Песня длиною в жизнь

Мишель Марли

Песня длиною в жизнь

Он — мой, а я — его на всю жизнь…

Эдит Пиаф. Из песни «Жизнь в розовом цвете»

~~~

Любовь всегда бежала от меня. И никогда того, кого любила. Я не могла надолго удержать. Эдит Пиаф

В жизни Эдит Пиаф огромную роль сыграли мужчины. Один из них на самой заре ее карьеры создал ее как певицу, превратив «маленького воробушка» в уверенную в себе женщину и развив ее яркую индивидуальность. А позднее, на исходе Второй мировой, Эдит встретила молодого Ива Монтана и, оценив его талант, уже сама сыграла роль Пигмалиона, превратив нескладного провинциала в звезду французского шансона. Тесное общение очень быстро переросло в страстный роман. Их отношения складывались непросто: две сильные творческие личности часто вступают в соревнование друг с другом в борьбе за благосклонность публики и критиков.　

Впоследствии Пиаф признавалась: «Нужно иметь мужество расстаться прежде, чем исчезнут чувства. Иначе вы или возненавидите друг друга, или останетесь вместе из жалости. И это будет ужасно».　

ПРОЛОГ

1937

«Мой легионер»

Нравственность — это когда ты живешь совсем не весело.

Эдит Пиаф

Париж

Суета утихла. В маленьком, тускло освещенном бистро, расположенном на площади Пигаль, остались только запоздалые гуляки. Среди них странно и неуместно смотрелись два господина в элегантных фраках. Закончив долгую прогулку по увеселительным заведениям, они теперь потягивали крепкий кофе, макая в него свежие круассаны. В углу рядом со входом вокруг стола собралась группа молодых людей в кепках. Потрепанная одежда выдавала в них представителей богемы. Они веселились так буйно, как будто не знали, что когда-нибудь настанет утро и вернет их к будничным заботам. Это определенно были здешние завсегдатаи, чувствовавшие себя в этой забегаловке как дома. Они окружили молодую женщину, чей голос звучал громче всех. Она непрерывно что-то говорила и быстрее всех опустошала бокал за бокалом. К ней то и дело устремлялись взгляды как респектабельных господ, так и размалеванной блондинки, которая закончила свою ночную работу и теперь потягивала пастис[1], пересчитывая лежавшие на стойке купюры, полученные от клиентов и причитавшиеся сутенеру. Эти женщины были явно знакомы.

Миниатюрную особу, находившуюся в центре всеобщего внимания, звали Эдит Гассион — ей был всего двадцать один год, рост ее едва достигал полутора метров. Вряд ли ее можно было отнести к тому типу женщин, которых принято называть бесспорно привлекательными: слишком высокий лоб, слишком тонкий и длинный нос, непослушные темные волосы. Но каждый, кто заглядывал в ее карие глаза, видел в них одновременно озорство, упрямство и печаль и подпадал под ее очарование. Голос и завораживающий взгляд — вот что делало ее по-настоящему прекрасной. Ночью глаза девушки мерцали особенно ярко, подобно звездам, которые вспыхивают на небе, когда почтенные буржуа отправляются ко сну.

Эдит особенно любила время между одиннадцатью вечера и шестью утра, его она обычно проводила, празднуя завершение очередного пережитого дня. И хотя у нее никогда не было много денег, она почти всегда платила за всех своих друзей.

Из открывшейся двери потянуло холодом. Поначалу никто не обратил на это внимания, поскольку дело было уже под утро, когда на смену гулякам приходили первые ранние пташки — люди в рабочей одежде, начинавшие здесь свой день с кофе и коньяка. Но высокий худой мужчина лет тридцати пяти, вошедший в бистро, явно принадлежал к другому типу клиентов. Он был хорошо одет, на плечах его элегантного пальто таяли снежинки. Очевидно, что он не нуждался ни в последней порции алкоголя перед сном, ни в напитке, который помог бы ему проснуться. Он быстро огляделся, нахмурился и, сжав губы, направился к угловому столику. За стулом Эдит мужчина остановился.

— Ты должна прийти в себя, — буркнул он. — Немедленно! Ты слышишь?

