Помоги проекту - поделись книгой:
Ничего нового во всем этом нет. Научная база, лежащая в основе следующих двенадцати глав, была собрана из интервью с десятками экспертов и из сотен статей, опубликованных в лучших научных журналах за период около десяти лет. А поскольку наука всегда экспериментальна и постоянно развивается, некоторые приведенные прогнозы никогда не сбудутся с абсолютной точностью. Но это будет честный и открытый рассказ о нашем коллективном понимании тех многочисленных угроз, которые принесет потепление планеты всем, кто на ней живет и надеется, что так будет всегда и ничто не нарушит привычного порядка бытия.
Мало что будет сказано о самой природе, и совсем ничего – о незавидной судьбе животных, о чем уже так красиво и поэтично говорили другие, что, подобно нашей близорукости в отношении уровня морей, грозит отвлечь нас от понимания того, как глобальное потепление повлияет на нас с вами, на человека как биологический вид. До последнего времени нам было проще сочувствовать климатической судьбе любых других видов, кроме нашего, вероятно, потому что нам сложно понять или признать нашу ответственность и сложность происходящих изменений и гораздо проще провести простой подсчет жертв, не вдаваясь в вопросы морали.
Вместо всего этого нас ждет калейдоскопический подсчет гуманитарных издержек человеческой жизни, как это происходило на протяжении одного поколения, в результате чего на планете станет еще больше людей; что означает текущее глобальное потепление для здоровья населения, политики, конфликтов, производства еды и поп-культуры, для жизни в городе и психического здоровья людей; как мы представляем наше будущее по мере того, как начинаем осознавать окружающее нас со всех сторон ускорение истории и сокращение числа возможностей, которое это ускорение наверняка принесет. Расплата неизбежно обрушится на нас каскадом через саму природу, но ущерб окружающей среде – это лишь часть проблемы, поскольку пострадают все. Возможно, я принадлежу к меньшинству, которое считает, что наш мир потеряет значительную часть того, что мы считаем «природой», если мы сможем жить так же, как жили в мире, оставшемся позади. Но проблема в том, что не сможем.
II. Элементы хаоса
Тепловая смерть
Люди, как и все млекопитающие, существа теплокровные; для выживания нам необходимо постоянно охлаждаться, как это делают собаки, когда дышат с высунутым языком. Для этого окружающий воздух должен быть не слишком высокой температуры, чтобы поглощать тепло с поверхности кожи и не допускать перегрева внутренних органов. При семи градусах потепления это станет невозможным в ряде областей экваториального пояса планеты (1), особенно в тропиках, где проблема усугубляется влажностью. И эффект будет быстрым: за несколько часов тело человека сварится как изнутри, так и снаружи (2).
При потеплении на 11 или 12 °C более половины населения Земли при нынешнем распределении умрет от прямого воздействия тепла (3). В обозримом будущем, конечно, такого не произойдет, но, согласно ряду прогнозов, бесконтрольные выбросы в итоге приведут нас к такой ситуации за несколько столетий. Даже при пяти градусах, по некоторым подсчетам, значительная часть планеты станет совершенно непригодна для жизни человека (4). При шести градусах в нижней долине Миссисипи любой физический труд в летний период станет невозможным, и все жители США к востоку от Скалистых гор будут страдать от жары больше, чем кто-либо в мире сегодня (5). Нью-Йорк станет горячее современного Бахрейна (6), одной из самых горячих точек планеты, а температура в Бахрейне «вызовет гипертермию даже у спящих людей».
К 2100 году мир вряд ли потеплеет на 5 или 6 °C. МГЭИК предлагает нам медианный прогноз со значением выше 4 °C при сохранении текущего уровня выбросов (7). Это приведет к последствиям, которые сегодня кажутся невообразимыми: природные пожары с площадью в шестнадцать раз больше земель американского Запада, сотни затонувших городов. Города в Индии и на Ближнем Востоке, где проживают миллионы людей, разогреются настолько, что пребывание на улице в летнее время станет смертельно опасным, – и на самом деле это произойдет намного раньше, уже при двух градусах потепления. Можно начинать беспокоиться прямо сейчас, не дожидаясь худшего сценария.
В отношении жары существует один ключевой фактор, так называемая температура по влажному термометру. Измерить ее может любой человек в домашних условиях: достаточно положить термометр во влажный носок и раскрутить его в воздухе. В настоящее время в большинстве регионов мира максимум «влажной температуры» составляет от 26 до 27 °C; крайней границей для жизни является отметка в 35 °C, после которой люди начинают умирать от избытка тепла. То есть у нас в запасе есть 8 °C. Но «тепловой стресс» наступит гораздо раньше.
Вообще-то он уже наступил. Начиная с 1980 года число опасных волн жары увеличилось в 50 раз (8), и это не предел. Пять самых жарких летних периодов в Европе (9), начиная с 1500 года, произошли после 2002 года, и в итоге, предупреждает МГЭИК, в ряде регионов работа на улице в это время года станет опасной для здоровья (10). Даже при соблюдении парижских норм такие города, как Карачи и Колката[35], (11), будет ежегодно накрывать смертельная жара, как это произошло в 2015 году, когда в Индии и Пакистане погибли тысячи людей. При 4 °C смертельная волна жары, пришедшая в Европу в 2003 году и убивавшая по 2000 человек в день (12), будет считаться нормальным летом. Это стало одним из худших погодных явлений в истории всего континента, в результате чего погибло 35 тысяч европейцев (13), в том числе 14 тысяч французов; как ни странно, но немощные люди перенесли это относительно легко, пишет Уильям Лангевиш[36], поскольку в богатых странах они наблюдали за событиями из больниц и домов престарелых, а наибольшая смертность постигла сравнительно здоровых стариков, многие из которых остались дома одни, пока их семьи спасались от жары в отпуске, и в некоторых случаях трупы гнили неделями, пока их не находили родственники.
Но будет еще хуже. В 2017 году исследовательская группа под руководством Этана Коффеля[37] подсчитала, что при текущем сценарии число дней, которые будут теплее самых теплых дней по нынешним меркам, может вырасти в 100 раз к 2080 году (14). Возможно, и в 250 раз. Коффель использовал единицу измерения «человеко-день», через которую выражается количество людей, на которых погода влияет за определенное число дней. Каждый год будет от 150 до 750 миллионов человеко-дней при температуре влажного термометра, эквивалентной наиболее суровым современным – то есть вполне смертельным – периодам жары. Каждый год число человеко-дней с невыносимой влажной температурой будет составлять миллион – при таком сочетании жары и влажности люди просто не смогут выживать. К концу столетия, по оценкам Всемирного банка (15), самые холодные месяцы в Южной Америке, Африке и Тихоокеанском регионе будет теплее, чем самые теплые месяцы в конце ХХ столетия.
Разумеется, смертоносная жара случалась и раньше; летом 1998 года в Индии из-за нее погибло 2500 человек (16). Но с недавних пор пики температур стали выше. В 2010 году в России от волны жары умерло 55 тысяч человек (17), в Москве каждый день погибало 700 человек. В 2016 году, в разгар волны, жарившей Ближней Восток несколько месяцев подряд, температура в Ираке поднялась до 37 °C в мае, до 43 °C в июне и до 49 °C в июле, и в большинство дней температура опускалась ниже 37 °C только ночью (как пишет
От жары они, конечно, спасают, но кондиционеры и вентиляторы уже потребляют 10% всего производимого в мире электричества (20). Ожидается, что к 2050 году спрос на кондиционеры вырастет втрое, а возможно, и вчетверо (21); согласно одной оценке, уже к 2030 году число кондиционеров в мире увеличится на 700 миллионов штук. Согласно другому исследованию, к 2050 году в мире будет более девяти миллиардов различных охлаждающих устройств (22). Но – без учета зависящих от климата Арабских Эмиратов – с позиций экономики и тем более экологии не очень разумно оптом кондиционировать все самые горячие регионы планеты, многие из которых также являются самыми бедными. Вне сомнений, самый жесткий кризис наступит на Ближнем Востоке и в странах Персидского залива, где в 2015 году индекс теплового стресса достиг отметки в 72 °C. И всего через несколько десятилетий два миллиона мусульманских паломников физически не смогут совершать свой ежегодный хадж (23).
