Альтернативность в историческом процессе и в истории культуры : Методические материалы к спецкурсу

Альтернативность в историческом процессе и в истории культуры

Методические материалы к спецкурсу

Российская академия наук

Институт всеобщей истории РАН

Томский государственный университет

Для государственных вузов

Рецензенты — к. и. н. И. Ю. Николаева, к. и. н. М. С. Бобкова

Издание осуществлено в рамках проекта «Развитие образования в России»

Программа поддержки кафедр. Институт «Открытое общество» — Фонд Сороса.

Программа утверждена к печати Ученым Советом Томского государственного университета.

Тема 1. История и литература: «полоса отчуждения»?

«Полоса отчуждения», существующая ныне между историей и литературой, возникла не так уж давно. Лишь в середине 30‑х гг. XIX в. прервалась тесная до того момента связь между исторической прозой и художественной литературой. Одновременно изменился как характер читательской аудитории, так и ситуация на книжном рынке: романы стали покупать и читать охотнее, чем исторические сочинения. Это произошло в течение десяти лет, то есть при жизни одного поколения.

1. От первой главы «Евгения Онегина» к «Истории Пугачевского бунта»: изменение ситуации на книжном рынке в интервале между февралем 1825 года и декабрем 1834 года.

2. Публика требует от книг по истории занимательности романов — историки начинают ориентироваться на собратьев по цеху.

3. Метафора в большом времени истории: смена различных поэтических интонаций в течение нескольких веков.

4. Мастерство историка: не только логика, но и форма изложения результатов.

Тема 2. Битвы за храм Мнемозины: Историческая память и социально-ролевые функции историка

На глазах нашего поколения историк-профессионал утратил свое исключительное положение естественного монополиста, которое он занимал в обществе с незапамятных времен. Ранее он был практически единственным ретранслятором былого: принимая сигналы от прошлого, историк знакомил с ними настоящее и передавал их в будущее. Одни сигналы им усиливались, а другие — утрачивались или игнорировались. Именно историк решал, что подлежит занесению на страницы истории, а что — нет. Его творческая деятельность, воссоздавая прошлое на страницах книг и журналов, фактически заново творила минувшее. И никто не оспаривал у историка это суверенное право креативности.

I. Социальные роли историка и критерии их выделения.

«Судить или понимать?» Только такое абсолютное противопоставление позволяет зафиксировать наличие диаметрально противоположных и предельно допустимых социальных ролей историка, желающего оставаться в рамках научного сообщества. Минус такого подхода состоит в том, что он не учитывает как вольное или невольное совмещение этих ролей одним и тем же исследователем, так и всё то многообразие социальных ролей, которые реально играет историк и которые до конца еще не осмыслены. Не претендуя на исчерпывающую полноту, я попытаюсь их перечислить:

1) детектив, стремящийся раскрыть преступление или разгадать тайну;

2) суровый прокурор, требующий обвинительного приговора;

3) адвокат, настаивающий на оправдательном приговоре;

4) справедливый или, наоборот, пристрастный судья;

5) палач, ставящий клеймо раскаленным железом;

6) бесстрастный летописец;

7) наглый репортер, жаждущий любой сенсации;

8) жрец в храме Мнемозины, хранящий эталон исторической памяти.

Все эти роли обречен играть исследователь, притязающий на то, что он будет судить прошлое. Если же он намерен вести диалог с минувшим, то он при изложении результатов своих архивных и библиотечных штудий чаще всего берет на себя иные роли:

— вопрошающего собеседника, нередко умышленно провоцирующего былое на то, чтобы оно проговорилось;

— кукловода, из-за ширмы управляющего марионетками при помощи нитей своего повествования.

К сожалению, историку приходится играть и иные роли, исполнение которых, на мой взгляд, лишь компрометирует самого исполнителя и то сообщество, к которому он принадлежит. Это роли а) мародёра; б) льстеца; в) фальсификатора. От них следует отличать вполне пристойные роли пародиста и мистификатора. Однако следует помнить, что талантливое исполнение этих и некоторых других ролей фактически выводит исполнителя за границы науки и ставит историка вне рамок научного сообщества, приобщая его к сообществу беллетристов.

II. Страсти по мыльному пузырю: граф Толстой против эксминистра Норова и князя Вяземского. Писатель, историк и очевидцы: заочный диалог.