Она слышала его, но не понимала. Причиной тому была не суета вокруг и не вино с коньяком, которые она поглощала. Она повернулась к вошедшему, озадаченная единственным вопросом: почему в это позднее время он находится не в постели с женой?

— Оставь меня в покое, Раймон. Сначала измени собственную жизнь!

Один из ее друзей посмотрел на незнакомца сквозь бокал с вином.

— Кто это?

— Разрешите представить… — Эдит сделала нарочитый, приличествующий случаю жест. — Это Раймон Ассо, поэт и любитель женщин, солдат Иностранного легиона и… — Она заколебалась и, опустив веки, тихо добавила: — Мой друг и учитель.

Еще немного — и она сказала бы, что он ее большая любовь. В каком-то смысле каждый новый мужчина в ее жизни был большой любовью. Но с Раймоном вышло по-другому, он оказался особенным. Тем не менее Эдит так и не произнесла эти слова. В тот момент она любила Раймона чуть меньше, чем всегда, ведь его появление рассердило ее.

Многоголосый смех был ей ответом. Ее хрупкое тело дернулось, она встала и затем чуть не легла на стол, чтобы достать бутылку из потертого, пожелтевшего ведерка, которое когда-то вполне могло быть посеребренным. Ее яркая юбка с оборками задралась, обнажив бедра.

— Хочешь выпить с нами? — бросила она через плечо.

— Ты ведешь себя как проститутка, — выругался Раймон, энергичным рывком усадив ее обратно на стул.

Эдит лишь пожала плечами. Его слова не трогали ее. Ее вообще не интересовало, что говорят о ней мужчины. Проститутка, шлюха — эти определения она даже не считала за оскорбления. Там, откуда она родом, были в ходу разные обозначения для женщины, там никто не церемонился. Мать родила ее на лестнице в Бельвиле[2]. Во младенчестве Эдит жила у бабушки по материнской линии, которая держала ее впроголодь. Затем она росла под Руаном в борделе, принадлежавшем бабушке по отцовской линии. Именно в этом заведении Эдит впервые испытала что-то вроде любви. В том возрасте, когда другие девочки начинали учиться в школе, отец забрал ее из-под опеки проституток. Вместе с ним она жила в бродячем цирке, потом на улице. Комната в «Пикадилли» — заштатном пансионе на площади Бланш, со сравнительно приличными обитателями — выгодно отличалась от всего этого. Раймон поселил ее там совсем недавно. Тот самый Раймон, который пытался сделать ее лучше, чем она была, и который, как она знала, вовсе не думал так, как мог высказаться в гневе.

Он игнорировал как удивленные и угрожающие взгляды молодых людей из окружения Эдит, так и ее невозмутимость. Он просто сказал ей так, будто они были одни:

— Эти ночные гулянки должны прекратиться, если ты действительно хочешь, чтобы из тебя что-то получилось. Избавься от этих паразитов, которые тебя окружают, и кончай так много пить.

— Хочешь, я его вышвырну? — воскликнул один из друзей Эдит, который так же хорошо разбирался в законах улицы, как и она сама. В его юном, но мужественном голосе зазвучало радостное предвкушение того, как он сейчас расправится с нарядным мсье.

— Оставь его, — вмешалась Симона Берто — подруга Эдит, бывшая ей почти как сестра. Она тоже выросла на улице. Молодые женщины дружили уже несколько лет, поддерживая и оберегая друг друга. А еще Симона знала каждого мужчину, с которым Эдит ложилась в постель. — У тебя нет никаких шансов справиться с ним. Он служил не только в Иностранном легионе, но и в полку спаги[3], ты о них знаешь.

— Но он не носит форму…

— Дураков нет. Теперь он гражданский человек и занят тем, что пишет песни для Мари Дюба[4]. Он ее личный секретарь.

Симона говорила довольно громко, и имя знаменитой певицы произвело заметный эффект на собутыльников Эдит. Если еще и оставались те, кто не впечатлился героическим прошлым Раймона Ассо в Северной Африке, то и они пришли в состояние крайнего изумления из-за его знакомства с Мари Дюба.