Но суть не только в хадже и Мекке. В неспокойном Сальвадоре не менее четверти населения (24) – в том числе больше четверти мужчин – будут страдать от хронической болезни почек, что станет вероятным результатом обезвоживания от работы на полях, которые они спокойно обрабатывали всего двадцать лет назад. С дорогостоящей процедурой диализа люди с болезнью почек смогут прожить около пяти лет; без нее продолжительность жизни составит несколько недель. Разумеется, тепловой стресс повлияет не только на наши почки. Пока я печатаю это предложение, находясь в калифорнийской пустыне в середине июня, температура за окном составляет 49 °C. И это не предел.
В чем-то это схоже с предсказаниями космологов, уверяющих, что вероятность эволюции столь сложного явления, как человеческий разум, в других местах Вселенной близка к нулю из-за непригодных для жизни условий: каждая необитаемая планета в космосе – это напоминание о том, сколь уникальные условия нужны для формирования уравновешенного климата, пригодного для жизни. Нам неизвестны случаи появления разумной жизни где-либо во Вселенной за пределами температурного диапазона «пояса Златовласки»[39], который вместил всю человеческую цивилизацию и который мы теперь покинули, видимо, уже навсегда.
Насколько вырастет температура? Вопрос вполне научный, предполагающий экспертную осведомленность, но ответ на него почти полностью лежит в гуманитарной сфере – точнее, в политической. Опасность климатических изменений переменчива; неопределенность придает ей характер постоянно меняющейся угрозы. Когда планета потеплеет на 2 °C, а когда – на 3? На сколько поднимется уровень морей к 2030, 2050 или 2100 году, когда наши дети передадут планету своим детям и внукам? Какие города затопит, какие леса иссохнут, какие плодородные регионы вымрут? Эта неопределенность является одной из важнейших смысловых установок, которая войдет в нашу культуру из-за изменения климата, – пугающее отсутствие четкого понимания того, как хотя бы внешне будет выглядеть наш мир всего через каких-то десять-двадцать лет, когда мы будем жить в тех же домах и выплачивать за них кредиты, смотреть те же телешоу и апеллировать к тем же судьям в Верховном суде. И хотя наука еще не все знает о том, как климатическая система отреагирует на наши выбросы углекислого газа, неопределенность того, что произойдет, – пугающая неопределенность – проистекает не из недостатка научных знаний, а из того факта, что вопрос нашей реакции до сих пор открыт. Принципиально важно, сколько еще выбросов мы решим произвести, и это вопрос сферы не точных, а гуманитарных наук. Сегодня климатологи могут с довольно высокой точностью предсказать, куда обрушится ураган и с какой интенсивностью, в пределах недели после выхода тайфуна на береговую черту; и не только потому, что используют надежные климатические модели, а потому, что все вводные данные известны. Модели для глобального потепления ничуть не хуже, однако они не содержат ответа на главный вопрос: как мы себя поведем?
К сожалению, никаких выводов мы пока не сделали. За 75 лет с того момента, когда глобальное потепление начали воспринимать как проблему, мы не совершили никаких заметных корректировок в производстве и потреблении энергии, чтобы контролировать эти процессы и защитить самих себя. Слишком долго обыватели смотрели, как ученые прогнозировали стабильность климата и делали вывод, что планета как-то адаптируется; но никаких конкретных действий предпринято не было, как будто эти прогнозы должны были сбыться сами по себе. Глобальный рынок создал дешевую и более доступную зеленую энергию, но этот же рынок и поглотил эти инновации, то есть извлек из них прибыль, продолжая наращивать выбросы. Политики демонстрировали жесты глобальной солидарности и кооперации и тут же от этих обещаний отказывались. Среди климатических активистов стало нормой утверждение о том, что сегодня у нас есть все необходимые инструменты для того, чтобы избежать катастрофического изменения климата, даже очень масштабного. И это правда. Но политическая воля – это не тривиальный компонент, всегда лежащий под рукой. Ведь у нас также есть и инструменты для решения проблем мировой бедности, эпидемий и насилия над женщинами.
Не далее как в 2016 году было подписано Парижское климатическое соглашение, которое установило порог глобального потепления в 2 °C как обязательную цель для всех стран мира, но результаты оказались печальными. В 2017 году, по данным Международного энергетического агентства, выбросы CO2 выросли на 1,4% (25), после того как в течение пары лет оптимисты расценивали ситуацию как выполаживание или выход на плато; выбросы опять стали расти. Но еще до достижения нового пика ни одна крупная промышленная страна даже не начала выполнять условия Парижского соглашения (26). Конечно, эти условия всего лишь привели бы нас к потеплению на 3,2 °C; чтобы остановиться на 2 °C, все страны-подписанты должны были приложить гораздо больше усилий. В настоящее время таких подписантов 195, из них лишь несколько находятся в рамках целевых выбросов по Парижскому соглашению: Марокко, Гамбия, Бутан, Коста-Рика, Эфиопия, Индия и Филиппины. И намерение Дональда Трампа выйти из этого соглашения[40] в перспективе может оказаться полезным; на самом деле его упрямство может оказаться весьма продуктивным, поскольку отказ Америки от лидерства в вопросах климата выведет на первые позиции Китай – и Си Цзиньпин[41] получит возможность занять более агрессивную позицию по изменению климата. Но, разумеется, заявления Китая пока так и остаются лишь заявлениями; страна уже имеет самый большой углеродный след в мире, и в первые три месяца 2018 года ее выбросы выросли на 4% (27). В Китае находится половина угольных электростанций мира, и они в среднем работают только половину времени, то есть их использование можно быстро нарастить. С 2000 года во всем мире выработка энергии на угольных электростанциях выросла почти вдвое (28). Согласно одной аналитике, если бы весь мир последовал примеру Китая, к 2100 году мы бы получили потепление на 5 °C (29).
В 2018 году ООН спрогнозировала, что при текущем уровне выбросов потепление превысит 1,5 °C к 2040 году, если не раньше; в 2017 году американское Национальное климатическое агентство сообщило, что, даже если концентрация CO2 во всем мире вдруг стабилизируется, нам все равно не избежать дополнительного потепления на полградуса. И, наверное, поэтому, чтобы оставаться ниже 2 °C, надо не просто сократить выбросы, а прийти к «отрицательным выбросам»[42]. Здесь возможны два варианта: технологии по извлечению углекислого газа из атмосферы и новый подход к лесному и сельскому хозяйству, который даст растительной жизни достичь того же результата, но более традиционным способом.
Согласно ряду недавних статей, на данный момент обе эти технологии мало чем отличаются от фантазий. В 2018 году Консультативный совет Европейской академии наук установил, что существующие технологии отрицательных выбросов имеют слишком «ограниченный реальный потенциал» (30), даже чтобы замедлить повышение концентрации углекислого газа в атмосфере, не говоря уже о том, чтобы значительно снизить эту концентрацию. В 2018 году журнал
Как ни печально, но безразличие в вопросах климата было всегда. Прогнозирование будущего потепления – глупое занятие, поскольку результат зависит от многих уровней неопределенности; но если по самому оптимистичному сценарию мы получим 2–2,5 градуса потепления к 2100 году, то самый вероятный вариант, самый жирный участок кривой вероятности находится на отметке в три градуса или чуть выше. Возможно, даже такой уровень потепления потребует значительных усилий по отрицательным выбросам с учетом того, что наше потребление углеводородов продолжает расти. Имеет место и некоторый риск научной неопределенности, вероятность того, что мы недооцениваем эффекты обратных связей в природных системах, которые мы слабо понимаем. Видимо, если эти процессы запустятся, мы можем получить четыре градуса потепления к 2100 году, даже при значительном снижении выбросов в грядущие десятилетия. Но время, прошедшее с момента подписания Киотского протокола, показало, что из-за недальновидности человека делать предсказания о том, что
В ближайшем будущем подавляющее большинство людей будет жить в городах, что лишь усугубит проблемы повышения температуры. Асфальт, бетон и все прочее (34), что делает города густонаселенными, в том числе человеческая плоть, поглощает тепло из окружающей среды и хранит его некоторое время, подобно медленно растворимой ядовитой пилюле; это ухудшает ситуацию, поскольку при сильной жаре ночной отдых жизненно необходим, чтобы тело охладилось. Когда этот отдых становится короче и хуже, плоть не успевает должным образом остыть. Бетон и асфальт в городах поглощают так много тепла в течение дня, что ночью, когда они остывают, прирост температуры может составить до 13 °C (35), и почти невыносимо жаркие дни становятся смертельно опасными – как это было с волной жары в Чикаго в 1995 году (36), убившей 739 человек, – это эффект от прямого воздействия тепла, усугубленный неадекватной инфраструктурой системы здравоохранения. Эти часто цитируемые цифры отражают лишь число прямых смертей; из тысяч обратившихся в больницы почти половина умерла в течение года. Другие отделались необратимыми повреждениями мозга. Ученые называют это эффектом «острова тепла» – каждый город является замкнутым пространством, и чем больше в нем населения, тем он горячее.
