С каждым может случиться

Одновременно с негативными процессами на работе — сдавали у отставников и тылы: стремительно уменьшалась пенсия. То есть она как раз оставалась стабильно одинаковой на фоне заметного изменения порядка цен на всё остальное. Так что работа из приятного хобби превращалась в крайне необходимый "кусок хлеба". И если от неё отказаться, то остаётся прямая дорога крутить гайки в автомастерской или таксовать, куда бывшие армейские коллеги Петра Ивановича по большей части и переместились, кто не на дачу, потому как стеречь стало особо нечего, да и в услугах кадровиков тоже особой нужды не стало.

Вот Петр Иванович выждал паузу, когда потребность в учителе литературы стала катастрофически "на вчера надо", задержался как следует на работе, и вечерком постучался к Марии Семеновне в кабинет. Откашлялся, отметил ненастную погоду и затем открытым текстом предложил себя в качестве замены ушедшей в декрет сотрудницы.

Мария Семёновна слегка удивилась, тоже отметила плохую погоду, но особо ничего против предложения Петра Ивановича не имела, тем более он проявил себя сотрудником к дисциплине склонным. В отличие от физрука на работу он всегда приходил вовремя и бритым, спящим в подсобках, как трудовик, замечен не был, и депрессивного вида как военрук пока что не имел. А хоть бы и имел, то где в средине года искать нового учителя? Все, кто в их городке был не пристроен — давно двинули на заработки и особо обратно не стремились, только присылали из разных мест открытки с красивыми марками.

В общем "добро" Петр Иванович на свою инициативу получил. Директриса порылась в альбоме, нашла в расписании нужное место:

— Вот завтра как раз и начнёте со второго урока в "6-А" классе.

Первой приближающийся в графике темой значилось: "Николай Васильевич Гоголь — общее ознакомление с биографией и творчеством".

— Гоголь- значит Гоголь, — солидно произнёс он, хоть душа его уже пела. — Что ж, пойду готовиться.

О том, что от уроков истории он отказывается Пётр Иванович пока умолчал, так как нашёл, что упоминать эту информацию сейчас не совсем к месту. "Информацию надо подавать дозировано- по мере неизбежности", — учил его ещё юным лейтенантом старый парторг батальона.

Выйдя из кабинета директрисы Пётр Иванович как нормальному отставнику и положено, свой успех решил немедленно обмыть, но из мужской части коллектива уже все к этому моменту ушли домой, и было решительно не с кем.

У каждого из нас есть свои суеверия, и так уж с армии повелось, что Петр Иванович считал, что каждый удачный этап, каждую ступеньку спецоперации нужно обязательно полирнуть: "А как иначе?" — скребло у него на душе.

А когда в таких сжатых обстоятельствах эту ступеньку обмыть? Не завтра же утром до уроков. После уроков уже вторая ступенька пойдет: договорился/ провёл… Ну, и дальше поэтапно в запланированном направлении.

Короче, завернул он заныканну в столе бутылочку коньяка в ненавистную газету с последними трактовками политических событий и отправился домой — готовиться к уроку. Вот только бутылочка у него заныкана оказалась чисто случайно- пару раз сорвались посиделки с приятелями. Но — ничего серьёзного, просто хотели встретиться да пообщаться.

Супруга была уже дома, с кухни вкусно пахло, телевизор нацелено слезоточил драматической судьбой очередной мексиканской Марии.

— Оленька, я — дома! — раздалось из прихожей.

Обнаружив мужа с бутылкой коньяка и в приподнятом настроении, Ольга Аркадьевна мысленно перещелкав в голове все даты и события, и так ничего подходящего не подобрав, поняла, что где-то что-то упустила. А она этого ещё с гарнизонных времен очень не любила, искренне считая, что ничего умного без её контроля в семье произойти не может по определению.

Когда же она узнала эту казалось бы приятную для семьи новость, что Петр Иванович теперь ещё и литературу будет в местной школе преподавать, то и совсем не обрадовалась. У нее давно назрел абсолютно другой план — сворачиваться из городка и ехать к сыну, который в областном центре на все их сбережения отстроил приличный особняк. Пора было начинать сыну помогать не только деньгами, Ваня открыл авторемонт и что-то с сотрудниками у него не заладилось:

— Одни мошенники и вымогатели кругом, контроль нужен. Парню самому не справиться, а мы с тобой — отец тут неизвестно что высиживаем, — ещё несколько месяцев назад начала она разведку боем.