На глазах последних свидетелей ушедшей эпохи Толстой в романе «Война и мир» сотворил всем реальностям реальность, которая превзошла всё: не только многотомные сочинения историков и старческое брюзжание ветеранов, но и самое былое. Гений автора преобразовал прошлое: сгустил одно, растворил без остатка другое. Творческий труд писателя вызвал к жизни и способствовал развитию реальности в превосходной степени — и эта реальнейшая реальность, способная порождать эмоции и заставляющая читателей сопереживать судьбам вымышленных героев, превратилась в эталон исторической памяти о великой эпохе 1812 года. Романист оспорил у историка суверенное право креативности и выиграл спор.

Тема 3. «Несбывшееся — воплотить!»: Сослагательное наклонение в истории

Историческая альтернатива, по определению, предполагает необходимость выбора одной из двух (или нескольких) возможностей. Процесс поиска и выбора всегда представляет собой попеременное рассмотрение взаимоисключающих возможностей, но лишь в предельном случае осуществляется выбор одного из двух альтернативных решений, направлений, вариантов. Отвергнутые возможности не исчезают бесследно: они остаются в историческом предании и в исторической памяти. В наши дни ученые стремятся инкорпорировать сослагательное наклонение в ткань исторического повествования. Воскреснув под пером историка, побежденные альтернативы и упущенные возможности могут вновь заявить о своем существовании. Контрфактическое моделирование — это попытка представить, как развивались бы исторические события, если бы побежденная в действительности альтернатива, одержав воображаемую победу, получила возможность реализоваться.

1. Два способа разработки проблемы поиска исторической альтернативы.

2. Логика развития исторического и философского знания в последней трети XX века.

3. Феномен Ю. М. Лотмана: точка бифуркации в истории культуры.

4. Пять уровней рассмотрения проблемы поиска исторической альтернативы.

Первый уровень. Поиск исторической альтернативы имеет онтологический статус; он ведется и меняет свой вектор в реальном социальном пространстве и реальном времени.

Второй уровень. Поиск исторической альтернативы завершен в реальном социальном пространстве и реальном времени. Проблема поиска утратила онтологический статус. Событие совершилось и приобрело статус исторического факта. Одна из противоборствующих тенденций одержала победу и предстала в качестве единственно возможного пути исторического развития — закономерного и необратимого. Такая трактовка минувших событий получает санкцию официальной идеологии и становится непреложным фактом для ученых, считающих, что история не терпит сослагательного наклонения. Именно с этого момента побежденная тенденция начинает восприниматься как досадная случайность, изначально не имевшая ни малейшего шанса помешать поступательному движению истории, — случайность, которой можно безболезненно пренебречь при осмыслении закономерного хода исторического процесса. Однако еще живы непосредственные участники былых событий, имеющие свой взгляд на историю.

Третий уровень. Историки получают доступ к документам, осознают сам факт наличия в прошлом проблемы поиска исторической альтернативы и начинают ее изучать, стремясь постичь суть былых событий и овладевая хронотопом минувшего. Оставшиеся в живых непосредственные участники исторических событий весьма болезненно реагируют на предпринимаемые историками попытки демифологизации, ибо многие мифы были неотъемлемой частью их биографии и в этом качестве не утратили для них непреходящей ценности. На этой стадии историки находятся в поиске и уясняют суть дела для самих себя. Завершив этот процесс, они начинают излагать результаты изысканий в статьях и монографиях, что означает переход к следующему уровню рассмотрения проблемы поиска исторической альтернативы.

Четвертый уровень. Логика исследования сменяется логикой изложения. Дискурс становится текстом. Историку предстоит рассказать читателю о том, что он, историк, уже очень хорошо знает, но что еще только ожидает узнать читатель. Необходимо решить, как писать историю. Обосновывать ли неумолимое действие исторических закономерностей или же видеть во всем только фундаментальную роль случая? Как воплотить в тексте научного сочинения несбывшееся? Стоит ли говорить читателю о том, что не состоялось — было побеждено, отвергнуто, упущено, — что не превратилось из возможности в действительность? Делать ли вид, что рассказываешь о том, как было на самом деле, или же честно признаться, что пишешь лишь об эмоциях людей прошлого по поводу состоявшихся или не состоявшихся событий? Судить или понимать этих людей? Рассказывать ли, наконец, и о своих ошибках и заблуждениях, без которых не бывает настоящего исследования? Между тем, уходят в небытие последние из непосредственных участников былых событий. Исчезает очень существенная этическая преграда как для проведения опытов «экспериментальной» истории, так и для обнародования полученных результатов.