Мир стремительно урбанизируется, и, по оценкам ООН, к 2050 году две трети населения мира (37) будет проживать в городах – это 2,5 миллиарда новых горожан. Уже больше века люди видят в городах свое будущее, из-за чего определение мегаполиса постоянно масштабируется: больше пяти миллионов, больше десяти миллионов, больше 20 миллионов жителей. Изменение климата вряд ли сильно повлияет на эту тенденцию, но сделает связанное с ней переселение более опасным: миллионы самых решительных хлынут в города, где календари испещрены днями смертельной жары, собираясь в мегаполисах, подобно мотылькам, летящим к пламени.
В теории изменение климата может повернуть эту миграцию вспять, возможно, в большей степени, чем это произошло из-за роста преступности во многих городах Америки за последнее столетие, и городское население в некоторых регионах мира двинется в обратную сторону по мере того, как жизнь в городах будет становиться невыносимой. При сильной жаре асфальт в городах начнет плавиться и железнодорожные рельсы вздуются – это уже происходит сегодня, но в ближайшее десятилетие эти процессы многократно усилятся. В настоящее время в 354 крупных городах максимальная средняя температура летом составляет 35 °C или выше. К 2050 году их может стать 970 (38), а число жителей этих городов, подверженных смертельной жаре, может вырасти в восемь раз – до 1,6 миллиарда. Только в США с 1992 года 70 тысяч рабочих получили серьезные травмы от жары (39), а к 2050 году по всему миру от прямого теплового воздействия погибнет 255 тысяч человек (40). Уже сейчас тепловой стресс угрожает миллиарду людей, а треть населения мира испытывает смертельную жару (41) в течение не менее чем двадцати дней каждый год; к 2100 году эта треть увеличится до половины, даже если нам удастся сдержать потепление до 2 °C. Если нет, то она может вырасти и до трех четвертей.
В США тепловой удар воспринимают с усмешкой – о таких вещах детям рассказывают в летнем лагере, вроде судороги во время плавания. Но тепловая смерть – это жесточайшая пытка для организма, столь же болезненная и дезориентирующая, как переохлаждение. Сначала наступает «тепловая усталость» вследствие обезвоживания: обильное потоотделение, слабость, головокружение. После определенного момента вода уже не поможет: внутренняя температура растет, и тело направляет кровь к коже в отчаянной надежде охладить ее. Кожа краснеет; внутренние органы начинают отказывать. В итоге потоотделение может прекратиться совсем. Мозг перестает нормально работать, и иногда после периода беспокойства и борьбы может произойти смертельный сердечный приступ. «Что касается экстремальной жары, – как говорил Уильям Лангевиш, – пытаться спастись от нее – все равно что пытаться сбросить собственную кожу» (42).
Голод
Климат и растительность бывают разными, но главный принцип для основных злаковых культур, выращиваемых при оптимальной температуре, состоит в том, что на каждый градус потепления урожаи снижаются на 10% (43). По некоторым оценкам, даже больше (44). Это означает, что, если к концу столетия планета станет на пять градусов теплее, а, согласно прогнозам, население Земли вырастет на 50% и это население надо будет кормить, у нас также будет на 50% меньше зерна. А может, и еще меньше, поскольку с ростом потепления урожайность снижается быстрее. С белком дела обстоят еще хуже: для производства одного килограмма говядины нужно восемь килограммов зерна (45), скармливаемого корове, которая всю свою жизнь нагревала планету метановой отрыжкой.
Глобально продукция из зерновых составляет около 40% рациона человека (46); с учетом соевых бобов и кукурузы получается около двух третей получаемых человеком калорий (47). В целом, по оценкам ООН (48), в 2050 году нам потребуется вдвое больше еды, чем сегодня, – и, хотя это спекулятивный показатель, с ним можно работать. Фитофизиологи с неиссякаемым оптимизмом говорят, что расчеты по урожаям зерновых культур применимы только к регионам, где температура выращивания уже достигла пика, и они правы – в теории теплый климат упростит выращивание пшеницы в Гренландии. Но, как указано в прорывной статье Розамунд Нейлор[43] и Дэвида Баттисти[44], тропики уже стали слишком теплыми для эффективного выращивания зерна (49), и те районы, где производят зерно сейчас, уже достигли оптимальной для выращивания температуры, а это значит, что даже при небольшом потеплении их урожайность начнет снижаться. То же самое в целом справедливо и для кукурузы. При четырех градусах потепления урожаи кукурузы США, крупнейшего производителя этой культуры, могут снизиться почти наполовину. Для трех следующих крупнейших производителей – Китая, Аргентины и Бразилии – прогнозируемый спад не так велик, но в любом случае каждая из этих стран потеряет пятую часть своей продуктивности (50).
Десять лет назад климатологи могли бы сказать, что, хотя прямое воздействие тепла подрывает рост растений, дополнительный углерод в атмосфере дает обратный эффект, нечто вроде удобрения из воздуха. Наибольший эффект, впрочем, наблюдается у сорняков – у зерновых культур такого нет. При повышенных концентрациях углерода у растений появятся более толстые листья, что вроде бы неплохо. Но толстые листья хуже поглощают CO2, вследствие чего к концу столетия мы получим дополнительные 6,39 миллиарда тонн углекислого газа в атмосфере (51).
Помимо увеличения концентрации углекислого газа, изменение климата приведет к тому, что растениям придется бороться с большим количеством насекомых – повышение их активности может дополнительно снизить урожаи на 2–4%, так же как грибок и болезни, не говоря уже о наводнениях. Некоторые культуры, например сорго, чуть более устойчивы, но даже в тех регионах, где выращивают подобные альтернативные сельхозкультуры, их урожайность недавно снизилась; и, хотя селекционеры надеются на выведение более устойчивых к жаре видов, за несколько десятилетий они так и не смогли достичь успеха. Естественный мировой пшеничный пояс каждые десять лет смещается к полюсам примерно на 250 километров, но нельзя так просто взять и сдвинуть пахотные земли на сотни километров на север, и не только потому, что будет сложно быстро освободить землю, занимаемую сейчас городами, скоростными шоссе, офисными зданиями и промышленными зонами. Урожайность в холодных удаленных областях Канады и России, даже если там потеплеет на несколько градусов, будет ограничена качеством почв, поскольку планете требуются столетия для формирования оптимально плодородной земли. Сейчас мы уже и так используем все плодородные земли, и климат меняется слишком быстро, чтобы ждать, пока подтянутся северные почвы. И эти почвы, хотите верьте, хотите нет, в буквальном смысле исчезают со скоростью 75 миллиардов тонн в год (52). В США темпы эрозии в десять раз выше естественных темпов восстановления (53); в Китае и Индии это происходит в 30–40 раз быстрее (54).
Даже при всех попытках адаптироваться мы движемся слишком медленно. Экономист Ричард Хорнбек специализируется на истории засушливых районов Америки; он говорит, что в прошлом фермеры, вероятно, могли бы адаптироваться к изменениям климата через возделывание новых видов культур. Но этого не происходило из-за нехватки необходимого кредитования (55), и, таким образом, они не могли преодолеть инерцию традиций и самобытного уклада. Поэтому урожаи гибли, каскадными волнами приводя к катастрофе целые штаты вместе со всем их населением.
Кстати говоря, аналогичные трансформации происходят на Американском Западе прямо сейчас. В 1879 году натуралист-естествоиспытатель Джон Уизли Пауэлл, во время осады Виксберга изучавший камни, заполнявшие окопы союзных войск, предугадал естественную границу (56), проходящую вдоль сотого меридиана в истинном северном направлении. Она отделяет влажные – а значит, пригодные для возделывания – естественные сельскохозяйственные земли, расположенные на Среднем Западе, от засушливых, величественных, но менее пригодных для сельского хозяйства земель истинного Запада (57). Линия раздела проходит через Техас, Оклахому, Канзас, Небраску и обе Дакоты и простирается на юг в Мексику и на север в канадскую провинцию Манитоба, отделяя более густонаселенные места с крупными фермами от малолюдных, открытых земель, которые так и не стали полезными для сельского хозяйства. Всего лишь с 1980 года эта граница сместилась на 225 километров восточнее, почти до 98-го меридиана, в процессе иссушив сотни тысяч квадратных километров сельхозземель. В мире существует лишь одна подобная граница (58), отделяющая пустыню Сахара от остальной Африки[45]. Пустыня тоже расширилась на 10%, а зимой это число увеличивается до 18% (59).