Петру Ивановичу при мысли, что его гуманитарной деятельности придет конец, и пойдет он на старость лет за всех уволенных сыном слесарей гайки по срочным заказам крутить, сразу становилось худо. Один год в юности сразу после школы он уже гайки крутил. Именно убегая от такой жизненной перспективы собрался молодой Петя с духом и пошел учиться на замполита. Да, именно чтоб никогда больше ничего тяжелого не поднимать! И тут ему на старость лет опять замаячил гаечный ключ! При одном упоминании об этом начинании сына он на жену сильно раздражался, но открыто в конфликт с Ольгой Аркадьевной дипломатично не вступал. А гибко переводил тему на: "Вот увидишь, у него всё у самого получится. Не надо в Ванину жизнь лезть", и срочно шёл принимать ванну с морской солью. То есть ванна для Петра Ивановича стала местом укрытия.

Нынешний вечер обещал нарисоваться почти по той же схеме, но стесненный временем Петр Иванович на этот раз ещё и прихватил с собой в ванну биографию Гоголя и дважды неприкаянный коньяк.

Однако обстановка в этот вечер оказалась значительно более взрывоопасной, чем обычно. Его погружение в успокоительные ароматические соли вовсе не привело к тому, что супруга как обычно переключится на просмотр сериала, да так и задремлет. Видимо последние новости от сына с особой силой взывали к матери о поддержки его малого начинания.

Петр Иванович усилил себе успокоительный эффект ароматическими свечами, откупорил бутылочку, налил бокал и погрузился в воду с полученной у директрисы новейшей библиотечной книгой о судьбе Николая Васильевича Гоголя, малоросса.

Книга Петра Ивановича неожиданно увлекла. Давно он уже с этой историей ничего путного не читал, всё листал эти ненавистные газеты. Он заметил, что его стало злить даже их шуршание. "Шуршат как суки неуёмные", — бормотал он просматривая очередные волны изменений давно прошедших событий, с бесконечной чередой появления всё новых очень важных исторических персонажей, о которых не ведали не только учебник его школьной поры, но и курсантской юности. А потом обходилась и Военно-политическая академия. "Кто все эти люди?" — вздыхал старый политработник, изучая новейшие методички.

Короче, погрузившись в ванне в приятные ароматы и побулькиванье медленно струящейся из крана воды, Петр Иванович за интересным и понятным чтением бутылочку свою почти всю и уговорил. И дальше он уже не точно помнил: читал он про это, иллюстрации толковые попались, или ему привиделась набережная Санкт- Петербурга, кареты, господа в цилиндрах… А вот и он сам- Пётр Иванович в новой шинели с тросточкой…

Ольга Аркадьевна, которая долго через дверь рассказывала супругу о предстоящей старости, о предстоящих внуках, о новых веяниях и о кооперативе, арендовавшем в их школе угол, где раньше была мастерская для уроков труда, заметила, что супруг не подает никаких признаков присутствия. Она для профилактики обострения внимания у мужа пощёлкала выключателем света — никакой реакции.

Сердце женщины ёкнуло, она распахнула дверь и обнаружила Петра Ивановича спящим в почти переполненной ванне. На полу под свешенной рукой супруга в мелкой лужице на разворот с иллюстрацией в виде посмертной маски Гоголя лежала полумокрая книга, сандаловая свеча продолжала коптить у его изголовья, перенасытив комнату своим мускусным оттенком. На табурете рядом с пустым бокалом стояла почти на четыре пятых пустая бутылка коньяка.

Обнаружив супруга в таком положении, Ольга Аркадьевна выдохнула:

— Фух! Спит он тут. Хоть мне немного оставил, — оценила она содержимое бутылки, после чего слила остатки в бокал.