Пятый уровень. На заключительной стадии рассмотрения проблемы поиска исторической альтернативы научное сообщество осознает, что онтологический аспект этой проблемы представляет интерес для футуролога, политолога, социолога, экономиста, правоведа, но не имеет никакого отношения ни к историку, ни к философу, на долю которых остаются аксиологический и эпистемологический аспекты. Несостоявшаяся история, обретя своего историографа и найдя воплощение в его работах, становится историей несостоявшегося. Контрфактическая модель исторического прошлого позволяет глубже уяснить суть былых событий, четко очерчивая границы незнаемого и непознанного — того, что мы привыкли именовать словом «тайна». Именно в этом качестве контрфактическая модель ведет к приращению научного знания, становится объектом неизбежной полемики и фактом историографии.

Тема 4. Проблема поиска исторической альтернативы: Опыт историософского осмысления движения декабристов и контрфактического моделирования исторического прошлого

Движение декабристов отличается исторической и художественной завершенностью, изучено подробно и обстоятельно, литература о нем обширна и многообразна: библиографическое описание опубликованный работ занимает четыре больших тома, несколько томов составляет описание архивных материалов. Движение декабристов — это исключительно удачный полигон для любых современных гуманитарных исследований, позволяющий оценить практическую новизну и реальную перспективность предлагаемых теоретико-методологических подходов. Историософское осмысление движения декабристов — благодатная тема для комплексного междисциплинарного исследования на стыке истории, социологии, социальной психологии, политологии и философии. Логическим завершением такого исследования является контрфактическое моделирование исторического прошлого.

Происходящие вокруг нас события заставляют взглянуть на былое с иных теоретико-методологических позиций. Происходит переосмысление известных ранее фактов. Прошлому задают вопросы, которые ранее не задавали, и оно предстает перед исследователем в своей непредсказуемости, в противоборстве реализованного и нереализованного, во всеохватывающей альтернативности истории в каждой ее точки. Ощутимо активизируется интерес к поворотным моментам всемирной истории. Их начинают рассматривать в сослагательном наклонении, задавая прошлому вопросы типа «что было бы, если бы?‥» Мы перестаем следовать исторической инерции прошлого и начинаем воспринимать будущее как веер альтернатив обладающих различной или одинаковой возможностью для реализации.

1. Философия случайности.

2. Политика и судьба.

3. Историческая альтернатива: военный деспотизм — реформы «по манию царя» — «бескровная» военная революция. Феномен Наполеона. Феномен просвещенного монарха. Феномен «российского Бонапарта».

4. Движение декабристов: моральный аспект политического действия.

5. «Новорожденная свобода».

Тема 5. Историческая биография и персональная история: Опыт альтернативного осмысления и написания биографии гениального поэта и политического мыслителя

Альтернативное осмысление поворотного момента российской истории позволяет иными глазами взглянуть на биографию жившего в эту эпоху гениального поэта и дать опыт ее изложения.

О Федоре Ивановиче Тютчеве написано несколько книг и сотни статей, чтение которых убеждает лишь в одном — в принципиальной невозможности разгадать загадку, заданную этим человеком мировой культуре. Даже его родная дочь сомневалась в том, что ее отца можно безоговорочно отнести к числу людей, полагая его скорее духом, чем человеком. Собственная жизнь была его главным произведением — и он относился к ней также легко и беззаботно, как и к текстам своих стихов и их дальнейшей судьбе. Блистательный и остроумный собеседник, он повсюду был желанным гостем: все восхищались и высоко ценили его непревзойденные остроты — и никто не взял на себя кропотливый труд собрать и систематизировать их при жизни автора. «Тютчевиана» вышла в свет спустя полвека после его смерти, когда непосредственное восприятие тютчевских острот, каламбуров и эпиграмм было безвозвратно утрачено. Нужны были обширные комментарии, чтобы разъяснить любопытным потомкам, в чем заключалась соль иных острот, и в свое время понятных только узкому кругу посвященным. Судьба не дала ему своего Эккермана, вот почему его блистательные устные импровизации практически не дошли до нас. Его обществом дорожили члены Императорской Фамилии и великосветские львицы, восторженные барышни и недоверчивые студенты, седые сановники и маленькие дети. Поражавший современников исключительными по своей прозорливости мрачными предсказаниями будущего, он еще при жизни приобрел репутацию Кассандры, но благополучно избежал её участи. Ему безболезненно сходили с рук такие выходки, за которые любой другой человек неминуемо поплатился бы репутацией, карьерой, изгнанием, свободой…