Тем временем на происходящее обратили внимание остальные посетители. Они глядели с любопытством и прислушивались. Один только хозяин за стойкой вытирал вымытые кофейные чашечки, словно происходящее в заведении его и не касалось, а потом с грохотом убрал посуду на полку.

— Если ты не изменишься, ты никогда не выступишь в АВС, — подытожил Раймон.

Стало так тихо, что, кажется, можно было услышать, как упала булавка. Даже хозяин на мгновение перестал шевелиться. АВС был другой планетой. Местом, внушающим благоговение. Его знали все, хотя бы по названию. Мало того что этот мюзик-холл находился в лучшем районе города, на одном из Больших бульваров[5], так в нем выступали гиганты музыкальной индустрии, он был престижнее, чем легендарное «Мулен Руж». Буквально все исполнители мечтали получить признание на сцене АВС. Каждый, кому довелось выступать там, либо уже давно стал звездой, либо был на пути к тому. Всякий парижанин знал это наверняка.

И конечно, Эдит не была исключением. Она проходила мимо мюзик-холла, бросая тоскливые взгляды на афиши и анонсы концертов. Но она там ни разу не была, даже в качестве зрителя, ведь купить билет ей совсем не по карману. Так что АВС оставался такой же мечтой, как и более обеспеченная жизнь.

Эдит пела перед публикой с десяти лет. Именно тогда отец объяснил ей, что отныне она должна сама зарабатывать себе на еду. И она начала петь на улице, а отец в это время демонстрировал акробатические трюки. Они странствовали по разным регионам, и обычно так получалось, что дочь своим чистым голосом зарабатывала больше, чем отец мускулами и ловкостью. Она пела те песни, что приходили ей на ум, в основном в стиле шансон. Именно такие исполняла по кофейням ее легкомысленная мать. А еще Эдит пела «Марсельезу». Ведь за французский национальный гимн люди всегда бросали несколько лишних монет в ее шляпу. Этих доходов ей хватало бы, если бы отец не отнимал всё. А если денег оказывалось мало, он ее бил. В это время Эдит не только познала жестокость уличной жизни, но и поняла, что пение ее призвание. Музыка делала для нее гораздо больше, чем просто обеспечивала материально — она дарила Эдит тепло, позволявшее забыть о том, что она не знала нежных объятий отца и матери. А потом были аплодисменты, пришло признание, и это повергало маленькую девочку в экстаз, который не шел ни в какое сравнение с опьянением, которое она испытала позже, распробовав вино. Аплодисменты дарили ей грандиозное переживание совершеннейшего счастья. Вот почему она не могла не петь для публики: только так она испытывала радость.

В пятнадцать лет она сбежала от отца, но никогда не обрывала связь с ним. Вместе с другим ребенком улиц — подругой Симоной — она окунулась в новую жизнь. Эдит пела на площади Пигаль, а Симона собирала деньги, которые подавали прохожие.

Вскоре девушки оказались под защитой молодых людей, имевших определенный вес в криминальной среде. Так начались дружеские отношения, которые и привели Эдит за этот угловой столик в маленьком бистро и которые длились уже почти три или четыре года.

Однажды Эдит и Симона отважились перебраться в лучший район, и у них сразу же возникли проблемы с полицией. Но тут им на помощь пришел дружелюбный мужчина средних лет. Это был Луи Лепле, владелец кабаре «Жернис».

Впечатленный пением девушки, он обучил Эдит основам вокального мастерства, предоставил стол и кров, из-под которого подопечные, впрочем, иногда сбегали, выбирая сомнительную уличную свободу. В окружении молодой певицы мало что изменилось, хотя папа Лепле, как Эдит его ласково называла, при вел ее с улицы на сцену своего кабаре, позаботился о первом контракте на выпуск пластинки и даже организовал ей выступление на радио. Он также придумал для нее сценические псевдонимы: «Малышка Пиаф» и «Воробушек». Эти имена намекали на ее малый рост — всего сто сорок семь сантиметров — и на ее независимую, дерзкую натуру.