Ольга Аркадьевна заметно торопилась — сегодня поздним вечером по ТВ обещали концерт камерного оркестра, это была её музыкальная слабость: "Так редко теперь передают что-то путнее, сплошные трынь-трынь и блатняки. Никакой духовности", — вздохнула она в предвкушении.

Ольга Аркадьевна вынула пробку из ванны, промокшую книгу как есть развернутую подняла и механически опёрла на пустую бутылку, и оставив слегка приоткрытой на проветривание от вонючей свечки дверь удалилась слушать уже начинающийся концерт.

Первые две части музыканты отыграли, и вышли на заключительную- третью часть. Скрипки в полуночной тишине приглушенно рыдали, коньяка в бокале как не растягивай удовольствие, но оставалось почти на донышке. Приготовленная по такому случаю шоколадка и лимончик — тоже доедались. Ольга Аркадьевна уплывала в чувственной поволоке прекрасных звуков, которые всеми органами осязания и частями её тела по восприятию оставляли далеко позади даже мексиканские сериалы. Это был он — кайф.

И вдруг дикий нечеловеческий утробный вопль потряс не только её комнату, а и все пять этажей их хрущовки.

Дальше была Скорая, которая Слава Богу приехала незамедлительно и Петра Ивановича спасти удалось.

Урок литературы в "6-А" так и не состоялся по причине случившегося внезапно у учителя инфаркта. "Детки, просто посидите немножко тихо", — взволнованно сказала классная руководительница, прикрывая нос платочком. — "Читайте следующий параграф самостоятельно", — добавила она удаляясь, на ходу утирая уголки глаз.

Как нам впоследствии рассказал непосредственный свидетель данного трагического события… Ну, мы же поним, что комедия это трагедия, которая произошла не с тобой…

Так вот, очнувшись ото сна Петр Иванович обнаружил себя в глубине длинного узкого холодного вместилища, выбраться из которого или повернуться ему не удавалось, сколько он не мацал по стенкам руками. "Всё таки похоронили! Заживо!" — пронзила его ужасающая догадка. Приглушенные звуки печальной музыки и запах догорающей свечи добавили усиление его подозрению. Ну, а крик этого несчастного был услышан каждым, кто в ту минуту в позднюю тишину находился с открытыми ушами в приемлемом радиусе от описанного события.

Вломившаяся в комнату супруга обнаружила мужа в бессознательном состоянии наполовину выпавшим из ванны, головой и руками Пётр Иванович достиг пола, а от пояса — застрял в этом гладком холодном сосуде цивилизации.

Теперь Петр Иванович ничего тяжёлого в руки не поднимая тихо ведет учётную и кадровую работу на производстве у сына, Ольга Аркадьевна руководит воспитанием внуков и работой слесарей и всё у них нормально. Но классическая музыка и сандаловые свечи в семье — под строжайшим запретом.

Кладбищенское происшествие

С одной стороны мне кажется, что я уже четыре месяца как впала в ступор. С другой стороны — все же за это время хоть что-то, но вполне успешно написано. К чему такая к себе строгость? Об** и другие меня могут. Зато оторвалась от своего «мрачного подземелья», в котором между прочим — почти безвылазно провела восемь лет.

Теперь же совсем другая объективная внешняя причина творческого застоя: исчезновение всех раздражающих факторов превратилось в новый глобальный раздражающий фактор, который никак не осилюсь преодолеть.

Поэтому, став на тропу борьбы с творческим кризисом, обспросила окружающих: какие из польских фильмов им особенно запали в память и душу. Получив нужную информацию, занялась их отсмотром. В рамках этой акции уже/ пока посмотрела четыре кина, которые все оказались трагикомедиями. Что ж, данный факт указывает на близость трагикомедии к народной душе.

И вот, стала я нести подружайкам свои новые знания. Трындеть-то о чем-то хочется, а все темы давно избиты. Ну-ка, каждый день по полтора часа! Уже и рецепты кулинарыне, и рецепты от всех болезней обсосаны, а имена знакомых даже лень и упоминать… а тут такая насущная трагикомичная тема подвернулась!

Короче, рассказываю подруге финал фильма «Ничего смешного», приводить его тут не стану, чтоб лишний раз не спойлерить, а она мне в ответ: «Да что там эта придуманная история. Слушай, как у нас было!» И мы внезапно вышли на новую живительную волну.

А было у них в Комиссаровке так: ко всем несомненным праздникам, типа Пасха, Красная Горка и другие похожие, плюс даты и годовщины местного значения Василий Петрович Ткач и ещё пара — тройка сознательных жителей деревеньки подходили со всей ответственностью — то есть с усердием маршрутного транспорта обходя кучкующиеся на кладбище группы поминающих.

Василий Петрович выделялся особой памятью на все эти не малочисленные и с неприятной быстротой пополняющиеся даты. Он досконально помнил кто, когда, и точно — где, чем снискал себе славу местного эрудита. И не обделенный некоторым актерским дарованием он всегда вовремя подрывал к нужной могилке, когда народ уже слегка поддал и появлению нового компаньона обрадуется. А он — дескать: «Как раз шел мимо, а тут вы. Надо же! И мне неудобно даже подумать пройти мимо, не разделив с вами вашу скорбь».

Так эти сыновья лейтенанта Шмидта и шныряли по местному погосту изо дня в день, из года в год.

В удачные для охоты дни домой направлялись уже по сумеркам. Но тут по разному бывало, иногда мокрые, иногда ползком, или к утру свежевыспамшись на свежем месте, в лучшем случае — ближе к ночи, поддерживая деревья, заборы или что еще вокруг явно нуждалось в их опоре.

И вот однажды удачным вечером Василий Петрович уже почти дошел до выхода, но остановило его нелегкое на самом краю погоста у дороги, где в пухлую землю совсем недавно ушёл его закадычный друг, сосед, да к тому же ещё и полный тезка — Василий Петрович Кунцев.

Остановился Василий Петрович чтоб ещё раз попрощаться с другом. Подошел поближе, посмотрел на приколотую неровно фотографию товарища, потянулся её поправить, а она возьми и упади. Во всяком случае так было впоследствии рассказано. А кто его всё видел, кроме проявляющихся первых звезд августовского неба?

Василь Петрович, конечно, за фотографией нагнулся, хоть ему уже и тяжело было это упражнение совершать, чай не мальчик, а годочков уже вокруг полтинника. Короче, поднял он это фото, приладил как мог, и потянуло его в последний раз перед уходом, дорогого друга поцеловать.

На свежей могиле неровностей полно, земля просаживалась, тем более дождь недавно прошел… Но Василь Петрович все же от своего плана не отставал, и как-то до фотографии губами дотянулся. Но опять поскользнулся. Короче, прислонило его к кресту этому глубоко вбитому, деревянному, крепкому, теплому, а дальше окончательно закружилось все вокруг и он затих.

И надо же было соседке — доярке Марийке ещё после Василия-то Петровича с кладбища задержаться выходить. Она в надвигающемся сумраке при виде замеченной издалека странной фигурной конструкции сначала испуганно замерла, потом по одежде узнала соседа и окликнула. Объект не отзывался. Марийка подошла поближе. Василий Петрович стоял прислоненный полупрофилем к фотографии усопшего, его широко раскинутые руки возлежали поверх крыльев креста, изо рта на фото покойного струилась присыхающая слюна и раздавалось посвистывающее похрапывание, а ноги, так и хочется сказать «задние», наверное потому что они были далеко отставлены, создавали конструкцию опоры падающего забора. Мешковатые темно- коричневые штаны заметно измазались изрытой вокруг влажной землей, указывая, что Василий Петрович провел неравный бой со скользкой поверхностью, и все же не дал ей себя поглотить, а с колен встал. Сереющая в надвигающихся сумерках белая рубаха с присохшим на лопатке земляным комом сильно выбилась из брюк, и несколько пуговиц на ней расстегнулись, обнажая голубую майку, то есть человек так мог и замерзнуть.

Походив вкруг соседа, Марийка определила, что он может со временем и соскользнуть на землю, а та — с дождя пока ещё сырая.

— Не ровен час Васька так и простудится, — пробормотала она. — Может разбудить?

Но при мысли, что тогда придется тащить засыпающего Василия Петровича до самого дома чуть не на себе, а он — не легкий, то желание будить у Марийки испарилось.

Тогда дабы не дать соседу упасть и замерзнуть, она придумала удачный на её взгляд ход: сняв с головы платок, а так же порывшись в своей поклаже, она насобирала подходящий к её плану инвентарь и принялась за дело.

Быстрыми и умелыми движениями Василий Петрович оказался накрепко прификсирован к своей опоре без особой возможности к шевелению.

Осмотрев добротно выполненную работу Марийка отправилась домой. Какой у неё был дальнейший план на спасения соседа от простуды история не сохранила… Тем более, что дорога её окончательно сморила, и придя домой совсем усталая Марийка уже не очень помнила о произошедшем, так как с удивлением обнаружив отсутствие на голове платка, несколько раз пошарила у себя по затылку в поисках оного.

Через часик, возвращающаяся на велосипеде с дальней бахчи Оксана Андреевна, подъезжая к кладбищу, ещё на дальних подступах к нему услыхала какой-то вопль. Она и так недолюбливала этот участок дороги… А тут стала настраивать себя, что ей просто слышится. Но по мере приближения вопль не смолкал, а переливался с хрипами, срывался на фальцет и смешивался с каким-то стуком.

Оксана Андреевна, стараясь не думать о потустороннем, осматривалась, надеясь увидеть какой- нибудь легитимный источник шума. Женщина она была не робкая, тем более при ней имелась большая тяпка и еще кое какие орудия, но всякой смелости есть предел. А тут всё же — кладбище, куда поздним вечером одиноко заходить она привычки не имела и сейчас точно не намеревалась.

Ах, если бы Василия Петровича Кунцева похоронили чуть дальше от дороги, или ночь намечалась менее лунная, то неизвестно до чего бы достоялся Василий Петрович Ткач! Но с дороги его было всё же заметно.

Ускорившись было на своем транспорте, Оксана Андреевна притормозила, присмотрелась… Прислушалась… Взяв свою оборонительную тяпку подошла чуток поближе.

Если бы она ехала на двадцать минут позже, то может уже бы трудно было ей что-то разглядеть… Но вот ещё все же разглядела.

— Кто тут? — послышался ей немного узнаваемый голос.

— Вась, это ты что ль? — спросила она.

— Кто тут? — из последних сил надрывно повторил Василий Петрович. — Спасите! Помогите! — вихляя головой перед надписью на кресте перешёл он на фальцет.

Осмелев, Оксана Андреевна подошла поближе. Увидела в лунных лучах красный с сиреневыми петухами явно знакомый Марийкин платок, которым Василий Петрович был привязан ко кресту…

— Ах! — быстро сообразила она проблему.

Его руки, так же привязанные какими-то связанными между собой разноцветными грязными бечевочками, возлежали примотанные запястьями и локтями на крыльях креста. Василий Петрович со всех сил безуспешно тряс ими, словно пытающийся взлететь огромный обессиленный подранок. Крест он уже заметно из земли расшатал, но вырваться из ужасающих его объятий не мог, разве что завалиться вместе с ним на сырую землю.

Искаженное ужасом лицо мужчины было чуть выше слегка помятой и испачканной фотографии его тезки, как раз там, где прилажена была табличка с именем покойного.

— Погодь! Сейчас отвяжу, — сказала ему Оксана Андреевна и начала разбираться с узелками, пока не поняла, что там всё сделано добротно.

Она решила принести нож и повернулась сбегать за ним. При виде того, что его тут оставляют, Василий Петрович взвыл:

— Куды ты, Окса-а-ана! Стой, повернись, — захрипел он. — Отвяжи же же меня.

— Да не ссы ты! — почему-то уже веселым полушёпотом отозвалась она. — Щаз мигом вернусь. Я тока за ножом.

Когда мокрый и трясущийся Василий Петрович наконец оказался отвязанным, он не говоря ни слова благодарности своей спасительнице, встал, повернулся и волоча за собой струю известного запаха какими-то удивительно ровными широкими шагами пошёл удаляясь с поля. В его прямой походке присутствовала некая торжественно- величественная размеренность.

Оксана Андреевна аккуратненько свернула Марийкин платок, полюбовалась во след удаляющемуся соседу, затем быстро села на велосипед и обгоняя Василия Петровича помчала рассказывать о его чудесном спасении.