Притягательная сила, исходившая от этого человека, не знала преград. Обаянием его личности были покорены такие разные люди, как император Александр II и его жена императрица Мария Александровна, сестра государя великая княгиня Мария Николаевна и его тетка великая княгиня Елена Павловна, граф Александр Христофорович Бенкендорф и князь Александр Михайлович Горчаков, Александр Иванович Герцен и Иван Сергеевич Аксаков… Никто и никогда из древнего дворянского рода Тютчевых не поднимался так высоко. Мой герой, подобно известному чеховскому персонажу, дослужился до чина тайного советника и имел две звезды — высшие степени орденов Св. Станислава и Св. Анны. Он был пожалован придворным званием камергера, а две его дочери стали фрейлинами — это был знак высочайшего благоволения к их отцу. Между тем, карьеру Тютчева нельзя назвать блестящей, а жизнь и судьбу — лишенной противоречий, безоблачной и счастливой. Его гениальная одаренность никем не подвергалась сомнению, но она реализовалась лишь в очень слабой степени: незадачливый дипломат, так и не сумевший получить сколько-нибудь заметный пост, не говоря уже о месте посла при дворе великих держав; пророк, чья вещая сила предвидеть грядущие бедствия ни разу не была востребована современниками; поэт, при жизни издавший всего два небольших стихотворных сборника, да и то сделавший это вопреки собственной воле; политический мыслитель, проживший долгую жизнь, но так и не нашедший времени привести в систему свои воззрения; любовник и муж, постоянно приносивший несчастье женщинам, которые его любили.

1. Становление личности.

2. Знакомство с Европой.

3. Дипломатическая карьера и ее крах.

4. Поэт в сфере практической политики.

5. Светский лев и бессильный ясновидец.

6. Муж и любовник.

Тема 6. «И в этой минуте должно быть всё…»: Прошлое и его живописные репрезентации

Живописное полотно может быть представлено и осмыслено в качестве исторического источника, который нуждается в правильном прочтении. На всех трех картинах, о которых пойдет речь, изображена императрица Екатерина II, и у каждой из них есть как своя математическая формула, так и своя философия истории, которые до сих пор никем не были поняты. Это — большое парадное костюмированное полотно кисти Д. Г. Левицкого «Аллегорические портрет Екатерины II в образе Афины — богини справедливой войны» (1787), хорошо известная картина В. Л. Боровиковского «Екатерина II на прогулке в Царскосельском парке» (1794) и историческое полотно Н. Н. Ге «Екатерина II у гроба императрицы Елизаветы» (1874). Портрет Левицкого представлен в экспозиции Ульяновского областного художественного музея и знаком лишь специалистам. Историческое полотно Ге хранится в фондах, а не в основной экспозиции Государственной Третьяковской галереи, что делает эту картину практически недоступной для исследователей. А она достойна как специальных изысканий, так и внимания зрителей.

1. Левицкий: торжество богини справедливой войны и аксиома империи.

2. Боровиковский: комнатная собачка и любовный быт эпохи.

3. Ге: минута семейной драмы.

4. Исследователь перед текстом.

Тема 7. «Шайка передвижников»: История величия и падения одного творческого союза

В пореформенной России, в которой прошло чуть более десяти лет после отмены крепостного права, в то самое время, о котором толстовский герой сказал «теперь, когда всё это переворотилось и только укладывается», происходил промышленный переворот и бурно строились железные дороги. Города, благодаря железным дорогам, протягивали друг другу руки — и в протянутой руке была картина передвижников.

Именно они раньше других поняли, какие колоссальные возможности таит в себе новое средство сообщения — возможности для демонстрации, распространения и сбыта художественных произведений. Доселе русский живописец, за редчайшими исключениями, не мог прокормить себя и семью своей профессиональной деятельностью и занимал маргинальное положение среди представителей других творческих профессий. Художник мог получить поддержку со стороны мецената, но не мог самостоятельно реализовать плоды своего вдохновения. Картины русской школы еще не были товаром и не имели покупателей. Художник мог рассчитывать на более или менее выгодный заказ со стороны государства или частного лица — и тогда именно заказчик диктовал мастеру сюжет будущего произведения и даже манеру его исполнения. Император Николай I не просто заказал Карлу Брюллову картину «Взятие Казани», но и высочайше предписал, что именно и как следует изобразить на полотне. Уже имевший европейскую известность автор «Последнего дня Помпеи» уклонился от исполнения этого августейшего повеления, но был вынужден начать работу над новой монументальной исторической картиной «Осада Пскова».