Насильственная смерть папы Лепле, в причастности к которой подозревали Эдит, заставила ее на некоторое время покинуть Париж, а Симона, как всегда, последовала за ней. Между тем Эдит больше не надо было петь на улице — благодаря Луи Лепле она теперь могла похвастаться репертуаром, вполне подходящим для небольших сцен. Перемещаясь по провинции между Брестом[6] и Ниццей, где ее никто не знал, Эдит находила работу во второсортных и третьесортных ночных клубах. Сборы, как правило, были невелики, но каким-то образом Эдит удавалось не только держать на плаву себя и Симону, но и весело кутить ночами напролет. Однако спустя пару месяцев молодые женщины, вдоволь насладившись странствиями, вернулись в Париж.

Вскоре после приезда Эдит познакомилась на Монмартре с Раймоном Ассо. Раймон не раздумывая взял ее под свое крыло. Он устраивал ей выступления в маленьких кабаре, нашел квартиру и в целом старался присматривать за ней. Он пытался научить ее вести себя как приличная дама и соответствующим образом выглядеть. Раймон так и не уговорил Эдит сменить стиль и отказаться от обилия рюшек и воланов на одежде, но, по крайней мере, он сводил ее в хорошую парикмахерскую и посоветовал лучше ухаживать за собой. Последнее было сделано с определенным расчетом, поскольку Раймон и Эдит стали любовниками. Полному счастью мешала одна проблема: Раймон был женат и поэтому никогда не ночевал у Эдит, а та ненавидела оставаться ночью одна. Поэтому она позаботилась о том, чтобы Симона заняла другую сторону двуспальной кровати, а это, в свою очередь, вызвало недовольство Раймона. Впрочем, эти проблемы не изменили восторженного отношения Раймона к певческому таланту подопечной.

Подобно Пигмалиону из греческого мифа, о котором Эдит впервые услышала от Раймона, он создавал из нее идеальную, на его взгляд, шансонетку. Он научил ее видеть выразительность текста и правильно ее подчеркивать, приносил ей книги известных писателей. Эдит оставляла их без внимания; в какой-то момент ей пришлось признаться, что она почти не умеет читать и писать, потому что толком не ходила в школу. Тогда Раймон постарался возместить ей недостаток школьного образования. Все это делалось для того, чтобы воспитать из начинающей певицы великую личность. Раймон, несомненно, делал все возможное для ее карьеры, но даже ему не под силу было совершить невероятное: двери АВС были закрыты для таких, как она.

Она резко стряхнула его руку.

— Ты сошел с ума? Я должна выступить в АВС? Ты издеваешься надо мной?

— Директор Митти Голдин согласен, чтобы ты выступила на разогреве перед выступлением Жиля и Жюльена. Убедить его было очень непросто, мне пришлось говорить с ним всю ночь, но в конце концов он согласился. У тебя будет тридцать минут. Премьера двадцать шестого марта.

Эдит вздернула подбородок. Она смотрела на Раймона с недоверием. До сих пор она всегда полагалась на него. Хоть он и не расстался с женой, но по-прежнему оставался ее лучшим другом, и она любила его за это. Полное отсутствие у него чувства юмора не очень ей нравилось, но сейчас это означало одно: сказав, что она будет петь в АВС, он не шутил. Несмотря на пьяный туман, клубившийся в ее мозгу, она поняла, что стоит на пороге великого дебюта, и непроизвольно вздохнула. Но вместо того чтобы броситься Раймону на шею, что было ее первым порывом, Эдит осталась, будто приклеенная, сидеть на стуле. Срывающимся голосом она выкрикнула:

— Шампанского! Всем шампанского!

Ее друзья оживились. Мужчины начали подталкивать друг друга локтями и ухмыляться.

— Нет, не шампанского! — заревел Раймон. Он щелкнул пальцами, чтобы привлечь внимание хозяина. — Кофе! Принесите кофе. Мадемуазель нужно не шампанское, а кофе. И не меньше литра.

— Ты просто мучитель! — простонала Эдит.

— Да уж, это точно, — пробормотала в ответ Симона.

Остальные ее друзья заворчали.

— Неужели же его нельзя выгнать? — спросил тот парень, который уже предлагал это сделать.

— Если я сейчас выпью кофе, то не смогу заснуть! — запротестовала Эдит.

— И прекрасно, — парировал Раймон. — Ты будешь не спать, а работать. Как только немного протрезвеешь, мы поедем к Маргерит Монно[7].

