясь темнотой, незамеченным добраться до берега Сухоны. Была уже середина весны (17 апреля), но, по счастью для беглеца, ледоход на реке еще не начался. (Под этим годом летописец отмечает: «а весна была велми студена» (18, 148). Ночью, карабкаясь по вздыбившимся ледяным глыбам, князь Василий сумел перебраться на другой берег. Поутру он собрал горстку своих уцелевших воинов и не мешкая двинулся на юго-восток, в издавна дружественную галицким князьям Вятскую землю. Ему предстояло преодолеть шесть или семь сотен верст по весеннему бездорожью, Бог весть как переправляясь через разлившиеся реки и подтаявшие болота. Несомненно, это был человек стального закала. Ярость и жажда мести умножали его богатырские силы.
Примерно месяц спустя Василий Косой с подоспевшими на помощь вятчанами уже стоял в Костроме, готовясь к новому походу на Москву. Великий князь Василий Васильевич с войском подошел к Костроме и расположился возле Ипатьевского монастыря. От города его отделяло устье разлившейся по весне реки Костромы. Москвичи были настроены миролюбиво, и причиной этому было не одно только половодье. Великий князь, напуганный вологодским конфузом своих лучших воевод, побоялся вновь испытывать судьбу. Он предложил Василию Косому в обмен на мир признать не только его наследственные права согласно завещанию Юрия Звенигородского, но и прибавить к владениям мятежника богатый Дмитров, которого домогался еще его отец. Нуждаясь в передышке, Василий Косой согласился на мировую.
Перемирие между внуками Донского было шатким. Унылые затяжные дожди отзывались осенней скукой. Скука располагала к воспоминаниям, а воспоминания будили злость…
Оба кузена слишком сильно ненавидели друг друга, чтобы спать спокойно. Василию Косому, должно быть, снилась в ночных кошмарах «устюжская заутреня», рев опьяненной кровью толпы, предсмертные крики друзей, заглушаемые медным гулом пасхальных колоколов — вестников любви и мира. Гордый Юрьевич не мог забыть, как в темноте, объятый ужасом, метался он среди ледяных торосов, слыша за спиной приближавшийся шум погони. Единственным, что могло избавить его от этих наваждений, была месть. И вот осенью того же года неугомонный галичанин вновь бросает перчатку всему и вся.
В «устюжской заутрене» одним из главных заговорщиков оказался десятинник ростовского архиепископа Иев Булатов. Очевидно, и сам владыка Ефрем (1427–1454) был врагом Василия Косого. И потому свою новую войну с Москвой неугомонный Юрьевич начал с того, что на обратном пути из Дмитрова в Кострому пограбил владения ростовской епископской кафедры. Тем самым галичанин дал понять, что не считает себя связанным условиями «Ипатьевского» мирного договора. Послав соответствующие «разметные грамоты» великому князю, он решил для начала вернуть себе Галич, которым согласно завещанию Юрия Звенигородского владел Дмитрий Красный, связанный с великим князем союзническими обязательствами. Василий Косой без труда оттеснил брата и утвердился в Галиче. Благодаря своему географическому положению этот город был удобным плацдармом для наступления на самых различных направлениях. Отсюда поздней осенью 1435 года (по зимнему пути) Василий Косой отправился по замерзшим лесным рекам на север — к ненавистному для него Устюгу. Князя кроме его собственной дружины сопровождали все те же воинственные вятчане — постоянная опора галицких князей.
В начале января 1436 года войско Василия Косого подошло к Устюгу и осадило город. Устюжане хорошо понимали, какая участь грозит многим из них в случае захвата города разъяренным Юрьевичем. Черпая силы в отчаянии, небольшой и слабо укрепленный Устюг держался до последней возможности. Он был взят галичанами только через девять недель при помощи вероломства. Василий Косой целовал крест на том, что не причинит вреда защитникам крепости в случае капитуляции (37, 86). Однако вступив в город, он учинил там свирепый погром.
Нарушение клятвы, скрепленной целованием креста, считалось в ту пору ужаснейшим из преступлений. Церковь сурово осуждала таких клятвопреступников. «Крест аще кто целуеть мал, не разумея, а преступить, 5 лет есть епитемия его. А разумеяй преступить, кровию своею токмо да искупится, юже прольеть мученическыи за Христа» (46, 483).
Месть, о которой Василий Косой мечтал почти год, была ужасной. Победитель «город взял, а князя великого воеводу Глеба Ивановича убил Оболеньского, и десятинника владычня Иева Булатова повесил, и многих устюжан, бояр и гостей, посекл и повешал, поминая им ту злобу, что хотели его самого изъимати, а людей у него много побили, а бояр князя великого отполонили» (29, 149).
Новый мятеж Василия Косого и его успешные действия в Заволжье сильно встревожили московских правителей. Казалось, что энергия и удача этого безумца способны сокрушить любые преграды. О его планах можно было лишь догадываться. Во всяком случае, следовало готовиться к отражению еще одного похода галичан на Москву. С этой целью великий князь Василий II собрал под свои знамена всех потомков Дмитрия Донского. В союзе с ним состоял и ярославский князь Александр Федорович Брюхатый. Для войны с Василием Косым москвичи наняли известного своей доблестью литовского князя Ивана Друцкого, который зимой 1435/36 года жил во Пскове.
В Москве сильно опасались того, что в случае новых успехов галичан на сторону Василия Косого может переметнуться его младший брат Дмитрий Шемяка. Кажется, эти опасения были напрасными: второй Юрьевич мирно сидел в своем Угличе и думал не о войне, а о женитьбе. Но, как известно, «пуганая ворона и куста боится». Москвичи решили заранее пресечь возможную измену. Когда Дмитрий зимой 1435/36 года явился в Москву, чтобы пригласить великого князя на свою свадьбу, тот приказал схватить его и бросить в темницу. Местом заточения была избрана Коломна, куда в 1434 году галицкие князья сослали самого Василия II.
Узнав о вероломном пленении своего господина, весь «двор» Дмитрия Шемяки поехал служить Василию Косому. Желая сгладить неприятное впечатление от захвата Шемяки, великий князь смягчил режим его содержания в Коломне. Освобожденный от оков, Дмитрий мог теперь жить там почти вольной жизнью.
Между тем приближалось время решающих сражений. Расправившись с устюжанами и тем самым укрепив тылы, Василий Косой до начала весенней распутицы успел привести свое войско в Вологду. Здесь его ожидал приятный сюрприз в виде «двора» Дмитрия Шемяки. Около пятисот всадников во главе с воеводой Акинфом Волынским пополнили войско Василия Косого. Из Вологды мятежник (вероятно, все той же знакомой дорогой, по рекам Обноре и Костроме) спустился на юг, к Волге. Когда на Волге закончился ледоход, Василий Косой в районе Костромы переправился на правый берег и не мешкая двинулся через Нерехту в сторону Ростова. Однако московские полки, которыми командовал сам Василий II, уже успели выйти почти на те же рубежи, на которых они в январе 1435 года остановили мятежника. Источники по-разному называют место этого решающего сражения. Достоверно известно только одно: битва произошла 14 мая 1436 года где-то в окрестностях Ростова.
Поделиться книгой: