Фальшивые червонцы

Прилагаю к донесению 300 франков и 75 долларов, врученных мне лично при отъезде из Висбадена.

Ленинград, 5 сентября 1924 года

Мессинг(заканчивает разговор по телефону). Именно, именно так мы и собираемся поступить! Другого, к сожалению, не дано, ответный ход за господином Орловым. До свидания, товарищ Менжинский, будьте здоровы! (Кладет трубку.) Чего же вы стали, будто на параде? Присаживайтесь, товарищи, прошу. Ты почему невеселый, Петр Адамович? Тебе нынче положено ходить с задранным носом, начали вроде бы прилично...

Карусь. Так-то оно так, товарищ комиссар, да не всё меня удовлетворяет. Прожектов генеральских сколько угодно, а стоящей информации маловато...

Ланге(улыбается). Петр Адамович мечтал обзавестись нужными ему адресочками с помощью генерала Кутепова и теперь испытывает разочарование. Обманул его многоуважаемый клиент, отделался ерундовской суммой в иностранной валюте...

Карусь. На адресочки я, положим, не рассчитывал, а зацепочку хотелось бы иметь...

Мессинг(весело). Не гневи бога, Петр Адамович. Зато у тебя в руках самоновейший план ликвидации Советской власти. Да еще какой план-то! Жаль, нельзя познакомить с ним наших пропагандистов! На аэропланах собираются порхать со своей «Народной стражей», все равно что бабочки! Эх, шпана золотопогонная! Учили их, учили...

Ланге. Советы без коммунистов — это все, что они способны выдумать...

Мессинг. Да и то не выдумали — у эсеров украли идейку, у кронштадтских мятежников. А зацепочка будет у тебя, товарищ Карусь. Этот предводитель «Народной стражи», по всему видать, птичка пуганая. Ему еще требуется кое-что обмозговать, сомнений у него вполне достаточно...

Ланге. Да уж сомнений вагон и маленькая тележка. Тем более после оглушительного провала в Минске. Воображаю, какую они там подняли шумиху!

Мессинг. Я только что разговаривал с Менжинским, коснулись и этого скандального происшествия. Сообщение об аресте Савинкова опубликовано всего неделю назад, а трескотня в газетах идет во всю Ивановскую...

Ланге. И собак вешают на ГПУ?

Мессинг. А на кого же еще, друг ситный? Не на папу же римского им вешать собак! Редактор «Общего дела» господин Бурцев, говорят, публично поклялся, что сжует собственные галоши, ежели не сумеет доказать похищения Савинкова агентами Чека.

Ланге. У него с Борисом Викторовичем счеты старинные, многолетние. Еще со времен разоблачения Азефа. Бурцев, кстати, явственно намекал тогда на таинственные связи господина Савинкова с Охранным отделением. Опровержение, между прочим, было слабенькое, совершенно неубедительное...

Мессинг. Эка что вспомнил! С той поры много воды утекло, и теперь они единомышленники. Разногласия все побоку, поскольку враг у них общий...

Карусь. Черт с ними, пусть трезвонят, нам не привыкать к газетной шумихе.

Мессинг. Савинков, к слову сказать, на допросах играет в стопроцентную капитуляцию перед Советской властью. Надо думать, расскажет немало занятного...

Ланге. Вот уж поостерегся бы верить этому деятелю!

Мессинг. Пусть суд решает — верить или не верить, у нас своих забот полно. Меня, Петр Адамович, настораживает эта ревельская история. С чего бы вдруг устраивать заварушку? Не дал ли в чем маху твой человек?

Карусь. Нет, товарищ комиссар, действовал он строго по нашей договоренности. Обратно ехал через Штеттин, в Ревеле пересел на советский пароход «Франц Меринг», в гостинице останавливался всего на одну ночь — дожидался парохода. Свиданий ни с кем не имел и наблюдения за собой не обнаружил...

Мессинг. Чем же объясняешь обыск?

Карусь. Сказать наверняка пока трудно. Быть может, случайность, хотя верится в нее слабо. Возможно, и сознательная провокация по заказу из Парижа...

Мессинг. Изъяли у него что-нибудь?

Карусь. Ни единой мелочишки, товарищ комиссар. Вернулся к себе в номер, понял, что рылись у него в чемодане, и в этот самый момент врываются полицейские. С ордером на обыск, все честь честью. Обыскивали тщательно, ничего не взяли и ушли. Назарий Александрович в тот же вечер навестил нашего консула, посольство заявило устный протест. Ответ пока не получен, но меня обещали поставить в известность...