Не отводя от него взгляда, Эдит демонстративно зевнула, не менее демонстративно прикрыв рот.

— Зачем ты хочешь познакомить меня со своей новой любовницей?

Вокруг раздался хохот.

— Ты ошибаешься. Она не моя любовница. — В холодных голубых глазах Раймона промелькнула молния. — Маргерит Монно — один из лучших музыкантов, которых я знаю. Она композитор, и мы работаем вместе. Именно она написала музыку к моей новой песне «Мой легионер», которая вошла в пластинку Мари Дюба.

— О, — пробормотала Эдит. Мари Дюба была для нее образцом для подражания. Она больше чем просто певица. Каждая ее песня становилась историей, в которой персонажи оживали, как в театральной постановке.

При этом она никогда не забывала о простых людях вроде Эдит и ее приятелей. Эдит хотела бы обладать подобным талантом. Она даже пыталась копировать перед зеркалом так восхитившую ее певицу, но ей не хватало ее тонкой ироничной составляющей. В Эдит было больше драматизма. То, что композитор Дюба захотела работать вместе с ней, Малышкой Пиаф, было почти так же невообразимо, как предстоящее выступление в АВС. Однако секретарь и поэт, писавший стихи для Дюба, стоял сейчас вплотную рядом с ней. Она чувствовала, как его рука крепко сдавливает ей плечо. Он был ее любовником и другом…

Между тем Раймон продолжал убеждать:

— Тебе необходимы для АВС собственные песни. В количестве не меньше пяти. Придется много репетировать. В АВС все зависит от силы голоса исполнителя, песен и мюзиклов. там нет микрофонов. Кроме того, тебе понадобятся новый гардероб и хорошие манеры. От того, как ты появишься на публике, будет зависеть многое.

Он разворачивал перед ней бесконечный список необходимых вещей, будто какой-то средневековый гонец пергаментный свиток. Вскоре она вообще перестала воспринимать то, что он говорит. Перед ее мысленным взором стояли лишь три буквы — АВС, а еще — сценический псевдоним, который ей придумал папа Лепле. Он был набран сияющими лампочками, из которых обычно складывались имена звезд на светящейся вывеске, находящейся на бульваре Пуассоньер. Она увидела себя на большой сцене, которая скрывалась за двустворчатой дверью, и услышала, как поют «Мой легионер». Не так, как Мари Дюба, может быть, даже лучше… Какие прекрасные мечты! Но всего лишь мечты. Она была слишком пьяна, чтобы понять, говорит ли Раймон правду. «Выступление в АВС? Мое? Он сумасшедший», — подумала она. И тем не менее послушно взяла чашку кофе, которую ей принес хозяин заведения. Конечно, было бы неплохо соображать несколько яснее. Тогда она, возможно, поймет, зачем Раймон зашел в этот бар в половине шестого утра.

Его появление показалось ей похожим на выступление иллюзиониста в цирке: Раймон наколдовал белого кролика в шляпе и заставил его исчезнуть, после того как раздались аплодисменты. Правда, никто из ее друзей не хлопал. Может быть, кролик по-прежнему сидит на месте, а выступление в АВС — вовсе не иллюзия. И в конце ее дебюта аплодисменты обязательно будут. А дебют этот состоится в самом престижном музыкальном театре Парижа. Вопрос был только в том, является ли сама эта мысль реальной.

— Тебе нужно новое имя, — услышала она слова Раймона. Смысл сказанного она почти не поняла. Кофе не действовал из-за огромного количества выпитого алкоголя. Или столько вина и коньяка просто не сочеталось с кофе. Эдит не могла сказать наверняка. Еще до того, как ее веки внезапно закрылись и она уронила голову, в ее мозгу, подобно стреле, засела фраза, сказанная Раймоном:

— Никто не захочет слушать, как Маленький Воробушек поет в АВС.

Она знала это с самого начала!

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1944

«Падам, падам…»

Жизнь удивительна.

Бывают мгновения, когда хочется умереть.

Но вот происходит что-то новое,

И кажется, что ты на небесах.