Сеть железных дорог, быстро покрывшая всю европейскую Россию, изменила ситуацию. «За погляд денег не возьмем», — так обычно говорили купцы, зазывая покупателей в лавку. Петр Великий отлично понимал психологию своих подданных, когда, повелев создать Кунсткамеру, распорядился не только не брать с посетителей первого русского музея никакой платы за вход, но и бесплатно поить и угощать их за счет казны после окончания осмотра экспозиции. Прошло полтора столетия. В пореформенной России на глазах возрастала роль денег и стирались грани между сословиями — и уже не только дворяне стали коллекционировать живопись, графику и скульптуру. Русская демократическая публика оказалась способной и готовой платить деньги как за приобретение отдельных художественных произведений, так и за «погляд» на них — и выставка живописных и графических произведений оказалась делом рентабельным, способным не только полностью возместить немалые издержки по транспортировке картин и их экспонированию в провинции, но и принести ощутимый доход организаторам выставки. История предпринимательской деятельности в России еще не написана. Дело будущего историка показать, насколько выигрышной была предпринимательская стратегия передвижников. Теории торговли художественными произведениями не было, авторское право и право сознания находились в зародыше. Передвижники действовали стихийно и не всегда отдавали себе рациональный отчет в своих поступках. Первоначально они думали лишь о том, как снискать хлеб насущный, и не помышляли о сверхприбыли. Впоследствии среди них появились фигуры, подобные Константину Маковскому, которого собратья по цеху презрительно именовали «мазуриком», в чем была изрядная доля зависти: модный великосветский портретист преуспел, разбогател и открыл ателье на Дворцовой площади.

Передвижники действовали на свой страх и риск, они предлагали на рынок новый товар, который мог быть приобретен, а мог остаться и невостребованным со стороны покупателей. Между продавцом и покупателем был вполне определенный разрыв во времени и пространстве. Обычно подобный разрыв таит в себе потенциальную возможность кризиса. Передвижники стремились сократить этот разрыв, перемещая выставку своих произведений из одного города в другой и расширяя круг потенциальных покупателей.

Отныне не только процесс, но и результат творческой деятельности изымались из сферы компетенции власти и ее агентов. (Цензура живописных произведений появилась довольно поздно, и карательные санкции власти были единичными.) Создание живописного произведения перестало быть делом государственным и стало частным делом художника. Эмансипация передвижников от властей не могла не привести и привела к конфликту с Императорской Академией художеств. История русского изобразительного искусства второй половины XIX века может быть осмыслена как анатомия конфликта между двумя творческими организациями. Максимализм передвижников в большом и в малом, их неумение и нежелание решить проблему самообновления Товарищества, с одной стороны, и косность Академии художеств, с другой, — всё это стало питательной почвой для многолетнего изнурительного конфликта, который так и не был преодолен.

1. Императорская Академия художеств и «бунт 14‑ти».

2. Санкт-Петербургская Артель художников.

3. Товарищество передвижных художественных выставок: от восхода до заката.

4. «Мой дар убог, и голос мой не громок…» Творцы скромного дарования в истории культуры.

Тема 8. Пространство интеллектуальной истории: Преемственность и разрывы в истории творческой деятельности

Гуманитарные науки изучают место и роль личности в обществе, культуре и истории. Только философ может позволить себе роскошь общения с абстрактным человеком. «Историк и абстрактный человек друг с другом не встречаются, нигде и никогда. История живет реальностями, а не абстракциями» (Люсьен Февр). Личность не берется историком абстрактно, но рассматривается в том или ином историко-культурном контексте, что предполагает конкретное соотнесение личности с поколением, к которому она принадлежит. История гуманитарного знания есть история человеческого интеллекта в его непрерывном стремлении постичь место и роль личности в обществе, культуре и историческом процессе. История гуманитарного знания предстает перед нами как интеллектуальная история. Интеллектуальная история есть непрерывный процесс творческой деятельности, протекающий в основных формах бытия — пространстве и времени. Завершением любого вида творческой деятельности является некий результат, итог. Итог — это показатель мастерства творца и степени зрелости его таланта, ибо творческая деятельность всегда стремится к успешному завершению и направлена на получение положительного результата.

Интеллектуальная история знает несколько равноправных способов освоения Интеллектуального пространства исследователем, что порождает одновременное существование различных типов исторического повествования, которые, в конечном итоге, могут быть сведены к двум диаметрально противоположным.