Ланге. Что-что, а отбрехиваться они специалисты.

Мессинг(кивает головой). Ответ, понятно, будет формальный, не в нем суть. Важно докопаться, что означает сей фокус эстонской полиции и кто за ним стоит. Похоже, что господин Орлов. В таком разе естественно предположить, что была за твоим человеком слежка. От самого Висбадена вели его, а не заметил он по своей неопытности...

Ланге. Тогда и здесь попытаются присматривать?

Мессинг. Не исключено. Так или иначе, сомнений у его превосходительства достаточно, и в дальнейшем проверять будут главным образом комбрига...

Карусь. Учтите, Станислав Адамович, что сведения об осенних маневрах — аргумент солидный и, по-моему, вполне убедительный. С бухты-барахты таких сведений не раздобудешь, надо для этого окопаться в штабе округа...

Мессинг. Маневры, друг ситный, штуковина довольно громоздкая и многолюдная, от любопытных глаз скрывать ее трудно. Говорю это к тому, что не следует переоценивать силу наших козырей. Кстати, новую порцию дезинформации заготавливайте впрок. Договорись с Особым отделом округа, после мне доложишь. Мелочей каких-нибудь наскребите, второстепенных фактиков. Баловать их не будем...

Ланге. А по мне, лучше вообще обойтись без этого. Ответное письмо генералу с твердым изложением принципиальной позиции — и за глаза хватит. Заявляем, дескать, еще раз, что на сотрудничество с иностранными разведслужбами согласия не даем...

Мессинг(иронически улыбается). На идейности желаешь выехать? Не выйдет, Александр Иванович, не поймут тебя. Разговаривать с этой публикой мыслимо только на ее языке, не иначе. Они сами по уши в дерьме и на всех прочих смотрят сообразно собственным представлениям о порядочности. Не хочешь торговать родиной оптом и в розницу — значат, незачем валандаться с тобой, поищем более сговорчивых. Философия, брат ты мой, применительно к подлости.

Ланге. Согласен, Станислав Адамович. А с другой стороны, нельзя не считаться с реальными фактами. Генерал знает Дим-Дима как облупленного. Вместе служили в Преображенском полку, оба командовали батальонами, причем у Дим-Дима был царский, особо почетный. В душе, надо думать, Кутепов дико завидовал своему родовитому конкуренту, — сам-то в преображенцы устроился по протекции. Разве не вправе он думать, что такой человек, как Дим-Дим, может отказаться от сомнительных связей с иностранными разведками? Вправе. Следовательно...

Мессинг. Следовательно, в рассуждениях твоих обнаруживается существенный просчет.

Ланге. Какой?

Мессинг. Они были бы правильными, если бы Кутепов самого себя считал ничтожеством. А он себя считает первейшим патриотом и спасителем России. Переменились амплуа — вот чего ты не учитываешь. Кутепов ходит теперь в генерал-лейтенантах, он — глава вооруженных сил, крупная фигура белогвардейского лагеря, а высокородный Дим-Дим как-никак служит большевикам, заделался советским комбригом и, стало быть, изменил России. Такова нынче психология эмигрантской шпаны. Единственный, с их точки зрения, непростительный грех — это сотрудничество с Советской властью. Все прочее, включая и шпионаж против бывшего своего отечества, в норме, в порядке вещей. Таким образом, проверять комбрига они начнут как раз в этом смысле — согласен ли на шпионаж...

Карусь. Ну, проверить-то довольно затруднительно...

Мессинг. Найдут способ, будь спокоен. Но прежде всего им желательно убедиться, что нет тут подмены, что курьера в Висбаден прислал именно комбриг, а не мы, к примеру...

Карусь. Вы не учитываете, что Назарий Александрович лично известен Кутепову.

Мессинг. Учитываю, но это, к сожалению, ничего не решает. В штабе-то округа не Назарий Александрович, а коли и был бы там, то на третьестепенной должностишке. Цену они знают каждому. Возглавить конспиративную офицерскую организацию в Ленинграде и объединить вокруг себя людей способна крупная личность.

Ланге. Прощупывать будут через параллельные каналы.

Мессинг. Если имеют их, то, конечно, через параллельные. Так что ухо надо держать востро. Прими меры, Петр Адамович; всякие случайности должны быть начисто исключены. Лично побеседуй с комбригом, пуще всего пусть остерегаются каких-либо самостоятельных шагов. Глупо будет, ежели дадим расшифровать себя раньше срока. (Обращается к Ланге.) Ну, а что у тебя с твоим утопленником?