Эдит Пиаф

ГЛАВА 1

Париж

Город еще не вернул себе яркий блеск довоенного времени, но правила затемнения уже были в основном отменены. Желтый свет падал на улицы столицы, по которым больше не маршировали, наступая и отступая, армейские ботинки, утихли выстрелы последних немецких снайперов, запах крови и смерти унес летний ветер.

Солдаты, которые веселились теперь между Монмартром и Монпарнасом, были либо французами, либо союзниками. Особенно среди них выделялись американцы из Четвертой пехотной дивизии США, освободившей Париж. Для этой новой клиентуры постепенно снова открывались увеселительные заведения. Из большинства музыкальных театров, варьете и кабаре доносились мелодии биг-бенда Гленна Миллера. Молодые парижане в последнее время слушали американские хиты вместо французского шансона, зажав в уголках губ заокеанские сигареты из виргинского табака вместо традиционных «Голуаз». В тени Эйфелевой башни время начинало идти по-новому…

Занавес мюзик-холла АВС поднялся. На краю сцены в свете прожекторов стоял молодой человек лет двадцати, выглядевший как плохая копия ковбоя. На его темных волосах была шляпа, явно великоватая для его узкого лица. Рубашка и брюки болтались на долговязом и худом теле. Во время исполнения он стоял не прямо, как подобает профессиональному шансонье, а подергивал плечом, словно третьесортный певец какого-нибудь ночного клуба, и подмигивал публике. Его широкая ухмылка при этом казалась такой же вымученной, как и возгласы: «Йюппи, йюппи, йю!», которыми он украшал песню «На равнинах Дикого Запада».

— Боже мой! — Эдит выпрямилась в кресле, огляделась и очень удивилась, что из зала не доносятся ни свист, ни улюлюканье. Возможно ли, что около тысячи двухсот зрителей переполненного музыкального театра были околдованы этим возмутительным представлением? Люди спокойно сидели на своих местах, в полумраке она даже заметила на некоторых лицах благожелательные улыбки. Не может же быть, чтобы ей единственной не понравилось это выступление. Как далеко могли зайти благодарность парижан и связанное с ней поклонение всему американскому? Французу, который изображал из себя клоуна на самой престижной сцене города, она не могла хлопать при всем желании, несмотря на отменное чувство юмора.

— Он итальянец.

— Что? — Она вздрогнула.

Неужели она высказала свое критическое замечание вслух? Кто, кроме ее спутников, слышал это? Не то чтобы она сильно следила за своими словами или ее волновало, что говорят о ней другие люди. Но только сейчас стало очевидно, что у нее есть враги, которые сильно осложняют ее жизнь. Не хватало еще завтра прочитать в прессе, что Эдит Пиаф думает об этом так называемом таланте. Можно не сомневаться, что высказанное ею мнение газетчики истолкуют как антиамериканское, а возможно, и антифранцузское. Она невольно съежилась, став еще меньше.

— Он итальянец, — снова прошептал Луи Баррье.

Ее новый импресарио сидел справа от нее за одним из столов в центре зала, недалеко от сцены, где не мешали ряды сидений, а акустика и обзор были особенно хороши.

— Это не имеет значения, — ответила она мрачно.

Сидевший слева Анри Конте — журналист и автор многих текстов, как будто не слыша ее, тихо произнес:

— Ив Монтан — это псевдоним. Его отец бежал от фашистов в Марсель. Настоящее имя нашего друга — Иво Ливи.

— Друга? — Эдит подняла бровь. Ее взгляд заметался между импресарио и Анри Конте. Она искренне не понимала, что они нашли в этом Иве Монтане — Иво Ливи, или как там его зовут на самом деле.

В этот вечер она предпочла бы напиться в баре на Монмартре, однако вопреки этому желанию приняла приглашение Анри, которое, как оказалось, он уже успел обсудить с Луи. Она почти всегда делала то, о чем ее просили друзья. В этом была ее слабость. Иногда она ссорилась с ними, потому что их просьбы подчас обходились ей весьма недешево, но в итоге все равно уступала. Однако в этом случае речь шла не о финансовых вопросах, а о ее предстоящем появлении на торжестве, посвященном восстановлению работы легендарного «Мулен Руж». Первым делом она подумала о Роже Данне[8] как о партнере по выступлению. Но он не смог приехать в Париж.