Привилегированные наследники промышленного Запада долгое время смеялись над предсказаниями Томаса Мальтуса, британского экономиста, считавшего, что долгосрочный экономический рост невозможен, поскольку любой рекордный урожай или период роста приведут к увеличению числа новых детей, которые будут потреблять этот урожай и нивелировать достижения, – и, как следствие, численность любого населения, включая население планеты в целом, будет испытанием для материального благополучия. В 1968 году лауреат Нобелевской премии Пол Эрлих выступил с аналогичным предупреждением, актуальным для Земли XXI века с многократно выросшим населением, в своей широко осмеянной книге
Эти показатели внушают безразличие к любым проблемам экологии, и в своей недавней книге о значении сельскохозяйственного бума XXI века писатель Чарльз Манн назвал «чародеями» тех, кто противопоставляет кажущейся нехватке ресурсов рефлексивный оптимизм, и «пророками» тех, кто всегда считает, что коллапс наступит совсем скоро. И хотя успехи зеленой революции кажутся почти идеальными с точки зрения идеи и исполнения, чтобы опровергнуть алармизм Эрлиха, Манн и сам не уверен, какие уроки можно из этого извлечь. Возможно, еще рановато оценивать Эрлиха – или его вдохновителя Мальтуса, – поскольку почти весь ошеломляющий прирост производительности последнего столетия обязан своим существованием трудам одного человека, Нормана Борлоуга, что, возможно, является лучшим примером проявления гуманистического аспекта имперского столетия Америки. Норман Борлоуг родился в 1914 году в штате Айова в семье фермеров (61), окончил государственный университет, работал в DuPont, а затем, при содействии Фонда Рокфеллера, разработал ряд новых высокоурожайных и устойчивых к болезням сортов пшеницы, которые спасли от голода миллиард людей на планете. Но если этот прирост был разовым и был создан по большей части одним человеком, можем ли мы надеяться на подобные улучшения в будущем?
В науке предмет этих споров обозначают термином «предельная емкость»: какое количество населения может выдержать окружающая среда, прежде чем разрушиться или деградировать от чрезмерного использования? Но одно дело – рассуждать о том, каким может быть предельный урожай в конкретном регионе планеты, и совсем другое – понимать, в какой степени эти показатели зависят от окружающей среды, системы гораздо более крупной и неопределенной в сравнении с тем, чем могут эффективно управлять имперские «чародеи» вроде Борлоуга. Иными словами, глобальное потепление – это нечто большее, чем одна переменная в уравнении для определения предельной емкости; это целый набор условий, в рамках которых будут происходить все наши эксперименты по увеличению этой емкости. С этой точки зрения изменение климата уже кажется не просто одним из вызовов для планеты, и без того страдающей от гражданских конфликтов, войн, ужасающего неравенства и других негативных факторов, слишком многочисленных, чтобы перечислить их все, а всеобъемлющим этапом, включающим в себя сразу все вызовы планетарного масштаба; этапом, который вмещает в себя все будущие проблемы мира и все их возможные решения.
Удивительным и возмутительным образом может оказаться, что это одно и то же. Графики, отображающие достигнутый прогресс в развивающихся странах – по бедности, голоду, образованию, младенческой смертности, продолжительности жизни и гендерным вопросам, – это, по сути, те же графики, которые отображают резкий рост глобальных выбросов CO2, приведших планету на грань общей катастрофы. И это один из аспектов того, что понимается под термином «климатическая справедливость». Нет сомнений, что тяжелейшие последствия изменения климата ударят по тем, кто меньше других защищен от климатической трагедии, но в крупном масштабе это можно рассматривать как гуманитарный рост среднего класса развивающихся стран с момента окончания холодной войны, произошедший за счет основанной на ископаемом топливе индустриализации; как кредит на развитие южных стран под залог экологического будущего планеты.
Это одна из причин, по которой наша общая климатическая судьба будет так сильно зависеть от характера развития Индии и Китая, которым выпала нелегкая доля по выведению многих сотен миллионов людей в глобальный средний класс, – с пониманием того, что легкий путь, доставшийся странам, развившим свою промышленность в XIX и ХХ веках, теперь является прямой дорогой к климатическому хаосу. Но это вовсе не означает, что они не пойдут по такому пути: ожидается, что к 2050 году потребление молока в Китае вырастет втрое от текущего уровня из-за более «западного» образа жизни развивающегося потребительского класса; и только из-за одного этого фактора в одной отдельно взятой стране глобальные выбросы парниковых газов от молочных ферм повысятся на 35% (62).
Уже сейчас глобальное производство еды дает около трети всех выбросов (63). По оценкам Greenpeace, чтобы избежать опасных изменений климата, мир должен сократить потребление молока и мяса на 50% к 2050 году (64); но все, что мы знаем о росте материального благосостояния стран, указывает на то, что это практически нереально. Однако отказ от молока – это сущие мелочи в сравнении с дешевой электрификацией, автомобилями или белковой диетой, на которую полагаются богатые люди всего мира для поддержания фигуры. И мы, живущие в промышленно развитых западных странах, стараемся не задумываться о цене этих благ, принесших нам столько преимуществ. А если такие мысли к нам и приходят, то часто в виде чувства вины за то, что критик Крис Барктус метко назвал «мальтузианской трагедией» (65), то есть нашей неспособностью увидеть хотя бы остатки безгрешности в каждодневной жизни благополучного Запада с учетом разрушений, которые это благополучие принесло покоренной природе, и страданий жителей остальных регионов планеты, оставшихся далеко позади в гонке за бесконечным материальным комфортом. И вынужденных, в сущности, за него платить.
Разумеется, большинство не разделяет этих трагических, наполненных жалостью к самим себе взглядов. Состояние полубезразличия и полуигнорирования – это гораздо более распространенный тип «климатической болезни», чем истинное отрицание или истинный фатализм. Это стало предметом большого двухтомника
Засуха может стать еще большей угрозой для производства еды, чем жара, и лучшие пахотные земли мира быстро превратятся в пустыни. При двух градусах потепления засухи охватят средиземноморский регион и большую часть Индии (66), урожаи кукурузы и сорго во всем мире резко снизятся, что нарушит глобальные поставки пищи. При 2,5 °C, в основном из-за засухи, в мире может наступить глобальный дефицит еды – планета будет производить меньше калорий, чем нужно населению. При 3 °C засух станет больше – в Центральной Америке, Пакистане, западной части США и в Австралии. При 5 °C вся планета будет находиться в состоянии, которое эколог Марк Линас охарактеризовал как «два окольцовывающих планету пояса непрекращающейся засухи» (67).
Детально смоделировать осадки очень сложно, но все прогнозы на вторую половину текущего столетия очень похожи: нас ждут как беспрецедентные засухи, так и беспрецедентные дожди-наводнения. К 2080 году, если не произойдет значительного снижения выбросов, юг Европы будет находиться в состоянии перманентной экстремальной засухи, гораздо худшей, чем в самых засушливых районах США (68). То же самое справедливо для Ирака, Сирии и почти всех стран Ближнего Востока (69), некоторых наиболее населенных регионов Австралии, Африки и Южной Америки и зернопроизводящих районов Китая. Все эти места, ныне производящие значительную часть еды в мире, перестанут быть стабильно развивающимися источниками продовольствия. Что касается американской засухи прошлых лет, так называемой Пыльной чаши: засухи на равнинах и юго-востоке США будут не просто суровее, чем в 1930-е годы, как прогнозирует исследование НАСА от 2015 года, а более тяжелыми, чем любые засухи за тысячу лет – в том числе те, которые произошли в промежутке между 1100 и 1300 годами, когда иссохли все реки к востоку от гор Сьерра-Невада и, вероятно, погибла цивилизация Анасази (70).