Ланге. Утоп он не с божьей помощью. Нашлись добрые люди — помогли исчезнуть с лица земли...

Мессинг. Убийство, значит? А с какой целью? Кому он мешал?

Ланге. Разбираюсь помаленьку. Нашел девушку одну, которая связана была с покойным, ищу другие ниточки...

Мессинг. Это хорошо, что ищешь. А помаленьку разбираться не выйдет, дорогой Александр Иванович. Надо эту историю раскручивать быстро, сам понимаешь.

Ланге. Я-то понимаю, да маловато пока фактов. Судебно-медицинская экспертиза нашла, что смерть последовала от удара в затылочную область. Били каким-то тупым предметом. Сперва стукнули, а после уж труп швырнули в Фонтанку. Самоубийство инсценировано наспех, кое-как...

Мессинг. Графическая экспертиза была?

Ланге. Почерк подделан, это и так видно. Вот, пожалуйста, убедитесь сами. (Достает из папки, читает.) «В смерти моей никого не вините. Ужасно надоело прозябать в нищете». Нищеты, между прочим, никакой не было, жил настоящим барином. Накануне смерти ночь напролет резвился во Владимирском клубе, выиграл в рулетку кучу денег...

Мессинг. Ограбили его?

Ланге. В том-то и фокус, что не догадались. Или не успели по-настоящему инсценировать ограбление. На трупе найдены кошелек, документы, золотое кольцо, а деньги сотрудники угрозыска обнаружили в письменном столе, в незапертом ящике. Тысячу сто рублей, сумма весьма порядочная...

Мессинг. С кем водился, узнал?

Ланге. Жил замкнуто, а дома принимал какого-то старичка, да и то редко. Отзывы на службе благоприятные. Исполнителен, аккуратен, к обязанностям относился добросовестно. В последнее время, правда, замечали за ним некоторую склонность к меланхолии. Сидит, говорят, на рабочем месте и вроде бы витает где-то в облаках... Отпуска брал за свой счет, якобы для лечения, а сам куда-то ездил. Куда — пока неизвестно.

Мессинг. Да, много у тебя туманного: какой-то старичок, куда-то ездил... Лицей он кончал на казенном коште?

Ланге. На казенном. Он ведь из семейства сильно прохудившихся помещиков...

Мессинг(улыбается.) Справку, поди, запас?

Ланге. А как же, без справочки с этой публикой не разберешься. (Заглядывает в материалы.) Отец его статский советник, служил в Государственной канцелярии, еще при Александре III. В Лицей его взяли, как сказано, «в уважение заслуг покойного родителя». Выпуска 1913 года, коллежский асессор, числился за Министерством внутренних дел, затем работал в Государственной канцелярии. Осенью 1919 года арестовывался в связи с заговором Поля Дюкса. Взят был в засаде, серьезного за ним ничего не значилось. Получил высылку в трудовой лагерь до конца гражданской войны, а через год амнистирован...

Мессинг. Богатая справочка, не подкопаешься. Вот только главного в ней не усматриваю — за что же стукнули его, за какую провинность? Из бывших лицеистов с кем-нибудь поддерживал контакты?

Ланге. Бывал иногда на панихидах. Раза два приглашался на дом к Путилову, и это, признаться, наводит на размышления...

Карусь. К какому Путилову? Уж не к тому ли, что управлял канцелярией Совета Министров?

Ланге. К тому самому, представь! (Снова заглядывает в материалы.) Александр Сергеевич Путилов, тайный советник, 1872 года рождения, ныне служит статистиком в Госбанке. Вот и спрашивается, зачем бы его превосходительству знаться со скромным коллежским асессором? Господа эти и по нынешнее время чувствительны к тонкостям табели о рангах.

Мессинг. Да, не очень логично. Этот Путилов председательствует в «кассе взаимопомощи»?

Ланге. Председателем числится у них бывший князь Голицын, а Путилов — рядовой член правления. Этот Голицын, кстати, довольно колоритная фигура. Был последним премьер-министром перед Февральской революцией, ставленник царицы. Теперь одряхлел и ослаб. Подагра у него, из дому выходит редко...

Мессинг. Подагрик взят для вывески — это ясно. Заправляют там отнюдь не подагрики. (Встает из-за стола, прохаживается.) Думаю я, друзья мои, что лицейская эта братия пока что переигрывает нас по всем статьям. Заняты они более серьезными предметами, чем салонная болтовня...

Карусь. Представьте, Станислав Адамович, и я думаю об этом. А не ведет ли к лицеистам параллельная линия Кутепова?