Не увидеть Минск

Однажды пару лет назад два жизнерадостных поляка полетели в отпуск посмотреть Узбекистан. Но рассказ наш не о том, как им там понравилось, а про тяготы обратного пути.

Обратно — в Варшаву они заблаговременно купили билеты с пересадками: из Ташкента до Москвы, из Москвы в Минск, и оттуда — до родной Варшавы.

Началось всё прекрасно. Они благополучно прибыли из Узбекистана во Внуково, дальше их путь лежал к самолёту на Минск, который вылетал из другого терминала того же аэропорта. Граждане поляки вышли из терминала прилёта, чтоб пройти на свою следующую посадку, но не тут-то было. А тут-то было — их повязала охрана, ведь у них не было визы шастать по России из терминала в терминал.

Строгий контроль, изучив ситуацию, предложил на выбор на одном из известнейших международных языков — на русском два варианта. Первый — возвратиться в Узбекистан, но у туристов туда виза была как бы одноразовая и как бы уже использованная. Поэтому они этого никак не могли исполнить, даже при внезапно открывшемся огромном желании повторно посмотреть красавец Ташкент. Второй — лететь в какую- либо страну Евросоюза. Времени им определили 48 часов, а пока для надёжности и сохранности их поместили под замок в маленькую комнатку, в народе именуемую обезьянник. Там уже находились две ожидающие депортации в знойную Африку франкофонки, одна — заметно беременная.

Чтоб хорошо отдохнувшим в Узбекистане полякам лететь куда-то в Европу, то туда должны быть и какие-то рейсы. Из этого небольшого аэропорта рейсов было совсем не густо, на ближайший день аж один — на Швейцарию. Чтоб открылись другие траектории, то надо ехать в аэропорт покруче — в Домодедово, или там хотя бы в Шереметьево… Но туда без визы через весь город разве можно попасть? Никак. Без визы через весь город можно попасть только в… Не будем всуе упоминать этих названий. То у батьки — в Минске дореволюционном ходи, где хочешь, тут же вам не Беларусь с её излишними свободами, а страна с порядками.

Так что полетели поляки в единственном направлении «куда сегодня принимают и не откладывают рейс», и только оттуда- из Швейцарии уже в родную Варшаву. Немножко по деньгам попали сильно (пропали билеты уже заранее купленные, и были дополнительно куплены билеты в ненужном направлении). Но зато приобрели бесценный опыт общения с бесценной страной. И в очередях кстати, что немаловажно — не толкались, ведь их с караулом до самого трапа, минуя массу формальностей, так сказать почётно доставили.

А в Минск лететь им нет — не дали. По регламенту тот заветный терминал, до которого полякам так и не удалось дошагать, обслуживал рейсы для внутреннего перемещения — то есть для граждан этих двух прекрасных союзных государств и их честных гостей — тех, у кого есть виза. Но кто же знал…

А вот некоторые в терминале провели годы…

Но самое в жизни ценное, это — ощущения. И из всего своего путешествия в Узбекистан сквозь годы эти ребята ярче всего запомнили именно ту комнатку с двумя франкофонками. А это дорогого стоит.

Маска, или Исповедь о дурости

Всякое дело требует осознания. Эта история случилась в самом начале карантина, когда масок было вовсе не достать, и мы их даже делали самостоятельно, особенно удобно было перекраивать из трусов. Я лично шить не пробовала, но ролик видела и принцип поняла. Короче, царила обстановка тарарама, паники и столпотворения, что поколениям, взращённым на кино-документалистике времён Первой и Второй мировых войн, и нескольких революций, то есть видавшим воочью как реально выглядит дно, сильно ударило по впечатлительности: "Неужели и мы дожили?!" А особо пожилым: "Неужели опять?!"

Разжилась и я масками в количестве две штуки: одну выдали на работе, а вторая нашлась дома с неизвестных времён — ходила когда-то в поликлинику, там заставили купить, и я после посещения врача хозяйственно её в медкарточку "до следующего визита" воткнула. Бахилы, маска, пелёнка — джентльменский больничный набор всякой дамы при профосмотре.