Во-первых, исследователь может попытаться встать на точку зрения творца и рассмотреть творческую деятельность как нечто самодостаточное, оправданное не полученным результатом, а самим фактом своего существования. При таком подходе основное внимание уделяется прежде всего процессу творчества, т. е. подробному рассмотрению всех перипетий, связанных с эволюцией творческого замысла при создании произведения. На первый план выступает именно процесс достижения автором искомого результата, а не бытование уже созданного произведения в пространстве и времени. Исследователь вольно или невольно исходит из определенных философских и мировоззренческих предпосылок, признавая или отказываясь признать принципиальную познаваемость акта творчества. (Это признание может касаться только определенного автора или творческой истории конкретного произведения, однако вполне допустимо распространить подобное признание и на всю интеллектуальную историю в целом.) Исследователь либо стремится выявить строго определенную, однозначную логику творчества и продемонстрировать закономерный характер отторжения одних вариантов и неизбежность принятия других, либо осознанно «хитрит» с будущим читателем — и тогда под его пером интеллектуальная история предстает в своей первозданной незавершимости, непредсказуемости и многовариантности. При этом для самого исследователя не играет существенной роли степень зрелости и завершенности дошедшего до нас результата, избранного им в качестве объекта исследования. (В предельном случае исследователь может реконструировать один лишь творческий замысел, который вообще никогда не осуществлялся и, поэтому, в принципе не мог быть завершен. Таковы история многих технических изобретений и вся история «бумажной архитектуры» — история отвергнутых или не рассчитанных на реальное воплощение проектов.)

Во-вторых, исследователь способен представить всю интеллектуальную историю как историю исключительно завершенных и воплощенных замыслов: на ее страницах действуют только победители и призеры, на этих страницах есть место для тех, кто преуспел и нет места для неудачников. Это история бытования произведений, удостоенных признания современников и (или) потомков. Процесс возникновения, формирования и реализации творческого замысла угасает в полученном результате, поэтому на долю исследователя остается только бытование в пространстве и времени этого отчужденного от его создателя результата. Лишь при таком подходе возможно изучить жизнь гениальных произведений в большом времени истории.

Творческая деятельность знает не только достижения, но и утраты. Она характеризуется как созиданием, так и исчезновением: что-то отмирает, отпадает, выветривается, стирается, уничтожается, растворяется без остатка, рассеивается как дым, обращается в ничто, исчезает бесследно. Эти утраты творческой деятельности есть не что иное, как некогда завоеванное, а впоследствии потерянное интеллектуальное пространство. Более того, вся интеллектуальная история может быть переписана с точки зрения исчезновения былых достижений и ценностей: свершения нередко покоятся на утратах, только благодаря которым они получают право на существование и становятся возможными. Память об этих утратах может сохраниться в культуре и стать достоянием истории.

Творческая деятельность знает не только интеллектуальные революции, но и интеллектуальные кризисы — периоды тяжелого переходного состояния, которые заканчивались резким, крутым и, зачастую, неожиданным переломом. История военного искусства позволяет сделать вывод: любую кризисную ситуацию можно переломить в свою пользу, если имеются резервы и воля к победе.

Существует неустранимое противоречие между абсолютным характером любого творческого процесса и относительностью полученного результата. Не меняя вещную сторону исследуемого процесса, не отбрасывая и не фальсифицируя очевидные и общеизвестные факты, можно, однако, раздвинуть или сузить хронологические рамки исследования, что неизбежно изменит не только сюжет, но и интонацию будущего повествования.

1. История гуманитарного знания как интеллектуальная история.

2. Процесс или результат.

3. Успех и его критерии.

4. Феномен творческой неудачи.

5. «Гамбургский счет».

6. Время «Ч».

7. «Свой взгляд на историю».

Литература

1. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1986.

2. Бестужев-Лада И. В. Ретроальтернативистика в философии истории // Вопросы философии. 1997. №8.

3. Бородкин Л. И. Компьютерное моделирование исторических процессов: еще раз о математических моделях // Круг идей: развитие исторической информатики. М., 1995.

4. Вазюлин В. А. Логика истории: Вопросы теории и методологии. М.: Изд-во Моск. Ун-та, 1988.

5. Волобуев П. В. О проблеме выбора путей общественного развития // Вопросы философии. 1984. №1.

6. Волобуев П. В. Выбор путей общественного развития: теория, история, современность. М., 1987.