Мессинг(круто остановился, лукаво подмигивает Карусю). Темна вода во облацех! Прекрасная штуковина эти догадки, не так ли, Петр Адамович? Главное, по-всякому можно крутить — и так и этак, и на любой манер, благо фантазия богатая...

Ланге. А враг тем временем действует.

Мессинг. Вот то-то и оно! Действует! Советы без коммунистов собирается учредить, «Народную стражу» формирует из отъявленных головорезов и палачей. Какой же сделаем вывод, дорогие товарищи?

Карусь. И нам надо действовать.

Мессинг. Золотые твои слова, товарищ Карусь! Именно действовать, и прежде всего накапливать факты. Догадки мало чего стоят без реальных подтверждений. В этом разрезе давайте и работать. Факты сами подскажут, гадать не придется. (Ланге и Карусь уходят.) Да, Петр Адамович, чуть было не забыл! (Смеется.) Должностишку своему Кириллу Владимировичу ты измени в святцах, поправочку сделай...

Карусь(смеется). Объявил себя императором?

Мессинг. Объявил, сучий сын! Тридцать первого августа, всего неделю назад, в баварском городишке Кобурге. Пышная была церемония, с митрополитами. Можешь посочувствовать генералу Кутепову и великому князю Николаю Николаевичу, забот у них теперь изрядно прибавится...

Карусь. Комедианты они, товарищ комиссар. Жалкие шуты, базарные скоморохи...

Мессинг. И опасные, добавь. Этого мы не имеем права забывать. Очень опасные комедианты.

Письмо с ловушкой

С чего начиналась игра. — «Я сжег за собой все мосты». — Поспешный отъезд чернобородого. — Восходящая звезда контрреволюции. — Доктор Пасманик обличает профессора Милюкова. — Пэгги придумал ловушку.

Тайное свидание на курорте Висбаден имело свою предысторию, причем довольно длинную. И своего талантливого организатора, предусмотрительно рассчитавшего многие ходы сложной и смелой комбинации советской контрразведки, нацеленной на обезвреживание коварных замыслов белоэмигрантов.

Осенью 1923 года, а если быть совершенно точным, то в субботу, 21 сентября, во второй половине дня, из невысокого двухэтажного особняка на рю Колизе, принадлежавшего русскому промышленнику Третьякову, вышел коренастый чернобородый мужчина.

У стоянки таксомоторов мужчина чуть замедлил шаг, оглянулся на зашторенные окна особняка и побрел своей дорогой. Ничто не выдавало в нем состоятельного господина с туго набитым бумажником — ни дешевая, прошлогодней моды, одежда, приобретенная, скорей всего, по случаю сезонных распродаж, когда цены снижаются почти вдвое, ни заурядная внешность и манеры бедного изгнанника, длительное время лишенного жизненных благ.

В тот же вечер чернобородый умчался экспрессом в Берлин, взяв билет первого класса. Провожающих на вокзале не было, как не было и встречи в Берлине: путешествовал он в одиночестве, общения с людьми не искал. И по-видимому, очень спешил, потому что через двое суток уже находился в комфортабельной каюте немецкого парохода «Святая Каролина», следующего пассажирским рейсом Гамбург — Ревель.

Ревельское его житие также оказалось непродолжительным. Сняв номер в гостинице «Золотой лев», чернобородый сытно пообедал, нанял извозчика, не спрашивая о цене, и направился в Вышгород. На Рыцарской улице, возле дома № 5, он отпустил лихача. Весь первый этаж этого дома арендовало паспортное бюро посольства Великобритании, и у подъезда здесь бессменно дежурил полицейский.

Нормальные визитеры паспортного бюро были приучены к медлительным порядкам тихого английского учреждения. Впрочем, чернобородому не пришлось ждать. Вышколенный секретарь встретил его приветливой улыбкой и немедленно проводил в кабинет мистера Эрнста Бойса, редко кого удостаивающего личной аудиенции. Беседовали они с глазу на глаз более часа.

После встречи с главой паспортного бюро чернобородый путешественник повел себя и вовсе замысловато. Освободился от маленького дорожного саквояжика, бросив его на произвол судьбы в гостиничном номере, утратил внезапно вкус к путевым удобствам. Из Ревеля отправился дальше на попутной крестьянской подводе, да и то на ночь глядя, под мелким, моросящим дождичком, зарядившим, судя по всему, надолго.

Путь чернобородого, как читатель, наверно, успел догадаться, лежал к советской границе, которую он и перешел в глухую предрассветную пору близ Усть-Нарвы. Тайную тропу через заболоченный кустарник указали ему местные контрабандисты, благо вознаграждение было достаточно щедрым.

Добравшись до Гатчины, чернобородый сел в ранний утренний поезд и в обществе говорливых молочниц, везущих свой товар по условленным адресам, благополучно доехал до станции Лигово. В беседы с женщинами не вступал, всю дорогу упорно помалкивал.

Минут бы еще пять-десять, и можно бы заканчивать путешествие на Балтийском вокзале, но сошел он с поезда почему-то в Лигове. И трамвайные маршруты менял без всякой логической причинности: с одиннадцатого неизвестно зачем пересел в девятнадцатый, с девятнадцатого на шестерку, а на Марсовом поле вышел и добрых полчаса прогуливался, частенько оглядываясь по сторонам и внимательно изучая окружающую обстановку.

Было тихое, безветренное утро бабьего лета. В Летнем саду, у памятника дедушке Крылову, громкоголосо резвились малыши под бдительным присмотром нянек. Золотым сияньем сверкали на солнце кресты храма «Спас на крови».

Прогулка по Марсову полю, видимо, успокоила чернобородого, придала ему уверенности, и он занялся своими делами.

С отменным аппетитом позавтракал в маленькой ресторации на Конюшенной площади. Затем долго бродил по невским набережным, а в третьем часу дня взял извозчика и съездил на Спасскую улицу в Преображенский собор. Богомольцев в это время дня было немного, всего с десяток старух, и никто ему в соборе не мешал. Опустившись на колени перед иконой Иверской богоматери, чернобородый с чувством предался молитве.

Отдохнуть с дороги он явно не спешил. Лишь поздно вечером, весь долгий день проведя в движении, отправился на Васильевский остров. У Шестнадцатой линии вылез из трамвая, свернул к Неве, и, уверенно разыскав нужный ему дом, юркнул во двор.

Таинственное путешествие по маршруту Париж — Петроград приблизилось, таким образом, к благополучному финалу. Во дворе чернобородый поднялся на третий этаж, осторожно подергал ручку звонка. Дверь ему открыл какой-то старик, он вошел в квартиру и не выходил из нее почти целые сутки. Отсыпался, надо полагать, приводил себя в порядок.

Однако финал этого путешествия лишь с виду казался благополучным. На самом-то деле был он не совсем таким, на какой надеялись и сам чернобородый путешественник, и отправившие его в дальний вояж господа. Они-то, понятно, пребывали в уверенности, что ни единой душе на свете неизвестно про их секретное предприятие. Мистера Бойса и молчаливых его сотрудников можно было при этом в расчет не брать: всем известно, с какой тщательностью хранятся тайны в недрах Интеллидженс сервис.

Тем чувствительнее оказалось бы, наверно, разочарование всех этих излишне самоуверенных господ, если бы вдруг обнаружилось, что каждый шаг их секретного агента взят под контроль чекистами. Но обнаружить сие было совсем не просто, и длительное время эти господа пребывали в счастливом неведении, надеясь на крупную удачу.

Хлопотливую и необыкновенно трудоемкую возню с незваным гостем из Парижа Мессинг поручил Петру Адамовичу Карусю, общепризнанному в чекистских кругах знатоку белой эмиграции.

Карусь был осведомлен не только о всех дорожных приключениях чернобородого — знал он и многое другое. На Гороховой своевременно получили предупреждение о том, что в Петроград направляется с тайной миссией бывший полковник лейб-гвардии артиллерийской бригады, что зовут его Алексеем Владимировичем Вяземским, хотя липовое удостоверение, которым снабжен агент ради маскировки, выписано на имя Ивана Пантелеевича Смирнова, уполномоченного по заготовкам Саратовского губпотребсоюза.

Загодя чекистам удалось собрать довольно подробные материалы, характеризующие личность этого посланца белогвардейского лагеря.

На рю Колизе еще заканчивался инструктаж чернобородого и последние приготовления к опасному путешествию, а Петр Адамович успел выяснить, что Вяземский — Смирнов из дворян Тамбовской губернии, что ему тридцать восемь лет, что за год до начала войны с немцами кончил он Академию Генерального Штаба.

Активный участник гражданской войны на Юге, марковец, георгиевский кавалер. Из Севастополя бежал с армией барона Врангеля, а в пору галлиполийского сиденья был подручным Кутеп-паши и способствовал введению палочной дисциплины в лагере, выполняя кровавые обязанности председателя военно-полевого суда.