Не забывайте, что даже с учетом всех достижений последних десятилетий мы так и не смогли победить голод во всем мире. До этого еще очень далеко: по многим оценкам, около 800 миллионов человек страдают от недоедания, и для 100 миллионов это происходит из-за климатических событий (71). Явление, которое называют «скрытым голодом», – микронедоедание и пищевая недостаточность – значительно масштабнее и охватывает более миллиарда людей. Весной 2017 года в четырех странах Африки и на Ближнем Востоке случился беспрецедентный голод (72); ООН предупреждала, что разрозненные эпизоды голода в Сомали, Южном Судане, Нигерии и Йемене могли убить в тот год 20 миллионов человек. Это был всего один год на одном континенте, которому нужно кормить миллиард человек и чье население, как ожидается, увеличится в течение XXI века до четырех миллиардов.
Остается надеяться, что с ростом населения в этом регионе появятся свои волшебники-Борлоуги, и чем больше их будет, тем лучше. Намеки на возможные технологические прорывы уже есть (73): Китай инвестирует в передовые сельскохозяйственные технологии для повышения урожайности и снижения использования удобрений, производящих парниковые газы; в Британии в 2018 году новый проект «безземельного сельского хозяйства» (74) дал свой первый «урожай»; в США уже говорят о перспективах вертикального фермерства, которое экономит сельхозземли за счет многоэтажных посадок в помещениях; и выращенный в лаборатории белок, дающий тот же эффект экономии места за счет выращивания мяса в пробирках. Но это все еще единичные передовые технологии. Распределенные неравномерно и очень дорогие, они пока недоступны для тех, кто больше всего в них нуждается. Десять лет назад были большие надежды на то, что ГМО-культуры произведут следующую зеленую революцию, но сегодня генные модификации используются в основном для того, чтобы сделать растения более устойчивыми к пестицидам, которые, в свою очередь, производятся теми же компаниями, которые производят ГМО-культуры. Культурное сопротивление достигло этапа, когда сеть супермаркетов Whole Foods выпустила газированную воду с пометкой «вода без ГМО».
Пока неясно, какую выгоду от этих передовых технологий получат те, кто сможет ими воспользоваться. В течение последних пятнадцати лет математик-иконоборец Ираклий Лоладзе обозначил непредвиденный фитофизиологами эффект от влияния углекислого газа на питание человека: растения могут стать больше, но чем больше их размер, тем ниже их питательные свойства. «Каждый лист и каждый стебель травы на земле производит все больше и больше сахара по мере роста уровня CO2, – сказал Лоладзе в интервью
С 1950 года содержание полезных веществ в выращиваемых нами растениях – например, протеина, кальция, железа и витамина C – снизилось на треть, как показало комплексное исследование в 2004 году (76). Вся еда становится похожей на фастфуд. Даже в пчелиной пыльце содержание белка снизилось на треть (77).
Проблема усугубилась по мере роста концентрации углекислого газа. Согласно недавним исследованиям, к 2050 году не менее 150 миллионов человек в развивающихся странах подвергнутся риску нехватки белка (78) в результате коллапса питательности, поскольку самые бедные страны в качестве источника белка полагаются на растения, а не на животное мясо; 138 миллионов могут испытывать дефицит цинка (79), необходимого для здоровой беременности; и 1,4 миллиарда могут испытать катастрофическое снижение потребляемого железа (80), что может привести к эпидемии малокровия. В 2018 году группа ученых под руководством Чунву Чжу[47] изучила содержание протеина в 18 сортах риса (81), основной сельскохозяйственной культуры для более чем двух миллиардов человек, и обнаружила, что с повышением содержания углекислого газа в атмосфере происходит комплексный спад питательности – снижается содержание белка, а заодно и железа, цинка, витаминов В1, В2, В5 и В9. Почти всего, кроме витамина Е. В целом исследователи выяснили, что только через одну эту культуру, рис, выбросы CO2 могут подорвать здоровье 600 миллионов человек.
В прошлом империи создавались на урожаях. Изменения климата породят империи, основанные на голоде, выросшие среди беднейших слоев населения.
Наводнения
Мировой океан превратится в убийцу, это неизбежно. Если объемы выбросов не снизятся, к концу текущего столетия уровень морей вырастет как минимум на 1,2 метра (82), а может, и вдвое больше. Даже радикальное снижение – в масштабе, когда парижские «два градуса» станут реально достижимой, хоть и очень оптимистичной целью, – может привести к росту уровня морей на два метра к 2100 году (83).
Как ни парадоксально, уже целое поколение людей находит эти показатели успокаивающими – узнав, что худшим последствием изменения климата станет повышение уровня Мирового океана на несколько метров, любой, кто живет хотя бы на небольшом расстоянии от побережья, чувствует облегчение. Даже панические публикации о глобальном потеплении стали жертвами собственной популярности: они так сосредоточены на подъеме уровня морей, что уводят внимание читателей от остальных климатических напастей, угрожающих всем грядущим поколениям: жары, экстремальной погоды, эпидемий и многих других. Но даже если тема уровня Мирового океана кажется нам «знакомой», она определенно заслуживает центрального места в общей картине ущерба, который принесет изменение климата. Тот факт, что многие уже смирились с перспективой значительного подъема уровня морей в ближайшем будущем, является столь же удручающим и нелепым, как, например, покорное принятие неизбежности ядерной войны – а масштаб разрушений будет похожим (84).
В книге
В результате потопов под водой окажутся не только жилые дома – а это сотни миллионов новых климатических беженцев в мире, который не будет готов удовлетворить потребности даже нескольких миллионов, – но также целые населенные пункты, школы, торговые центры, сельхозземли, офисные здания и небоскребы. Это будут региональные сообщества, столь обширные, что всего несколько столетий назад мы могли бы считать их самостоятельными империями, внезапно превратившиеся в подводные музеи, показывающие образ жизни одного-двух столетий, когда люди, вместо того чтобы держаться на безопасном расстоянии от воды, усердно застраивали побережья. Пройдут тысячи лет, возможно, миллионы, пока кварц и полевой шпат превратятся в песок, который восстановит потерянные пляжи.
Согласно одному исследованию, значительная часть инфраструктуры интернета может затонуть из-за подъема уровня морей менее чем через двадцать лет (90). Большинство смартфонов, с помощью которых мы пользуемся интернетом, сегодня производятся в Шэньчжэне, расположенном прямо в дельте реки Чжуцзян, и он, скорее всего, тоже будет затоплен. В 2018 году Союз обеспокоенных ученых (Union of Concerned Scientists) установил, что около 311 тысяч жилых домов в США к 2045 году будут подвержены риску хронических затоплений (91) – этот срок, как они отмечают, не превышает сроки выплат ипотечных займов. К 2100 году число таких домов превысит 2,5 миллиона на общую стоимость в триллион долларов (92) – все они окажутся под водой. Изменение климата может не просто привести к тому, что многие километры побережья Америки получат статус «не подлежащих страхованию», но и сама идея страхования от форс-мажорных событий останется в прошлом; к концу столетия, как показало одно недавнее исследование, в некоторых местах будет происходить по шесть разных природных катаклизмов одновременно. И если ничего не сделать для сокращения выбросов, по одной из оценок, к концу века
Но потопы не прекратятся с началом следующего века, ведь подъем уровня морей будет продолжаться тысячи лет (94) – даже при оптимистичном «двухградусном» сценарии (95) это приведет к росту уровня Мирового океана на шесть метров. Чем это нам грозит? Планета потеряет порядка миллиарда квадратных километров земель (96), где сегодня проживает около 375 миллионов человек – четверть из них в Китае. На самом деле топ-20 городов, которые в наибольшей степени пострадают от подъема уровней морей, полностью состоит из азиатских мегаполисов, таких как Шанхай, Гонконг, Мумбаи и Колката (97). Это заставляет усомниться в перспективе наступления «азиатского столетия», принятой сегодня как данность среди нострадамусов геополитики. Каким бы ни был курс изменения климата, Китай продолжит свой рост, но ему придется делать это, сражаясь с океанами, – возможно, именно по этой причине он так активно устанавливает контроль над островами в Южно-Китайском море.