Поэтому Луи и Анри поспешили найти исполнителя, который был бы не просто случайной заменой Роже, но чем-то большим. По крайней мере, они так сказали. Но перспектива оказаться на сцене вместе с бездарным молокососом казалась совершенно нелепой. Даже удивительно, насколько этот парень не вписывался в программу, да, строго говоря, и в атмосферу АВС. Чем дольше шло представление, тем сильнее в Эдит крепло желание отказать.

Смена сценического костюма тоже не спасла положения: певец натянул пиджак в глупую клетку поверх белой рубахи. Теперь он выглядел не просто клоуном, а клоуном, который пытается играть роль соблазнителя. Подражая манере исполнения великолепного Шарля Трене[9], он запел его Swing Troubadour. И как будто всего сделанного было недостаточно, этот простофиля еще попытался станцевать степ, подражая Фреду Астеру[10]. Правда, танцор из него получился такой же никудышный, как и певец. Его выступление не просто разозлило Эдит, а стало личным оскорблением. АВС оставался самым известным музыкальным театром Парижа. Он пережил смену дирекции, оккупацию и войну, здесь на протяжении многих лет великие звезды переживали свой триумф. Но прежде всего это была сцена, на которой она дебютировала в качестве исполнительницы шансона — как только что попробовал этот Ив Монтан. У нее было тридцать минут, меньше, чем у него сейчас.

Она тогда ступила на сцену, чтобы взойти новой звездой. Ей был всего двадцать один год. Маленькая, хрупкая, в затрапезном черном платье с белым кружевным воротничком, она выглядела настолько невзрачно, насколько это вообще возможно. Однако после выступления публика вновь и вновь вызывала ее на бис, а музыкальные критики на следующий день буквально осыпали ее похвалами. Для этого она много работала, неделями почти не спала и узнала, что это такое — рождаться как личность.

Дело того стоило, потому что после той памятной даты — 26 марта 1937 года — каждый парижанин знал имя Эдит Пиаф. И это была уже не Малышка Пиаф — любопытная уличная девчонка. Что с тех пор изменилось в ее жизни? Она не только научилась правильно держать нож и вилку и больше не одевалась как циркачка, а превратилась в образованную молодую женщину, любительницу литературы, ценительницу интеллектуальных дискуссий. Речь Эдит больше ничем не напоминала о ее прошлом. Ее создал Раймон Ассо. Как и профессор Хиггинс в пьесе, написанной по мотивам античной истории Овидия[11], ее Пигмалион все сделал правильно, хотя в отличие от литературного героя в конце концов все же потерял ее.

Она с облегчением отметила, что аплодировали дебютанту весьма умеренно. Публика была настроена вполне доброжелательно, а несколько женщин даже казались воодушевленными, но горе-певец не обрел здесь массы рьяных поклонников. Робкое желание некоторых зрителей услышать песни на бис не вызвало поддержки. У Эдит пронеслось в голове, что ее интуиция не может обмануть ее. В это время в зрительном зале медленно загорелся свет, и началась обычная суматоха перед антрактом.

— Ив Монтан идеально подходит для выступления на разогреве перед твоим выступлением, — сказал Луи, которого она фамильярно называла Лулу[12], поскольку он все время находился рядом с ней, как привязанный.

— Вы что, сошли с ума? — Когда Эдит сердилась, ее голос сначала звучал пронзительно, потом с каждым словом становился на октаву ниже и, наконец, делался таким же хриплым, как у заядлого курильщика, к тому же любителя виски. — Этот человек плохо поет, ужасно танцует, у него напрочь отсутствует чувство ритма.

— Он довольно успешно выступил в Марселе. А еще Ив Монтан выступал в Ницце, Тулоне и Экс-ан-Провансе. — Луи потянулся за бокалом с вином.

— Ив Монтан! — повторила она пренебрежительно. — Как можно было выдумать такое имя? «Монтан» в музыке означает восходящую гамму. Неужели этот парень считает себя восходящей звездой? Он же совершеннейший ноль!

Луи бросил беспомощный взгляд на Анри. Тот молча, с отчаянной решимостью, допил оставшееся вино одним глотком.

— Я хочу выступать с Роже, — добавила Эдит.