Почти две трети крупных городов расположены на побережье – не говоря уже об электростанциях, портах, военно-морских базах, сельхозземлях, рыбных фермах, дельтах рек, маршах и рисовых полях, – и даже те, что находятся выше трех метров над уровнем моря, будут затапливаться быстрее и чаще, если вода поднимется до этого уровня. Начиная с 1980 года, по данным Консультативного совета Европейской академии наук, частота наводнений выросла вчетверо и удвоилась с 2004 года (98). Даже при «средненизком» сценарии подъема уровня морей восточное побережье США к 2100 году будет подвергаться наводнениям «через день» (99).
И это мы еще не добрались до внутриматериковых наводнений – когда реки, переполненные проливными дождями или штормами, разливаются и устремляются вниз по течению в море. С 1995 по 2015 год они затронули 2,5 миллиарда и убили 157 тысяч человек по всему миру (100). Даже при самом радикально-агрессивном режиме снижения выбросов дальнейшее потепление планеты, вызванное уже находящимся в атмосфере углекислым газом, повысит глобальный уровень осадков до такого уровня (101), что число пострадавших от разлива рек в Южной Америке, согласно одной статье, увеличится вдвое, с шести до двенадцати миллионов; в Африке вырастет с 24 до 35 миллионов, а в Азии – с 70 до 156 миллионов. В общем, всего лишь при 1,5 °C потепления рост ущерба от наводнений составит от 160 до 240%; при 2 °C смертность от наводнений будет вдвое выше, чем сейчас. В Соединенных Штатах, согласно одной из недавних моделей, Федеральное агентство по чрезвычайным ситуациям недооценило риск в три раза: в потенциальной зоне катастрофических наводнений находятся более 40 миллионов американцев (102).
Стоит помнить, что все это произойдет даже при радикальном снижении выбросов. Без мер по защите от потопов крупные участки на севере Европы и вся восточная половина Соединенных Штатов будут подвергаться наводнениям по крайней мере в десять раз чаще. В крупных регионах Индии, Бангладеш и Юго-Восточной Азии, где наводнения успели превратиться в постоянную угрозу, прирост может быть примерно таким же – уже сейчас их количество приводит к ежегодному гуманитарному кризису в таком масштабе, о котором, казалось бы, мы должны помнить на протяжении поколений.
Но мы слишком быстро забываем обо всех этих ужасах. В 2017 году потопы в Южной Азии убили 1200 человек (103), а две трети Бангладеш оказались под водой; по оценкам генсека ООН Антониу Гутерриша, пострадал 41 миллион человек (104). Как и в случае с другими климатическими показателями, эти цифры могут ввести в ступор, но 41 миллион – это в восемь раз больше всего населения мира (105) на момент разлива Черного моря, произошедшего 7600 лет назад[49] и, по общему мнению, бывшего столь разрушительным и катастрофическим, что он мог стать основой для легенды о Ноевом ковчеге (106). В то же время после потопов в 2017 году почти 700 тысяч беженцев народа рохинджа прибыли из Мьянмы в Бангладеш (107). Большая часть из них остановилась в одном огромном поселении – на несколько месяцев оно превысило по численности Лион, третий по величине город Франции. Именно оно встало на пути оползней как раз к началу следующего сезона дождей.
Уровень адаптации к изменениям береговой линии зависит в основном от скорости подъема воды. Наше понимание этих сроков эволюционирует пугающе быстро. При подготовке Парижского соглашения создатели были уверены (108), что ледяной покров Антарктики останется стабильным даже при потеплении планеты на несколько градусов; что океаны поднимутся максимум на метр к концу столетия. Так было в 2015 году. В тот же год НАСА выяснило, что эти ожидания безнадежно наивны и подъем на метр – на самом деле не максимум, а минимум. В 2017 году американское Национальное управление по исследованию океанов и атмосферы сообщило, что уже в текущем столетии возможен подъем почти на два с половиной метра. На восточном побережье ученые уже предложили новый термин, «потоп в ясный день» (109) – явление, когда только за счет приливов, без каких-либо осадков, город будет затапливаться.
В 2018 году в рамках масштабного исследования было установлено, что события развиваются еще стремительнее (110) и только за прошедшее десятилетие темпы таяния льдов Антарктики утроились (111). С 1992 по 1997 год ледяной покров уменьшался в среднем на 49 миллиардов тонн льда ежегодно (112); в 2012–2017 годах – на 219 миллиардов. В 2016 году климатолог Джеймс Хансен предположил, что за пятьдесят лет уровень морей может подняться на несколько метров, если таяние льдов будет удваиваться каждое десятилетие (113); не будем забывать, что, согласно одной новой статье, трехкратный рост зафиксирован всего за пять лет. Начиная с 1950-х годов континент потерял 33 тысячи квадратных километров шельфовых ледников (114); эксперты говорят, что его конечная судьба зависит от того, что сделают люди в следующем десятилетии (115).
Все изменения климата связаны с неопределенностью, и в первую очередь неопределенностью действий человека – что и когда будет сделано, чтобы предотвратить или остановить необратимую трансформацию жизни на планете, неизбежную в отсутствие серьезного вмешательства. Все наши предположения, от самых скромных до экстремальных, окутаны сомнениями – результат столь многих оценок и допущений, что было бы глупо принимать какие-либо из них как данность.
Но подъем уровня морей – это совсем другое дело, поскольку на изначальную загадку человеческой реакции накладывается эпистемологическое невежество, определяющее все остальные аспекты науки об изменении климата, за исключением, пожалуй, вопроса формирования облаков. Мы знаем, что при нагревании вода расширяется. Но таяние льда – это совсем другая физика, никогда прежде в истории человечества не наблюдавшаяся и потому малоизученная.
Сегодня благодаря стремительному таянию Антарктики появляются научные работы, посвященные так называемой механике ущерба от потери шельфовых ледников (116). Но мы пока не очень четко понимаем эти процессы, от которых в основном зависит подъем уровня морей, и не можем уверенно прогнозировать, как быстро будут таять ледниковые покровы. И хотя сегодня у нас есть убедительная картина климатического прошлого нашей планеты, еще никогда во всей известной истории Земли не происходило столь быстрого потепления (117) – по некоторым оценкам, в десять раз быстрее (118), чем в любой момент за последние 66 миллионов лет. Каждый год среднестатистический американец производит достаточно углекислого газа, чтобы растопить 10 тысяч тонн антарктических льдов (119) и в результате добавить в океан 10 тысяч кубических метров воды. И каждую минуту каждый из нас добавляет свои 20 литров.
Согласно одному исследованию, ледяной покров Гренландии может достичь точки таяния при глобальном потеплении всего на 1,2 °C (120). (Мы приближаемся к этому уровню температуры, текущий показатель – около 1,1 °C.) Одно только таяние этих льдов вызовет повышение уровня морей на шесть метров в течение нескольких столетий (121) и приведет к затоплению Майами и Манхэттена, Лондона и Шанхая, Бангкока и Мумбаи. И хотя, по текущим прогнозам, к 2100 году планета разогреется лишь чуть выше 4 °C, поскольку изменения температуры распределяются неравномерно, температура в Антарктике может вырасти на целых 13 °C.
В 2014 году мы узнали, что ледяные покровы Западной Антарктики и Гренландии (122) подвержены таянию в большей степени, чем ожидали ученые, – более того, льды Западной Антарктики уже прошли ключевой переломный момент: потери льдов возросли более чем вдвое всего за пять лет. То же самое произошло в Гренландии, где ледяной покров уменьшается почти на миллиард тонн (123) каждый день[50]. Каждый из этих регионов содержит достаточно льда, чтобы в одиночку поднять глобальный уровень морей на уровень на три или даже шесть метров (124). В 2017 году выяснилось, что два ледника в Восточной Антарктике тоже теряют лед пугающими темпами – по 18 миллиардов тонн каждый год (125), чего хватит, чтобы покрыть штат Нью-Джерси метровым слоем льда. Если оба ледника растают, в итоге это добавит, по мнению ученых, еще пять метров воды. В общей сложности два антарктических ледника могут поднять уровень морей на 60 метров; во многих регионах мира береговая линия сместится на много километров. В последний раз, когда Земля была на 4 °C теплее, как пишет журналист Питер Браннен, на обоих полюсах льда не было вообще, а уровень морей был на 80 метров выше. В Арктике тогда росли пальмы. Лучше даже не думать о том, что происходило на экваторе.
Как и все остальные климатические события, таяние льдов на планете не пройдет без последствий, но ученые пока не до конца понимают, какие каскадные процессы будут спровоцированы коллапсом ледников. Главным образом опасение вызывает метан, который может высвободиться при таянии Арктики, где вечная мерзлота содержит около 1,8 триллиона тонн углерода (126) – это значительно больше его нынешнего содержания в земной атмосфере. Когда он оттает, часть испарится в виде метана, который в зависимости от способа расчета является как минимум в несколько десятков раз более мощным парниковым газом, чем углекислый газ.
Когда я впервые начал серьезно изучать изменение климата, риски от внезапного высвобождения метана из арктической вечной мерзлоты считались достаточно низкими – настолько, что большинство ученых относились к их эпизодическому обсуждению как к бездумному нагнетанию страха. Возникли даже издевательски гиперболизированные термины вроде «арктическая метановая бомба замедленного действия» и «отрыжка смерти», которыми описывались климатические риски, не стоящие внимания в ближайшей перспективе. Но затем пришли обескураживающие новости: согласно одной статье в
Сегодня все согласны с тем, что вечная мерзлота тает – например, в Канаде граница вечной мерзлоты отодвинулась на 130 километров за последние 50 лет. По последним оценкам МГЭИК, к 2100 году вечная мерзлота приповерхностного слоя сократится в диапазоне от 37 до 81% (131), хотя большинство ученых до сих пор считает, что высвобождение газов будет происходить медленно и в основном в виде менее разрушительного углекислого газа. Но еще в 2011 году Национальное управление по исследованию океанов и атмосферы и Национальный центр данных по снегу и льду предсказывали, что таяние вечной мерзлоты превратит весь регион из так называемого поглотителя углерода, забирающего углерод из атмосферы, в источник углерода, и произойти это может уже в двадцатые годы текущего столетия (132). Согласно этому же исследованию, к 2100 году Арктика высвободит сотни миллиардов тонн углерода (133). Это эквивалентно половине всего углерода, произведенного человечеством с начала индустриализации (134).
Стоит учитывать, что обратные связи, вызванные таянием Арктики, пока не сильно волнуют ученых. В настоящее время они больше обеспокоены «эффектом альбедо»: лед белый, поэтому он отражает солнечный свет обратно в космос, а не поглощает; чем меньше льда, тем больше солнечного света поглощается, усиливая глобальное потепление; полное исчезновение этого льда, по оценкам Питера Уодхэмса, будет эквивалентно потеплению от глобальных выбросов углерода за последние двадцать пять лет (135). А за последние двадцать пять лет, не будем забывать, человечество произвело половину всех своих выбросов – такие темпы выброса углерода подтолкнули планету от состояния почти полной климатической стабильности на грань катастрофы.
Всё это пока предположения. Но неопределенность в отношении динамики этих процессов – таяния льдов, выбросов арктического метана, эффекта альбедо – относится лишь к темпам изменений, а не к их масштабу. На самом деле мы знаем, что произойдет с океанами, не знаем лишь, как долго мы будем идти к этому моменту.
Насколько в результате всего этого вырастет уровень морей? Специалист по химии океана Дэвид Арчер, пожалуй, тщательнее всех исследовал вопрос воздействия «долгого таяния» на глобальное потепление. Он считает, что этот процесс может занять столетия или даже тысячелетия, но в итоге, по его оценкам, даже при трех градусах потепления уровень морей вырастет минимум на 50 метров (136) – а это в сто раз выше, чем парижские прогнозы на 2100 год. Геологическая служба США считает конечной цифрой 80 метров (137).
Возможно, мир не изменится в буквальном смысле до неузнаваемости из-за подъема морей, но на деле отличия будут разительными. Монреаль почти полностью окажется под водой, как и Лондон. Типичный пример – ситуация в США: при всего 60 метрах подъема исчезнет более 97% Флориды, останутся лишь холмы в Панхандл; чуть меньше 97% штата Делавэр покроет вода. Океаны поглотят 80% Луизианы, 70% Нью-Джерси и половину Южной Каролины, Род-Айленда и Мэриленда. Сан-Франциско и Сакраменто уйдут под воду, равно как Нью-Йорк, Филадельфия, Провиденс, Хьюстон, Сиэтл и Виргиния-Бич, а также десятки других городов. Во многих местах береговая линия отступит на 150 километров. Штаты Арканзас и Вермонт, сегодня не имеющие выхода к морю, станут прибрежными.
В остальном мире ситуация может быть еще хуже. Манаус, столица бразильского штата Амазонас, станет даже не прибрежным городом, а подводным (138). Такая же судьба ждет Буэнос-Айрес и Асунсьон, столицу Парагвая, со всех сторон окруженного сотнями километров суши. В Европе, помимо Лондона, под водой окажется Дублин, а вместе с ним Брюссель, Амстердам, Копенгаген и Стокгольм, Рига, Хельсинки и Санкт-Петербург. Стамбул затопит, а Черное и Средиземное моря сольются в одно. В Азии исчезнут такие города, как Доха и Дубай, Карачи, Колката и Мумбаи (это лишь несколько примеров), цепочка подводных мегаполисов протянется от Багдада, ныне расположенного почти в пустыне, до Пекина, который находится в сотнях километров от воды.
Подъем океанов на 80 метров – это потолок, но можно не сомневаться, что в итоге мы его достигнем. Парниковые газы работают в столь широких временных рамках, что избежать такого исхода не удастся, хотя сложно сказать, какой будет человеческая цивилизация, живущая на этой затопленной планете. Самая страшная переменная – это, конечно, скорость наступления потопа. Возможно, пройдет тысяча лет, а возможно, и намного меньше. Сегодня более 600 миллионов человек живут в пределах десяти метров от уровня моря (139).
Природные пожары
Между Днем благодарения[51] и Рождеством на юге штата Калифорния начинается сезон дождей. Но не в 2017 году. Пожар «Томас», худший из всех, что прошлись по региону той осенью (140), за один день разросся до 20 тысяч гектаров, выжег 1140 квадратных километров земли и привел к срочной эвакуации более 100 тысяч жителей штата. Через неделю после возникновения этот пожар, выражаясь зловеще клиническим языком пожарных, едва удавалось «сдерживать на 15%» (141). Эту цифру можно использовать в качестве поэтичной оценки того, до какой степени мы можем справляться с одним из проявлений климатических изменений, которые породили пожар «Томас» и многие другие природные напасти, предвестником которых он стал. То есть практически не можем.
«Горящий город – это сильнейший автопортрет самого Лос-Анджелеса», как выразилась писательница Джоан Дидион в своем эссе «Лос-анджелесский дневник» из сборника «Ковыляя к Вифлеему» (142), впервые опубликованного в 1968 году. Но эта метафора, возможно, была недостаточно яркой, поскольку пожар, разразившийся осенью 2017 года, привел к появлению в газетах, теленовостях, а также текстовых сообщениях обычных людей целой россыпи эпитетов: «немыслимый», «беспрецедентный» и «невообразимый». Дидион писала о пожарах, разоривших Малибу в 1956-м, Бел-Эйр в 1961-м, Санта-Барбару в 1964-м и Уоттс в 1965-м; в 1989-м она дополнила этот список в эссе «Сезон пожаров», в котором рассказала о пожарах 1968, 1970, 1975, 1978, 1979, 1980 и 1982 годов: «Начиная с 1919 года, когда в стране стали вести учет природных пожаров, некоторые районы горели по восемь раз».
С одной стороны, этот список учит нас не впадать в панику из-за природных пожаров – эдакую карикатурную калифорнийскую панику, когда все нервничают из-за события, происходящего здесь и сейчас. Но пожары бывают разными. Пять из двадцати худших пожаров за всю историю Калифорнии произошли осенью 2017 года (143), когда возникло более 9000 отдельных очагов возгорания, уничтоживших более 500 тысяч гектаров (144) – 5000 квадратных километров превратились в золу.
В октябре того года на севере Калифорнии всего за два дня возникло 172 пожара (145), разрушения быль столь суровыми и масштабными, что в двух разных газетах написали про две разные семейные пары, которые были вынуждены спасаться в своих бассейнах, пока смотрели, как огонь уничтожает их дома. Одна пара выжила (146), проведя в бассейне шесть часов, за это время их дом превратился в обугленное пепелище; а во втором случае выжил только муж (147) – жена, с которой они пятьдесят пять лет были вместе, умерла у него на руках. Американцев можно простить за то, что они путались в своих рассказах о произошедшем; всего за месяц климатический террор стал настолько всеобъемлющим, что даже стихийные бедствия вдруг обросли различными интерпретациями.
Следующий год принес новый вариант развития событий. Летом 2018-го пожаров было меньше, не более 6000 в общей сложности. Но всего один из них, состоявший из множества отдельных, в совокупности названных «Комплекс Мендосино», выжег более 200 тысяч гектаров земли (148). В общей сложности свыше 5000 квадратных километров штата были охвачены огнем, а в дыму оказалась почти половина округа (149). Севернее, в Британской Колумбии, дела обстояли еще хуже (150). Сгорело более 1,2 миллиона гектаров, из-за чего возникло столько дыма, что он мог бы – если бы огонь распространялся по маршруту предыдущих канадских возгораний – дойти через Атлантический океан до Европы. Затем, в ноябре, разразился пожар «Вулси», приведший к срочной эвакуации 170 тысяч человек, и еще более суровый пожар «Кэмп», который охватил свыше 500 квадратных километров и так быстро дошел до города, что 50 тысяч эвакуируемых были вынуждены бежать мимо взрывающихся машин, когда подошвы кроссовок плавились от контакта с асфальтом. Это был самый разрушительный пожар за всю историю Калифорнии, рекорд, до которого не дотянул даже пожар в Гриффит-парке, произошедший в 1933 году.
Если эти природные пожары не были беспрецедентными, по крайней мере в Калифорнии, то почему этот эпитет так часто появляется при их обсуждении? Подобно событиям 11 сентября, которые произошли после нескольких десятилетий мрачных фантазий американцев о судьбе Всемирного торгового центра[52], этот новый вид террора в глазах запуганной публики выглядел как страшное климатическое пророчество, воплотившееся в реальность.
Пророчество оказалось тройным. Первая составляющая – обычное интуитивное предощущение климатических кошмаров, эдакое библейское дурное предчувствие, где вместо чумы – бесконтрольный пожар, словно пыльная буря из огня. Вторая составляющая – расширяющаяся зона охвата конкретно природных пожаров, которые на западе США могут разрастись от одного порыва ветра. И третья составляющая, самая жуткая, словно являющаяся воплощением наших киношных страхов: климатический хаос может проникнуть в нашу самую неприступную цитадель – города.
Ураганы «Катрина», «Сэнди», «Харви», «Ирма» и «Майкл» познакомили американцев с угрозой наводнений, но вода – это лишь начало. В зажиточных городах американского Запада даже те, кто осознанно смотрит на изменения окружающей среды, последние несколько десятков лет ходили по улицам и ездили по шоссе, блуждали по переполненным товарами супермаркетам и вездесущему интернету с верой в то, что мы стали жить отдельно от природы. Нет, не стали. Лос-Анджелес – райский уголок, созданный в голой пустыне, – всегда был «невозможным» городом, как это блестяще подметил американский писатель Майк Дэвис (151). Картина пламени, охватившего восьмиполосное шоссе I-405, напоминает, что он таким и остается. И даже становится все более невозможным. Какое-то время мы верили, что цивилизация движется в другом направлении – делая невозможное возможным, а затем стабильным и обыденным. Но при изменениях климата мы, наоборот, приближаемся к природе и хаосу, идем в будущее, не имеющее сравнительных аналогий в истории человечества.
Два мощных фактора, словно сговорившись, не дают нам воспринимать пожары такого рода как норму, хотя ни один из них не дает и поводов для радости. Фактор первый – экстремальная погода не позволит нам этого сделать, поскольку она не будет стабилизироваться. А значит, можно смело предположить, что уже в ближайшее десятилетие эти пожары, ставшие кошмаром для каждого жителя Калифорнии, будут восприниматься на уровне «раньше было нормально». Старые добрые времена.
Второй фактор также является частью истории природных пожаров: теперь изменения климата наконец добрались до наших домов – в том числе не самых дешевых. Калифорнийские пожары 2017 года выжгли виноградный урожай всего штата (152), спалили загородные поместья стоимостью в миллионы долларов и угрожали музею Гетти (153) и особняку Руперта Мердока в Бел-Эйре. Пожалуй, трудно найти более яркие символы американского богатства, чем эти два здания. А неподалеку стремительно исчезала во мраке светлая детская фантазия Диснейленда, окруженного со всех сторон огнем на фоне жуткого апокалиптического оранжевого неба. На местных полях для гольфа богачи все равно появились в урочное время, размахивая своими клюшками в нескольких метрах от бушующих пожаров, что видно на фотографиях, кажущихся постановочными, – они наилучшим образом демонстрируют безразличие к происходящему локальной плутократии. Через год американцы смотрели в инстаграме на эвакуацию семейства Кардашьян, а затем читали о нанятых ими частных пожарных бригадах, в то время как остальные жители штата полагались на труд мобилизованных заключенных, получавших по доллару в день.
В силу своей географии и богатства Соединенным Штатам чаще всего удавалось до последнего времени избегать разрушений из-за изменений климата, которые уже ударили по менее развитым странам, – чаще всего. Тот факт, что теперь потепление добралось и до наших самых богатых граждан, – это не только повод для некрасивых всплесков либерального злорадства, но и знак того, что потепление не знает дискриминации. Внезапно становится гораздо труднее защищаться от того, что нас ждет.
Так что же нас ждет? Больше пожаров гораздо чаще будут выжигать намного больше земли. За последние 50 лет продолжительность сезона пожаров на западе Соединенных Штатов уже выросла на два с половиной месяца (154); десять лет самых активных пожаров в истории наблюдений пришлись на период после 2000 года. Совокупно по миру этот показатель (155) вырос почти на 20% с 1979 года[53], и природные пожары в США сегодня выжигают вдвое больше земли, чем в 1970-м[54]. Ожидается, что к 2050 году ущерб от пожаров вновь удвоится (156) и в некоторых районах Соединенных Штатов зона выгорания может увеличиться в пять раз. За каждый градус глобального потепления она может вырастать вчетверо. Это означает, что при трех градусах потепления, нашем вероятном результате к концу столетия, ущерб от пожаров в США может стать в 16 раз больше нынешнего, когда за год уже выгорают миллионы гектаров (157). При четырех градусах потепления ситуация усугубится еще в четыре раза. Один капитан калифорнийской пожарной бригады считает, что даже сам термин уже устарел: «Мы уже не называем это сезоном пожаров, – сказал он в 2017-м. – Слово „сезон“ можно убрать – он длится весь год» (158).
Но природные пожары – не только американская привилегия; это глобальная эпидемия. В ледяной Гренландии в 2017 году пожары сожгли в десять раз больше земли, чем в 2014-м; а в Швеции в 2018 году загорелись леса за Полярным кругом. Пожары далеко на севере выглядят относительно безобидными, поскольку там живет не так много людей. Но усиливаются они быстрее, чем пожары в южных широтах, что серьезно беспокоит ученых: сажа и пепел от их горения могут осесть на ледники, те начнут поглощать больше света и быстрее таять (159). Еще один пожар в Арктике произошел на российско-финской границе в 2018 году, а дым от сибирских пожаров тогда дошел до материковой части США. В тот же месяц второй по разрушительности природный пожар ХХI столетия охватил побережье Греции и убил 29 человек. На одном из курортов десятки отдыхающих пытались убежать от огня по узкой каменной лестнице, ведущей вниз к морю, но по пути пламя догнало их, и они погибли буквально друг у друга на руках (160).
Последствия этих пожаров нелинейны и так просто не суммируются. Правильней будет сказать, что они порождают новые биологические циклы. Ученые предупреждают, что, даже когда Калифорния превратится в пыль в своем еще более сухом будущем, вероятность казавшихся беспрецедентными осадков также возрастет: до трех раз по сравнению с теми событиями, которые вызвали в штате Великий потоп 1862 года (161). И оползни – четкая иллюстрация того, какие новые ужасы нас ожидают: в январе 2018 года в Санта-Барбаре на расположенные в низкой части города дома обрушился с гор каменный поток, спустившийся вниз по холму к океану бесконечной коричневой рекой. Один отец в панике отнес своих детей на кухню и положил на мраморную столешницу, решив, что это самое прочное место в доме, а затем смотрел, как огромный булыжник разрушил комнату, где он только что оставил их. Один ребенок дошкольного возраста погиб, и его нашли в нескольких километрах от дома, в овраге с железнодорожными путями около берега, куда его отнесло, скорее всего, продолжительным грязевым потоком. На несколько километров.
Поделиться книгой: